Киприан Керн
Об авторе
К оглавлению
Глава
IX.
Святой
Мученик Иустин Философ.
Личность.
Св. Иустин
Философ является, несомненно, самой яркой фигурой среди всех апологетов.
Его сочинения особенно полны и всесторонни. По своему образованию он принадлежал
к культурным людям своего времени и своими знаниями значительно способствовал
защите христианского учения. Кроме того, по своей философской подготовке, он
в христианском вероучении усмотрел те проблемы, которые рано или поздно должны
будут встать перед испытующим взором мыслящего человека. Он, таким образом,
намечает некоторые вопросы, которые впоследствии должны будут быть разработаны
более внимательно, чтобы стать основными пунктами христианской доктрины. Вследствие
этого св. Иустин не только выдающийся апологет, имеющий значение в связи с другими
защитниками христианства во II веке, но он представляет немалый интерес и для
истории богословской мысли вообще. "Философом" назвал его Тертуллиан, и это
сохранилось за ним не только потому, что по своему образованию он - философ,
но и потому, что он один из первых, кто положил начало христианской философии.
Проф. Гусев говорит о нем так: "Он принадлежал к числу тех типических и характерных
личностей, в которых выражаются, воплощаются и сосредотачиваются стремления
и идеи целой эпохи, жизни, надежды и разочарования целого поколения людей. Он
представляет собой тот довольно многочисленный класс честных и благородных язычников
II столетия, которые искренно, всеми силами души своей, были преданы истине,
которые служение ей поставляли задачей всей своей жизни и которые, чтобы найти
ее, чтобы решить неотступно занимавшие их вопросы... прошли по порядку все религиозные
системы, все философские школы ... и, не нашедши здесь того, чего искали, встречались
наконец с каким-нибудь христианским проповедником и переходили в христианство."
Если вспомнить слова Харнака о том, что в те первые века жизни
Церкви "не рождались христианами, а становились ими," то среди таких честно
разочаровавшихся в своей языческой религии и философии мудрецов, прошедших путь
исканий и "ставших" христианами, св. Иустин занимает, бесспорно, первое место.
Креститься в христианской семье, т.е. исполнить традиционно-бытовое требование
семьи, рода и всей культуры - заслуги нет. Это принятие христианства не выстрадано
и не продумано. Но принять крещение после долгих сомнений и борьбы, без всякого
принуждения и часто не только без видимой выгоды, но и с опасностью для своего
положения в обществе, а может быть и для жизни, но принять его по свободному
и продуманному убеждению, - это, бесспорно, велика заслуга христиан из язычников
или иудеев в то время.
В Иустине Философе Церковь имеет яркий тип христианского мудреца
законченной формации для своей эпохи. За ним история знает ряд других славных
имен: Афинагора, св. Феофила Антиохийского, Климента Александрийского и мн.
др.
Жизнь.
Родина св. Иустина - древний Сихем в Самарии, разрушенный в
70-м году и восстановленный Флавием Веспасианом, почему он и получил название
Нового Города Флавия, Флавиа Неаполис, искаженное теперь в арабское Наблус.
Таким образом, вблизи источника Самаряныни, где она искала и просила у Спасителя
живой воды, родился этот христианский мудрец, искавший и нашедший в христианстве
эту живую воду. Отец его - Приск; дед - Вакх, по именам греки, но возможно,
что и латинизированные. Год рождения точно нельзя восстановить. Ко времени восстания
Бар-Кохбы (132-135 гг). Иустин был еще молод, но уже обладал некоторыми философскими
познаниями. Вероятно, что он родился в первое десятилетие II века. Семья его
языческая; сам он не обрезан.
Иустин пришел к христианству через разочарование в философии.
Он много искал истину у разных философских школ, но постепенно разочаровался
в стоиках: перипатетиках, пифагорейцах, и несколько больше задержался на платоновской
философии, но оставил и ее (Разг. 2). Обращение в христианство произошло после
разговора с неким старцем где-то на берегу моря. Вряд ли это имело место в Палестине,
так как Сихем значительно удален от моря. Евсевий (НЕ IV, II, 18) относит
это событие в Ефес. Время крещения угадывается разными учеными различно. Согласно
с Разговором святого Иустина с Трифоном Иудеем правильнее считать, как
это и делают Барденхевер и Барди (ст. 2229), что ко времени иудейской войны
132-135 гг. Иустин уже был крещен. Это однако не помешало ему и дальше носить
тогу философа (Разг. 1), ибо по его словам только после знакомства с
Ветхим Заветом и учением Христа, он познал истинную философию и "таким-то образом
и сделался философом." Христианство его не отвратило от испытующих вопрошаний
ищущего разума, не сделало его обскурантом и гносимахом, а наоборот, в христианстве
он "нашел сладчайшее успокоение," так как он не испугался "труда познать Христа
Божия и сделался Его совершенным учеником" (там же).
Он сразу же отдался проповеди христианского учения. Вероятно,
тогда же имел место его разговор с Трифоном, т.е. около 135 г. (Разг.
9). Впрочем, запись этого разговора по памяти относится к более позднему времени,
например к 150-155 гг., во всяком случае после написания им той Первой Апологии,
на которой он в Разговоре с Трифоном (120) ссылается.
В дальнейшем он переезжает в Рим. Есть основание думать, что
здесь проповедь имела систематический характер, может быть, что он стоял во
главе некоего училища. В Риме же он пишет свою Первую Апологию императорам римским
Антонину Пию и Марку Аврелию. Как уже было указано ранее, это не был первый
случай обращения к государственной власти. До Иустина уже существовали апологии
Квадрата и Аристида. Время написания I Апологии надо отнести к 150-155
гг., так как
- в ней упомянут Маркион, который выступил около 140 г.;
- Марк Аврелий был соправителем с 147 г.;
- сам Иустин в 1 Апол. (46) говорит, что со времени рождения Христа
прошло 150 лет.
После этого у Иустина произошло состязание с философом Крескентом.
Может быть оно было и не единственным. Согласно мученическим актам, св. Иустин
покинул Рим на некоторое время и снова в него вернулся. После смерти Антонина,
когда Марк Аврелий стал самодержцем, св. Иустин Философ пишет ему в 161 г. свою
II Апологию. При префекте римском Юнии Рустике (160-167) он принял мученическую
кончину. Он после бичевания был обезглавлен вместе с другими 6 мучениками. Память
его в Православной Церкви 1 июня и 14 апреля в Римско-католической.
