Рыжий левша:

Тема предательства Иуды в средневековом правовом дискурсе

         Приступая к рассмотрению проблемы предательства в средневековом праве, следует прежде всего отметить многообразие форм, которые принимала измена в данный период. Это могло быть и частное дело, касавшееся исключительно членов одной семьи (супружеская измена) [1] , и измена вассала сеньору, и предательство короля, которое (в частности, во Франции) к концу XV в. трансформировалось в предательство всей страны [2] . Предательством люди средневековья называли также нарушение клятвы, данной врагу в условиях плена [3] , поведение слуги-вора в доме хозяина [4] , дачу ложных показаний в суде по делу собственного друга [5] . Даже убийство, виновным в котором оказывалось домашнее животное (например, свинья), часто рассматривалось как предательство, совершенное им в отношении собственного владельца [6] .

Существовало, однако, и более широкое понимание предательства – как преступления против всего рода людского, вернее, против сообщества истинных христиан. Подобное злодеяние в средние века считалось прерогативой совершенно определенных людей и/или групп населения: различных религиозных сект, язычников, евреев, а также конверсов, вновь обратившихся к вере отцов. С начала XV в. к ним также присоединились колдуны и ведьмы, которые и будут занимать мое внимание прежде всего.

Что понималось в средние века под предательством ведьмы? Как мне представляется, на этот вопрос не существует какого-то одного, конкретного ответа: весь образ жизни членов ведовской «секты», подчинявшихся правилам, установленным самим дьяволом, с точки зрения людей средневековья, противоречил основным принципам человеческого общежития, расценивался как предательство христианской общины, как отказ от исполнения Божественных установлений. Такое восприятие колдовства прослеживается по материалам самых ранних массовых ведовских процессов, имевших место в Сионском диоцезе (на территории современной Швейцарии) и в соседнем Берне. Здесь уже с 80-х гг. XIV в. судьям было знакомо понятие «заговора» ведьм, называемых «сообщниками» (consortes) [7] . Речь, таким образом, шла не об индивидуальных занятиях колдовством, но об организованных группах – о «сектах», для членов которых обязательными являлись заключение договора с дьяволом, принесение ему оммажа и клятвы верности, отказ от христианских догм (иными словами, предательство веры), целенаправленное нанесение окружающим вреда. Данные первых ведовских процессов подтверждаются и одним из самых ранних сочинений, посвященных проблемам демонологии, - «Запиской» Ганса Фрюнда, составленной на немецком языке в самом начале 30-х гг. XV в. [8]

Выходец из Люцерны, Фрюнд кратко описал ставшие ему известными из первых рук [9] подробности ведовских процессов, имевших место в Вале (Сионский диоцез) примерно в 1420-1428 г. [10] Он отмечал их массовый характер, вызванный существованием большого количества ведьм и колдунов в данном регионе [11] . Все эти люди находились под влиянием «злого духа» (bo^esen geist), который, воспользовавшись их тайным желанием сделаться богатыми и могущественными, обучил их «многочисленным техникам», необходимым, чтобы отомстить противникам и заставить страдать тех, кто причиняет им неудобства [12] . Однако прежде чем передать новоявленным адептам свое «учение», «злой дух» обязал их перейти к нему на службу и поклоняться ему, отказавшись от веры в Бога и церковные догматы [13] . Для этого ведьмы и колдуны заключали с ним договор, обещая выплачивать ежегодные поборы, будь то черный баран или ягненок, мера овса или части собственного тела [14] . Встречи со «злым духом», согласно признаниям обвиняемых, являвшимся им в виде черного животного (медведя или барана) [15] , происходили по ночам, в секретных местах [16] , куда они переносились с его помощью верхом на стульях [17] . Там они обучались различным магическим практикам (насылать болезни; превращаться в волков; становиться невидимыми; снимать порчу, наведенную другими колдунами; портить урожай, особенно зерно и вино; понижать удои от коров) [18] . Кроме того они промышляли каннибализмом: убивали собственных детей, жарили и ели их мясо [19] .

