Юридическо-правовая проработка прошлого ГДР в объединенной Германии

Оп.: Вестник Левада-центра (Вестник общественного мнения, № 2 (115), 2013).

С любезного разрешения автора Я.Кротову.

Лёзина Е. Люстрация и открытие архивов в cтранах Центральной и Восточной Европы // Вестник общественного мнения. Данные. Анализ. Дискуссии, №2 (120), 2015. С. 48-90.  

Введение

 

Данная статья представляет попытку обзорного анализа комплекса юридическо-правовых мер, принятых объединенной Германией в отношении преступлений коммунистического режима ГДР и реакции общества на них. Эти меры, для обозначения которых принято использовать термин «правосудие переходного периода» (Transitional Justice), стали для бывшей Восточной Германии важной частью перехода к политической системе демократии.

Под «правосудием переходного периода», как правило, понимается не какой-то определенный вид правосудия, а набор мер или механизмов, которые каждое общество, осуществляющее переход из авторитарной или тоталитарной системы к демократической, выбирает и адаптирует к своей конкретной ситуации. Объединяет же эти политические решения – от вступивших на путь демократизации в XX веке стран Латинской Америки до посткоммунистических государств Центральной и Восточной Европы – стремление восстановить в своих границах верховенство права, создать новые основания общественного договора и отказаться от недемократических практик, допускающих полную или частичную безнаказанность. Хотя и с помощью различных юридическо-правовых средств, эти общества, стремившиеся построить общественно-политическую жизнь на новых демократических и правовых началах, пытались добиться свершения правосудия, наказания ответственных за преступления, выработки ответа на систематические нарушения прав человека при прежних режимах.

Объединенная Германия более других стран преуспела в выработке и применении разнообразных механизмов «правосудия переходного периода»: по мнению экспертов, было бы трудно найти государство, которое бы задействовало больше разнообразных шагов для проработки наследия диктатуры, чем ФРГ после 1990 года. [1] В этот комплекс специальных правовых мер входят судебные преследования лиц, ответственных за государственные преступления режима ГДР, а также процессы люстрации – ограничение на занятие определенных должностей в публичной сфере и на государственной службе для бывших сотрудников и осведомителей секретных служб. Стремясь к установлению исторической правды и примирению, объединенная Германия, кроме того, активно использовала для достижения этих целей открытие архивов органов госбезопасности, программу реабилитации жертв, а также институт специальной парламентской комиссии по изучению истории и последствий коммунистической диктатуры (Enquete-Kommissionen).

Конечно, исключительность восточногерманского перехода от коммунистического режима к демократии заключалось, прежде всего, в том, что он происходил путем объединения ГДР с ФРГ. Однако, несмотря на то, что успех восточногерманского демократического транзита был во-многом обусловлен включением бывшей Восточной Германии в систему функционирующих западногерманских институтов, механизмы «правосудия переходного периода» были выработаны внутри самой ГДР, еще до начала процесса объединения двух государств. Эти меры стали ответом на общественный запрос, артикулированный восточногерманским протестным движением приблизительно с осени 1989 года. Требования участников мирной революции (Friedliche Revolution) 1989 – 1990 годов, одним из лидеров который являлся нынешний Президент ФРГ Йоахим Гаук, касались главным образом открытия архивов госбезопасности, люстрации государственного сектора, а также свершения правосудия в отношении лиц, ответственных за преступления восточногерманского режима.

Интересен опыт Германии еще и тем, что немецкое общество, пережившее в XX веке две тоталитарных диктатуры – нацистскую и коммунистическую, – было вынуждено дважды осуществлять демократический транзит, сталкиваясь при этом с необходимостью поиска путей осмысления наследия репрессивных режимов. В этой связи интересно проследить, как опыт проработки нацистского прошлого (Aufarbeitung der NS-Vergangenheit) в юридическо-правовой сфере повлиял на выбор и реализацию механизмов «правосудия переходного периода» уже в объединенной Германии. [2]

В данной статье будут рассмотрены как сами отмеченные механизмы, так и причины их принятия, а также проблемы, с которыми сталкивалось немецкое общество в ходе проработки репрессивного прошлого ГДР в юридическо-правовой сфере (juristische Aufarbeitung von DDR-Unrecht). В первой части статьи мы обратимся к истории создания правовых основ таких практик, как обеспечение общественного доступа к архивам госбезопасности и проверка госслужащих на предмет сотрудничества со спецслужбами ГДР, или процесс люстрации. Речь здесь пойдет, прежде всего, о Законе об охране и использовании персональных данных Министерства госбезопасности, принятом Народной палатой ГДР 24 августа 1990 года, о Договоре об объединении Германии от 31 августа 1990 года, а также о Законе о документации Штази от 20 декабря 1991 года. Вторая часть будет посвящена анализу опыта привлечения к ответственности лиц, виновных в государственных преступлениях и нарушениях прав человека во времена ГДР. Будут рассмотрены наиболее яркие примеры судебных разбирательств и проанализированы некоторые судебные решения по делам о гибели людей на германо-германской границе (процессы над пограничниками и над представителями высшего руководства и командования ГДР, ответственными за пограничный режим), а также по делам об извращении правосудия, по которым обвинялись члены судейского корпуса и прокуратуры ГДР. В заключении будут также кратко перечислены другие средства общественно-политического осмысления прошлого ГДР, подробное освещение которых не позволяет формат данной статьи.

 

I. Открытие архивов Министерства государственной безопасности ГДР и процесс люстрации

 

«Мирная революция» и повестка восточногерманcкого протеста. Как уже было отмечено, вопрос о мерах «правосудия переходного периода» и ответственности за преступления режима ГДР оказался в центре восточногерманской повестки довольно рано – еще до объединения двух германских государств. Одной из первых и главных проблем, обозначившихся в самом начале процесса демократизации, была проблема расчета с наследием коммунистического режима. На данном этапе особенно остро ощущался урон, нанесенный общественной сфере и свободе граждан восточногерманскими спецслужбами – Министерством государственной безопасности (МГБ) ГДР, известным во всем мире как Штази (Stasi, сокращение от немецкого названия ведомства Ministerium für Staatssicherheit, MfS). Стремление изменить такое положение вещей и активные поиски путей осмысления диктатуры превращали органы госбезопасности в главный объект публичной критики и озабоченности. Существовала потребность изменения общественной атмосферы, пропитанной страхом и недоверием вследствие многолетнего разрушения основ общественной солидарности репрессивными государственными органами.

Созданное в 1950 году по образцу советского Министерства государственной безопасности (а с 1954 года – Комитета государственной безопасности), МГБ ГДР превратилось за годы существования в мощнейший инструмент подавления и контроля, став одним из ключевых факторов поддержания тоталитарного режима и сохранения монопольной власти правящей Социалистической Единой Партии Германии (СЕПГ; Sozialistische Einheitspartei Deutschlands, SED). Спецслужбы воспринимались как наиболее репрессивный и закрытый восточногерманский институт. Это восприятие, в свою очередь, сосуществовало с представлениями о всесильности тайной полиции, ее способности проникать всюду и контролировать все сферы общественной и частной жизни через сеть осведомителей, которая, по общему ощущению, охватывала и пронизывала всю страну.

Успешно институционализированная органами госбезопасности система массового доносительства действительно лежала в основе репрессивной политики режима. Обладавшее многотысячным аппаратом, постоянно разраставшееся и усиливавшееся на протяжении существования ГДР ведомство, опиралось в своей деятельности, в первую очередь, на огромную армию так называемых неофициальных сотрудников (inoffizielle Mitarbeiter, IM). Неофициальными сотрудниками Штази являлись, как правило, обычные граждане, согласившиеся (и подписавшие соответствующее соглашение) «информировать» органы о деятельности, разговорах, настроениях своего окружения – родственников, коллег, друзей или знакомых. Ориентируясь на принципы работы советских спецслужб, секретные службы ГДР рассматривали институт осведомительства как ключевой инструмент в осуществлении общественного контроля и борьбы с инакомыслием. Так, инструкция МГБ ГДР от 1958 года, в частности, содержала утверждение, что «неофициальные сотрудники – наиболее важный фактор в борьбе против секретной активности классового врага». [3] А более поздняя инструкция 1979 года гласила: «Желательное политическое и социальное воздействие нашей политической оперативной работы должно достигаться путем улучшения качества и эффективности работы неофициальных сотрудников – главного оружия в борьбе с врагом». [4]

С помощью осведомителей спецслужбам удавалось проникать в различные сферы общественной и частной жизни, контролируя жизнь граждан на работе и дома, на отдыхе и во время путешествий. Агенты и осведомители Штази внедрялись на предприятия, в школы и университеты, церкви и низовые объединения граждан.

Хотя сеть осведомителей отнюдь не включала всех жителей Восточной Германии (как ощущали многие), общее число неофициальных сотрудников на протяжении существования МГБ более чем в два раза превышало численность сотрудников штатных (hauptamtlicher Mitarbeiter, HM). Так, в октябре 1989 года в штате МГБ числилось 91 015 человек, а общее количество официальных сотрудников за период с 1950 по 1989 годы достигало 274 000. При этом в тот же период в ведомстве было зарегистрировано около 624 000 осведомителей, а в последний же год существования ГДР на госбезопасность продолжали тайно и неофициально работать 189 000 человек (что составляло около 2,5 % населения Восточной Германии в возрасте от 18 до 60 лет, 10 000 осведомителей были моложе 18 лет). [5] С их помощью органами госбезопасности было заведено досье на более 6 миллионов граждан. Это означало, что более трети (37,5 %) населения ГДР, в которой на момент объединения проживало 16,4 миллионов, находилось под наблюдением секретных служб.

Наиболее распространенными методами работы Штази являлись слежка, установка прослушивающих устройств и видеонаблюдение в квартирах и на рабочих местах, прослушка телефонных разговоров, перлюстрация почты и т.п. В том случае, если несогласные не могли рассчитывать на поддержку Запада или защиту церкви, спецслужбы не гнушались ни арестами, ни длительными сроками лишения свободы. Кроме того, были нередки случаи похищения людей, преследования инакомыслящих вплоть до физического уничтожения. Со временем, однако, помимо отрытых репрессий, спецслужбы ГДР все чаще прибегали к тайным методам «нейтрализации» гражданских активистов и граждан, желавших покинуть страну. Чтобы не привлекать слишком большого внимания западной общественности громкими арестами, в 1960-е – 1980-е годы сотрудники МГБ тщательно усовершенствовали методы «оперативной психологии» – так называемые меры деморализации или разложения (Zersetzung) «врагов» режима. С их помощью органы госбезопасности вызывали или провоцировали конфликты между членами различных групп, пытались ослабить или нарушить взаимодействие между церковными организациями, ограничить или уничтожить активность (или, скорее, потенциальную активность) оппозиционных групп путем вмешательства в личную и профессиональную жизнь их членов. [6] Согласно специальной директиве МГБ ГДР № 1/76 от 1 января 1976 года, наиболее эффективными формами деморализации являлись:

– Систематическая дискредитация общественной репутации, достоинства и престижа путем сочетания правдивой, поддающейся проверке и способной создать дурную репутацию информации с ложными, но правдоподобными, не опровержимыми и также дискредитирующими сведениями.

– Систематическая организация профессиональных и социальных провалов с целью подорвать уверенность людей в себе.

– Целенаправленное разрушение убеждений, связанных с определенными идеалами, примерами для подражания и т.п., порождение сомнений в персональной точке зрения.

– Порождение недоверия и взаимной подозрительности внутри групп, объединений и организаций.

– Создание, или же использование и укрепление соперничества внутри групп, объединений и организаций через целенаправленное использование личных слабостей их отдельных членов.

– Содействие сосредоточению групп, объединений и организаций на своих внутренних проблемах с целью ограничения их враждебно-негативных действий.

– Пространственное и временное пресечение или ограничение взаимодействий членов групп, объединений или организаций посредством существующих правовых положений, например, путем привязки к рабочим местам, назначений на работу в отдаленные места и т.п.

В ходе применения подобных мер также активно задействовались осведомители. Среди эффективных средств и методов деморализации инструкцией выделялись:

– Введение или использование неофициальных сотрудников, снабженных легендами о том, что они являются доверенными лицами лидеров групп, курьерами центральной администрации, вышестоящими лицами, представителями официальных инстанций из района действий, другого рода связными и т.п.

– Использование анонимных или под псевдонимом писем, телеграмм, телефонных звонков и т.п.; компрометирующих фотографий, например, с реально имевших место или же инсценированных встреч.

– Целенаправленное распространение слухов о конкретных личностях из данной группы, объединения или организации.

– Целенаправленное разглашение тайны или симуляция разоблачения защитных мер МГБ.

– Вызов лиц в государственные ведомства или общественные организации с использованием правдоподобных или неправдоподобных обоснований. [7]

Активное применение подобных методов, которые, согласно директиве, должны были «использоваться, совершенствоваться и развиваться творчески и дифференцировано в зависимости от конкретных условий дела оперативной разработки», способствовало формированию в обществе атмосферы всеобщей подозрительности, лжи, страха и недоверия. Хотя осведомители спецслужб не были физически вездесущи, концентрируясь в своей деятельности главным образом на подавлении реального инакомыслия, они способствовали усилению предусмотрительности граждан, опасавшихся выражать собственные взгляды и критические настроения из-за постоянного страха стать объектом доносов в вышестоящие органы. Эта преобладающая атмосфера секретности также способствовала тому, что протестная активность в ГДР долгое время практически не могла развиваться публично, была вынуждена оставаться в андерграунде. Именно из-за крайней репрессивности восточногерманского режима протест, накапливающийся в недрах несвободного общества, мог выйти на поверхность лишь в последние месяцы существования ГДР. [8]

Когда это наконец произошло, в ходе мирной революции 1989 – 1990 годов восточногерманское протестное движение довольно скоро стало выступать с требованиями ликвидации секретных служб и установления гражданского контроля над архивами Министерства государственной безопасности ГДР. Массовые требования упразднения Штази, сохранения и открытии архивов, разоблачения осведомителей и восстановления доверия в публичной сфере были отражены в основных лозунгах сотен тысяч протестующих граждан, выходивших на главные площади восточногерманских городов, начиная с осени 1989 года: «Преступники из Штази, вон из политики», «Не спящий народ – лучшая госбезопасность», «Мы требуем немедленного лишения власти и роспуска Министерства госбезопасности», «Ни одной Немецкой марки Штази», «Свободу моему досье» и др.

В ситуации массового бегства граждан из ГДР после открытия границы между Венгрией и Австрией, а также роста протестных настроений и консолидации оппозиции осенью 1989 года, режим СЕПГ оказался в глубоком кризисе. Под давлением общества в октябре – декабре 1989 года в стране происходили значительные институциональные изменения. 17 октября Политбюро ЦК СЕПГ приняло решение освободить Эрика Хонеккера от обязанностей генерального секретаря, а 18 октября пленум ЦК утвердил это решение. Новым генеральным секретарем ЦК СЕПГ был избран бывший главный редактор центрального органа печати СЕПГ Neues Deutschland Эгон Кренц. 7 ноября в полном составе было отправлено в отставку правительство Вилли Штофа. Прежде чем Народная палата избрала новым премьер-министром первого Секретаря Дрезденского окружного комитета СЕПГ Ганса Модрова, Политбюро приняло новое положение о выезде за границу. Когда член Политбюро и секретарь ЦК СЕПГ Гюнтер Шабовски сделал сообщение об этом вечером 9 ноября на пресс-конференции, многотысячные толпы устремились к контрольно-пропускным пунктам на границе с Западным Берлином. Так в тот день пала Берлинская стена, многие десятилетия разделявшая Европу.

17 ноября решением Народной палаты ГДР официально прекратило свое существование Министерство государственной безопасности. Вместо него было создано Ведомство национальной безопасности (ВНБ; Amt für Nationale Sicherheit, ANS) под руководством бывшего заместителя Эриха Мильке Вольфганга Шваница. Этой заменой премьер-министр Модров надеялся сохранить старые структуры и кадры, но общественное давление и требование ликвидировать спецслужбы продолжали усиливаться.

1 декабря Народная палата ГДР (Volkskammer) вынесла решение об отмене первой статьи конституции ГДР, в которой говорилось о руководящей роли СЕПГ, а 3 декабря члены Политбюро и ЦК СЕПГ были вынуждены подать в отставку.