Творения.
Каталог произведений св. Иустина не может быть восстановлен с
бесспорностью. Евсевий (Н.Е. IV, XVIII, 1-6) приводит очень длинный список сочинений,
но не все они до нас дошли, а те, что и издаются как принадлежащие св. Иустину,
не могут быть безусловно ему приписаны. Все, что связано с именем Иустина Философа,
может быть разбито на три группы.
А. Подлинные творения: 1. Первая Апология. 2. Вторая Апология.
3. Диалог с Трифоном Иудеем.
Б. Подложные сочинения: 1. Послание к Зене и Серену. 2. Изложение
православной веры. 3. Вопросы и ответы православным. 4. Вопросы христиан язычникам
и язычников христианам. 5. Опровержение Аристотелевых мнений.
Все это, безусловно, более поздние сочинения (IV или, может быть,
даже V века), составленные каким-либо благочестивым христианским писателем и
надписанные именем св. Иустина для придания этим трудам большего
авторитета. Это обнаруживается такими подробностями: упоминание о фактах или
лицах гораздо более поздних, например, об Оригене (82-й вопрос православным)
или манихейцах (вопрос 127-й), или Иринее (вопрос 126-й) или о падении язычества
(вопрос 126-й). Кроме того и язык этих произведений не соответствует совсем
эпохе св. Иустина; мы находим термины: ***усия, ипостась, исхождение, единосущный
и под., а также общий стиль свидетельствует о большей богословско-догматической
зрелости, например времен арианства или несторианства.
В. Спорные сочинения: 1. Речь к Эллинам. 2. Увещание Эллинов
3. О единовластии (Божием). 4. О воскресении.
Эти заглавия мы находим или у Евсевия или же в Священных параллелях
св. Иоанна Дамаскина, но самих творений мы не имеем, а то, что за них под такими
заглавиями выдается и иногда под именем св. Иустина печатается, ему не может
быть приписано. Это или попорченные отрывки, или же значительно позднейшие перифразы.
Твердо установленной может быть признана аутентичность только
двух Апологий и Диалога с Трифоном.
Учение святого Иустина Философа.
Отношение св. Иустина к философии.
Как и другие апологеты, св. Иустин получил философское образование
и прошел, как было уже указано, через большие искания в области философии. Но,
обратившись к христианству, он не переставал быть философом, носить философскую
мантию и чтить философию. Несмотря на постигшее его разочарование в философских
школах, он не отказался от своей любви к самой философии. Он являет в этом отношении
отрадный пример сочетания верности Христу и Евангелию с уважением к человеческому
знанию и мудрости. "Поистине святы те, кто устремил свой взор на философию."
Самое слово философия вошло в христианский обиход. И если под этим словом
позднейшие христианские писатели понимали некую высшую философию, некое совершенное
любомудрие, вполне осуществляемое только в совершенной христианской добродетели,
все же это любомудрие не может быть в их глазах отождествляемо с отрицанием
просвещения, с отказом от Богом же данного разума, с принципиальной гносимахией.
В основе у этих христианских философов лежит любовь к "христианам до Христа,"
к "афинским Моисеям," к "еврейским философам," как Климент Александрийский называл
Сократа и Платона.
Иустин Философ много раз повторяет слова Платона из разных его
диалогов (Государство, Тимей, Федр, Горгий). Не найдя в языческой мудрости
всей истины, он тем не менее считает, что у каждого философа могут быть обнаружены
проблески истинного света. Это он объясняет двумя причинами.
Первая состоит в том, что лучшее в языческой философии
должно быть приписано влиянию Моисея. "Моисей - древнее всех греческих писателей.
Да и во всем, что философы и поэты говорили о бессмертии душ, о наказаниях по
смерти, о созерцании небесного и о подобных предметах, они пользовались от пророков;
через них они могли понять и излагать это" (I Апол. 44). Платон знает
учение Моисея о творении мира (1 Апол. 59). Учение Платона о Мировой
Душе, разлитой повсюду на подобие буквы X, понимается Иустином как учение о
Сыне Божием и заимствовано из Μоисеева повествования о медном змее (1
Апол. 60). Те же философы узнали от Моисея (Второз. 32:22) о конце мира
в попаляющем огне. "Поэтому, говорит Иустин, не мы держимся мнений таких же,
как другие, но все они подражают и повторяют наше учение" (там же).
Вторая причина особенно характерна для Иустина. Ее он
видит в том что Логос причастен всем людям и всем поколениям. Поэтому и до Христа
истина частично открывалась другим людям. "У всех, кажется, есть семена истины"
(1 Апол. 44). "Семя Слова насаждено во всем роде человеческом" и некоторые (т.е.
вне христиане) старались жить согласно не с какой-либо частью посеянного в них
Слова (σπερματικού λόγου
μέρος), но руководствуясь знанием и созерцанием всего
Слова (του παντός λόγου
γνώσιν και *εωρίαν).
До явления Слова во плоти философы и законодатели открывали и говорили в меру
нахождения ими и созерцания Слова, но т.к. они не знали всех свойств Слова,
Которое есть Христос, то они часто сами себе противоречили. Итак, древние, в
частности Сократ, отчасти познали Христа, ибо "Слово находится во всем" (о εν
παντι ων), и предвозвещали будущее через
пророков. И Слово предвозвещало будущее Само через Себя, когда сделалось подобострастным
нам и учило этому ... (II Апол. VIII; X; XIII).
Это признание рассеянности Логоса во всем мире и в отдельных
умах людей, этой, так сказать, "логосности" мироздания и мировой истории, идущее
несомненно от философии стоиков, заслужило Иустину Философу упрек в чрезмерной
якобы преданности философии в ущерб христианству. В нем хотели видеть просто
"философа, едва окрашенного христианством" (Харнак), или в его учении видели
только смесь христианских и языческо-философских элементов, смесь, в которой
христианские тона бледнеют перед платонизмом (Энгельхарт). Новые исследования
о нем это решительно отвергают. Иустин - "христианский философ" (Барденхевер),
стоящий на основе Откровения, но внесший в христианскую доктрину платоновское
учение (Раушен). Он сохраняет симпатии к своим первым учителям, но он им больше
не принадлежит. "Все писатели, говорит он сам, посредством врожденного им семени
Слова, могли видеть истину, но темно ... я не потому всеми силами стараюсь быть
и на самом деле есмь христианин, что учение Платона совершенно различно от Христова,
но потому, что не во всем с ним сходно, равно как и учение стоиков, поэтов и
историков" (II Апол. 13).