«Сообщество» местных ведьм и колдунов, по мнению Ганса Фрюнда, включало около 700 человек [20] и было настолько велико, что уже через год они могли бы избрать короля из своей среды [21] . «Злой дух» внушал им, что им следует становиться все сильнее, дабы не бояться никакой власти, никакого трибунала и, напротив, создать свой собственный суд и угрожать всему христианскому миру [22] .

Следует особо отметить, что для Фрюнда угроза, которая исходила от описанного им сообщества ведьм и колдунов, была абсолютно реальна. Немецкий хронист искренне верил, что «секта» существует на самом деле и что она представляет угрозу остальному, христианскому миру.

Весьма схожим оказывался и образ, созданный автором еще одного трактата – “Errores gazariorum”, написанного во второй половине 30-х гг. XV в. предположительно в Аосте [23] . Итальянским словом “gazarii” с начала XIII в. обозначали самых разных еретиков (патаренов, катаров), однако с конца XIV в. оно также использовалось по отношению к вальденсам Северной Италии [24] .

“Errores” стали первым сочинением, в котором демонологическая концепция колдовства обрела законченный, структурированный вид. Основное внимание было уделено «секте» ведьм и колдунов, правилам вступления в нее, отношениям ее членов с нечистыми силами. Именно в “Errores” впервые появилось упоминание дьявола, который лично привлекал на свою сторону новых адептов при помощи посредников – людей, уже вступивших в преступное сообщество (in societate) [25] . Дьявол обычно представал перед ними в виде черного кота (cati nigri), которому следовало принести оммаж, поцеловав в зад и пообещав после смерти отдать ему часть собственного тела [26] . Необходимо было также дать клятву (iuramentum fidelitatis): пообещать хранить верность дьяволу и всем членам секты, оберегать ее и никогда не раскрывать ее секреты посторонним, приносить на ее собрания трупы убитых детей, быть готовым бросить все дела ради этих собраний и, наконец, всеми силами «с использованием зелий и других злодеяний» пытаться мешать любым свадебным церемониям [27] . 

Очень подробно в “Errores” описывались и встречи членов секты, названные здесь «синагогами» (in loco synagoge) [28] . Церемонии принятия в свои ряды новых адептов ведьмы и колдуны посвящали лишь первую часть таких собраний, всегда проходивших по ночам [29] . Остальное время было отдано «празднику» [30] : банкету, где поедалось вареное или жареное мясо убитых детей, танцам, а также сексуальным оргиям, на которых царили полная свобода и вседозволенность [31] . Все эти явления расценивались автором “Errores” как абсолютная реальность, недаром он постоянно (как и Ганс Фрюнд) ссылался на признания ведьм и колдунов, сделанные в суде [32] .

         Вполне понятно, что подобные описания имели мало общего с действительностью. Скорее, их следует рассматривать как некую искусственную конструкцию, созданную на основании самых различных - как «ученых», так и «народных» - представлений о колдовстве и последовательно навязываемую обвиняемым на ведовских процессах. Истоки этих представлений далеко не всегда доступны исследователю: так, например, полет на шабаш на стульях, о котором упоминал в своей «Записке» Ганс Фрюнд, является совершенно уникальной особенностью данного сочинения и не повторяется более нигде. Однако в том, что касается темы предательства ведьм и колдунов по отношению ко всему остальному человечеству, истоки образа, на мой взгляд, проследить отчасти возможно. 