Когда вскоре после падения Берлинской стены стало ясно, что сотрудники госбезопасности в спешном порядке уничтожают архивные документы (над зданиями МГБ повсеместно висели облака дыма, а полные бумаг грузовики непрерывно двигались в направлении бумажных фабрик), по всей стране стали создаваться гражданские комитеты (Bürgerkommitteen), призванные обеспечить сохранность архивов. С начала декабря 1989 года тысячи жителей восточногерманских городов штурмовали окружные и районные центры МГБ, пытаясь воспрепятствовать уничтожению архивов сотрудниками Штази. Первый «захват» подразделения МГБ произошел 4 декабря в Эрфурте, а вечером того же дня активисты заняли ведомственные здания спецслужб в Лейпциге и Дрездене. Стихийно образованные гражданские комитеты и в других местах брали под свой контроль офисы госбезопасности, прокуратуры и полиции.

Правительство Модрова было вынуждено пойти на переговоры с оппозицией в рамках «круглого стола», первое заседание которого прошло 7 декабря 1989 года (всего до парламентских выборов в марте 1990 года состоялось 16 заседаний). От оппозиции в переговорах принимали участие представители церкви, руководство старых и новых партий, а также члены демократического движения, объединенного с начала осени в рамках оппозиционной платформы «Новый форум». Основанный несколькими десятками ведущих оппозиционных общественных активистов, «Новый форум» был задуман как «политическая платформа для всей ГДР, которая сделает возможным участие людей всех профессий, слоев, партий и групп в дискуссиях и воздействии на решение жизненно важных общественных проблем». Одним из ключевых вопросов, находившихся в центре внимания активистов, был роспуск и установление гражданского контроля над органами госбезопасности. [9]

Под давлением общества 14 декабря 1989 года Совет министров ГДР был вынужден издать постановление о роспуске созданного менее месяца назад Ведомства национальной безопасности. Однако даже это решение не остановило волну народного протеста. 15 января 1990 года граждане штурмовали и в конечном итоге взяли под свой контроль штаб-квартиру МГБ на Норманненштрасе в районе Лихтенберг в Восточном Берлине. Берлинский корреспондент Associated Press Джон Келер так описывал события того дня: «[Х]олодным вечером 15 января сотни тысяч берлинцев – главным образом молодых людей – собрались возле огромного, похожего на крепость комплекса зданий, где размещалась главная спецслужба ГДР. Камни и кирпичи загремели по железным воротам. Призывы представителей национальных комитетов сохранять порядок и спокойствие тонули в реве толпы, скандировавшей: «Мы – народ!». Небольшое подразделение полицейских, находившихся внутри здания, капитулировало, и около пяти часов вечера ворота были открыты. Толпа ворвалась внутрь и устремилась к различным зданиям, выбивая двери и окна и систематично освобождая служебные кабинеты от бывших мучителей народа». [10]

Как выяснилось в тот день, сотрудникам МГБ все же удалось уничтожить или изъять часть архива: особенно пострадали данные, связанные с разведкой и принадлежавшие Главному разведывательному управлению МГБ (Hauptverwaltung Aufklärung, HVA). Часть бумаг была найдена в мешках в разорванном или в мелко разрезанном виде. Однако, благодаря активности граждан, их стремлению своевременно установить контроль над архивами, большую часть документов (более 95 %) удалось спасти. Дальнейшая их судьба стала в ту зиму одной из главных тем, обсуждавшихся в преддверии мартовских парламентских выборов.

 

Инициативы Народной палаты ГДР и Договор об объединении 1990 года. После выборов 18 марта 1990 года новое правительство во главе с председателем Христианско-демократического союза ГДР Лотаром де Мезьером формально взяло на себя обязательства по сохранению архивов, разделив эти полномочия с гражданскими комитетами. Но вопрос о дальнейшей судьбе сохраненных документов все еще оставался открытым. Мнения здесь разделились между сторонниками идеи полного уничтожения досье госбезопасности и теми, кто настаивал на их передаче гражданам, пострадавшим от режима СЕПГ.

Сторонников ликвидации архивов Штази было немало как в Восточной, так и в Западной Германии. Причем за уничтожение досье выступали не только те, кто боялся разоблачения фактов собственного сотрудничества со спецслужбами или опасался раскрытия иной компрометирующей информации. Архивы, по мнению многих, были в принципе потенциально «взрывоопасны»: раскрытие информации о многочисленных доносах и предательствах в среде близких людей и единомышленников могло грозить массовым сведением счетов, самосудом, «охотой на ведьм». Существовали опасения, что огласка подобных сведений сможет существенно отравить, а не восстановить общественную жизнь. К тому же информация, содержавшаяся в архивах, собиралась, как правило, нелегальным путем, и могла содержать ложные, недостоверные, а потому не заслуживающие доверия сведения. По мнению сторонников данной позиции, документам спецслужб, составленным на основании доносов осведомителей, нельзя было доверять и тем более принимать на их основе какие-либо решения. [11]

В Западной Германии идея уничтожения архивов Штази находила поддержку на самом высоком уровне. Федеральный канцлер ФРГ Гельмут Коль, в частности, указывал на раздражающее воздействие досье, подчеркивая, что эти документы являлись потенциальными источниками злых слухов. [12] Министр внутренних дел в правительстве Коля и одна из ключевых фигур в процессе объединения  Германии Вольфганг Шойбле также разделял мнение о том, что архивы должны быть полностью уничтожены. Как объяснял Шойбле в одном из интервью 2009 года: «Я рекомендовал этот вариант, как и Гельмут Коль, чтобы разногласия, связанные с прошлым, не слишком обременяли восстановление и будущее новых федеральных земель». [13]

Складывалась ситуация, в которой за сохранение архивов выступали главным образом основные жертвы коммунистической диктатуры – восточногерманские диссиденты. С самого начала общественных дискуссий они настаивали на открытом расчете с прошлым путем сохранения и открытия архивов спецслужб, призывали к очищению государственного сектора посредством отстранения от государственной службы бывших сотрудников и осведомителей Штази. Речь в данном случае шла, во-первых, о необходимости восстановления правды о собственной судьбе и о собственном прошлом: по крайней мере, о праве наконец узнать о тех, кто долгие годы занимался доносительством и преследованием мирных граждан. Во-вторых, с помощью архивных документов можно было определить степень вины сотрудников Штази, понять, какие преступления совершались и по-возможности привлечь виновных к ответственности. В-третьих, благодаря архивам можно было предотвратить занятие бывшими агентами и осведомителями видных государственных или общественных постов, а также очистить от них учебные заведения и органы власти. Наконец, с помощью архивов Штази можно было проводить исследования репрессивного аппарата МГБ и его роли в системе восточногерманских органов власти. [14]

Постепенно позиция, согласно которой для осмысления истории, а также для осуществления реабилитации жертв коммунистической диктатуры необходимо каталогизировать и использовать архивы бывших органов госбезопасности, приобретала все большую популярность. В ситуации, когда часть архива была уничтожена или же попросту исчезла, а часть оказалась на черном рынке, росло осознание важности обеспечения контролируемого доступа к сохранившимся документам. В таких условиях грамотное управление архивами могло стать надежным средством борьбы со спекуляцией, мифотворчеством, утечками и клеветой. [15]

В мае 1990 года Народная палата ГДР, куда в ходе свободных выборов 18 марта были избраны некоторые представители гражданских правозащитных групп, учредила специальный комитет, призванный контролировать роспуск восточногерманских спецслужб. Главой комитета стал депутат из рядов гражданского движения, бывший диссидент и лютеранский пастор из г. Росток на Балтийском побережье Йоахим Гаук. Позднее Гаук так описывал стоявшие тогда перед ним и его соратниками проблемы: «Вопрос заключался в том, как быть с этим ужасным наследием. С одной стороны, нужно было предотвратить дальнейшую катастрофу, которую мог спровоцировать этот взрывоопасный материал. С другой стороны, было желание разоблачить преступления и функционирование репрессивного аппарата. Но, главным образом, многие пострадавшие требовали объяснения тех махинаций, жертвами которых они стали, а также разоблачения преступников». [16]

24 августа 1990 года Народная палата приняла Закон об охране и использовании персональных данных МГБ/ВНБ (Gesetz über die Sicherung und Nutzung der personenbezogenen Daten des ehemaligen MfS/AfNS). Закон обеспечивал создание институтов для осуществления надзора над использованием архивов: специального уполномоченного по архивам Штази в центральном офисе и уполномоченных в региональных отделениях госбезопасности. Ожидалось, что закон, регулирующий доступ к архивам Штази, вступит в силу в Федеративной Республике сразу же после объединения.

Однако в ходе переговоров об основах объединения двух государств летом 1990 года (переговоры велись до 31 августа) положения закона Народной палаты ГДР относительно использования и доступа к архивам МГБ не были включены в проект Договора об объединении. Руководство ФРГ намеревалось отправить эти документы в Федеральный архив, тем самым полностью прекратив всякое их использование частными лицами и средствами массовой информации. В подобном случае на архивы Штази, как на часть Федерального архива, распространялось бы действие тех же правил, что и на другие архивные документы: для большинства бумаг это могло бы означать по крайней мере 30-летний ограничительный срок до тех пор, пока с них мог быть снят гриф секретности. Кроме того, Федеральное правительство под руководством канцлера Гельмута Коля выступило за полную ликвидацию значительной части архива, и уже был отдан приказ уничтожать некоторые документы, в частности, оказавшиеся в офисах западногерманской контрразведки записи телефонных разговоров ведущих политиков. [17]

Восточногерманское правительство, в свою очередь, не стало настаивать на включении в Договор законодательства, принятого Народной палатой ГДР. В ответ на это 30 августа 1990 года восточногерманский парламент почти единогласно принял декларацию, протестуя против того, что в соглашение об объединении под давлением западногерманской стороны не были включены положения принятого 24 агуста Закона о защите данных. Депутаты требовали, чтобы этот закон стал «неотъемлемой частью действующего в дальнейшем законодательства». [18]

В результате в Договор об объединении Германии от 31 августа 1990 года все-таки были добавлены некоторые предварительные договоренности, касавшиеся архивов МГБ ГДР. В частности, была предусмотрена процедура хранения и обеспечения сохранности актов независимым специальным представителем Федерального правительства, а также централизованного хранения архивов в новых федеральных землях. Но документы должны были в основном оставаться закрытыми и их использование предусматривалось только в ограниченном объеме, лишь в случаях крайней необходимости и безотлагательности.

Эти уступки, однако, абсолютно не удовлетворили общественность ГДР и привели к новой мобилизации лидеров восточногерманского гражданского движения. В начале сентября 1990 года гражданские активисты вновь заняли несколько комнат в бывшем центральном аппарате МГБ на Норманненштрассе, начав голодовку с требованием обеспечения неограниченного доступа к архивам для всех жертв госбезопасности. Широкое освещение данного события в СМИ усиливало давление на правительства обеих стран. В результате руководству ГДР и ФРГ удалось договориться о включении в Договор об объединении параграфа, который, хотя и не переносил непосредственно законодательство ГДР в немецкое право, тем не менее оговаривал начало разработки нового закона единым немецким парламентом с учетом принципов, изложенных в Законе о защите данных. [19]

Дополнительное соглашение по применению и толкованию Договора об объединении, принятое 18 сентября 1990 года под давлением гражданских активистов, включало требование к общегерманскому законодателю впредь всеобъемлюще учитывать принципы, изложенные в законе от 24 августа. Ожидалось, что «право пострадавших на получение информации – при необходимом сохранении интересов третьих лиц – будет максимально быстро реализовано». К соответствующей законодательной работе планировалось приступить непосредственно после объединения Германии 3 октября 1990 года. [20]

Что касается других первичных положений, то в Договор об объединении были, в частности, включены специальные условия, касавшиеся государственных служащих. Поскольку госслужащие ГДР являлись частью системы, не соответствовавшей требованиям правого государства, руководствующегося принципом верховенства права, была создана возможность не допускать к приему на государственную службу или увольнять с нее тех, кто злоупотреблял своими полномочиями в рамках восточногерманского режима и кто не мог способствовать укреплению демократической конституционной системы. Согласно пункту 2 статьи 33 Основного закона ФРГ, лояльность конституции является одним из ключевых требований к госслужащим, а их обязанность по укреплению свободной демократической системы в духе конституции рассматривается как важнейший приоритет.

Согласно порядку, закрепленному в Приложении I к Договору об объединении, с государственной службы могли быть уволены, во-первых, те, кто оказался непригодным к ней «ввиду недостатка профессиональной квалификации или персональной способности» (параграф 4 статьи III раздела А главы XIX Приложения I к Договору об объединении). Кроме того, согласно параграфу 5 Приложения I к Договору, существовали «достаточные основания для внеочередного увольнения, в частности, если служащий: во-первых, нарушил принципы гуманности и верховенства права, особенно права человека, гарантированные Международным пактом о гражданских и политических правах, и/или нарушил принципы, содержащиеся в Международной декларации прав человека; во-вторых, если он сотрудничал с МГБ ГДР (с 1989 года – ВНБ ГДР) и если, таким образом, нельзя разумно предполагать, что государственный служащий может продолжать свою трудовую деятельность». [21] В Договоре специально оговаривалось, что после объединения Германии все государственные служащие должны повторно обращаться с заявлениями о приеме на работу.

Одновременно с подписанием Договора об объединении 3 октября 1990 года для осуществления контроля за архивами МГБ был учрежден особый орган – Специальный уполномоченный (Sonderbeauftragter) Федерального правительства, призванный обеспечить сохранность архивов и использовать их в ограниченном виде для проверки государственных служащих. Этот пост занял Йоахим Гаук, на которого была возложена миссия по созданию функционирующей системы управления архивами.

 

Закон о документации Штази 1991 года. После объединения Германии немецкий Бундестаг приступил к разработке специального закона, вступившего в силу чуть более года спустя – 20 декабря 1991 года. Закон о документации Министерства государственной безопасности бывшей ГДР (Gesetz über die Unterlagen des Staatssicherheitsdienstes der ehemaligen DDR, StuG), принятый широкой коалицией блока Христианско-Демократического и Христианско-Социального союза (ХДС/ХСС), Свободной демократической партии Германии (СвДП) и Социал-демократической партии Германии (СДПГ), заменил несколько временных положений, включенных в Договор об объединении или связанных с ним. Прежде всего, закон должен был обеспечить четкий порядок предоставления доступа к личным досье и защиту от несанкционированного использования информации.

Закон поместил архивы Штази в ведение Федерального уполномоченного (Bundesbeauftragter), являющегося независимым должностным лицом, избираемым Бундестагом на пятилетний срок с возможностью однократного переизбрания. Йоахим Гаук, сохранивший свою роль в качестве главного управляющего архивами Штази, стал первым руководителем Ведомства по управлению документацией Штази (Die Bundesbehörde für die Stasi-Unterlagen, BStU), получившего впоследствии широкую известность как «Ведомство Гаука» (Gauck-Behörde).

Основыми целями закона (а следовательно и целями работы Ведомства) являлись, во-первых, «облегчение индивидуального доступа граждан к персональным данным, собранным в отношении них МГБ/ВНБ, для уточнения того влияния, которое государственная служба безопасности оказала на их личную судьбу». Второй целью закона являлась «защита личности от нарушений ее прав на неприкосновенность частной жизни, вызванных использованием личных данных, собранных МГБ/ВНБ». В-третьих, закон был призван «способствовать исторической, политической и юридической переоценке деятельности МГБ/ВНБ». Он также должен был «обеспечить доступ государственных и частных организаций к информации, необходимой для достижения целей, указанных в Законе». [22]

Закон о документации Штази имеет непосредственное отношение к некоторым категориям лиц, которые условно могут быть поделены на две группы – жертвы и соучастники деятельности спецслужб. При этом законом жестко регулируются права и принципы доступа представителей этих категорий граждан к архивным данным: если информация о жертвах доступна только для самих пострадавших, сведения о сотрудниках и осведомителях органов госбезопасности могут быть обнародованы.

К «жертвам», по закону, относятся «пострадавшие лица» (Betroffene), а также «третьи лица» (Dritte). «Постравшими» являются граждане, бывшие объектом преднамеренного сбора информации (при условии, что они сами не являлись сотрудниками или осведомителями Штази). Для признания того или иного лица «пострадавшим» должна была существовать директива или предписание об открытии соответствующего досье госбезопасности. Как о «третьих лицах» в законе речь идет о гражданах, информация о которых хотя и содержится в досье, но кто не являлся объектом целенаправленного сбора информации (как правило, сведения о третьих лицах были собраны попутно с другими заданиями или же случайно).

