Публиковалось также как: Два письма священнику В. В., Письмо священнику N. (Публикации: Свет во тьме, 63-64. "Смертию смерть поправ" / Пред. Н. Б[ольшаковой] и С.Р. - Минск: Эридан, 1990. )
После смерти в 1977 году настоятеля Сретенского храма, отца
Григория Крыжановского, митрополитом Ювеналием был назначен новый
настоятель - протоиерей Стефан Середний. Если отец Григорий почти
не вмешивался в ход приходских дел, обремененный годами и болезнями,
то новый настоятель вникал во все мелочи и наводил порядок там,
где ему казалось необходимым. В первую очередь он уволил алтарника,
обязанности которого исполнял москвич Владимир Волгин, по образованию
киномеханик. Он славился необязательностью и халатностью по отношению
к своим обязанностям, которые в Новодеревенском храме были необременительными.
Он часто ездил в Псково-Печерский монастырь к старцу, архимандриту
Иоанну Крестьянкину (в письме отца Александра он обозначен как отец
И.) Его духовником был протоиерей Николай Ведерников (в письме он
обозначен как отец Н.). Отец Александр терпимо относился к нерадивому
алтарнику, надеясь, что когда-нибудь он переменится. После увольнения
из Сретенского храма Волгин почти год оставался без работы, а потом
был рукоположен архиепископом Хризостомом Мартишкиным в Белгородскую
епархию священником. Там с ним произошла странная метаморфоза -
он возомнил себя едва ли не старцем и в разгар гонений направил
отцу Александру обличительное письмо, на которое он ответил сдержанно
и аргументировано. После гибели отца Александра опусы Волгина были
опубликованы сначала в «Троицких листках», затем журналом «Москва»
и наконец в пухлом сборнике под псевдонимом -
протоиерей Сергий Антиминсов. Публикуем два письма протоиерея
Александра Меня, которые были написаны им в 1984 году.
Протоиерей Александр Мень
В.В. январь 1984
Получил я, отче, Ваше — такое странное послание и глубоко огорчившее
меня — письмо. Прежде всего, должен попросить у Вас прощения;
наверно я чем-то невольно обидел Вас, иначе непонятны мне его
содержание и тон. Вы отчитали меня, словно архиерей — начинающего
клирика, причем — в заведомой уверенности, что «моя деятельность
подрывает основы Православной Церкви» (для Вас вопрос лишь в том,
как Вы сами ясно выразились, насколько это сознательно). Подобный
«приговор» привел меня в крайнее изумление. Столько лет мы были
рядом. Вы читали мои книги, знаете, что для многих людей они были
полезны, в смысле их утверждения в вере (конечно, не по моим заслугам,
а по благодати); а теперь все неожиданно перевернулось. Из тысяч
написанных мною страниц Вы выискиваете именно те места, которые
кажутся Вам «неправославными». Такого предвзятого подхода я не
встречал даже со стороны неверующих. И это именно сейчас, в тот
момент, когда нам нужно духовно сплотиться, а не устраивать «охоту
на ведьм», подозревая друг друга в «неправославии».
Еще апостол говорил, что надлежит быть различиям во мнениях (1
Кор. 11, 19), но разве должны они вести к моральной инквизиции?
Я доверчиво и с дружеским расположением посылал своих духовных
детей посещать Вас, Вы же, как мне стало известно, настраивали
их против их духовника. Какой смысл заверять в любви, если тут
отсутствует даже элементарный братский такт? Вы - быть может и
справедливо - указываете, что некоторые из моих прихожан стоят
не на достаточной высоте. Но вправе ли мы, священники, попрекать
друг друга такими вещами? Как бы звучали в моих устах подобные
упреки, обращенные, например, к отцу Н. или к отцу И. в связи
с Вашим образом жизни всего несколько лет тому назад? Вы, как
и многие - были небезгрешны, но они-то не могли за все нести ответственность.
Когда-нибудь, когда Вы испытаете все тяготы и огорчения пастырства,
Вам будет стыдно своих упреков. Не понял я Ваших загадочных намеков
на то, что Вы почему-то присвоили себе право грубо вмешиваться
в мою пастырскую педагогику, в которой Вы еще весьма мало искушены.
Совершенно несправедлив Ваш упрек, будто я пишу в ущерб приходской
работе. Кто-кто, а Вы отлично знаете, что я уделяю внимание не
меньше тех моих собратьев, которые вообще ничего не пишут. Почему
не обличаете священников, которые просто не желают общаться с
прихожанами (а таких немало), а обрушиваетесь именно на меня?
Какие чувства Вами движут?