         В этой связи особый интерес представляет пассаж из упоминавшегося выше “Errores gazariorum”. Описывая многочисленные зелья, которые использовали ведьмы и колдуны для наведения порчи на окружающих, анонимный автор данного трактата подробно останавливался на одном таком рецепте. Он сообщал, что ведьмы часто похищают католиков, причем особое предпочтение отдают людям с рыжими волосами. Они раздевают и привязывают к лавке свою жертву, а затем помещают в тело несчастного ядовитых насекомых, которые попадают внутрь через рот, нос, анальное и прочие отверстия, кусают и отравляют человека, так что он в результате умирает. Затем они подвешивают его труп за ноги и собирают вытекающие из тела жидкости в специальные сосуды. Из этих жидкостей, перемешанных с детскими внутренностями и ядовитыми насекомыми, которые ранее использовались для доведения человека до смерти, они готовят при помощи дьявола свое колдовское зелье, способное убить любого, на кого оно попадет [33] . 

         Исследователи уже отмечали несомненную связь данного пассажа с историей одного из самых известных в христианской культуре предателей – Иуды Искариота. На это прежде всего указывает весьма специфическая смерть человека, попавшего в руки членов ведовской «секты» - повешение вверх ногами, представляющее собой ничто иное как пародию на распятие Христа [34] . Не менее интересным элементом рассказа следует назвать и выделяющиеся из тела соки, которые собирают ведьмы. Именно этот последний момент особенно напоминает о судьбе предателя Христа - в том виде, в котором она получила широкую известность в средние века.

Наиболее показателен в этом контексте пассаж из жития св.Матиаса, помещенного в «Золотую легенду» Якоба Ворагинского, где приводится апокрифический рассказ о жизни Иуды Искариота, основные элементы которого отсылают в свою очередь к истории Эдипа. Иуда точно так же убивает своего отца и женится на собственной матери, после чего во искупление данного греха отправляется к Христу и становится одним из его учеников [35] . Затем следует предательство и самоубийство героя, описанное Якобом Ворагинским особенно ярко: «Он собирался повеситься при помощи шнурка, а когда это произошло, его живот лопнул и оттуда выпали его внутренности, но ничего не вышло из его рта. И было справедливым то, что внутренности, в которых и была задумана измена, оказались растерзаны, а горло, откуда вышли слова предательства, было задушено шнурком. Он умер, подвешенным в воздухе, поскольку, оскорбив ангелов на небесах и людей на земле, он оказался помещен вдали от их жилищ и уподоблен демонам воздуха» [36] .

Иконографический сюжет повешенного на дереве Иуды (часто - с выпадающими из живота внутренностями) получил в средние века широкое распространение: мы наблюдаем его развитие, в частности, на барельефе из собора Сен-Лазар в Отене (XII в.) [37] или на миниатюре из Роскошного часослова герцога Беррийского (XV в.) [38]

Однако  в тот же период в иконографии Иуды возникли и другие, не менее устойчивые, но значительно более важные для нашей темы мотивы. Среди них прежде всего следует назвать цвет волос главного героя: начиная с каролингского времени (а особенно с XII-XIII вв.) Иуда – как и некоторые другие известные предатели (Каин, Далила, Саул, Ганелон) – стал изображаться рыжим. Впервые возникнув в германских землях, данная традиция постепенно захватила всю Западную Европу, хотя в Италии и Испании подобные изображения двенадцатого апостола встречались достаточно редко [39] .

Как отмечает Мишель Пастуро, именно образ рыжего Иуды оказал влияние на иконографию других средневековых предателей: постепенно такой цвет волос и/или бороды превратились в отличительный знак любого из них. Все, кто, с точки зрения людей средневековья, занимались бесчестным или незаконным делом, должны были быть рыжими: сенешали, бальи и прево, желавшие обмануть своих сеньоров, палачи, проститутки, менялы, ростовщики, фальшивомонетчики, жонглеры и даже хирурги [40] . К этому стоит добавить, что на изображениях изменился и цвет кожи предполагаемых или явных предателей, и цвет их одежды, которые также стали рыжими, о чем свидетельствуют, к примеру, фигура Иуды из немецкого евангелия XII в.или платья армейских проституток из «Хроник Эно» XV в.