Другие две категории – «сотрудники» (Mitarbeiter) и «привилегированные лица» (Begünstigte) – тоже обычно рядом фигурируют в законе и обладают схожими правами. К «сотрудникам» относятся либо бывшие штатные сотрудники, либо осведомители МГБ. Штази хранило официальные списки своих осведомителей и, как правило, старалось получить от них письменное подтверждение готовности предоставлять информацию. К категории «привилегированных лиц» относятся те, кто получал существенные преимущества от Штази, как правило, в виде материальной или нематериальной компенсации (например, в форме продвижения по службе, защиты от преследования и т.п.). [23]

 

Доступ к персональным досье. По Закону о документации Штази все немецкие граждане обрели возможность узнать, было ли спецслужбами заведено дело лично на них и ознакомиться, в случае наличия такового, со своим персональным досье. Это решение вызвало огромный отклик: в первые три года работы Ведомством было получено около миллиона запросов от граждан, желавших выяснить, велось ли за ними наблюдение во времена ГДР.

Поскольку в законе была четко прописана процедура доступа к досье и предусмотрена комплексная защита прав пострадавших и третьих лиц, жертвы режима ГДР могли не опасаться утечки нежелательных сведений. Например, если то или иное досье содержало персональные данные о других пострадавших, помимо заявителя, подобная информация должна была быть «анонимизирована» (заклеена или вычеркнута) в копиях, показанных и выданных по запросу. Кроме того, по истечении установленного срока потерпевшим было предоставлено право подать заявление об удалении  информации о себе из оригинала досье. Приоритет при обработке архивных данных был отдан обращениям, необходимым для судебных разбирательств, для реабилитации или получения компенсаций, а также заявкам, касавшимся лиц, помещенных в тюрьмы или психиатрические учреждения бывшей ГДР или же неизлечимо больных.

Первоначально срок действия Закона о документации Штази должен был истечь через 20 лет после принятия – в 2011 году. Однако по решению Бундестага от 30 сентября 2011 года, действие закона было продлено до 2019 года. Благодаря внесенным в закон изменениям с 1 января 2012 года увеличился круг родственников, имеющих право получать информацию на членов семьи: теперь сведения о пострадавших имеют право запрашивать их родители, супруги, дети, внуки, братья и сестры. Эти изменения послужили значительному росту числа обращений: в 2012 году было подано на 7 620 запросов больше, чем годом ранее. [24] Всего в 2012 году в Ведомство поступило 88 231 личных заявок на ознакомление с досье (против 80 611 в 2011 году), таким образом общее число обращений, поданных с 1992 года, превысило 2 918 миллиона. [25]

На протяжении существования Ведомства сохранялся, хотя с разной степенью интенсивности, высокий интерес граждан к архивной информации; ознакомление с досье вошло в быт, став часть личной и семейной истории. Реализация одного из самых популярных лозунгов восточногерманской мирной революции «Свободу моему досье!» до сих пор воспринимается в Германии как ключевое достижение протестного движения.

 

Люстрация: проверка представителей элиты и государственных служащих. Еще одним важным направлением работы Ведомства стала проверка государственных служащих на предмет сотрудничества с органами госбезопасности ГДР. По закону проверять сотрудников обязаны все государственные и муниципальные учреждения, а также ограниченное количество частных институтов. Закон предусматривает также обязательную проверку всех желающих занять какой-нибудь видный пост в ФРГ – «стать членом земельного или федерального правительства, депутатом парламента, высокопоставленным чиновником или служащим министерства, судьей, штабным офицером или военным атташе в немецком посольстве за рубежом, главным редактором одной из структур общественно-правового телерадиовещания, функционером Национального олимпийского комитета, представителем немецкого спорта в какой-нибудь международной организации или тренером национальной сборной». [26] В пункте 6 статьи 20 закона перечислены следующие лица, подлежащие обязательной проверке на предмет официального или неофициального сотрудничества с МГБ ГДР (по достижении 18-летнего возраста):

– Члены Федерального правительства или правительств земель, а также лица, имеющие статус государственных служащих;

– Члены парламента, члены местных представительных органов, местные выборные должностные лица, а также почетные бургомистры и представители отдельных сообществ;

– Профессиональные и почетные судьи;

– Военные, занимающие руководящие должности, а также штабные офицеры, занимающие позиции, имеющие большое влияние в комплексных областях (внутри страны и за рубежом), служащие в аппарате военных атташе и в иных учреждениях за рубежом;

– Члены президиума и исполнительного комитета, а также руководители Немецкой Олимпийской Федерации, ее центральных объединений и олимпийских объектов, представители немецкого спорта в международных органах, а также тренеры и ответственные организаторы членов немецкой национальной сборной.

                  Всего в период с 1991 по 2012 год в Ведомство поступило 1 754 838 обращений о проверке государственных служащих, наибольшее их число пришлось на первые три года работы: в 1991 года число обращений составило 343 519, в 1992 – 521 707, в 1993 – 300 657. [27]

                  Процедура проверки следовала, как правило, следующей схеме. Все государственные служащие после объединения Германии должны были подать повторное прошение о приеме на работу. Вместе с заявлением претенденты на ту или иную должность должны были заполнить анкету, содержавшую вопросы об их политических функциях в ГДР и о наличии контактов с МГБ. Сформированные во многих инстутутах специальные люстрационные комиссии были призваны выработать рекомендации относительно дальнейшего сохранения на службе или увольнения сотрудников. На первом этапе члены комиссий сравнивали анкетные данные с личными делами и другими доступными источниками, и, если свидетельств неправомерного поведения не обнаруживалось, рекомендовали сохранить трудовые отношения с кандидатом, делая оговорку, что факт несотрудничества с МГБ должен быть подтвержден Ведомством по управлению архивами Штази. Сотрудники, в адрес которых звучали обвинения или в отношении которых имелась особая информация, приглашались на индивидуальные собеседования, чтобы иметь возможность прокоментировать предъявленные им улики или ответить на обвинения.

Получив заявку от кандидата, работодатель, как правило, отправлял запрос в Ведомство по управлению архивами Штази с целью проверки, был ли тот или иной госслужащий или претендент на должность штатным или неофициальным сотрудником спецслужб ГДР. Ведомство, в свою очередь, рассматривало запрос и оповещало работодателя о том, содержатся ли в архивах свидетельства о сотрудничестве с МГБ – официальном или неофициальном – того или иного кандидата. В том случае, когда взаимодействие со Штази имело место, отчеты, составленные по стандартной форме, содержали информацию о типе сотрудничества, его наиболее вероятных мотивах и продолжительности. По-возможности к отчету также прилагалась информация о компенсациях, причинах прекращения сотрудничества, а также копии избранных документов, уточняющих характер отношений с МГБ. В случаях с неофициальными сотрудниками Ведомство, как правило, прилагало к уведомлениям копии отчетов, составленных осведомителями для Штази. [28]

Чаще всего работодатель впервые узнавал о фактах сотрудничеста с МГБ именно из отчетов Ведомства. Как показал опыт, статистически неверные показания в анкетах, то есть количество агентов или осведомителей спецслужб непризнавшихся в фактическом взаимодействии с органами госбезопасности, достигало 90 %. [29] При этом далеко не все бывшие штатные работники и негласные осведомители Штази подали заявления о приеме на госслужбу: кто-то добровольно ушел в отставку или на пенсию или же предусмотрительно трудоустроился в частном секторе.

На основании уведомления, полученного от Ведомства, работодатель имел право самостоятельно решать, какие последствия будет иметь ответ на его запрос. В случае неблагоприятного решения претендент на должность мог оспорить решение работодателя в суде. Именно суды были уполномочены определять, являлось ли увольнение оправданным или нет. Поскольку ни в Договоре об объединении, ни в Законе о документации Штази не оговаривалось, в каких конкретно случаях увольнение с государственной службы могло считаться обоснованным, не содержалось уточнений насчет продолжительности и интенсивности взаимодействия с органами госбезопасности, не делалось различий в зависимости от рода деятельности, которую тот или иной сотрудник или осведомитель осуществлял от лица Штази, ответы на эти вопросы приходилось вырабатывать судам. Постепенно люстрационные решения становились более стандартизированными, главным образом, благодаря рассмотрению дел в Земельных судах по трудовым спорам (Landesarbeitsgericht) и их пересмотрам в Федеральном суде по трудовым спорам (Bundesarbeitsgericht).

Например, в решении Федерального суда по трудовым спорам от 11 июня 1992 года проверяющие органы призывались рассматривать дело каждого кандидата на должность в индивидуальном порядке (Einzelfallprüfung). В результате многочисленных судебных разбирательств был выработан определенный юридический критерий в форме вопроса: будет ли сохранение того или иного сотрудника представляться (Erschein) необоснованным? Иными словами, имело значение то, как будет выглядеть для общественности, если государственный орган сохранит на службе человека с запятнанным прошлым. Первичное руководство для принятия решений, представленное Федеральным судом по трудовым спорам в июне 1992 года, было таково: чем выше должность в МГБ или чем больше степень вовлеченности (Verstrickung) в деятельность органов госбезопасности, тем выше вероятность, что человек не подходит для государственной службы. Внеочередное (экстраординарное) увольнение было также в порядке вещей, когда выяснялось, что в ходе работы на МГБ ГДР сотрудником были нарушены принципы гуманности. [30]

Хотя процессы люстрации регулировались общей нормой, оговоренной в Договоре об объединении и в Законе о документации Штази, тем не менее, практика была неодинаковой в различных секторах, федеральных и административных ведомствах, а также в разных федеральных землях. Общая тенденция, как показывают исследования, была такова: чем больше учреждение нуждалось в общественной легитимации и зависело от общественного доверия, тем тщательнее и радикальнее проводились в нем процедуры проверки кадров. С другой стороны, в более закрытых и бюрократизированных структурах, испытывавших меньшую потребность в легитимации, проверкам придавалась меньшее значение и проводились они по более упрощенным схемам. [31]

К первой категории относились главным образом университеты и судебные институты. Требующие высокого уровня общественного доверия к их моральному авторитету и стремившиеся восстановить утраченную легитимность, эти учреждения обычно испытывали большую потребность в обновлении и прибегали к более сложным процедурам кадровых проверок. Можно сказать, что они использовали процесс люстрации, чтобы максимально дистанцироваться от институционального сотрудничества с прежним режимом. Люстрационные комиссии в университетах и судебных органах формировались не только из сотрудников данных институтов, но и из представителей гражданского общества и сторонних юристов, способных обеспечить беспристрастность и честность процесса проверки. Рамки расследований в них были шире и стандарты строже, чем в других государственных учреждениях. По мнению исследователя восточногерманских люстрационных практик Кристиане Вилке, «причина приверженности университетов к проверке сотрудников лежала в их самовосприятии: как центры интеллектуальной дискуссии, принявшие на себя ответственность по формированию будущей элиты, университеты нуждались в повышении своего морального авторитета, который мог быть достигнут лишь путем тщательного отбора сотрудников (аналогичные заботы были у судебных органов, также проводивших тщательные проверки судей и прокуроров)». [32]

Однако и в этих секторах практика была довольно разнородной. Так, Эрхард Бланкенбург приводит данные о существенных различиях в практике проверок и увольнений в системе юстиции федеральных земель: «В одном только Берлине, где в памяти еще живы воспоминания о холодной войне, лишь 10 % судей и обвинителей получили повторно свои назначения. (По данным пресс-секретаря министра юстиции, заявления подали 370 человек, из них 37 судей и 9 обвинителей были назначены повторно, некоторые получили возможность повторно обратиться с заявлением в соседнюю землю Бранденбург). В других восточногерманских землях 35 % бывших судей и 45 % обвинителей вновь заняли свои должности». [33]

В других учреждениях государственного сектора, например, в городских администрациях или в полиции, процессы проверки были дифференцированы в зависимости от уровня ответственности сотрудников и от степени публичности, нахождения той или иной структуры в поле общественного внимания. В более закрытых бюрократических структурах комиссии формировались внутри учреждений без выборных процедур и рассматривали свою работу как чисто административную. [34]

Хотя из-за большой децентрализации процессов люстрации подсчитать точное количество уволенных за взаимодействие со Штази сотрудников довольно сложно, общая цифра, по приблизительным оценкам экспертов, может составлять около 55 000. Так, по данным Ведомства по управлению архивами Штази на 1997 год, своих должностей на гражданской службе лишились 42 046 человек. Эта цифра основывалась, во-первых, на том, что 6,3 % из тех 1 420 000 человек, по которым была проведена проверка, оказались бывшими агентами или осведомителями Штази, и, во-вторых, 47 % из них были уволены. К этому числу можно добавить расследования вне сферы государственной службы: так, в марте 1991 году правительство сообщило о 1 883 уволенных на основе положений Договора об объединении Германии: 65 человек – за нарушения принципов гуманности, 1 818 – за сотрудничество с МГБ (233 человека опротестовали эти решения в судах). [35]

Несмотря на стандартизированные процедуры проверки, определенной части бывших сотрудников и осведомителей органов госбезопасности все же удалось сохраниться на госслужбе. Например, в 2000 году выяснилось, что 7 300, или 12 %, из 62 680 офицеров полиции, принятых на государственную службу правительствами новых федеральных земель, являлись бывшими работниками или информаторами Штази. [36] Согласно более поздним данным, обнародование которых в июле 2009 года вызвало в Германии большой резонанс, в администрациях новых федеральных земель продолжали работать около 17 000 бывших сотрудников МГБ ГДР. Из них 2 733 человек – в Берлине, 2 942 в Бранденбурге, 2 247 человек – в земле Мекленбург – Передняя Померания, 4 101 в Саксонии, 4 400 в Саксонии-Анхальт, и 800 в Тюрингии. [37]

Первоначально по Закону о документации Штази проверки госслужащих должны были завершиться 29 декабря 2006 года. Однако, 30 ноября в закон была внесена поправка, продлевающая возможность проверок в отношении высокопоставленных политиков, представителей спорта и бизнеса на 5 лет – до 2011 года. По истечении этого срока он снова был продлен до конца 2019 года. Причем в этот раз возможность осуществления проверок была вновь расширена на государственных служащих среднего звена.

Единого мнения по поводу того, стоит ли продолжать проверки представителей элит и государственных служащих на предмет их сотрудничества с органами госбезопасности в Германии нет. В 2006 году, который по первоначальному плану должен был стать последним годом проверок, Институт социальных наук им. ЛейбницаGESIS попросил респондентов высказаться по поводу того, стоит ли прекратить задавать немецким гражданам вопрос, работали они во времена ГДР на Штази. В результате 64,8 % опрошенных в марте-июле граждан полностью или частично поддержали эту идею, и только 35,2 % в разной степени высказались против (совокупность ответов «скорее не согласен» и «полностью не согласен»). [38]

Однако, спустя два года, когда в закон уже были внесены поправки о продолжении проверок чиновников, опрос, выполненный Институтом TNS Forschung по заказу журнала Der Spiegel, показал гораздо более высокий уровень поддержки самой идеи. Так, на вопрос, «Считаете ли Вы справедливым дальнейшее разоблачение бывших неофициальных сотрудников Штази или под этим процессом должна быть проведена черта?», заданный социологами в апреле 2008 года, 49 % опрошенных высказались за продолжение разоблачений, 46 % – за их прекращение, 5 % затруднились с ответом. [39]

 

Доступ журналистов и исследователей к архивам. Спор о доступе представителей масс-медиа к архивам МГБ вспыхнул на самом раннем этапе обсуждения, предшествовавшего принятию Закона о документации Штази. Изначально возможность для представителей СМИ пользоваться архивами не была предусмотрена, но это решение встретило мощное сопротивление журналистского сообщества (в частности, ему активно противостоял издатель авторитетного еженедельника Der Spiegel Рудольф Аугштайн). В результате депутаты в самый последний момент согласились открыть доступ исследователям и журналистам ко всем документам архива, касавшихся работы бывших сотрудников и осведомителей Штази (при этом должны были строго сохраняться персональные данные, затрагивающие интересы, прежде всего, пострадавших граждан и третьих лиц).