Отношение св. Иустина к Священному Писанию.
Не отрицая у язычников проблесков истины благодаря "посеянному
Слову," св. Иустин все же не забывает своего разочарования в философии, происшедшего
от разногласий и противоречий у философов по основным вопросам. Всей истины
у них не найти. Зато в Св. Писании находятся пророчества замечательных мужей
из иудейского народа, написанные за 5000 (!) лет, за 3000, за 2000, за 1000
и за 800 лет, в которых подробно предсказаны отдельные подробности явления и
жизни Христа (1 Апол. 31) Иустин Философ рассказывает историю перевода
Библии на греческий язык (там же) и определенно говорит, что Писание боговдохновенно
Писаны эти книги не самими авторами, но "от движущего их Логоса Божия" (1
Апол. 36).
Апологет обвиняет евреев в искажении некоторых текстов Писания
например псалма 95, ст. 10. Евреи якобы выбросили слова "с древа" - "рцыте во
языцах, яко Господь от древа воцарися" (Диал. 73,1). Слов этих нет в
библейском тексте; никто из греческих церковных писателей их не приводит, но
латиняне их знают (Тертуллиан, Амвросий, Августин). Также и у псевдо-Варнавы
читаем: "царство Иисуса на древе" (VIII 5).
Затем он приписывает евреям уничтожение целого стиха о Спасителе
и Пасхе в книге Ездры. Такого отрывка тоже нет в кодексах Ветхого Завета, но
с некоторым изменением его приводит Лактанций. Возможно, что это позднейшая
христианская интерполяция в Библии, и евреи в том не повинны. Кроме того, по
мнению Иустина Философа, из некоторых списков евреи выбросили слова Иеремии
XI 19 о кротком агнце, ведомом на заклание и о горьком дереве в пище. Наконец,
еще одно место выбросили иудеи из прор. Иеремии, но место, которого нет ни в
одном из наших кодексов; оно, впрочем, приводится св. Иринеем Лионским, то как
слова Исайи, то как Иеремии: "Господь Бог вспомнил мертвых своих из Израиля,
уснувших в земле могилы, и сошел к ним благовествовать им Свое спасение."
Св. Иустин не ограничивается одним Ветхим Заветом. Он знает и
Новый. Впрочем, самих терминов "Ветхий" и "Новый" Заветы у него не найти. Новозаветные
книги он называет "воспоминаниями апостолов" (απομνημονεύματα
των αποστόλων).
Есть намек на Откровение св. Иоанна Богослова (Диал. 81, 4), автором этой книги
называется именно ев. Иоанн. Цитируя евангельские тексты, св. Иустин часто неточен,
путает слова, приписывает тексты одного евангелиста другому, переходит легко
из одного евангелия в другое. Это происходит либо от того, что он цитирует наизусть
(мнение Е. Жакие), либо от того, что он пользовался некоторым синопсисом евангельских
текстов наподобие Диатессарона Татиана (мнение Барди). Вопрос еще не
решен. Четвертое Евангелие им, по-видимому, не использовано.
Ему были известны и неканонические книги. Так например, в 1
Апол. 35, 9 и 48, 3 упоминаются Acta Pontii Pilau; Диал. 106, 3 напоминает
так называемое евангелие Петра; Диал. 88, 8 напоминает евангелие
Фомы (предание о столярных работах Спасителя: Он делал орала и ярмы); Диал.
100, 3 напоминает Protoevang. Jacobi XII; 2, Диал. 68, 3 напоминает
так называемое евангелие Эвионитов, в котором, судя по свидетельству
Епифания Кипрского, говорится о явлении "великого огня" на Иордане во время
крещения Господа. То же встречается в апокрифической Проповеди Павла.
Следует отметить и то, что Иустину Философу, по-видимому, не
известны послания ап. Павла. Его он никогда не приводит и не упоминает. Как
замечает Барди, учение Иустина, не будучи в противоречии с учением Павла, не
ориентировано все же в том же направлении. Вместо того, чтобы усматривать в
грехе и искуплении два существенных факта мировой истории, апостол предпочитает
видеть во Христе Учителя, пришедшего возвестить полноту Истины всем народам.
Богословие
св. Иустина Философа.
Бог - Отец.
В I Апологии (13) св. Иустин, доказывая, что христиане
не безбожники, как их обвиняли в том язычники и государственная власть, дает
свое краткое вероопределение, которое еще нельзя назвать "символом веры" даже
в самом узком значении этого слова, но все же неким исповеданием веры: "Наш
учитель Иисус Христос, который для воскресения в нетлении родился и был распят
при Понтийском Пилате ... И мы знаем, что Он Сын Самого истинного Бога и поставляем
Его на втором месте, а Духа пророческого на третьем ...." Разумеется, что таким
кратким вероопределением не исчерпывается все богословие св. Иустина. Изложенное
весьма пространно и разбросанное в трех из его сохранившихся произведений, оно
должно быть сведено в некую систему. Прежде всего поэтому интересно его учение
о Боге Отце.
Влияние философии сильно сказалось в богословствованиях Иустина
Философа. Как уже указывалось выше, святой апологет не отрицает философии целиком
и не боится ссылаться на философов для своих аргументаций. Так например и в
основном вопросе о Боге он основывается на Платоне. "Божество может быть постигнуто
только умом ... Око ума таково и для того дано нам, чтобы мы могли посредством
его, когда оно чисто, созерцать то истинно Сущее, которое есть источник всего
того, что постигается умом, которое не имеет ни цвета, ни формы, ни величины,
ни другого чего-нибудь видимого глазом, но есть Существо тождественное Себе,
высшее всякой сущности, неизреченное, неизъяснимое, единое прекрасное и благое,
внезапно проявляющееся в благородных душах по причине их сродства и желания
видеть Его" (Диал. 4,1). И несколько выше (3, 5) он на вопрос Трифона,
что есть Бог, отвечает: "То, что всегда пребывает одним и тем же и что есть
причина бытия прочих существ, подлинно есть Бог." Таким образом для Иустина
Философа Бог есть прежде всего космический принцип. Он Зиждитель, "Демиург всего
мира" (1 Апол. 13), "Творец и Отец всех вещей" (Диал. 56,1).