Кому дано писать, кто давно получил на это благословение — обязан
делать это. Писание есть часть пастырской работы, ее продолжение.
Слова зачастую улетучиваются, написанное — остается. Если бы литературно-богословский
труд был несовместим с пастырством, Отцы Церкви, к которым Вы
все время апеллируете, ничего не писали бы. И подают пример всем
имеющим призвание.
О Библии и ее толкованиях можно сказать многое. Но это я отложу
до отдельного письма т.к. в одно столь обширная тема не уместится.
Не знаю, впрочем, есть ли смысл вообще писать. Вы ведь уже считаете
себя настолько компетентным, что производите безапелляционный
суд над человеком, который посвятил этому делу 30 лет жизни и
третий десяток лет служит у престола. Все это остается для меня
загадкой. Не знаю, в чем моя вина перед Вами. Вам ведь известно,
что и у отца Н., и у отца Д., и у отца К., и др. были и есть свои
собственные, весьма спорные взгляды, но их Вы почему-то не выбрали
мишенью для разноса.
Итак, до следующего письма.
Протоиерей Александр Мень
Отвечаю Вам, отче, на некоторые Ваши недоуменные вопросы, связанные
с Библией и святоотеческими
ее толкованиями. Делаю это, в основном, для того, чтобы показать,
что мой взгляд на предмет не есть нечто новое, а существовал в
Церкви и прежде.
1. Все мы верим, что Библия, включая ее ветхозаветные разделы,
есть Слово Божие. Но только ли Божие? Должны ли мы считать, что
священные авторы писали как бы «под диктовку Святого Духа»? Такой
подход к боговдохновенности встречался у некоторых иудейских комментаторов
и ряда ранних церковных писателей. Однако в целом он не был принят
святоотеческой экзегезой. Например, согласно блаженному Августину,
в Библии Бог «через человека говорит по-человечески» (О Граде
Божием, 17, 6). Святитель Иоанн Златоуст указывает, что Бытописателем
допущено «снисхождение к обычаю человеческому» (Беседа на Бытие,
III, 3). Сам Господь Иисус объяснял, что допущение развода не
выражает воли Божией, а есть уступка человеческому «жестокосердию»
(Мф. 19, 8).
Святые Отцы неоднократно подчеркивали различие в стиле, языке
и характере у боговдохновенных писателей. Так, по словам блаженного
Иеронима, «Иеремия кажется грубым в сравнении с Исаией и Осией»
(Толкование на Исаию). Иными словами, священные авторы Библии,
передавая нам Откровение Божие, не утрачивали при этом своих личных
особенностей и черт, которые наложила на них эпоха.
Далее священные авторы черпали не только из непосредственного
озарения, а также из преданий и литературных источников, которыми
они располагали. Например, в Исторических книгах есть цитаты из
писаний, которые до наших дней не дошли, - эпоса и летописей (в
частности, см. Ис. Нав 10, 12; 2 Цар 1, 18; 2 Ездр 2, 3-7). Напомню,
что и святой Лука приступил к своему Евангелию «по тщательному
исследованию всего сначала», учитывая труды «многих», кто прежде
него писал о Христе.
Среди источников, которыми пользовались ветхозаветные мужи, могли
быть предания, сохранившие сведения о событиях далекого прошлого
в поэтической форме, а не в форме строгой фактографии. Пример:
в сказаниях Книги Даниила говорится, что преемником Навуходоносора
был персидский царь Дарий, между тем из документов теперь известно,
что ему наследовал вавилонянин Набонид; Дарий же воцарился полвека
спустя. Но это нисколько не умаляет духовного и богословского
смысла сказания.
В Православной Энциклопедии, выходившей с разрешения церковной
цензуры, признается «присутствие разного рода неточностей
- исторических, хронологических и топографических - равно и разногласий
у священных писателей» (т. 2, с. 736). Этот факт свидетельствует,
что по примеру Божию, им было дано быть подлинными соавторами
Духа, сохранившими все особенности своей человеческой природы.
Мысль о богочеловеческом характере Священного Писания была сформулирована
на I Конгрессе православных богословов в Афинах (1936), в частности
в выступлениях представителей Элладской Православной Церкви, архимандрита
Антониадиса и патриарха греческих библеистов проф. Василиоса Велласа.
А представитель русских богословов Борис Иванович Сове (см. о
нем в «Богословских Трудах», 4) говорил на Конгрессе следующее:
«Механически буквальное понимание боговдохновенности священных
книг - достояние иудейского и консервативного протестантского
богословия - не может быть защищено православными богословами
как уклоняющееся в своего рода «монофизитство», а должно быть
исправлено в свете Халкидонского догмата о богочеловечестве.