Благодаря этому решению, сразу же после объединения Германии было предано огласке множество сведений об агентурной сети и организационной структуре МГБ. Поскольку с начала работы Ведомства исследователям и журналистам предоставлялся также беспрепятственный доступ к досье, имевшим отношение к так называемым «персонам современной истории» (Personen der Zeitgeschichte), нередко волна разоблачений затрагивала известных и влиятельных граждан – артистов, спортсменов и политиков. К примеру, многие кандидаты крупных партий, участвовавшие в первых свободных выборах в ГДР в марте 1990 года, были позднее обвинены в сотрудничестве со спецслужбами.

Бывали случаи, когда проверки высокопоставленных политиков приводили к серьезным скандалам и общественным разбирательствам. Особенно большое общественное внимание привлекли истории с разоблачениями премьер-министра (Ministerpräsident) земли Бранденбург, члена СДПГ Манфреда Штольпе и наиболее известного представителя партии-преемницы восточногерманской СЕПГ – Партии демократического социализма (ПДС) – Грегора Гизи. В обоих случаях, по просьбе парламентских комитетов, Федеральным уполномоченным были подготовлены доклады, в которых содержались доказательства того, что Штольпе и Гизи являлись в свое время информаторами МГБ. При этом ни от Гизи, ни от Штольпе не было получено письменного соглашения о сотрудничестве (секретные службы часто прибегали к такой практике, когда речь шла о влиятельных или высокопоставленных лицах).

В случае со Штольпе, земельный парламент Бранденбурга созвал комитет по расследованию, которому так и не удалось прийти к окончательному решению. Несмотря на громкий скандал, Штольпе продолжал оставаться на посту премьер-министра Бранденбурга до 2002 года, а позже вошел в состав кабинета канцлера Герхарда Шредера, заняв пост Федерального министра транспорта.

Другая противоречивая фигура – адвокат из Восточной Германии и член СЕПГ с 1967 года Грегор Гизи – когда-то защищал в судах ГДР восточногерманских диссидентов (среди его подзащитных были, например, Роберт Хавеманн и Рудольф Баро), а в конце 1980-х годов присоединился к протестному движению в ГДР. В 1990 году Гизи был избран председателем реформированной СЕПГ – ПДС, а в марте 1990 года стал депутатом Народной палаты ГДР. Когда после объединения страны стало известно о сотрудничестве Грегора Гизи со Штази, комитет по иммунитету Бундестага потребовал его исключения из парламента. Гизи был вынужден покинуть пост председателя партии, однако вскоре после отставки, когда по результатам муниципальных выборов в Берлине к власти пришла коалиция ПДС и СДПГ, он занял пост вице-бургомистра и члена муниципального правительства по вопросам экономики, труда и делам женщин в правительстве Клауса Воверайта. Гизи занимал эту должность до лета 2002 года, а в мае 2005 он стал одним из лидеров предвыборной кампании ПДС и участником объединения части левого политического спектра в единую партию «Левая партия. ПДС». Партия достигла немалого успеха на федеральном уровне, и позже в ходе земельных выборов. После того, как 16 июля 2007 года состоялось еще одно объединение левых сил Германии в партию «Левые», Гизи вновь выступил как один из ее основных лидеров и оказался сопредседателем ее парламентской фракции.

Несмотря на то, что в приведенных примерах факт разоблачения не слишком серьезно отразился на политической карьере Штольпе и Гизи, важно, что их ситуации стали предметом громких публичных разбирательств как следствие сформировавшемся в немецком обществе консенсуса. Так, на вопрос: «Должны ли, по Вашему мнению, политики (как Грегор Гизи) уходить со своих постов, если выясниться, что они сотрудничали со Штази?», заданный Обществом социальных исследований и статистического анализа Forsa по заказу журнала Stern в июне 2008 года, 56 % респондентов ответили утвердительно, 35 % дали отрицательный ответ и 8 % затруднились с ответом. [40]

Хотя после объединения Германии были случаи, когда политики или знаменитости выступали против обнародования своих досье (с такими протестами выступали, например, Грегор Гизи и фигуристка Катерина Витт), до конца 1990-х годов предоставление подобной информации являлось обычной практикой. Однако в начале 1999 года в Германии разразился скандал в связи с незаконным финансированием предвыборной кампании ХДС/ХСС, и Ведомство по работе с архивами Штази открыло доступ к некоторым документам, в том числе расшифровкам перехваченных телефонных разговоров ведущих политиков партии, собираясь обнародовать аналогичные данные, касавшиеся непосредственно бывшего председателя ХДС Гельмута Коля. Оказавшись в центре скандала, бывший канцлер обратился в суд, чтобы воспрепятствовать публикации записей своих телефонных разговоров. Коль заявил, что информация о нем «была собрана в результате серьезных нарушений человеческого достоинства посредством преступной деятельности», поэтому публикация досье является противозаконным актом. 4 июля 2001 года Административный суд Берлина (Verwaltungsgericht Berlin) поддержал позицию Коля, постановив, что публикация досье секретных служб против его воли является незаконной и наносит ему моральный ущерб. Федеральный уполномоченный по архивам Штази Марианна Биртлер, сменившая на этом посту Йоахима Гаука в 2000 году, опротестовала данное судебное решение. Биртлер напоминала обществу и суду, что ее «практика предоставления документов никогда не вызывала возражений ни Бундестага, получающего годовые отчеты Ведомства, ни Федерального правительства, юридически ответственного за Ведомство». [41] Тем не менее, в марте 2002 года Федеральный админстративный суд Германии (Bundesverwaltungsgericht, BVerwG) оставил в силе постановление суда первой инстанции, подтвердив, что все собранные на Коля досье госбезопасности не подлежат обнародованию. В результате этого решения, доступ журналистов и историков к архивам оказался практически полностью закрытым.

После того, как судом было вынесено решение, стало ясно, что либо Ведомству придется пересмотреть свое сотрудничество с академическими исследователями и журналистами, либо в закон должны быть внесены поправки. Правящая коалиция СДПГ и Зеленых решила изменить закон. Его новая редакция вернула ученым и журналистам право работать с документами, однако доступ к досье «персон современной истории» был теперь возможен лишь на основе личного решения Федерального уполномоченного. Вместе с тем, сотрудники архива сначала должны были проверять, каким образом были собраны те или иные сведения: если при сборе информации были нарушены права человека (например, если информация была получена из подслушанных телефонных разговоров, в результате перлюстрации почты или в ходе тайных обысков), публикация документов могла быть запрещена. Сотрудники архива должны были также учитывать интересы соблюдения личных тайн упомянутых в документах лиц. Поправки к закону были приняты голосами правящей «красно-зеленой» коалиции и СВДП (ХДС/ХСС выступила против, ПДС воздержалась). [42]

В сентябре 2003 года Административный суд Берлина постановил, что запрет на публикацию материалов, собранных восточногерманской разведкой Штази на бывшего канцлера ФРГ Гельмута Коля, должен быть отменен. Однако Коль подал апелляцию, и в июне 2004 года Федеральный администативный суд вынес компромиссное решение по поводу публикации материалов, имеющих отношение к «персонам современной истории». По мнению юридического органа, новая редакция закона, разрешающая исследователям доступ к досье, собранным сотрудниками Штази на всех известных немецких политиков, отменяет запрет на доступ к архивам. При этом суд также постановил, что информация о частной жизни публичных фигур не может быть обнародована. Суд ввел это ограничение для всех аудиозаписей и стенографических протоколов незаконной прослушки в частных или официальных помещениях и – это было нововведением – для всех внутренних отчетов Штази, аналитических записей и интерпретаций, основанных на подобных протоколах; был ограничен также доступ ко всей информации, собранной посредством шпионажа. Кроме того, суд ужесточил ограничения для лиц, имеющих права на доступ к подобной информации: ее могли запрашивать только исследователи, занимающиеся историей Штази. При этом они должны были гарантировать, что полученная информация не будет опубликована или передана третьим лицам. Личная информация больше не могла публиковаться в образовательных целях или передаваться в средства массовой информации без письменного согласия самого пострадавшего лица. [43]

Несмотря на ужесточение правил, и журналисты, и исследователи активно пользуются правом доступа к архивам. В последние двадцать лет было опубликовано огромное количество научных работ, которые не могли бы быть созданы без использования досье бывших секретных служб. Архивные документы также широко используются для написания биографий. К примеру, все биографии действующего Федерального канцлера Ангелы Меркель содержат ссылки на сведения, содержащиеся в архивах Штази.

 

Выводы. Еще до объединения Германии, начиная с осени 1989 года, активисты восточногерманского гражданского оппозиционного движения требовали ликвидации Министерства государственной безопасности, идентификации осведомителей органов госбезопасности и открытой проработки прошлого, открытия архивов и люстрации с целью возврата доверия в публичную сферу. Принципиально важно, что основная цель протестующих состояла не в совершении возмездия, а в восстановлении доверия граждан к их избранным представителям. Лидеры протеста исходили из того, что в демократической системе доверие является основополагающим принципом, поэтому избранные власти и чиновники должны пользоваться доверием граждан. Как это выразил Йоахим Гаук, ставший первым главой Ведомства по управлению архивами Штази, а в марте 2012 года избранный на пост Президента Германии, «задача состояла не в том, чтобы лишить бывших коммунистов их должностей, но существовала необходимость ответить на минимальное требование восточных немцев, чтобы люди, являвшиеся частью прежнего режима, были признаны негодными для публичных позиций доверия». [44]

Важно также, что борьба оппозиции за ликвидацию Штази и за сохранение и открытие архивов не ограничивалась лозунгами и требованиями в ходе митингов и демонстраций, но стала основополагающим мотивом гражданского действия. В результате этой борьбы архивы госбезопасности были большей частью сохранены, и была создана возможность доступа к личным досье людей, находившихся долгие годы под наблюдением секретных служб. На волне этого движения был сформирован важнейший публичный институт – Ведомство Федерального уполномоченного по управлению документацией МГБ ГДР, до сих пор сохраняющий свое влияние в общественно-политической жизни Германии. Благодаря этим действиям и принятым мерам, объединенная Германия получила в свое распоряжение хорошо защищенные от вмешательства различных заинтересованных сторон, почти в полном объеме сохраненные архивы госбезопасности.

Спасение архивов символизировало самоосвобождение немецкого общества от атмосферы страха и недоверия, являвшейся прямым следствием всеобъемлющего контроля, непрерывной слежки со стороны спецслужб. Оценивая ретроспективно принятое в объединенной Германии  решение об открытии данных спецслужб, можно констатировать, что главные страхи и опасения скептиков оказались напрасными: несмотря на то, что доступ граждан к досье госбезопасности вскрыл множество фактов предательств, доносов среди членов семей, друзей, соратников и сослуживцев, официально в Германии не было зарегистрировано ни одного случая преступления на почве мести. Скорее всего, ключевую роль в том, что открытие архивов прошло в целом мирно, не оправдав худших опасений скептиков, сыграл факт упразднения органов госбезопасности и отсутствие у Штази фактического преемника.

Историки и журналисты получили доступ к досье общественно значимых лиц, так называемых «персон современной истории». Поскольку доступ к архивам не был ограничен сроком давности, исследователи и журналисты могли проводить независимые и достоверные расследования о политических преследованиях и их последствиях в ГДР, сыграв таким образом особую роль в переходе к демократии.

С помощью Ведомства по работе с архивами в объединенной Германии была также проведена люстрация – ограничение на занятие определенных должностей в политической сфере и на государственной службе для бывших штатных сотрудников и осведомителей МГБ ГДР на основе Закона о документации Штази. Отмечая важность своевременного принятия данного юридического документа, Йоахим Гаук писал: «Мы крайне нуждались в этом законе. Логически немыслимо, чтобы те, кто служил этому аппарату угнетения, по-прежнему продолжали бы занимать руководящие должности. Нам нужно убедить наш народ в том, что он теперь свободен, и сделать так, чтобы люди прониклись доверием к органам власти на всех уровнях». [45] Решение скрыть правду о прошлом, содержавшуюся в досье, привело бы, по убеждению Гаука, к «огромной фрустрации и неудовлетворенности». [46] Сохранение же архивов и возможность ознакомиться с их содержанием представляли собой противоядие против ностальгии: без них «ложь тех, кто находился у власти, была бы значительно больше, также как и степень ретроспективного восхваления режима [ГДР] большинством населения». [47]

 

            II. Судебные преследования лиц, ответственных за нарушения прав человека в ГДР

 

Правовые коллизии. Общественный запрос на привлечение к ответственности лиц, виновных в массовых нарушениях прав человека в ГДР, был  в Германии изначально чрезвычайно высок: по данным опроса, проведенного в мае 1991 года, 94 % немцев считали «очень важным» или «важным» юридическо-правовое преследование виновных в преступлениях режима ГДР. [48] Однако, когда нарушители прав граждан могли наконец быть привлечены к ответственности, немецкое правосудие столкнулось с немалыми сложностями. Возможность уголовного преследования ответственных за преступления коммунистического режима была, в первую очередь, серьезно ограничена запретом обратного действия норм уголовного законодательства.

Согласно данному принципу, известному также в латинском варианте nulla роеnа sine lege (нет преступления и наказания без указания на то в законе), человек не может быть наказан за деяние, которое не было запрещено действующим законодательством в момент его совершения. Этот общепризнанный по крайней мере с XVII века принцип, принятый во всех либеральных правовых системах мира, был призван воспрепятствовать произвольному наказанию правительством своих политических оппонентов путем создания новых правил, применимых к событиям в прошлом. [49]

Тем не менее, в XX веке, после опыта двух мировых войн и геноцида целых этнических групп, обнаружились серьезные изъяны недифференцированного применения запрета обратного действия законов. Оказалось, что этот важный правовой принцип препятствовал возможности совершать правосудие в отношении виновных в массовых нарушениях прав человека, если эти нарушения не противоречили действовавшему на момент их совершения национальному законодательству. Так, массовые преследования евреев и других этнических групп в Третьем рейхе зачастую следовали принятым в период нацистской диктатуры законодательным нормам и распоряжениям. Также и в ГДР действовали распоряжения, согласно которым стрельба на поражение на границе не только оставалась безнаказанной, но разрешалась и поощрялась. Законы о пограничной и полицейской службе поощряли применение огнестрельного оружия, в приказах и служебных инструкциях подчеркивалось, что «нарушители границы, в любом случае рассматриваемые в качестве противника, при необходимости должны уничтожаться» (из решения Национального совета обороны ГДР 1962 года).

Мировая общественность впервые столкнулась с проблемой привлечения к ответственности лиц, виновных в массовых нарушениях прав человека, но не нарушивших при этом национальных законов, после окончания Второй мировой войны. Тогда при подготовке Нюрнбергского процесса союзники обратились к поиску путей преодоления дилеммы, связанной с принципом nulla роеnа sine lege. Выработанные в результате механизмы международного права, во-многом реализовали идеи немецкого юриста и философа права Густава Радбруха (1878 – 1949).

Бывший министр юстиции Веймарской республики и университетский профессор, уволенный с госслужбы в первые месяцы нахождения национал-социалистов у власти в 1933 году, Густав Радбрух одним из первых в мировой юриспруденции поднял проблему «несправедливого права», выступив после войны с жесткой философско-правовой критикой юридического позитивизма. В работах «Пять минут философии права» (1945) и «Законная несправедливость и надзаконное право» (1946) Радбрух, обращаясь к проблеме «несправедливого закона», сформулировал позицию, получившую впоследствии широкую известность как «формула Радбруха» (Radbruchsche Formel). Суть данной концепции, легшей впоследствии в основу международного права, заключалась в том, что очевидно противоречащий естественному праву (lex naturalis) закон не является справедливым и обязательным к исполнению.