Бог внемирен и неизреченен. У него не может быть имени, потому
что ели бы Он назывался каким-нибудь именем, то имел бы кого-либо старше себя,
Который дал Ему имя. Что же касается слов: Отец, Бог, Творец, Господь и Владыка
- это не суть имена, но названия, взятые от благодеяний и дел Его ... Самое
наименование "Бог" не есть имя, но мысль, насажденная в человеческую природу
о чем-то неизъяснимом! Но Иисус имеет имя и значение и человека, Спасителя "
(II Апол. 6, 1-3). Это рассуждение небезынтересно для философии имени.
Бог трансцендентен и для людей недоступен. В данной связи интересна
проблема теофаний: "Бог всегда пребывает выше небес, никому не является и никогда
прямо не беседует ... (Диал. 56, 1), но Тот, Который в Писании представляется
являвшимся Аврааму, Иакову и Моисею и называется Богом, есть иной, нежели Бог
Творец всего, иной, разумею, по числу, а не по воле." Эту же мысль о "единомыслии
и согласии по тождеству воли, но по различению Ипостасей" повторит потом Ориген
в своем сочинении "Против Цельза," VIII 12.
В учении о Боге св. Иустин стоит на линии монотеизма, который,
как говорит Барди, "мог в I и во II вв. нашей эры примирить с собой как философов,
так и Иудеев и Христиан. Ту же доктрину мы находим и у других апологетов, но
ее в равной мере можно найти и у Цельза." Это учение о Боге трансцендентном,
никоим образом миру недоступном и миру никак не являющемся, кроме как через
иного Посредника, приводит апологета к развитию темы о Логосе Божием.
Учение о Логосе.
Если у св. Иустина не приходится искать четкости и полноты в
развитии тринитарной доктрины, то во всяком случае нужно помнить, что в своем
богословии он не останавливается только на учении о Боге вообще, т.е. на одном
монотеистическом принципе. Он проникает мыслью во внутри-троичную жизнь Божества.
Он ясно отличает Ипостаси Св. Троицы, хотя терминология его недостаточно определенна
и устойчива. Как в обеих Апологиях, так и в Диалоге он часто говорит о Сыне
Божием, о Логосе и о Христе. Понятие Логоса ему особенно близко, и нельзя в
его применении не заметить следов влияния Филона Александрийского. Апологет
учит о Сыне Божием, воплотившемся от Девы Марии, неоднократно говорит о Христе,
но преимущественно он учит о Втором Лице, как о Логосе Божием.
Прежде всего, "Логос один только собственно называется Сыном"
(II Апол. 6). Это он часто повторяет. "Перворожденный от Бога" (1
Апол. 33, 58); "Логос и есть единый собственно Сын, первенец и сила" (1
Апол. 23); "Первородный Божий - это Логос" (I Апол. 21). Поэтому
Бог является Отцом для других в переносном смысле. Итак, "Логос называется Богом,
и есть, и будет Бог" (Диал. 58).
Для обозначения способа рождения св. Иустин пользуется двумя
сравнениями:
1) Логос есть и Слово, и мысль, выраженная в этом слове. Произнося
какое-либо слово, мы рождаем его, но не через отделение, т.к. самая мысль не
уменьшается в нас" (Диал. 61). Также и рождение Логоса от Отца не есть
уменьшение или лишение Разума (Логоса) в нем.
2) Иная аналогия - огонь, происшедший от огня, не уменьшает того,
от которого он возжен (там же; ср. и Диал. 128). Сравнения эти будут
потом неоднократно повторяться Татианом, Лактанцием, Тертуллианом и другими
писателями. В первой аналогии проф. Попов справедливо усматривает влияние филоновского
учения о λόγος ένδιά$ετος
и λόγος προφορικός.
Но рождается Логос по воле Отца, а не по необходимости божественной природы.
С другой стороны, Логос есть главная действующая сила в творении
мира. "Весь мир создан из вещества Словом Божиим" (1 Апол. 59). "Логос,
прежде тварей сущий с Богом и рождаемый от Него, когда в начале Он все создал
и устроил ... и через Логос Бог устроил все" (II Апол. 6). Таким образом, как
говорит проф. Попов, "прежде тварей Логос существовал в Боге, как Его скрытая
мысль (λόγος ένδιά$ετος).
Но перед созданием мира Бог произносит Свою скрытую мысль, и в этом акте она
рождается для отдельного существования вне Бога и для творческой деятельности.
Логос, как внутренняя мысль Божия, - вечен; а как отдельное Существо рожден
перед самим созданием мира и стоит лишь выше времени" (Попов, стр. 41). Действительно,
как говорит св. Иустин: "Бог Своим Логосом помыслил и сотворил мир" (I Апол.
64). Ссылаясь на Притч. 8:22, Иустин говорит: "это порождение рождено
от Отца прежде всех тварей ... и Рожденное есть по числу другое от Рождающего"
(Диал. 129, ср. 61). Следовательно, Логос есть и Премудрость, как совокупность
божественных идей о мире. Но с творением мира в природе Логоса не происходит
изменения. Слово Божие имеет Свое вечное бытие.
Таким образом, кроме Бога-Отца, существует Его рожденное Слово,
и Оно есть Бог. Бог и Логос различны по числу, но не по воле, как указывалось
выше. Логос есть посредник между Богом и миром. Бог говорит перед созданием
человека "какому-то от Него различному по числу и разумному Существу ... говоря
"как один из Нас" ... (Быт. 3 22). Бог указал на число Лиц соприсущих
Друг Другу, и по крайней мере на двух" (Диал. 62).
Из этого ясно, что Логос Иустина имеет субстанциональное бытие.
Он отличен от Бога Отца, будучи сам Богом. Разумеется, не приходится искать
Учения о Лице, об Ипостаси, но по существу Иустин Философ учит об ипостасном
бытии Слова.
Наконец, Логос является еще и в третьем облике, как всеянное
в весь Мир и все существа Разумное Начало (λόγος σπερματικός).
Тут чувствуется влияние стоицизма. Вообще Бог непостижим и внемирен, но через
Свой Логос Он открывается миру. Частично и несовершенно Он открывался языческим
философам, законодателям и поэтам древности. Они "посредством врожденного семени
Слова могли видеть истину, но темно" (II Апол. 13). "Все, что ими сказано и
открыто ... сделано соответственно мере нахождения и созерцания Логоса" (II
Апол. 10). Также и все теофании Ветхого Завета суть явления и откровения
Логоса. И в явлении Трех Ангелов Аврааму у дубравы Мамрэ, и в борьбе Иакова
во сне с Богом, и в купине неопалимой можно видеть действия Логоса Божия (Диал.