В тексте “Errores gazariorum”, как мы помним, речь также шла о рыжем человеке, повешенном ведьмами и колдунами за ноги. Однако тема предательства вообще и предательства Иуды в частности обыгрывалась в этом трактате, как мне кажется, особенно изящно. Рыжим оказывался здесь не предатель Сына Божьего и христианской веры, но истинный католик, который в данном случае выступал в роли предателя идеалов собственно ведовской «секты», за что и нес соответствующее наказание [41] . Любопытно отметить, что упоминание рыжего цвета в столь специфическом контексте встречается и в материалах средневековой судебной практики – например, в деле некой Изабель Пера, чей процесс проходил в 1498 г. в Доммартене (территория современной Швейцарии). Обвиненная в занятиях колдовством, Изабель, в частности, заявила, что при вступлении в секту дьявол требовал от нее отречься от Богородицы, но она отказалась это сделать. Тем не менее, она много раз присутствовала на шабаше, участники которого обзывали Богородицу «Рыжей» [42] .

Эти данные, однако, не означают, что тема предательства Иуды всегда трактовалась средневековыми демонологами в столь оригинальном ключе. Напротив, в большинстве случаев речь все же шла о стандартной аналогии, при которой Иуде уподоблялись сами ведьмы и колдуны. В частности, анонимный автор “Errores Gazariorum” в заключении к своему трактату сам отмечал, что члены преступной «секты» на первый взгляд практически не отличимы от обычных католиков. Более того, их можно легко принять за самых примерных прихожан, ибо в течение года они регулярно посещают мессу и исповедуются. Однако на самом деле, писал он далее, ведьмы и колдуны причащаются точно так же как Иуда, который принял хлеб, обмокнутый в вино из рук Христа [43] , т.е. делают это из страха, что их отказ от таинств может выдать их и их предательство будет раскрыто [44] .

Прямая отсылка к евангельскому тексту, в котором фигура Иуды ассоциировалась с Сатаной, толкающим людей на путь предательства, особенно интересна применительно к восприятию ведьм и колдунов в средние века. С точки зрения демонологов того времени, именно дьявол – как и в случае с Иудой – стоял за всеми действиями членов преступной «секты»: ему они приносили клятву верности, отказываясь таким образом от верности Христу и истинной вере. Такое понимание проблемы прослеживается и по материалам судебных дел. Например, на процессе 1467 г. некая Пьеретт Тротта из Веркорена (территория современной Швейцарии) обвинялась в связи с дьяволом, который совратил ее и сделал своим адептом. Он назывался ей именем Иуды и представал перед ней в образе черного человека с крючковатым носом и в высоком волосатом колпаке [45] . 

Однако еще более ясно связь между фигурой Иуды и средневековыми ведьмами прослеживается по иконографическому материалу. Несмотря на то, что от XV-XVI вв. таких изображений сохранилось крайне мало, мы можем, как мне кажется, говорить об определенной тенденции визуализации темы ведьмы-предательницы. Прежде всего эта последняя становится рыжеволосой, как на миниатюре 1460 г. к трактату Иоганна Тинктора «Поношение секты вальденсов» или на картине Ганса Бальдунга (1484/1485-1545) «Ведьмы», созданной в 1508 г.

Эти изображения любопытно сравнить с более ранними образцами, появившимися в тот период, когда колдовство не воспринималось еще как реальность, заслуживающая самого пристального внимания, а потому мало кого интересовало, как может (или должна) выглядеть настоящая ведьма. Так, на миниатюре из «Декрета» Грациана, датирующейся началом XIV в., перед нами предстает женщина, цвет волос которой определить еще довольно трудно. Верхом на фантастическом монстре она устремляется в неизвестном направлении, что, возможно, призвано было проиллюстрировать сам текст Грациана, для которого полеты на шабаш и происходящее там являлись иллюзией, посланной дьяволом [46] .