Сравнивая неправовой закон с несправедливым приказом Радбрух писал в 1945 году: «Приказ есть приказ», – говорят солдатам. «Закон есть закон», – говорит юрист. Но в то же время обязанность солдата подчиняться перестает действовать, если он узнает, что целью приказа является преступление или правонарушение. Юристам же спустя столетие после того, как среди них не осталось зачинателей естественного права, не известны подобного рода исключения из действия закона и подчинения ему законопослушных граждан. Закон действует, потому что это – закон, и это – закон, если его сила признается в большинстве случаев. Такое понимание закона и его действия (мы называем это теорией позитивного права) сделало всех, включая юристов, беззащитными перед законами, оправдывающими произвол, законами ужасными и преступными. В конечном счете они отождествляли право и силу – лишь там, где сила, только там и право». [50]

Радбрух не призывал к отмене запрета обратного действия, он лишь говорил о важности исключения из данного принципа, если налицо ситуация очевидной несправедливости и если, как в случае с нацистской диктатурой, правосудие имеет дело с неправовыми законами: «Конфликт между справедливостью и правовой стабильностью мог бы быть разрешен в том смысле, что позитивное и облеченное властной санкцией право имеет приоритет даже тогда, когда оно по содержанию несправедливо и нецелесообразно. Исключение составляют лишь ситуации, когда противоречие позитивного закона справедливости достигает такой невыносимой степени, что закон как «несправедливое право» должен уступить справедливости. Невозможно разграничить случаи «законодательного неправа» и закона, действующего вопреки своему несправедливому содержанию. Зато можно четко определить: когда к справедливости даже не стремятся, а когда равенство, составляющее ее основу, сознательно отрицается в правотворческом процессе, тогда закон не является лишь «несправедливым правом», но даже более того – он является неправовым по своей природе, ибо право, включая и позитивное, нельзя определить иначе, чем порядок и совокупность законов (Satzung), призванных по сути своей служить справедливости. И этому критерию право нацистов не отвечает ни в целости, ни в отдельных его частях». [51]

Принципы, близкие «формуле Радбруха», были впервые реализованы в ходе Нюрнбергского процесса над нацистскими преступниками: устав Международного военного трибунала от 8 августа 1945 года и закон № 10 Контрольного Совета в Германии «О наказании лиц, виновных в военных преступлениях, преступлениях против мира и против человечности» от 20 декабря 1945 года выработали принципы международного права, по которым действия, направленные против мира и человечности, подлежали наказанию, даже если они не нарушали законов страны, в которой совершались. В ходе заседания Нюрнбергского процесса над нацистскими судьями трибунал, в частности, постановил: «Обвиняемый знал или должен был знать, что виновен в делах, с международно-правовой точки зрения означающих участие в организованной государством системы несправедливости и преследований, оскорбляющей нравственное чувство человечности, [...] знал или должен был знать, что в случае ареста будет наказан». [52]

Под влиянием Нюрнбергского процесса, Организация Объединенных Наций (ООН), сама  возникавшая, главном образом, как ответ на Холокост и Вторую мировую войну, приняла ряд международно-правовых документов, в которых недифференцированные идеи естественного права, лежащие в основе «формулы Радбруха», были реализованы в более конкретных инструментах защиты прав человека. Со времени принятия важнейших международно-правовых актов ООН, установивших общечеловеческие стандарты в сфере международного права, – Всеобщей декларации прав человека (ВДПЧ) в 1948 году и Международного пакта о гражданских и политических правах (МПГПП) в 1966 году, – права и свободы человека обрели надгосударственное, международное значение, перестав быть объектом лишь внутригосударственной юрисдикции. Указанные документы, кроме того, ввели уголовную ответственность за деяния, являющиеся в момент их совершения уголовным преступлением по международному праву, даже если они не составляли в тот момент преступления по национальному законодательству (статья 11 ВДПЧ и статья 15 МПГПП).

Этот подход был также учтен Советом Европы при принятии в 1950 году Европейской конвенции о защите прав человека (ЕКПЧ). Согласно пункту 1 статьи 7 ЕКПЧ, «никто не может быть признан виновным в совершении какого-либо уголовного преступления вследствие какого-либо действия или упущения, которое согласно действовавшему в момент его совершения внутреннему или международному праву не являлось уголовным преступлением». Кроме того, в  пункте 2 той же статьи специально оговаривалось, что запрет обратного действия «не препятствует осуждению и наказанию любого лица за совершение какого-либо деяния или за бездействие, которое в момент его совершения являлось уголовным преступлением в соответствии с общими принципами права, признанными цивилизованными странами».

Что касается послевоенной Германии, то, хотя к моменту принятия Основного закона в 1949 году главные принципы международного права были уже сформулированы, ФРГ предпочла не допускать исключений из запрета обратного действия в своем законодательстве. Пункт 2 статьи 103 Основного закона Германии безоговорочно гласил: «Любое действие подлежит наказанию лишь в том случае, если наказуемость этого деяния была установлена до его совершения». При этом, ратифицируя в 1952 году ЕКПЧ, ФРГ отвергла тот самый пункт 2 статьи 7, который объявлял запрет обратного действия не имеющим силы при определенных условиях. К этому положению западногерманской стороной было сделано примечание, что пункт 2 статьи 7 ЕКПЧ «будет применяться только в пределах пункта 2 статьи 103 Основного закона ФРГ» (то есть не применяться вообще). Таким образом, ФРГ однозначно высказалась против любых исключений из запрета обратного действия.

Последствиями подобного решения стало то, что осуждения нацистских преступников в рамках Нюрнбергского процесса могли трактоваться в ФРГ как нарушения принципа правового государства – запрета обратного действия законов. Как известно, в 1950-е годы многие из осужденных были амнистированы и освобождены досрочно, и отсутствие юридической базы существенно затруднило преследование нацистских преступников внутри страны. [53] В тех же случаях, когда они все-таки представали перед судами ФРГ, судьи при принятии решений были вынуждены апеллировать непосредственно к «формуле Радбруха».

Так, например, в решении от 12 июля 1951 года Федеральный верховный суд (Bundesgerichtshof, BGH) объявил незаконным убийство дезертира командующим батальона Фольксштурма. В свое оправдание обвиняемый ссылался на приказ, отданный Гиммлером в марте 1945 года, согласно которому дезертиры должны были немедленно уничтожаться. Суд, отметив сначала недостаточное законодательное качество самого приказа, в своем решении прямо сослался на «формулу Радбруха»: «Даже если этот приказ был бы обнародован как закон или постановление, он не имел бы обязательной юридической силы. Закон достигает здесь предела, в котором входит в противоречие с общепризнанными нормами международного права или естественного права или конфликт позитивного права с правосудием достигает такой недопустимой степени, что закон, как «неправой закон», должен уступить дорогу правосудию. Если принцип равенства в условиях позитивного права вообще отрицается, то закон лишен правового характера и является полностью неправовым (Радбрух). Одним из неотъемлемых прав человека является то, что он не должен быть лишен жизни без суда. На этом принципе права основано до сих пор действующее положение о создании военно-полевых судов от 15 февраля 1945 года. В связи с этим так называемый «приказ о бедствии» (Katastrophenbefehl) не имеет законной силы. Он не является правовой нормой и его соблюдение было бы объективно противоправным». [54]

В двух процессах 1952 года, в которых к ответственности за содействие транспортировке евреев в концлагеря были привлечены сотрудники Гестапо и полиции, Федеральный верховный суд также постановил, что нацистские законы, допускающие ограничения личных свобод, не были обязательными к исполнению и потому не могли быть использованы в качестве оправдательной основы, даже по вопросу об отсутствии у подсудимых преступных намерений. В решении суда говорилось, что «свобода государства определять, что должно являться правовым, а что неправовым в пределах его территории, не является неограниченной». «Несмотря на все различия в национальных правовых системах, – следовало в судебном решении, – в сознании всех цивилизованных народов существует основная область справедливости, которая в соответствии с общей правовой убежденностью не может быть нарушена ни законом, ни какими-либо иными административными мерами». [55]

В более позднем решении 1968 года по гражданскому делу о наследовании Федеральный конституционный суд ФРГ (Bundesverfassungsgericht, BVerfG) поддержал данный подход, постановив, что нацистские «правовые» нормы и распоряжения, в частности, распоряжение о потере германского подданства и имущества «с перемещением своего обычного местопребывания за границу», «настолько очевидно противоречили основным принципам справедливости, что если бы судья пожелал применить [эти меры] или признать их правовые последствия, он стал бы вершить несправедливость вместо правосудия».По решению суда«Одиннадцатое распоряжение к Закону о гражданине Рейха от 25 ноября 1941 года достигло такого невыносимого уровня противоречия со справедливостью, что должно было с самого начала считаться недействительным». [56]

Несмотря на эти решения высокий барьер запрета обратного действия законов продолжал сохранятся в ФРГ и был перенесен в Договор об объединении с ГДР от 31 августа 1990 года. В приложении к Договору отдельно оговаривалось, что при уголовном преследовании правонарушителей периода ГДР органы юстиции ФРГ должны опираться на законодательство, действовавшее в момент их свершения на территории ГДР, а не на законодательство ФРГ, за исключением случаев, когда последнее мягче. [57]

Из-за отказа снятия высокого барьера запрета обратного действия применительно к законам, принятым при коммунистической диктатуре ГДР, судебная система в 1990-е годы столкнулась с теми же трудностями и препятствиями, которые осложняли юридическую проработку нацистской диктатуры со времени основания Федеративной Республики. В ситуации отсутствия четких положений в Договоре об объединении и в национальном законодательстве судьям приходилось вырабатывать решения на основании прежнего международного и внутригерманского опыта по привлечению к ответственности виновных в массовых нарушениях прав человека.

Подобные разбирательства в объединенной Германии были сосредоточены на ряде правонарушений, среди которых, однако, выделялись дела об убийстве перебежчиков на германо-германской границе (37 %), а также случаи извращения правосудия (Rechtsbeugung), когда неправосудные решения судей и прокуроров ГДР становились причиной длительных сроков заключения или смерти невинных людей (24 %). [58] Кроме того, судебные расследования проводились в отношении преступлений, совершенных сотрудниками МГБ ГДР (похищения людей, убийства или покушения на убийства, нелегальные прослушки и видеонаблюдение, перлюстрация почты и пр.), а также таких правонарушений как фальсификация результатов выборов; жестокое обращение с заключенными; нарушение служебных полномочий и коррупция (например, вымогательство имущества лиц, получивших разрешение покинуть ГДР); ложные доносы, повлекшие политически мотивированные преследования и другие виды наказаний; распространение и использование допинговых препаратов; экономические преступления; шпионаж и проч. [59]

Также как и борьба за сохранение архивов, уголовные преследования ответственных за государственные преступления были начаты еще до объединения Германии, в последний год существования ГДР. 18 ноября 1989 года еще подконтрольный СЕПГ парламент учредил специальный комитет, которому было поручено расследовать случаи злоупотреблений должностными полномочиями, коррупции, а также фальсификации результатов выборов. 22 ноября сотрудник полиции был приговорен к году и двум месяцам тюрьмы за жестокое избиение гражданина ГДР, а в декабре несколько членов Политбюро ЦК СЕПГ и партийных чиновников региональных отделений были взяты под стражу. Первые процессы касались главным образом коррупции партийных лидеров, фальсификации результатов выборов и фактов растраты имущества. Обвинения были предъявлены в 180 случаях и привели к расследованиям в отношении 124 человек, из которых, по крайней мере, 42 были временно взяты под стражу. 41 случай дошел до суда, и до октября 1990 года суды ГДР успели вынести приговоры в отношении 26 обвиняемых. [60]

После мартовских парламентских выборов, в ходе второго пленарного заседания Народной палаты ГДР 12 апреля 1990 года, обсуждалась необходимость уголовного преследования государственных преступлений, и важность этих мер была признана всеми парламентскими группами. Эта решимость привлечь виновных к ответственности была также подчеркнута восточногерманской делегацией в ходе переговоров об условиях объединения двух стран летом 1990 года. Как следствие этого, мандат на уголовные преследование был закреплен в Договоре об объединении, вступившем в силу 3 октября 1990 года. [61]

Хотя запрет обратного действия в Договоре сохранялся, в нем специально оговаривалось продление срока давности для преступлений, которые были наказуемы по восточногерманскому Уголовному кодексу, но, в силу позиции официальных властей, не были расследованы до краха коммунистического режима. В сентябре 1993 года Бундестагом был принят закон, по которому срок давности для правонарушений, влекущих наказание в виде лишения свободы сроком до года, был продлен до 31 декабря 1995 года, а для правонарушений, влекущих наказание до пяти лет лишения свободы, – до 31 декабря 1997 года. [62] 22 декабря 1997 года срок давности по подобным преступлениям был вновь продлен до 2 октября 2000 года. Срока давности по убийствам с отягчающими обстоятельствами в ФРГ не существует, а в случае отсутствия отягчающих обстоятельств срок давности составляет 20 лет.

В 1994 году было создано Центральное следственное управление полиции по расследованию правительственных и партийных преступлений (Zentrale polizeiliche Ermittlungsstelle für Regierungs- und Vereinigungskriminalität, ZERV). 300 следователей управления под руководством бывшего начальника полиции Зaпaдного Берлинa Мaнфреда Киттлaуса должны были проводить соответствующие следственные действия до 1999 года, а по результатам расследований уголовные дела возбуждались второй Прокуратурой (Staatsanwaltschaft II, StA II) – также специально созданным органом, к работе в котором с 1 октября 1994 года были привлечены 65 прокуроров под руководством главного прокурора Берлина Кристофа Шефгена.

 

(1) Дела об убийствах на германо-германской границе

 

Для большинства немцев государственные преступления режима ГДР ассоциировались, в первую очередь, с убийствами мирных граждан на границе при попытке бегства на Запад. Убийства перебежчиков воспринимались как основное воплощение несправедливости восточногерманской репрессивной системы, выезд из которой был закрыт для абсолютного большинства граждан. Попытки же покинуть страну в ГДР жестко пресекались, а инциденты на границе тщательно скрывались. Точное число погибших на границе перебежчиков до сих пор окончательно неизвестно. По данным исследовательского проекта, проводимого с 2005 года потсдамским Центром современной истории (Zentrum für Zeithistorische Forschung Potsdam) совместно с Мемориалом Берлинской стены (Gedenkstätte Berliner Mauer), с 13 августа 1961 года до 9 ноября 1989 года у Берлинской стены погибло по крайней мере 136 человек. Хотя достоверных сведений об общем количестве жертв на германо-германской границе не существует, разные источники называют цифры от нескольких сотен до 1 000 погибших. [63]

В ФРГ еще в 1961 году, после возведения Берлинской стены, было создано специальное Бюро регистрации политических преступлений (Zentrale Beweismittel- und Dokumentationsstelle der Landesjustizverwaltungen, ZESt). Организованное по аналогии с Центральным ведомством управлений юстиции земель ФРГ по расследованию национал-социалистических преступлений (Zentrale Stelle der Landesjustizverwaltungen zur Aufklärung nationalsozialistischer Verbrechen), действовавшем с 1958 года в Людвигсбурге, Бюро в г. Зальцгиттер должно было регистрировать случаи, когда пограничники ГДР открывали стрельбу по безоружным беглецам, а также другие серьезные нарушения прав восточногерманских граждан. Таким образом инициатор создания ведомства Вилли Брандт, занимавший в ту пору пост мэра Западного Берлина, планировал заложить «организационную основу для всеобъемлющего и единого федерального уголовного преследования руководства СЕПГ за его преступления». [64]

После объединения Германии судебные процессы по делам об убийствах на германо-германской границе велись как в отношении непосредственных исполнителей преступлений – пограничников, стрелявших в беглецов, так и высокопоставленных функционеров СЕПГ и генералов Народной армии, ответственных за создание и функционирование пограничного режима. Последний процесс по данным делам завершился в 2004 году, всего приговоры были вынесены 267 обвиняемым.

 

Суды над пограничниками ГДР. Чтобы остановить бесконечный поток перебежчиков, 13 августа 1961 года граница между Восточной и Западной Германией была фактически закрыта в одностороннем порядке: была возведена Берлинская стена, и вдоль всей германо-германской границы были усилены меры безопасности, установлены противопехотные мины и системы автоматической стрельбы. Как правило беглецы из ГДР пытались перебраться через пограничные установки или переплыть границу в местах, где она проходила через воды, разделявшие восточный и западный Берлин. В тех случаях, когда люди гибли в результате применения пограничниками огнестрельного оружия, это происходило приблизительно так: поздней ночью пограничники замечали, как человек или группа лиц пытались пересечь границу – по суше или вплавь по реке. После предупредительных сигналов и выстрелов, солдаты открывали по перебежчикам огонь из автоматического оружия на поражение. Все случаи имели некоторые общие черты: во-первых, пограничники ежедневно получали указания, что ни при каких обстоятельствах беглецы не должны успеть пересечь границу – в крайнем случае они должны быть «уничтожены»; во-вторых, инциденты должны были храниться в строгой тайне, даже ценой жизни перебежчиков; в-третьих, пограничники, успешно предотвратившие побеги, удостаивались впоследствии официальных похвал, отмечались премиями и наградами. [65]

Хотя, стреляя по безоружным людям, солдаты погранвойск выполняли приказы или следовали инструкциям, после объединения страны именно исполнители преступлений первыми предстали перед немецкими судами. Первый такой процесс был начат 2 сентября 1991 года в отношении пограничников, обвинявшихся в убийстве 20-летнего Криса Гефроя, ставшего последней жертвой пограничного режима ГДР и погибшего всего за несколько месяцев до падения Берлинской стены – 5 февраля 1989 года.