56-59).
Только что было сказано о влиянии Филона и стоиков. Следует однако
оговориться, что считать подобное влияние исключительным было бы недопустимым
обобщением. Если действительно Иустин и черпает некоторые свои идеи в философии
внешней, то он во всяком случае достаточно верен и традиции церковной. Христианское
учение о Логосе обязано своим раскрытием евангелисту Иоанну. Иустин знает Иоанна
как автора Апокалипсиса, но о четвертом Евангелии он нигде не говорит. Учение
Иоанна ни в какой степени не зависит от Филона и если искать его корни то их
не трудно найти в Ветхом Завете, где неоднократно Слово Божие, как спасающая
сила, являлось и открывалось, разумеется, частично. Поэтому, если и можно найти
филоновские мотивы в учении Иустина о Логосе, то эти мотивы не исключительны.
Он "не вносит никакой революции в богословие или в привычную терминологию своих
читателей ... Он говорит о Логосе совершенно просто и как о понятии, привычном
не только для философов, но и для простых христиан." Что учение Иустина о Логосе
вполне отвечало настроениям и пониманию окружающей среды, подтверждает и Буссэ.
Учение о Святом Духе.
В своей пневматологии св. Иустин гораздо менее точен и ясен,
чем в учении о Логосе, где его вдохновляли и традиция Писания, и учение философов.
Если христианскому сознанию его времени было близко понятие Логоса, то Дух Святый
был прежде всего для христиан той эпохи действующей силой. В развитии своей
богословской мысли Церковь сначала больше богословствовала о Боге Отце (апологеты,
анти-гностические писатели), потом уже о Слове Божием (никийцы, каппадокийцы
и халкидонское богословие), а о Духе Святом Церковь почти не богословствовала,
если не считать второй вселенский собор и противо-латинскую полемику IX-XIV
вв. Это потому что Духом Святым жили. Дух реально проявлялся и проявляется в
жизни Церкви через Свои харизмы. Во времена же Иустина это было особенно сильно
ощутимо и наглядно. Харизматическая жизнь Церкви проявлялась очень явственно.
О Святом Духе гораздо труднее и даже бесплодно говорить, Им надо жить.
Св. Иустин говорит: "У нас и доселе есть пророческие дарования,
из чего вы должны понять, что к нам перешло то, что прежде существовало в вашем
народе" т.е. у ветхозаветных пророков (Диал. 82). "Можно видеть среди
нас и женщин, и мужчин, имеющих дары от Духа Божия" (там же, 88). Поэтому о
Духе Святом апологет учит преимущественно как о духе "пророчественном" (I
Апол. 44; 35; 33; 41; Диал. 32). Но тут есть и неясность в его богословии.
Он говорит: "Когда слышите слова пророков, думайте, что они говорят от самих
тех вдохновенных людей, но от двигающего ими Слова Божия" (I Апол. 36).
Следовательно, деятельность и Духа как бы отождествляется. Не отождествляются
ли сами Ипостаси?
Описывая крещение (1 Апол. 61), апологет ясно отличает
Духа от Иисуса Христа. Защищаясь от упрека в безбожии, он исповедует свою веру
в Бога, Его Сына и в пророческого Духа (1 Апол. 6). Еще яснее он говорит:
"Мы поставляем Сына на втором месте (после Отца), а Духа пророческого на третьем"
(1 Апол. 13). Дары Святого Духа почили на Христе (Диал. 87). Он
- их носитель, и Он их подает верующим. Опять-таки терминология оставляет желать
лучшего. Кроме того, слова св. Иустина Философа о третьем месте по порядку (εν
τρίτη τάζει) могут дать повод
к пониманию его пневматологии несколько субординатически.
Христология.
Если для александрийской философской традиции учение о Логосе
было окрашено космологическим оттенком, Логос был больше мирообразующей силой
и посредником между трансцендентным Богом и материальным миром, и если эта философская
традиция и повлияла в известной мере на мировоззрение Иустина Философа, то все
же влияние это было только частичным. Как было указано, его понимание Логоса
вполне отвечало традициям окружающей его среды. Он ясно учит о Логосе как о
Боге. ..." Иисус Христос, единый собственно Сын, родившийся от Бога, Слово Его,
первенец и сила" (1 Апол. 23). "Он есть поклоняемый и Бог и Христос"
(Диал. 63). "Места Писаний ясно представляют Христа страждущим, достопоклоняемым
и Богом" (Диал. 68). Иустин определенно называет ту разумную Силу "Которую
Бог родил из Себя Самого, Которая от Духа Святого называется также славою Господа,
то Сыном, то Премудростью, то ангелом, то Богом, то Господом-Словом ..." и несколько
дальше: "Слово Премудрости - то самое, Которое есть Бог" (Диал. 61),
и в других местах ясно говорится о Христе как Боге (Диал. 34; 36; 38;
1 Апол. 63). Никто из писателей той эпохи не говорил о божественности
Христа как Иустин Философ, о Христе как о "другом Боге" (έτερος
3εός, Диал. 50 и 56), и учение это было не от философской спекуляции,
а от традиции веры.
Хотя у св. Иустина и нет прямых ссылок на Ин I 14, все же он
с исключительной определенностью учит о вочеловечении Слова. Тут он противостоит
и философам, и иудейской традиции. Если для первых Логос есть больше посредник
и космический принцип, и если вторые и могут на основании ветхозаветных текстов
признать Слово Божие Богом, то вочеловечение этого Логоса, облечение Его в плоть
является поистине для одних безумием, а для других соблазном. Красноречиво свидетельствует
следующее место из Диал. 48:
- Ты говоришь (спрашивает Трифон), что этот Христос есть Бог,
сущий прежде век, потом благоволил родиться и стать человеком, и что Он не просто
человек из человеков: это кажется мне не только странным, но нелепым.
- Знаю, отвечал я, что это кажется странным ... Впрочем, Трифон,
не напрасны мои доказательства, что Он Христос Божий, хотя бы я не мог доказать,
что Он, будучи Бог, от начала существовал, как Сын Творца всего и родился человеком
от Девы. Но как скоро вполне доказано, что Он Христос Божий, кто бы ни был этот
Христос, то хотя я не докажу, что Он существовал прежде и по воле Отца благоволил
родиться как человек подобострастный нам, имеющий плоть, в этом последнем справедливо
сказать, что я заблуждаюсь, но несправедливо отрицать, что Он Христос, если
Он представится вам человеком рожденным от человек, и если доказано будет, что
Он по избранию сделался Христом.