К середине XV в. данная концепция, однако, начала постепенно уступать место иной точке зрения, согласно которой колдовство рассматривалось как реальная угроза [47] . Как следствие, изменилась и иконография ведьмы: отныне не только ее волосы, но и одежда изображалась рыжей, что соответствовало изменениям в образе всех категорий  средневековых предателей, отмеченным выше. В рыжее платье одета одна из ведьм на самом раннем изображении полета на шабаш – миниатюре из «Защитника дам» Мартина Ле Франка (около 1451 г.). Такие же платья мы наблюдаем и на рисунке из хроник Йогана Якоба Вика 1570 г., на котором даже сам дьявол и его демоны, присутствующие на шабаше, – рыжего цвета.

Следует, однако, отметить, что негативное восприятие рыжего цвета не являлось отличительной особенностью эпохи средневековья. По мнению Мишеля Пастуро, данная традиция имела давние и весьма различные корни: библейские, греко-романские и германские. Кроме того рыжий цвет не всегда указывал исключительно на отрицательных персонажей (в частности, на предателей). Подтверждением тому может служить иконография библейского царя Давида, постоянно изображавшегося с рыжими волосами и бородой. Еще более важным представляется тот факт, что и сам Христос начиная с XII в. становится на средневековых миниатюрах рыжеволосым – точно так же как и Иуда. Таким образом, с точки зрения М.Пастуро, подчеркивалась не столько дистанция между этими персонажами, сколько их близость - близость их судеб, близость, возникающая между жертвой и ее палачом [48] .  

         Данное наблюдение имеет, как мне представляется, непосредственное отношение к другой особенности средневековой иконографиии Иуды Искариота, который с начала XIV в. изображался преимущественно левшой. Отныне его рыжих волос и одежд, а также звероподобного лица было уже недостаточно, чтобы выделить двенадцатого апостола из группы учеников Христа. А потому все значимые действия Иуда совершал теперь левой рукой: ею он сжимал кошелек с 30-ю сребренниками, прятал за спиной ворованную рыбу, брал хлеб в сцене Тайной Вечери и даже прилаживал веревку к суку, на котором собирался повеситься.

Точно такое же использование левой (а не правой) руки мы наблюдаем и на тех редких изображениях ведьм, которые дошли до нас от эпохи средневековья. Например, на миниатюре из «Защитника дам» Мартина Ле Франка XV в. ведьма левой рукой направляет свою метлу, а в «Письме Офеи Гектору» Кристины Пизанской (нач. XV в.) – собирает лягушек [49] .

Данный иллюстративный материал, безусловно, не означает, что все без исключения члены ведовской «секты» представлялись людям средневековья рыжими и/или левшами: например, на гравюре из анонимного английского памфлета 1593 г. ведьма кормит своих домашних питомцев именно правой рукой [50] .

Точно так же в 1419 г. убийцы Жана Бесстрашного, герцога Бургундского, отрубили ему именно правую руку – дабы положить конец колдовству, которым он, по слухам, занимался [51] . Любопытно, однако, отметить, что иногда устойчивый страх перед правой рукой ведьмы или колдуна, зафиксированный в том или ином конкретном случае в письменных источниках, не находил подтверждения в иконографическом материале. Наиболее любопытным примером такого «несовпадения» может служить история убийства в 1407 г. герцога Орлеанского, которого также подозревали в занятиях колдовством. Согласно текстам XV в., в момент убийства правая рука герцога была отрублена для того, чтобы после смерти он не смог вернуться к своему преступному ремеслу [52] . Однако для автора одной из сохранившихся до наших дней миниатюр, посвященных этому событию, было совершенно очевидно, что отрубленная рука была (или должна была быть) левой.

Таким образом, рассуждать о существовании некоей устойчивой традиции в восприятии средневековых ведьм и колдунов исключительно как левшей (или как правшей) представляется мне несколько преждевременным. Возможно, что в данном случае мы имеем дело с определенным смещением в понимании дихотомии правое/левое, с переносом смысла, подобным описанной выше ситуации с одинаковым цветом волос у Иисуса Христа и Иуды Искариота. Этот сюжет, на мой взгляд, заслуживает дальнейшего детального изучения.