Вынося приговор по данному делу 20 января 1992 года, судья Берлинского земельного суда (Landgericht Berlin) Теодор Зайдель, цитируя «формулу Радбруха», подчеркнул, что нельзя уважать законы режима, лидеры которого «не пользовались никакой легитимацией» (durch nichts legitimiert waren). По мнению суда, правовые стандарты ГДР «грубо противоречили общепризнанным основам верховенства права», поэтому оправдательные аргументы обвиняемых, что они «просто выполняли приказ», стреляя по безоружным людям, являлись неубедительными. «Даже в бывшей ГДР, – заключил судья, – справедливость и гуманность понимались и рассматривались в качестве идеалов». Таким образом, солдаты должны были признать аморальность своих действий: «Стрельба на поражение в тех, кто просто хотел покинуть территорию бывшей ГДР, являлась преступлением против основных норм этики и принципов человеческого общества». Судья также отметил, что, цитируя Радбруха, он проводит непрямую параллель с нацистским режимом, при этом признавая, что преступления национал-социалистов были обширнее, чем преступления режима ГДР. «Тем не менее, – добавил он, – суд не сомневается в правильности следования в данном случае подобному правовому подходу, так как защита человеческой жизни имеет общее значение и не может зависеть от определенного количества убийств». [66]

Суд приговорил первого пограничника, стрелявшего в Гефроя, к трем с половиной годам лишения свободы без права на условно-досрочное освобождение, второй обвиняемый был осужден на два года условно как соучастник, еще двое были оправданы. [67] 25 марта 1993 года пятый Сенат по уголовным делам Федерального верховного суда Германии в Лейпциге изменил приговор обвиняемым, полностью отменив решение в отношении одного из них и вынеся условный приговор в отношении второго. Суд основал свое решение на действовавшем в ГДР законодательстве. [68]

Второй судебный процесс начался 18 декабря 1991 года и стал прецедентным для всех последующих разбирательств. Ответчиками по данному делу выступили двое пограничников, застреливших в ночь на 1 декабря 1984 года 20-летнего Михаэля Шмидта, пытавшегося бежать через стену в Западный Берлин. Эта попытка почти увенчалась успехом: беглец успел подняться по стене с помощью привезенной лестницы, но был замечен двумя пограничниками, которые после окрика и нескольких предупредительных выстрелов в воздух, открыли стрельбу из автоматов. Раненый в спину и колено, Шмидт упал с лестницы, после чего двое других солдат перетащили его к сторожевой башне. Несмотря на неоднократные просьбы о медицинской помощи, раненый был оставлен без внимания. Поскольку инцидент должен был держаться в строгом секрете, никто из гражданских лиц или сотрудников чрезвычайных служб не был поставлен в известность. Только через два часа Шмидт был доставлен в полицейскую больницу, где вскоре скончался от полученных ран.

В свою защиту на суде подсудимые утверждали, что их действия были оправданы по законам ГДР, действовавшим в момент инцидента. Они ссылались на пункт 2 раздела 27 Закона о государственных границах ГДР, согласно которому пограничники имели право применять огнестрельное оружие, «когда нужно [было] предотвратить неминуемое совершение или продолжение совершения правонарушения». [69] Пересечение стены с помощью специального инструмента (в данном случае лестницы), считалось по законам ГДР уголовным правонарушением.

Председательствовавшая в процессе судья Берлинского земельного суда Ингеборг Теппервайн и ее коллеги избрали подход и аргументацию, отличные от тех, к которым прибегали участники первого судебного процесса. В своем решении от 5 февраля 1992 года суд обратился к Закону о государственных границах ГДР 1982 года, чтобы доказать, что каждый из подсудимых превысил свои полномочия в применении огня на поражение в рамках внутреннего восточногерманского законодательства. Суд признал, что Уголовный кодекс ГДР давал солдатам право использовать некоторые решительные меры для предотвращения незаконного пересечения границы. Тем не менее, восточногерманской кодекс, как и кодекс ФРГ, требовал, чтобы средства, используемые для предотвращения преступления, были соразмерны совершаемому преступлению. В этом отношении, по мнению суда, «бегство одного, безоружного человека, не представлявшего никакой очевидной опасности для других лиц или предметов» не могло рассматриваться как достаточно серьезное нарушение, чтобы оправдать применение силы со смертельным исходом. Кроме того, в Законе о государственных границах ГДР было указано, что пограничники должны были стремиться «сохранить человеческую жизнь, если это возможно» (раздел 27.5). Таким образом, было бы разумно ожидать, что для выполнения своих должностных обязанностей солдаты изберут «наиболее мягкое средство» из имевшихся в наличии – например, «один целенаправленный выстрел в ноги». [70]

Несмотря на то, что 5 февраля 1992 года обвиняемые были признаны судом виновными в превышении служебных полномочий, оба они были приговорены лишь к условным срокам: первый – к одному году и девяти месяцам, второй – к одному году и шести месяцам лишения свободы условно. Хотя суд признал, что выполнение приказов начальства не могло являться оправданием преступного действия, судья подчеркнула, что двое солдат действовали в условиях, препятствовавших полностью независимому действию с их стороны: «Не эгоизм или преступная энергия» лежали в основе преступления, но «обстоятельства, на которые они не имели никакого влияния, такие, как политическое и военное противостояние в разделенной Германии [и] особые условия в бывшей ГДР». [71]

3 ноября 1992 года Федеральный верховный суд согласился с судом первой инстанции в части обвинения в убийстве и отклонил довод защиты, что статья 27 Закона о государственных границах ГДР могла являться достаточной основой для оправдания. [72] В своем решении Верховный суд также сослался на международно-правовые акты при оценке законодательства ГДР. В частности, по мнению суда, раздел 27.2 Закона о государственных границах в интерпретации властей ГДР был несовместим со статьями 6 и 12 МПГПП. Статья 12.2 Пакта предусматривает, что «[к]аждый человек имеет право покидать любую страну, включая свою собственную», и допускает ограничения на осуществление этого права лишь в исключительных обстоятельствах. [73] Суд постановил, что пограничный режим ГДР в том виде, в котором он существовал, был несовместим с этим правом, поскольку по восточногерманскому законодательству возможность покидать страну являлась не правилом, а исключением. Кроме того суд утверждал, что пограничный режим нарушал статью 6.1 МПГПП, который предусматривает, в частности, что «никто не может быть произвольно лишен жизни». В соответствии с законодательством ГДР, как оно интерпретировалось в то время, побег гражданина через границу должен был быть предотвращен любой ценой, даже ценой жизни беглеца. В связи с этим суд отметил тенденцию во многих странах мира к ограничению полномочий органов государственной власти в применении огнестрельного оружия. Суд также процитировал замечание общего порядка 6.3 Комитета по правам человека ООН, в соответствии с которым «обстоятельства, при которых государственные органы могут лишить кого-то жизни должны быть строго определены и ограничены законом». [74] Суд пришел к выводу, что лишение человека жизни являлось произвольным в тех случаях, когда беглецы не имели при себе оружия и не создавали ни для кого опасности, поскольку предотвращение побега в подобных случаях было необходимо лишь для воспрепятствования новым попыткам покинуть страну. [75]

 

Cуды над руководством ГДР. Система правосудия объединенной Германии не ограничилась разбирательствами в отношении непосредственных исполнителей преступлений: перед судом также предстали люди, отдававшие приказы и ответственные за создание пограничного режима. Наиболее резонансными в этой связи стали процессы против бывших членов Национального совета обороны, против бывших членов Политбюро ЦК СЕПГ и против бывших генералов погранвойск ГДР.

Процесс по делу Национального совета обороны ГДР. В рамках первого разбирательства в отношении членов Национального совета обороны, на которых возлагалась первоочередная политическая ответственность за пограничный режим и, следовательно, за убийство перебежчиков на границе, изначально перед судом должны были предстать шестеро обвиняемых. Среди них – Генеральный секретарь СЕПГ Эрик Хоннекер, бывший премьер‑министр Вилли Штоф и министр госбезопасности ГДР Эрих Мильке. Другими обвиняемыми по данному делу являлись последний министр обороны ГДР Хайнц Кесслер, бывший начальник Главного штаба Национальной народной армии Фриц Штрелец и бывший председатель Зульского окружного комитета СЕПГ Ганс Альбрехт.

В 1991 году судебные власти Германии выдали ордер на арест Эрика Хонеккера в связи с расследованием преступной практики стрельбы без предупреждения по гражданам ГДР, пытавшимся пересечь границу. Кроме того Хонеккер обвинялся в злоупотреблении властью и хищении государственной собственности. Однако в тот момент бывшему генсеку удалось скрыться от правосудия в Советском Союзе при поддержке Михаила Горбачева. После смены власти в России, 30 июля 1992 года, Хонеккер был выдворен обратно в Германию, где был вынужден предстать перед судом. В ноябре 1992 года в Берлинском земельном суде состоялись первые слушания по делу Хонеккера, Штофа и Мильке. Однако вскоре судебные разбирательства в отношении данных ответчиков были прекращены из-за их слабого здоровья и/или преклонного возраста. Хонеккер эмигрировал в Чили, где скончался от рака 29 мая 1994 года. Многолетный глава МГБ Эрих Мильке был осужден лишь по другому делу об убийстве в 1931 году двух офицеров полиции и приговорен к шести годам лишения свободы.

Остальные члены Национального совета обороны ГДР, обвиняемые по данному делу, – Кесслер, Штрелец и Альбрехт – 16 сентября 1993 года были признаны Берлинским земельным судом ответственными за гибель нескольких человек в возрасте от 18 до 28 лет, пытавшихся покинуть территорию ГДР в период с 1971 по 1989 год путем пересечения границы между двумя германскими государствами. Суд пришел к заключению, что погибшие стали жертвами противопехотных мин, установленных вдоль германо-германской границы, или же огня, открытого по ним восточногерманскими пограничниками. Все приказы министра обороны, включая и те, которые касались использования огнестрельного оружия на границе, основывались на решениях Национального совета обороны. Пограничникам был отдан приказ защищать границу ГДР любой ценой, даже если это могло привести к гибели так называемых «нарушителей границы» (Grenzverletzer). Суд также отметил, что восточногерманские власти в своей практической деятельности намеренно выходили за рамки формулировок статутного права, письменных приказов и должностных инструкций. При этом также игнорировались положения, касающиеся использования огнестрельного оружия на границе. Для пограничников имело значение не писаное право, а то, что им внушали в процессе их обучения, политической подготовки и повседневной службы. Приказ, который в действительности получали пограничники, гласил: «Подразделение [...] обеспечивает безопасность Государственной границы ГДР [...] его обязанность заключается в том, чтобы не допускать нарушения границы, подвергать аресту нарушителей границы или уничтожать их и защищать государственную границу любой ценой...». В случае успешного пересечения границы в отношении находившихся в наряде пограничников военный прокурор проводил расследование. [76]

В соответствии с нормами уголовного права, применявшегося в ГДР во время совершения процессуальных действий, Берлинский земельный суд признал Кесслера, Штрелеца и Альбрехта виновными в подстрекательстве к убийству (Anstiftung zum Totschlag), постановив, что они не могут оправдать свои действия ссылкой на раздел 27.2 Закона о государственных границах ГДР, который на практике использовался для оправдания уничтожения перебежчиков с помощью огнестрельного оружия, систем автоматической стрельбы и противопехотных мин. Согласно постановлению суда, государственная практика, санкционированная сверху, являлась «вопиющим и недопустимым нарушением норм правосудия и прав человека, защищаемых международным правом». [77]

Суд приговорил Хайнца Кесслера к семи с половиной годам, Фрица Штрелеца к пяти с половиной годам и Ганса Альбрехта к четырем с половиной годам тюремного заключения. В своем решении суд применил принцип, сформулированный в Договоре об объединении, согласно которому в отношении действий, совершенных гражданами ГДР на территории ГДР, применимо право ГДР, а право ФРГ применяется только в тех случаях, когда оно является более мягким. В данном случае, правовой основой для осуждения заявителей являлось уголовное право ГДР, применявшееся во время совершения упомянутых действий, но вынесенные приговоры оказались менее суровыми в силу принципа применения более мягкого права, каковым являлось право ФРГ. [78]

Федеральный верховный суд согласился с приговором и его обоснованием, а в случае Альбрехта повысил меру наказания до пяти лет лишения свободы. 24 октября 1996 года Федеральный конституционный суд отклонил жалобы осужденных, постановив, что приговоры не противоречат конституции. [79] Данное решение суда содержало важные выводы, касающиеся запрета обратного действия и проблемы несправедливого закона. Суд, в частности, отметил, что «строгий запрет обратного действия закона, закрепленный в пункте 2 статьи 103 Основного закона, находит свое конституционное основание (rechtsstaatliche Rechtfertigung) в особом фундаменте доверия, который поддерживают уголовные законы, если они были введены в действие демократической законодательной властью, обязанной уважать основные права граждан». Однако, по мнению суда, «этот особый фундамент доверия не срабатывает в тех случаях, когда [...] государство законом определяет некоторые действия как серьезные уголовные преступления и в то же время исключает возможность применения наказания, давая основания для оправдания некоторых из этих действий и даже требуя и поощряя их, несмотря на положения писаного права, и таким образом грубо нарушая права человека, признанные международным сообществом. Таким образом, носители государственной власти создали на государственном уровне антиправовую систему, которая могла существовать только до тех пор, пока фактически существовует государственная власть, которая ее породила». [80]

Федеральный конституционный суд сослался на труды Густава Радбруха, а также на международные соглашения в области прав человека, фактически дополнившие «формулу Радбруха» более конкретными оценочными критериями и создавшие основу для определения, когда государство нарушает права человека в соответствии с нормами мирового правового сообщества. Таким образом, суд признал возможность исключения из закона обратного действия, «в тех случаях, когда позитивное право в недопустимой степени не согласуется со справедливостью». Сославшись на постановление Федерального конституционного суда от 14 февраля 1968 года, суд привел в пример период национал-социалистического правления, который «показал, что законодательная часть способна навязывать с помощью закона явное «зло» [...], так что, в тех случаях, когда норма закона в недопустимой степени не согласуется со справедливостью, она с самого начала не должна применяться». Точно также «оправдание, которое ставит запрет на пересечение границы выше права на жизнь, не должно иметь юридической силы по причине того, что оно явно и в недопустимой мере нарушает нормы справедливости и прав человека, защищаемые международным правом. Рассматриваемое нарушение настолько серьезно, что является посягательством на правовые концепции, касающиеся ценности и достоинства человеческой личности, которые являются общими у всех народов. В таких случаях позитивное право должно уступить место справедливости». [81]

 

Процесс Политбюро. Второй громкий процесс начался в 1995 году против бывших членов Политбюро ЦК СЕПГ. По мнению прокуратуры, руководители бывшей ГДР занимали достаточно высокие посты, чтобы содействовать либерализации пограничного режима ГДР, но не сделали этого. Обвиняемыми по данному делу выступили последний генеральный секретарь СЕПГ и председатель Государственного совета ГДР Эгон Кренц, бывший главный редактор газеты Neues Deutschland Гюнтер Шабовски и бывший министр машиностроения Гюнтер Кляйбер. Как бывшие члены Политбюро ЦК СЕПГ (а Кренц еще и член Национального совета обороны, а также ответственный секретарь ЦК по вопросам безопасности), обвиняемые должны были предстать перед судом в качестве лиц, несущих ответственность за пограничный режим ГДР. Обвинения по данному делу были также предъявлены бывшим членам Политбюро Эриху Мюккенбергеру, Курту Хагеру, Хорсту Долусу и Гарри Тишу, однако из-за преклонного возраста или слабого здоровья подозреваемых судебные разбирательства в отношении них были прекращены.

Решением от 25 августа 1997 года Берлинский земельный суд признал Кренца, Шабовски и Кляйбера виновными в гибели четырех молодых людей, пытавшихся покинуть территорию ГДР в период с 1984 по 1989 год. Суд приговорил Эгона Кренца к шести с половиной годам тюремного заключения, а Гюнтера Шабовски и Гюнтера Кляйбера к трем годам за преднамеренное убийство в качестве основного косвенного исполнителя (Totschlag in mittelbarer Taterschaft).