И в другом месте того же произведения (63) Иустин мудрствует:
"Бог и Отец всего искони хотел, чтобы Логос родился и от чрева человеческого."
Сын человеческий подъемлет страдания, Он становится παθητός
(Диал. 34; 36; 41). Он был человеком во всей полноте естества человеческого,
"по телу, по разуму, по душе" (II Апол. 10). В своем учении о воплощении
Слова Иустин обращается к тексту Исайи VII 14. Его собеседник не принимает редакции
Семидесяти παρθενος и заменяет ее νεανις,
придерживаясь перевода Акиллы и Феодотиона, и в возражениях апологета находит
ясное исповедание христианского догмата о рождении Сына Человеческого именно
от Девы.
Если все теофании Ветхого Завета были осуществлены в Логосе,
то воплощение Последнего является наиболее совершенной и полной формой откровения.
Сам вочеловечившийся Логос явился на земле и принес человечеству полноту ведения
и совершенную истину. То, что было благодаря семенным логосам известно людям
лишь частично, в вочеловечении Логоса открылось вполне. Открылся весь Логос.
Это и есть первый плод вочеловечения. Но кроме того, апологет учит о сотериологическом
значении воплощения. "Слово ради нас сделалось человеком, чтобы сделаться причастным
нашим страданиям и доставить нам исцеление" (II Апол. 13). "Христос ...
воплотился ... для нашего спасения" (1 Апол. 66). Его кровь омывает (I
Апол. 32), согласно слову пророчества (Быт. 49:1).
Воплощение освободило нас от греха (Диал. 61), победило
начало злобного змия и подобных ему ангелов и попрало смерть (Диал. 45).
Таковы плоды искупительного воплощения, которое дает основание христианской
евхаристической Жертве.
Ангелология и демонология.
Защищаясь от обвинения в безбожии, апологет исповедует христианскую
веру в Бога, в Его Сына "вместе с воинством прочих, последующих и уподобляющихся
Ему благих ангелов, равно как и в Духа пророческого" (1 Апол. 6). Не
следует делать из этого поспешных выводов о том, что Иустин не делает различия
между ангелами и Сыном Божиим. Хотя он и именует Христа ангелом (Диал.
56), но в смысле образном, переносном, как например Ангела Великого Совета.
Вне всякого сомнения, что ангелы им существенно, по самой своей природе, отличались
от Второй Ипостаси и Троицы. Вопрос небесной иерархии его не занимает, но он
ясно учит об ангелах добрых в противоположность падшим демонам.
Ангелы суть духи, носящие, однако, некую тонкую плоть, так что
они не бесплотны в абсолютном значении этого слова. Поэтому ангелы нуждаются
в пище, и эта небесная пища есть манна, согласно Пс. 77:25. Об этом же будут
впоследствии учить Климент Александрийский (Педаг. I 6, 41) и Тертуллиан
(О плоти Христа 6; Против Иудеев, 3). "Не должно понимать это питание, как едение
зубами и челюстями, но как пожирание огнем" (Диал. 57). Назначение ангелов
состоит в служении миру и людям. "Бог вверил ангелам попечение о людях и о поднебесной"
(II Апол. 5). Ангелы, как и люди, сотворены Богом с свободной волей,
почему они и будут нести наказание в вечном огне за свои грехи; ибо такова природа
всякой твари - быть способной к пороку и к добродетели" (II Апол. 7;
Диал. 88; 102; 141).
Гораздо подробнее учит св. Иустин о демонах, их падении и судьбе.
"Начальник злых духов называется змием, сатаной и диаволом" (I Апол.
28). Св. Иустин дает и филологическое истолкование имени "сатана." Оно произошло
от еврейских слов ... (отклонение, отступление) и ... (змий). Таким образом
сатана есть "змий-отступник" (Диал. 103). Сатана пал, по-видимому, уже
после создания человека, т.к. апологет говорит: "змий, впадший в великое преступление
от того, что обольстил Еву" (Диал. 124). Кроме этого главного греха,
"еще в древности злые демоны открыто являлись, оскверняли женщин и отроков и
наводили людям поразительные ужасы" (1 Апол. 5). Преступив свое назначение,
"ангелы впали в совокупление с женами и породили сынов, так называемых демонов,
а затем, наконец поработили себе человеческий род" (II Апол. 5). Так
Иустин понимает смысл Быт. 7, подразумевая под "сынами Божиими" ангелов, падших
и совокупившихся с женами. Такое же понимание этого места из Бытия разделяли
и Ириней Лионский, и Климент Александрийский, и Тертуллиан, и Киприан Карфагенский,
и Амвросий. Основание этому дают и некоторые переводы Библии, например Акиллы:
"сыны Богов"; Семидесяти: "сыны Бога" (в некоторых кодексах "ангелы Божий");
Вульгаты: "Сыны Божий," тогда как Симах и Таргум читают: "сыны владык." Противоположную
линию в истолковательной литературе занимают Златоуст, Феодорит, Кирилл Александрийский,
блаж. Августин и понимают это выражение как "сыны Сифа."
На этом козни демонов не закончились. "Они поработили человеческий
род отчасти посредством волшебных писаний, отчасти при помощи страхов и мучений,
которые они наносили, отчасти через научение жертвоприношениям, курениям и возлияниям"
(II Апол. 5). Зная из ветхозаветных пророчеств о некоторых обстоятельствах
пришествия и жизни Спасителя, и тут постарались обмануть людей. Они внушили
язычникам мифы о Персее, рождающемся от Девы (Диал. 68).
От демонов ведут свое происхождение: "убийства, войны, любодеяния,
распутства и всякое зло" (II Апол. 5). Демоны научили людей почитать
их, как богов (1 Апол. 5; Диал. 55). Демоны борются поэтому против всякого здравого
учения; это они научили людей убить Сократа (1 Апол. 5). Диавол искушал
Христа (Диал. 103). По вознесении Христа демоны действуют посредством
лжеучителей Симона, Менандра, Маркиона (1 Апол. 26; 5б). Баснословия
о богах распространяются ими же (1 Апол. 54), точно так же волшебство, магия
и плотский грех (1 Апол. 24). Даже и гонения правительственных властей
против христиан внушены ими (II Апол. 1; 12).