Одно остается, тем не менее, ясным. Тема предательства Иуды, безусловно, имела самое непосредственное отношение к формированию средневекового образа ведьмы, к оценке угрозы, которую представляли для окружающих «секты» ведьм и колдунов. С точки зрения людей той эпохи,  ведьма предавала христианскую общину, саму веру, избирая своим учителем дьявола вместо Сына Божьего, точно так же, как Иуда предавал Христа. Данная аналогия, таким образом, служила нравственным обоснованием охоты на ведьм, самого уголовного преследования подобного преступления, что становится особенно ясно при анализе использования истории Иуды при оценке некоторых других преступлений, связанных с темой предательства. В частности, интерес вызывает явное присутствие данной темы в символике «еврейской казни», при которой приговоренных к смерти (прежде всего евреев, но вместе с ними и предателей-христиан, и ростовщиков-христиан, и должников-христиан) – так же как в примере из “Errores gazariorum” - вешали вниз головой [53] .

Прямые или косвенные отсылки к теме предательства Иуды мы находим и в описаниях случаев политического предательства, известных по художественной литературе и по хроникам средневековья. Как мне представляется, только так можно объяснить весьма туманную историю, рассказанную Эберхардом Виндеке в «Книге императора Сигизмунда» (30-40-е гг. XV в.) и посвященную откровению Жанны д’Арк, призывавшему ее поспешить на помощь королю, находящемуся в опасности: речь шла о торжественном обеде, в ходе которого Карла VII собирались отравить. Жанна, проверив еду на собаках и убедившись в истинности своего видения, указала на одного из присутствовавших в зале шевалье и назвала его предателем [54] . Данный эпизод, не имеющий ничего общего с реальной эпопеей Жанны д’Арк, становится, тем не менее, понятнее, если обратить внимание на важное уточнение, сделанное автором: за столом, согласно Виндеке, сидело 12 королевских гостей, один из которых оказался предателем. Как мне представляется, именно этот, незначительный на первый взгляд, элемент рассказа дает возможность интерпретировать всю сцену как аналогию Тайной вечери, где Карлу VII отводилась роль Христа, а неизвестному шевалье – роль Иуды.

То же сравнение предателя с Иудой присутствует и в латинской хронике Жана Шартье, созданной в конце 40-х гг. XV в. Речь в ней вновь идет о Жанне д’Арк, а также о Жане Люксембургском, вассале герцога Бургундского, взявшем девушку в плен около Компьеня: «Увы, она была захвачена Люксембургом. Узнав об этом, все подданные королевства плакали от всего сердца. И тогда Люксембург, наподобие Иуды, предавшего Христа, не побоялся продать невинную [Жанну] после мучительного тюремного заключения [и сделал это] под давлением англичан. И этот злодей, виновный во многих других ужасных преступлениях, по наущению дьявола повесился в своей постели как Иуда спустя довольно большое время» [55] .

Любопытно, что именно эпопея Жанны д’Арк дает нам возможность убедиться в том, что тема предательства Иуды как морально-нравственного обоснования преследования любых форм измены доживает в европейском правовом дискурсе до конца XIX века. В 1894 г., когда в Риме шел процесс канонизации французской героини, архиепископ Экс-ан-Прованса монсеньор Гонт-Сулар в речи, посвященной этому знаменательному событию, уподоблял Жанну самому Иисусу Христу, а епископа Кошона, осудившего ее на казнь, Иуде, которого церкви надлежало отторгнуть как чужеродный член [56] .

Я полагаю, впрочем, что не только история Жанны д’Арк может предоставить нам свидетельства исключительной живучести образа предателя Иуды в европейском правовом дискурсе. И эта тема, возможно, еще привлечет внимание специалистов.