В ноябре 1999 года Федеральный верховный суд поддержал по всем пунктам решение Берлинского земельного суда, не приняв доводы защиты, ссылавшейся, в частности, на статьи Основного закона и на принцип неприменения обратного действия законов, касающихся уголовных преступлений. 12 января 2000 года коллегия из трех судей Федерального конституционного суда отказалась принять к рассмотрению жалобу Кренца, сославшись, в частности, на решение от 24 октября 1996 года. [82]

Все обвиняемые, приговоренные к лишению свободы, отбыли лишь часть срока и были досрочно освобождены из-под стражи. Кренц, который начал отбывать наказание 13 января 2000 года, провел в заключении в условиях полутюремного режима (offener Strafvollzug) четыре года вместо шести с половиной лет. 18 декабря 2003 года он был досрочно освобожден из берлинской тюрьмы «ввиду малой вероятности повторения преступления». И Шабовски (с декабря 1999 года), и Кляйбер (с 18 января 2000 года) провели в заключении только год: вскоре после взятия под стражу они подали прошения о помиловании, в которых полностью признали свою вину и осудили режим ГДР. В сентябре 2000 года правящий бургомистр Берлина Эберхард Дипген принял решение об их помиловании, в результате чего Кляйбер был выпущен на свободу 6 сентября, а Шабовски 2 декабря того же года.

 

Процесс над генералами. В рамках другого громкого процесса 27 октября 1995 года перед Берлинским земельным судом предстали шестеро бывших генералов пограничных войск ГДР: бывший командующий погранвойск ГДР, генерал-полковник Национальной народной армии в отставке Клаус-Дитер Баумгартен, а также его заместители, бывшие генералы погранвойск Гюнтер Габриель, Карл Леонхарт, Герхард Лоренц, Дитер Тайхман и Хайнц-Оттомар Тиме.

10 сентября 1996 года суд признал Баумгартена виновным в убийстве и покушении на убийство в ряде случаев, имевших место в период с 1980 по 1989 год, приговорив его к лишению свободы на срок шесть с половиной лет. Суд пришел к выводу, что Баумгартен был ответственен за убийство или за попытку убийства лиц, которые были застрелены пограничниками или подорвались на минных заграждениях, пытаясь пересечь границу между бывшей ГДР и ФРГ. 30 апреля 1997 года Федеральный верховный суд отклонил апелляцию Баумгартена, а Федеральный конституционный суд отклонил его конституционную жалобу 21 июля 1997 года, постановив, что предыдущие решения суда не нарушили его конституционных прав. Остальные обвиняемые были также приговорены к наказанию в виде лишения свободы от трех лет и трех месяцев до трех лет и девяти месяцев.

18 августа 1995 года в уголовной палате Берлинского земельного суда начался другой процесс против девяти генералов бывшей Народной армии ГДР и одного адмирала морского флота. Поскольку шестеро обвиняемых смогли добиться прекращения в отношении них производства по данному делу (по состоянию здоровья), в результате приговор суда от 30 мая 1997 был вынесен оставшимся четырем посудимым – бывшему заместителю министра обороны и начальнику по вооружениям и технологиям полковнику в отставке Йоахиму Гольдбаху, бывшему главе кадровой администрации генерал-лейтенанту в отставке Харальду Людвигу, бывшему главному инспектору Народной армии ГДР генерал-лейтенанту в отставке Хайнцу Хандке, а также последнему начальнику гражданской обороны генерал-полковнику в отставке Эриху Петеру. Все они были признаны виновными в убийствах и приговорены к довольно умеренным срокам тюремного заключения: Гольдаб и Людвиг к трем годам и трем месяцам, Хандке к двум годам и десяти месяцам. Петер был приговорен к году и десяти месяцам условно. [83]

Всего по данным Берлинской прокуратуры на 2004 год, перед Берлинским земельным судом предстали 246 человек в 112 процессах, в ходе которых примерно половина обвиняемых была оправдана, а 132 были приговорены к условным или реальным срокам лишения свободы. Среди них – 10 руководящих членов СЕПГ, 42 – представителей военного командования, и 80 пограничников. Перед судом в г. Нойруппин предстал 31 обвиняемый в 19 процессах, из них 19 человек были приговорены к условным срокам заключения. [84]

 

Жалоба в Европейский суд по правам человека. Некоторые из осужденных бывших членов Национального совета обороны и Политбюро ЦК СЕПГ ГДР, а именно Кесслер, Штрелец и Кренц, обратились с жалобой в Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) в Страсбурге. Осужденные утверждали, что действия, за которые они были привлечены к ответственности, не являлись правонарушениями в то время, когда они были совершены в соответствии с внутренним и международным законодательством, и что по этой причине их осуждение немецкими судами являлось нарушением пункта 1 статьи 7 ЕКПЧ (то есть нарушало запрет обратного действия).

Однако, рассмотрев данную жалобу, суд пришел к заключению, что государственная практика ГДР была поставлена выше полномочий юстиции режима СЕПГ, грубо нарушавшего права своих граждан на жизнь и свободу перемещения. Более того, суд установил личную ответственность заявителей за «широкое несоответствие законодательства ГДР практике государства»: «Занимая очень высокие посты в государственном аппарате, они явно не могли не иметь представления о Конституции ГДР и законодательстве ГДР или о международных обязательствах страны и критике ее режима охраны границы, которая звучала в международных кругах. Более того, они сами осуществляли или поддерживали этот режим, дополняя законы, публиковавшиеся в Official Gazzette ГДР, секретными приказами и служебными инструкциями об укреплении и совершенствовании установок по защите границы и о применении огнестрельного оружия. В приказе о его использовании, который был дан пограничникам, они настаивали на необходимости защищать границы ГДР «любой ценой» и арестовывать «нарушителей границы» или «уничтожать» их». [85] «Действия заявителей как отдельных лиц были определены как уголовно наказуемые статьей 95 Уголовного кодекса ГДР, которым уже было предусмотрено в его редакциях 1968 и 1977 года следующее: «Всякий, кто своим поведением нарушает основные права человека, [...] не может ссылаться на закон, приказ или письменную инструкцию; он несет за это уголовную ответственность». Поэтому суд пришел к выводу, что «заявители несут личную ответственность за рассматриваемые действия», а также «прямую ответственность за положение, которое сложилось на границе между двумя германскими государствами с начала 1960-х годов до разрушения Берлинской стены в 1989 году». [86]

Кроме того, суд высказал мнение, что «для государства, руководствующегося верховенством права, возбуждение уголовных дел против лиц, которые совершили преступления при прежнем режиме, является законным. Точно так же и суды такого государства, заняв место тех, которые существовали прежде, не могут подвергаться критике за применение и толкование правовых положений, действовавших во время совершения каких-либо действий, в свете принципов, которыми руководствуется каждое правовое государство». На основании этих выводов 22 марта 2001 года ЕСПЧ четырнадцатью голосами против трех признал приговоры немецких судов законными.

 

(2) Процессы по делам об извращении правосудия

 

По обвинениям в извращении правосудия в объединенной Германии был вынесен 181 обвинительный приговор. Среди разбирательств в отношении бывших представителей восточногерманской судебной системы, пожалуй, наибольшее общественное внимание привлекло дело судьи Верховного суда ГДР Ганса Райнварда, обвинявшегося в неправосудном вынесении смертных приговоров четырем обвиняемым. В 1994 году Берлинский земельный суд признал Райнварда виновным в нарушении закона, убийстве и покушении на убийство и приговорил его к трем годам и девяти месяцам лишения свободы. 16 ноября 1995 года Федеральный верховный суд поддержал приговор суда первой инстанции. В своем решении суд подробно изложил принципы, которым руководствовался в деле о смертной казни и представил обоснование наказуемости назначения подобной меры наказания восточногерманскими судьями.

Постановив, что смертная казнь, в принципе, является неприемлемой мерой в современном обществе, представляющей непоправимое и фундаментальное нарушение права на жизнь, суд отметил, что в случае применения данной крайней меры, вынесение и исполнение смертного приговора может быть допущено только в четко определенных исключительных случаях, когда речь идет о наказании за тяжкое правонарушение и вину (как в специфических случаях умышленных убийств). Все остальные случаи, в которых мерой наказания была избрана смертная казнь, должны быть подвергнуты всеобъемлющему критическому анализу, особенно в области политического уголовного правосудия, где риск злоупотреблений наиболее очевиден. Произвольные, грубые нарушения прав человека имеют место, если действие, наказуемое смертной казнью, не было совершено или если подобное наказание несоразмерно тяжести совершенного деяния. Суды ГДР были поэтому обязаны ограничивать применение смертной казни в области политического и уголовного права и ограничивать ее исполнение только случаями серьезных правонарушений. Применение этой крайней санкции не допускалось, если наказуемое деяние не наносило серьезного урона и не причиняло больших страданий. Если судья слепо следовал распоряжениям руководства страны, исполняя их желания, находя лазейки в законе и тем самым нарушая права человека, оставаясь при этом убежденным, что он действует в соответствии с законами государства, впоследствии он не имел права ссылаться на ошибочное намерение. Примечательно, что в своем решении суд также указал на недостаточность юридической проработки прошлого в отношении смертной казни судами послевоенной ФРГ, где подобные дела вообще не рассматривались. [87]

Кроме того, в своем решении суд впервые указал на три группы ситуаций, в которых можно констатировать извращение правосудия и очевидное грубое нарушение прав человека, отмеченное произволом. Речь шла, во-первых, о случаях, когда состав преступления был произвольно растянут; во-вторых, когда наказание было явно непропоционально деянию, по которому вынесен приговор, и, в-третьих, когда имели место серьезные процессуальные нарушения прав человека. В более позднем решении от 22 октября 1996 года (по делу о взятии под стражу семейный пары за намерение принять в 1988 году участие в оппозиционной демонстрации) Федеральный верховный суд подробнее раскрыл возможные ситуации, связанные с извращением правосудия. Так, к первой категории были отнесены дела, в которых правоприменитель, выходя за пределы буквы закона или пользуясь его неопределенностью, до такой степени растягивал состав преступления, что наказание, особенно в виде лишения свободы, должно рассматриваться как очевидная несправедливость. Извращение правосудия налицо и тогда, когда назначенное судом наказание явно несоразмерно тяжести преступления и должно поэтому рассматриваться как вопиющая несправедливость и грубое нарушение прав и свобод человека. К серьезным нарушениям прав человека относится и такая организация процесса, в том числе и уголовного, при которой уголовное преследование и наказание служили не цели осуществления правосудия, а использовались для устранения политических оппонентов или определенных социальных групп. [88]

Другой громкий процесс над представителями юстиции бывшей ГДР имел отношение к преследованиям известного диссидента и критика восточногерманского режима Роберта Хавеманна (1910 – 1982). Политические преследования Хавеманна в ГДР начались после того, как в 1963/64 учебном году знаменитый ученый-химик, директор Института кайзера Вильгельма по физической химии и электрохимии в Берлине-Далеме, а также бывший член движения Сопротивления во время Второй мировой войны, прочел курс лекций в Гумбольдтовском университете по «Научным аспектам философских проблем», позднее опубликованный в сборнике «Диалектика без догм?» (Dialektik ohne Dogma?). 12 марта 1964 года Хавеманн был исключен из СЕПГ за то, что «под флагом борьбы против догматизма он отошел от линии марксизма-ленинизма и изменил делу рабочих и крестьян». В 1965 году ученому запретили работать по профессии, а 1 апреля 1966 года он был исключен из Академии наук ГДР.

После того, как в 1976 году в открытом письме Хонеккеру Хавеманн выразил протест против изгнания из ГДР известного композитора и исполнителя Вольфа Бирмана, и это обращение было опубликовано в западногерманском журнале Der Spiegel, 26 ноября 1976 года районный суд Фюрстенвальде вынес постановление о заключении Хавеманна под домашний арест. Три года спустя, в 1979 году, против Роберта Хавеманна было открыто уголовное дело в связи с «незаконными валютными операциями». Реальной целью преследования было стремление оказать давление на диссидента за его публикации в западногерманской прессе.

В середине 1990-х годов к суду по делу Хавеманна были привлечены пятеро судей и двое прокуроров, обвинявшихся в извращении правосудия в ходе процессов 1976 и 1979 годов. После того, как в своем решении 1997 года Земельный суд во Франкфурте на Одере оправдал обвиняемых, не усмотрев в их действиях преступного умысла, 10 декабря 1998 года Федеральный верховный суд отменил приговор суда первой инстанции в четырех случаях и направил дело на пересмотр в Земельный суд в Нойруппин. Решение Верховного суда содержало явное указание на то, что процессы 1976 и 1979 годов являлись частью длившегося десятилетиями преследования политического оппонента, были организованы государством, и не имели реальной связи с обычным отправлением правосудия. В этом решении была также установлена сложная взаимозависимость между политической системой и системой юстиции ГДР. [89] 14 августа 2000 года Земельный суд в Нойруппине признал двух бывших прокуроров ГДР, заключивших Хавеманна под домашний арест, виновными в извращении правосудия и приговорил каждого из них к году лишения свободы условно. [90]

 

Выводы. Оценки уголовных преследований лиц, ответственных за преступления восточногерманского режима, в Германии неоднозначны. С одной стороны, поводом для общественной критики и недоумения не раз служило относительно небольшое количество дел, дошедших до суда. В то время как изначально было открыто расследование по 75 000 делам в отношении приблизительно 100 000 подозреваемых, лишь 1 737 лицам в 1 021 случаях в итоге были предъявлены обвинения. 14 % этих дел (143) не дошли до суда либо из-за отказа прокуроров от предъявления обвинения, либо из-за отказа судов в открытии дел. В некоторых случаях, как в ситуации с Хоннекером, Мильке и Штофом, судебные разбирательства были прекращены из-за преклонного возраста или слабого здоровья обвиняемых. В результате обвинения были предъявлены и перед судом предстали около 1 400 человек (или 1,4 % от 100 000, в отношении которых изначально проводились следственные действия). При этом только 54 % (756) из них в конечном итоге был вынесен приговор, 24 % (336) оказались оправданными. В тех же случаях, когда обвиняемые были признаны виновными, чаще всего для них были избраны довольно легкие формы наказания: штрафы или условные сроки заключения (в 92 % случаев). Исследовательский проект «Уголовная юстиция и нарушение права в ГДР» насчитал лишь 46 случаев взятия под стражу, когда осужденные не были привлечены к ответственности условно. Большинство этих арестов касалось высокопоставленных руководителей партии и правительства. Только в 7 % случаев обвиняемые были приговорены к лишению свободы на срок более двух лет (53 % приговоров – от года до двух тюрьмы, 47 % – менее года). Даже тогда, когда обвиняемые были приговорены к непродолжительным реальным срокам заключения, они нередко содержались в условиях полутюремного режима, амнистировались или освобождались досрочно. [91]

Для некоторых наблюдателей подобные цифры свидетельствовали о неудаче судебной системы в обеспечении правосудия. Их разочарование нашло воплощение в известной фразе восточногерманской правозащитницы, художницы Бэрбел Болей: «Мы хотели справедливости, а получили верховенство права».

Хотя критика со стороны бывших восточногерманских диссидентов и гражданских активистов не лишена оснований, необходимо признать, что сами факты обращения в суд и достижения беспристрастных приговоров с различными результатами внесли существенный вклад в процессы восстановления справедливости и исторической правды о политической и правовой системе ГДР. Судебные разбирательства в объединенной Германии, продолжившие процесс уголовного преследования, инициированный в ГДР с ноября 1989 года, характеризовались всесторонностью и тщательным профессионализмом. Немецким судам удалось продвинуться на пути юридической проработки прошлого, выработав решения на основе принципов международного права и доказав, что они преследовали цель отправления правосудия и отнюдь не стремились вершить «правосудие победителей» (в чем их часто обвиняли представители бывшей восточногерманской номенклатуры). В частности, постановление Федерального конституционного суда о том, что приговоры, вынесенные судами нижестоящих инстанций высшим должностным лицам ГДР – членам Политбюро ЦК СЕПГ, членам Национального совета обороны и представителям военного командования погранвойск, – не противоречат Основному закону страны, укрепило актуальность универсально применимых норм международного права и их приоритет перед национальными, внутригосударственными правовыми нормами, грубо нарушающими права человека. [92] Таким образом, система правосудия дала явный сигнал: действия подобного рода не должны оставаться безнаказанными, они являются преступными, даже если согласуются с национальными законами, приказами и распоряжениями. Законы же, противоречащие общепризнанным нормам международного (или естественного) права, являются неправовыми, и, следовательно, лишенными юридической силы.