Бог попускает зло действовать среди людей, "пока не исполнится
число праведников, которых Он предуведал" (I Апол. 45; 28). Христианам
дана власть над демонами (II Апол. 6) именем Иисуса Христа их заклинать
(Диал. 30; 85; 121). Конечная судьба демонов - вечное наказание огнем
(I Апол.28).
Антропология.
Тема о человеке занимала Иустина Философа, и в своих произведениях
он часто говорит об этом. Не следует, впрочем, у него искать готовых решений
и ясных определений. Их мы не будем иметь и у многих позднейших писателей. Терминология
его не четка и порою двусмысленна.
Человек прежде всего, "разумное животное." Кажется, можно с уверенностью
характеризовать Иустина Философа как дихотомиста. Это явствует как из всего
контекста его произведений, так с особой яркостью и из одного отрывка "о воскресении,"
как бы подлинность этого произведения ни подвергалась сомнению. "Что такое человек,
как не животное разумное, состоящее из души и тела? Разве душа сама по себе
есть человек? Нет, она душа человека. А тело разве может быть названо человеком?
Нет, оно называется телом человека, но только существо, состоящее из соединений
той и другого, называется человеком, а Бог человека призвал к жизни и воскресению:
то Он призвал не часть, но целое, т.е. душу и тело."
Но эта определенность в одном месте не освобождает, однако, апологета
от сбивчивости в других выражениях. Определение души им не дано, но ему известно,
что она божественна и бессмертна, и есть часть верховного Ума. Это последнее
выражение, несмотря на всю свою соблазнительность, будет использовано неоднократно,
и не только неортодоксальным Татианом, но и православнейшим богословом Григорием
Назианским.
Но, однако, не ясно, что такое душа. То она ум, ей присуща способность
мыслить и она божественного происхождения, то она ничем не отличается от душ
животных. Так, в Диалоге находим такое место: "Ужели души всех животных
постигают Бога? Или душа человека одного рода, а душа лошади или осла иного?
- Нет, - отвечал я, - но души все одинаковы."
Из этого как будто бы явствует, что душа не столько ипостасное,
духовное начало в человеке, сколько витальный принцип.
Он не говорит, что душа сотворена, но как будто бы и не склонен
соглашаться с "мнением некоторых платоников, что душа безначальна и бессмертна."
Что же? Креационист ли св. Иустин или исповедует некое учение о происхождении
души? Искать ответа на это, кажется, бесцельно. Несколько больше сказано в шестой
главе Диалога: "Душа или сама есть жизнь, или только получает жизнь.
Если она есть жизнь, то оживотворяет иное что-либо, а не самое себя; так же,
как движение движет скорее иное что-либо, чем само себя. А что душа живет, никто
не будет отрицать. Если же живет, то живет не потому, что есть жизнь, а потому,
что причастна жизни: причастное чего-либо различно от того, чего причастие.
Душа причастна жизни, потому что Бог хочет, чтобы она жила, и поэтому может
перестать некогда жить, если Бог захочет, чтобы она не жила более. Ибо душе
не свойственно жить так, как Богу. Но как человек существует не всегда, и тело
его не всегда соединено с душою, но когда нужно разрушиться этому союзу, душа
оставляет тело, и человек уже не существует: так и от души, когда нужно, чтобы
ее более не было, отнимается жизненный дух, и душа уже не существует, а идет
опять туда же, откуда она взята." Терминология этого отрывка оставляет все же
желать лучшего. Из приведенных слов не стало яснее, что есть душа. Неясно также,
что означает "жизненный дух," spiritus vitalis? Есть ли это действие
Святого Духа? Или же это высшая часть души? Во всяком случае, под этим выражением
нет основания понимать что-то третье в составе человека, и, таким образом, зачислять
св. Иустина в трихотомисты.
Душе, стало быть, не "свойственно жить так, как Богу," и "она
причастна жизни, потому что Бог хочет, чтобы она жила ...." Следовательно, она
не бессмертна, т.е. не обладает бессмертием сама по себе. Ее бессмертие относительно
и зависит от высшего божественного начала. Интересно, что в рассуждениях о бессмертии
Иустин Философ становится на неожиданную позицию, и его аргументация делается
узко судебной, юридической. "Бог призвал человека к жизни и воскресению," однако,
рассуждает апологет: "души не бессмертны, но они не уничтожатся, ибо это было
бы весьма выгодно для злых ... Что же бывает с ними? Души благочестивых находятся
в лучшем месте, а злые в худшем, ожидая здесь времени суда. Таким образом, те,
которые удостоены видеть Бога, уже не умирают, а другие подвергаются наказанию,
доколе Богу угодно, чтобы они существовали и были наказываемы." Значит, бессмертие
души (не безусловное, конечно, ибо абсолютно бессмертен только Бог) постулируется
моральным принципом. Вероятно, это различие бессмертности человека и Бога навеяно
апостолом Павлом: "Царь царствующих и Господь господ ствующих, Единый, имеющий
бессмертие" (1 Тим. 6:15-16) в этом Иустин будет влиять и на своего ученика
Татиана Ассирийца.
Из только что приведенного отрывка может создаться впечатление
Иустин - сторонник временных загробных мук: "подвергаются наказанию, доколе
Богу угодно, чтобы они были наказаны." Но наряду с этим, находим и совершенно
противоположные утверждения: "Души их будут соединены с теми же телами и будут
преданы вечному мучению, а не в продолжение только тысячи лет, как говорит Платон"
"Диавол будет послан в огонь ... чтобы мучиться бесконечный век." Кроме того,
и во второй Апологии он говорит о "наказании неправедных людей в вечном
огне," а в Диалоге указывается про "червя и неугасающий огонь."
Второе пришествие Христово связано с воскресением тел и наказанием
грешников. Смерть не есть "состояние бесчувствия, ибо это было бы выгодно для
всех злодеев ... Души и по смерти сохраняют чувство." В том, что души не умирают,
убеждают нас некромантия, вызывание душ умерших, предсказания, оракулы и писания
отдельных языческих писателей (Эмпедокл, Пифагор, Платон и др.). "Мы веруем
и надеемся получить опять умершие и в землю обратившиеся тела наши, утверждая,
что нет ничего невозможного для Бога." Но как? Аргументация ведется от таинственного
процесса зарождения человека от малой капли семени. Трудно понять и разумно
обосновать тождество человеческого семени и уже готового, сформировавшегося
человека, и это не легче, чем понять образ воскресения разложившегося тела.
"Неверие происходит оттого, что вы не видели еще воскресшего мертвеца." Для
всемогущества Божия возможно и это.
Об образе Божием Иустин Философ не богословствует; он только
мимоходом упоминает, что Адам есть "тот образ, который Бог сотворил, и он был
обителью дыхания Божия."
Немало внимания посвящено им вопросу о богопознании. Душа имеет
способность богопознания. Бога и человека нельзя познать так же, как мы можем
знать музыку, арифметику, астрономию и т. под. "Божество не может быть видимо
глазами как прочие живые существа; Оно может быть постигнуто только умом, как
говорит Платон."
Однако, познание это связано с особыми нравственными требованиями.
"Око ума таково и для того дано нам, чтобы мы могли посредством него, когда
оно чисто, созерцать то истинно сущее, которое есть источник всего того, что
постигается умом, которое не имеет ни цвета, ни формы, ни величины, ни другого
чего-нибудь видимого глазом, но есть существо тожественное себе, высшее всякой
сущности, неизреченное, единое прекрасное и благое, внезапно проявляющееся в
благородных душах по причине их родства и желания видеть Его." "Мы можем умом
нашим постигать Божество и через то уже блаженствовать," так как душа наша "божественна
и бессмертна и есть часть того верховного Ума."
И хотя св. Иустин в своем Диалоге утверждает, что души
у всех живых существ одинаковы, но дар богопознания сообщен не всем. Не только
животные бессловесные лишены этого дара, но и из людей немногие видят Бога,
а только те, которые жили праведно и сделались чисты через праведность и всякую
добродетель.
На этих отрывочных мыслях, однако, не построить сколько-нибудь
удовлетворительную гносеологию.
Иустин Философ, кроме того, поставил, но не развил интересную
тему: "Что мы сотворены в начале, это было не наше дело; но чтобы мы избирали
следовать тому, что Ему приятно, Он посредством дарованных нам разумных способностей
убеждает нас и ведет к вере." В этих словах заключена мучительная проблема свободы
человека. Не по своей воле, не свободно, но человек должен был принять свою
свободу. Это является одним из самых острых противоречий в антропологии.
Эсхатология.
О суде над умершими апологет учит очень ясно. Он указывает на
пришествие Христа: "первое, когда старцы иудейские и священники вывели Его,
как козла отпущенного, наложили на Него руки и умертвили, и второе, когда вы
на том же месте Иерусалима узнаете Того, Кого вы обесчестили и Который был приношением
за всех грешников" (Диал. 40). "Возвещено два пришествия Христа: одно,
в котором Он представляется как Страдалец, бесславный, обесчещенный и распятый,
и другое, в котором Он со славой придет с неба, когда человек отступления, говорящий
гордые слова даже на Всевышнего, дерзнет на беззаконные дела на земле против
христиан" (Диал. 110). "Пророки предсказали два пришествия Христова:
одно, уже бывшее в виде человека неславного и страждущего, и другое, когда Он,
как возвещено, со славой придет с Неба, окруженный Своим ангельским воинством,
и когда Он воскресит тела всех бывших людей; и тела достойных Он облечет в нетление,
а тела нечестивых, способных вечно чувствовать, пошлет вместе со злыми демонами
в вечный огонь" (1 Апол. 52). О том же втором пришествии во славе и на
небесных облаках говорит он и в Диал. 14, 31, 49, 52. Христиане ожидают
это второе и славное пришествие. "Между тем времена приближаются к концу и уже
стоит при дверях тот, кто на Всевышнего будет произносить хульные и дерзкие
слова" (Диал. 32). Но евреи не поняли слов пророчества, ни самого пришествия
Христа, страдающего, бесславного, обесчещенного. Они все еще ждут Его пришествия
первого, тогда как христиане ожидают второго" (Диал. 110).
В своей эсхатологии Иустин Философ был открытым хилиастом.
Он считал хилиазм истинно правоверным пониманием христианства "Если некоторые
называются христианами ... а не признают воскресения мертвых и думают, что души
их тотчас по смерти берутся на небо, то не считайте их христианами ... Я и другие
здравомыслящие во всем христиане знаем, что будет воскресение тела и тысячелетие
в Иерусалиме" (Диал. 80). Этому он находит подтверждение в словах Исайи
65 гл. о "новом небе и новой земле" и в Апокалипсисе "некоего по имени Иоанна."
После первого будет всеобщее вечное воскресение всех вместе, а потом и суд (Диал.
81). Кончится история разрушением вселенной мировым пожаром (I Апол.
60), а не превращением всех вещей одна в другую, как учили стоики (2 Апол.
7).
Учение о таинствах.
Св. мученик Иустин в своих произведениях должен был коснуться
также и вопроса о христианской нравственности, и об образе жизни христиан. Последователям
Христа инкриминировались чудовищные преступления против морали; о них говорили
как о людях, преданных пороку и распутству; их считали повинными в людоедстве,
в упивании человеческой кровью. Все это исходило из предвзятого понимания замкнутой
жизни христиан и из распространявшихся язычниками злоречивых сведений об их
вечерях любви и евхаристических собраниях. Апологет восстает против подобных
обвинений и объясняет это тем, что христиан обвиняют в том, в чем виноваты сами
язычники (II Апол. 12). "Христианское учение выше всякой философии человеческой
и не походит на наставления Сотада, Филенида, орхистических и эпикурейских поэтов"
(II Апол. 15).
Но главный интерес представляют в этом отношении не апологетические
замечания философа и мученика, а его свидетельства о происходивших собраниях
христиан и их времяпрепровождении на них. Благодаря ему мы имеем описание христианских
богослужебных собраний и важные свидетельства о быте и богослужении II века.
Из христианских таинств мы находим у него описание крещения и
евхаристии. Крещение называется им еще и просвещением. Крещению предшествуют
молитва и пост не только крещаемого, но и всех христиан данной общины. Крещаются
в воде. Это есть возрождение и освобождение от грехов. Оно совершается "во имя
Бога и Отца и владыки всего, и Спасителя нашего Иисуса Христа, и Духа Святого"
(1 Апол. 61). Крещение называется им еще баней покаяния и познания Бога,
водою жизни (Диал. 14).
Евхаристия приносится по заповеди Господа, в воспоминание Его
страданий. Евхаристия есть жертва (Диал. 41). Она является и воспоминанием
воплощения Господа (Диал. 70). Евхаристическая пища не есть просто хлеб
и вино, но "плоть и кровь воплотившегося Иисуса, ставшие таковыми через молитву
благодарения" (I Апол. 66).
|