Многократные аппеляции к «формуле Радбруха», а также ссылки на международно-правовые акты в решениях Федерального верховного и конституционного судов по делам об убийствах на германо-германской границе и об извращении правосудия в ГДР, несомненно, способствовали укреплению уважения к основным правам человека и принципам справедливости в объединенной Германии и единой Европе. [93]

 

Заключение

 

Говоря о факторах, определивших юридическо-правовую проработку восточногерманской диктатуры, необходимо еще раз подчеркнуть, что механизмы «правосудия переходного периода» и направления дальнейшей работы по осмыслению коммунистического режима СЕПГ были выработаны внутри самой ГДР, еще до объединения двух германских государств. Консолидация восточногерманского общества в борьбе за сохранение и за открытие доступа к архивам органов госбезопасности, за недопущение к руководящим позициям и на государственную службу бывших агентов и осведомителей спецслужб, а также проведение первых судебных разбирательств в отношении виновных в государственных преступлениях определило вектор юридическо-правовой проработки прошлого уже в объединенной Германии. Можно предположить, что активность и бескомпромиссность гражданских активистов в последний год существования ГДР существенно расширили базу поддержки предлагаемых ими путей расчета с коммунистическим прошлым в немецком обществе, как на востоке, так и на западе страны. Национальный опрос, проведенный через полгода после объединения, в мае 1991 года, показал, что жители Германии полностью разделяли позицию, артикулированную восточногерманскими диссидентами в отношении приоритетных направлений осмысления диктатуры СЕПГ. Так, 94 % считали важной задачей сохранение архивов Штази («очень важной» считали эту задачу 60 %, «важной» – 34 %), и еще 94 % опрошенных считали «очень важным» (71 %) или «важным» (23 %) юридическо-правовое преследование основных виновных в преступлениях режима ГДР. [94]

Значимость восточногерманских протестов и их роль для национальной истории сохранилась в общественном сознании и спустя годы после объединения. По данным национального опроса, проведенного Институтом социологических исследований TNS Emnid в 2009 году, 82 % респондентов (85 % на востоке и 81 % на западе страны) выразили мнение, что восточные немцы могут гордиться мирной ликвидацией власти СЕПГ. [95] 82 % также согласились, что протесты и демонстрации в ГДР осенью 1989 года являются важным событием для общегерманской истории (противоположного мнения придерживались лишь 12 %). [96] И это несмотря на то, что в том же опросе протесты в ГДР заняли лишь третью позицию среди главных причин краха режима СЕПГ. По мнению респондентов, основную роль в прекращении существования ГДР сыграли экономические факторы, а также Горбачевская политика «перестройки» и трансформации в Польше и Венгрии (каждую из этих двух причин выбрали 34 % опрошенных). Только 18 % назвали протесты в ГДР осенью 1989 года в качестве основной причины конца коммунистического режима. [97]

Таким образом, признание значимости восточногерманских протестов в контексте общей истории – это, прежде всего, оценка нравственных заслуг восточногерманских граждан в отстаивании своих прав и своего достоинства, а также в способности сформулировать и отстоять позицию, ставшую впоследствии основой национального консенсуса. Несмотря на сложность процесса объединения двух государств, доля граждан, признающих, что в ГДР массово нарушались права человека, в современной Германии очень высока. Опрос, проведенный Институтом Infratest dimap в ноябре 2009 года, хотя и выявил существенные расхождения в оценках режима ГДР на востоке и западе Германии, все же показал, что большинство жителей страны признают неправовой характер восточногерманского государства. Этот тезис поддержали в целом 72 % опрошенных (78 % на западе и 51 % на востоке страны), не согласились с ним 14 % западных и 40 % восточных немцев (19 % затруднились с ответом). [98]

Конечно, в разные периоды значимость прошлого ГДР для немецкого общества не оставалась неизменной. Так, в 1991 году на вопрос, «Стоит ли как можно скорее провести черту и оставить прошлое в покое, или нужно открыть всю правду о прошлом, даже если в ходе этого процесса выявится множество неприятных фактов?», 70 % западных и 63 % восточных немцев высказались за второй вариант, и лишь 20 % и 36 % соответственно – за первый. Однако вскоре на первый план стали выходить практические жизненные проблемы, вызванные объединением страны, и интерес к прежнему режиму стал угасать. [99] Уже в конце 1991 – начале 1992 года количество выступающих за открытый расчет с прошлым сократилось до 55 % на западе и до 40 % на востоке страны, а число, желающих повести черту под прошлым достигло в 1992 году около 30 % на западе и 45 % на востоке Германии. [100]

Необходимо, однако, отметить, что к моменту, когда актуальность и значимость прошлого в общественном сознании начала снижаться, важнейшие шаги, способствовавшие долгосрочному осмыслению коммунистического режима ГДР в Германии уже были предприняты: к концу 1991 года объединенный парламент выработал и принял Закон о документации МГБ ГДР и создал на его основе важнейший общественный институт – Ведомство Федерального правительства по управлению архивами Штази. Большую роль в принятии этих решений сыграли как восточные, так и западногерманские элиты, сумевшие проявить политическую волю и своевременно ответить на общественный запрос, связанный с необходимостью восстановления исторической правды и общественной справедливости. Хотя не все лидеры объединенной Германии разделяли подобный подход, важно, что призывы к открытому расчету с прошлым звучали от представителей самых разных политических сил на различных уровнях. К примеру, Клаус Кинкель, занимавший в период объединения Германии пост министра юстиции (а в 1992 – 1998 годах – пост министра иностранных дел) так высказался в ходе парламентской сессии в сентябре 1991 года в поддержку идеи привлечения виновных к ответственности: «Мы должны наказать преступников. И дело вовсе не в том, что победитель творит свой суд. Мы находимся в долгу перед идеалом юстиции и перед жертвами. Должны быть наказаны все, кто отдавал преступные приказы и кто выполнял их, высшие руководители СЕПГ и те, кто убивал людей у стены». Напомнив о том, что в прошлом революции всегда сопровождались ликвидацией представителей старой системы, Кинкель отметил, что «такие методы чужды правовому государству. Насилие и месть ни в коем случае несовместимы с законом. В то же самое время мы не можем допустить того, чтобы эти проблемы были положены под сукно. Таким способом нельзя покончить с ужасным прошлым, потому что последствия могут быть катастрофическими. Мы, немцы, по своему собственному опыту знаем, куда это может завести». [101]

Опыт осмысления нацисткой диктатуры в послевоенной ФРГ, многолетняя борьба за восстановление правды и привлечение к ответственности виновных в массовых преступлениях Третьего рейха действительно значительно повлияли на то, что Германия на столь раннем этапе обратилась к выработке комплекса мер по осмыслению опыта коммунистической диктатуры. По примеру денацификации, начатой в Западной зоне оккупации Германии и так или иначе продолженной в послевоенной ФРГ, меры «правосудия переходного периода», принятые объединенной Германией, предполагали несколько важнейших социально-политических шагов, осуществленных юридически – правовым путем и направленных на то, чтобы воспрепятствовать процессу социокультурного воспроизводства прежних отношений. [102] Эти меры включали, во-первых, практику осуждения и уголовного преследования виновных в государственных преступлениях коммунистического режима. Во-вторых, они предполагали отстранение прежних сотрудников и осведомителей органов госбезопасности от руководящих позиций в органах исполнительной и судебной власти, от занятия любых ответственных постов на государственной службе, в армии и полиции, спорте и бизнесе, а также препятствие их избранию в органы представительной власти. Кроме того, процессы проверки и люстрации были нацелены на недопущение лиц, сотрудничавших со Штази, к репродуктивным системам общества – главным образом к преподаванию в высшей и средней школе, а также ключевым позициям в институтах культуры и масс-медиа.

Важно, однако, понимать, что, помимо описанных в статье юридическо-правовых мер, в объединенной Германии были предприняты немалые усилия по общественной, культурной, исторической проработке прошлого. Исследованием репрессивной системы ГДР и осмыслением наследия коммунистического режима занимались, в частности, специальные экспертные парламентские комиссии (Enquete-Komission), функционировавшие на протяжении двух легислатур. Первая Комиссии бундестага по проработке истории и последствий диктатуры СЕПГ (Enquete-Kommission zur Aufarbeitung von Geschichte und Folgen der SED-Diktatur) действовала с 1992 по 1995 год, вторая – с 1995 по 1998. Одним из главных результатов работы комиссий, активное участие в которых наряду с парламентариями принимали профессиональные историки, стала публикация 32-х томов материалов, заложивших важную основу для дальнейших научных исследований. [103] Кроме того по итогам работы второй комиссии бундестага «Преодоление последствий диктатуры СЕПГ в процессе германского единства» (Überwindung der Folgen der SED-Diktatur im Prozess der deutschen Einheit) в 1998 году был создан Федеральный фонд проработки диктатуры СЕПГ (Die Bundesstiftung zur Aufarbeitung der SED-Diktatur), призванный способствовать всеобъемлющему изучению причин, истории и последствий периода советской оккупации Восточной Германии и режима ГДР. [104]

За последние 20 лет в Германии были созданы десятки мест памяти, связанных с историей советской оккупации и восточногерманской диктатуры: музеи, мемориальные и документационные центры появились в бывших советских специальных лагерях для интернированных; в тюрьмах, находившихся в ведении советских войск в Восточной Германии; в местах содержания под стражей в ГДР, включая тюрьмы и следственные изоляторы в ведении Штази; в бывших административных зданиях МГБ ГДР; в местах бывших пограничных пунктов на германо-германской границе. Раскрытию данной тематики только в Берлине посвящена работа таких институтов как Германо-российский музей в Берлин-Карлсхорсте (Deutsch-Russisches Museum Berlin-Karlshorst); «Дворец слез» у вокзала на Фридрихштрассе (Tränenpalast am Bahnhof Friedrichstraße); Мемориал и документационный центр Берлинской стены (Gedenkstätte Berliner Mauer); Мемориал Хоэншенхаузен (Gedenkstätte Berlin-Hohenschönhausen) в здании бывшей советской, а с 1951 года – следственной тюрьмы МГБ; Музей Берлинской стены Дом у Чекпойнт Чарли (Mauermuseum – Museum Haus am Checkpoint Charlie); музей «Советский специальный лагерь НКВД № 7/№ 1» в Мемориальном комплексе и музее Заксенхаузен (Gedenkstätte und Museum Sachsenhausen. Das Sowjetische Speziallager Sachsenhausen Nr. 7/Nr. 1); музей «Памятные места приемного лагеря Мариенфельде» (Erinnerungsstätte Notaufnahmelager Marienfelde); Музей ГДР (DDR-Museum); Музей Союзников (Aliirten Museum); Немецкий исторический музей (Deutsches Historisches Museum); Научно-мемориальный центр Норманненштрассе, включающий музей и архивы Штази (Stasi Museum und Archiven: Forschungs- und Gedenkstätte Normannenstraße); постоянная экспозиция Ведомства по работе с архивами МГБ «Штази. Выставка о госбезопасности» (Dauerausstellung der BStU «Stasi. Die Ausstellung zur DDR-Staatssicherheit»).

Деятельность этих и многих других подобных мемориальных комплексов и музеев по всей стране нацелена на поддержание памяти о восточногерманском прошлом, на постоянную актуализацию исторических событий и общественную рефлексию. Многие из этих институтов преследуют образовательные цели, занимаются разработкой концепций преподавания истории ГДР, подготовкой пособий для средних школ и проектов внеклассного образования, организуют сети для работы со свидетелями коммунистической эпохи и т.д.

Особенно много усилий по напоминанию о событиях прошлого, их анализу, интерпретации, роли в судьбе страны предпринимается в Германии в связи с историческими годовщинами. Подобные общественные кампании находят отражение в массовом сознании, влияя на динамику общественных настроений. Например, в 2009 году, когда в Германии отмечался 20-летний юбилей падения Берлинской стены, Институт Алленсбаха представил результаты опроса, впервые проведенного в 1992 году и повторенного в 2009-м в начале и конце года (то есть до и после даты падения Берлинской стены 9 ноября). Респондентов попросили выразить согласие или несогласие с некоторыми высказываниями о ГДР. Как выяснилось в ходе опроса, с тезисом о том, что «человек в ГДР чувствовал себя несвободным, порабощенным», согласились 54 % опрошенных в 1992 году, 37 % – в начале 2009 года и 57 % в ноябре 2009 года. Мнение о том, что «человек в ГДР чувствовал, что за ним следили и не мог почти никому доверять», поддержали 43 % в 1992 году, 30 % в начале 2009 года и 39 % в ноябре 2009 года. С тем, что «во времена ГДР было ужасно видеть столько требующего вмешательства беззакония и не иметь возможности ничего с этим поделать», были согласны 34 % опрошенных в 1992 году, 23 % в начале 2009 года и 32 % в ноябре 2009 года. [105] Как видно из результатов, ответы респондентов в начале и конце 2009 года значительно разнятся, в то время как мнения, высказанные после празднования 20-летнего юбилея падения Берлинской стены, более близки к данным периода начала 1990-х годов (когда восприятие событий и память о них были еще более живыми и яркими), чем начала 2009 года.

Другой пример имеет отношение к 50-летней годовщине июньского народного восстания в ГДР 1953 года. В начале 2000-х годов соцопросы выявили довольно низкую осведомленность немецких граждан об этой исторической дате. В частности, в ходе опроса, проведенного Институтом изучения общественного мнения Emnid в июне 2001 года, выяснилось, что лишь 43 % опрошенных знали о том, что произошло 16-17 июня 1953 года в Восточной Германии (при этом среди опрошенных моложе 29 лет не могли правильно ответить на вопрос 82 %). [106] Однако уже три года спустя и сразу после того, как в июне 2003 года в Германии отмечалось 50-летие народного восстания, опрос Общества социальных исследований и статистического анализа Forsa показал, что число компетентных граждан возросло до 68 %. Примечательно, что наиболее сильный рост наблюдался в самой молодой аудитории: если до юбилейной даты в начале июня 72 % затруднились ответить на вопрос о том, что случилось 17 июня 1953 года, то в конце месяца – лишь 37 %. [107]

Динамика общественных настроений в связи с годовщинами падения Берлинской стены и народного восстания 1953 года свидетельствует о важности проработки прошлого в том смысле, которое в это понятие вкладывал его автор социолог и философ Франкфуртской школы Теодор Адорно, призвавший в 1959 году сограждан к непрерывной общественной рефлексии, критическому осмыслению причин и последствий национального прошлого в публичной сфере. [108]

Наряду с реализованными объединенной Германией стратегиями «правосудия переходного периода», включавшими уголовные преследования, люстрацию и открытие архивов Штази, историческое осмысление наследия коммунистической диктатуры в публичной сфере способствовало открытию правды о прошлом, частичному примирению жертв коммунистического режима, а также выработке нормативной перспективы, обосновывающей необходимость отказа от существенных признаков репрессивной системы.

Немецкий опыт осмысления двух диктатур свидетельствует о том, что проработка тоталитарного прошлого несет в себе не только важный морально-нравственный смысл, но и имеет непосредственное отношение к стратегиям общественно-политического развития. Четкая оценка прошлого, в котором имела место организованная государством система террора, выработка мер по свершению правосудия, наказанию ответственных за преступления, восстановлению верховенства права и созданию новых оснований общественного договора являются не только важными инструментами перехода к политической системе демократии и правовому государству, но и эффективными средствами достижения демократической консолидации и формирования демократической политической культуры. [109] В то же время отказ от подобной работы, тенденция к замалчиванию, табуизации и одновременной мифологизации прошлого грозят возвратом недемократических практик, возрождением властного произвола и системы безнаказанности. Иными словами, отказ от выработки политически-правового ответа на систематические нарушения прав человека при прежнем репрессивном режиме грозит воспроизводством прежних практик и новыми массовыми нарушениями прав и свобод граждан. Россиянам, отказавшимся в постсоветский период от реализации любых описанных в данной статье мер «правосудия переходного периода», сегодня не приходится, к сожалению, далеко ходить за примерами.