Участие в написании Библии человеческого элемента с его ограниченностью
объясняет особенности ветхозаветных книг как исторических источников,
их ошибки и анахронизмы, которые могут быть исправлены внебиблейскими
данными, обогатившими, особенно в последние десятилетия, историю
Древнего Востока. Ложный апологический взгляд на Библию как на
энциклопедию исторических и общественных наук должен быть оставлен.
Ветхозаветные боговдохновенные писатели - прежде всего богословы
и законоучители. С этой точки зрения надлежит рассматривать учение
о творении мира, о всемирном потопе и т.д. Ценность Библии в ее
богословии» («Путь», № 32). Тот же взгляд был высказан на торжественном
Акте в Свято-Сергиевской Духовной академии (февраль 1944 года):
«Поскольку и святоотеческая мысль утвердила положение о полноте
действия естественной человеческой психики и об отражении ее в
самих писаниях священных авторов, постольку догматически оправданы
и узаконены те методологические операции над текстом и содержанием
Библии, которые требуются научным знанием. Критическая работа
тут уместна потому, что она прилагается к подлежащему ее ведению
человеческому элементу: он здесь полностью дан.
Дан, ибо Библия не только слово Божие, но и слово человеческое
в их гармоническом сочетании, точнее - слово богочеловеческое»
(А.В.Карташев. О ветхозаветной библейской критике. Париж 1947.
С.72).
Этот земной, человеческий аспект Писания изучает наука исагогика,
в сферу которой входит текстуальная, историческая и литературная
критика.
Но может быть Святые отцы вообще отвергали науку и мы поэтому
не имеем права использовать ее данные для толкования и изучения
Библии? Такое мнение существует, но оно не находит подтверждения
у самих Отцов.
2. Одной из особенностей святоотеческого учения является рецепция,
принятие всего ценного, что содержится в науке, философии и вообще
- культуре. Если для первых поколений христиан вопрос об отношении
веры и культуры не стоял вовсе, поскольку ожидался скорый конец
мира, то уже начиная с II века Святые Отцы, тем не менее, признавали
в ней и нечто ценное. Святитель Феофил называл Платона «мудрейшим
из эллинов» и находил у него созвучие с христианством (К Автолику,
3, 17); такое же мнение высказывал он относительно греческих трагиков
(2, 36). Святой Иустин Мученик указывал на «согласие» ряда философских
и научных положений с христианскими взглядами (I Апология, 20).
Большинство апологетов даже разъясняют основы веры «по началам
философским, вместе с тем удерживают верность откровенной истине»
(еп. Филарет. Историческое учение об Отцах Церкви, Т. 1, с. 72).
В связи с вопросом о вере и знании Климент Александрийский писал:
«Мне хорошо известны настойчивые речи невежественных и робких
людей, полагающих, что нам надо больше пользоваться теми главнейшими
факторами, на которых покоится вера, и проходить мимо всего, лежащего
вне ее... Другие полагают, что философия влилась в жизнь из дурного
источника и изобретена злым существом во вред человеку» (Строматы,
1,1, 10). «Некоторые воображают, - говорит он далее, - что умно
делают, когда не хотят изучать естественных наук и не желают
иметь дела ни с философией, ни с диалектикой, а только простой
и чистой верой удовлетворяться. Это все равно, как если бы они
утверждали, что никакого ухода за виноградной лозой не нужно,
а достаточно только насадить ее, чтобы иметь с нее гроздья». (Там
же, 1, 7, 9). «Разумная вера делает человека другом Божиим» (там
же, 1, 6).
Вот почему большинство Святых Отцов и Учителей не погнушались
получить высшее образование в тогдашних языческих школах (свт.
Василий Великий, свт. Григорий Богослов, свт. Григорий Нисский,
свт. Иоанн Златоуст и мн. др.). Мало того: они не считали это
своим исключительным правом. Так, святитель Василий советовал
христианским юношам читать и изучать языческую литературу (Беседа
23. «К юношам о том, как получить пользу от языческих сочинений»).
Сам святитель широко пользовался трудами Аристотеля, Плиния и
других натуралистов, описывая животный и растительный мир в своем
«Шестодневе». При этом он, естественно, остался в тех границах,
которые имела античная наука (в частности, следуя Аристотелю,
он считал, что мыши, жабы и насекомые могут самозарождаться из
тины, IX; а блаженный Августин отказывался верить, что люди могут
жить на противоположной стороне Земли). Это не может принудить
нас сегодня вернуться к научным представлениям греко-римской эпохи
только потому, что их разделяли Отцы Церкви. Но зато они завещали
нам самый принцип допустимости включать в богословское
осмысление веры данные науки1).
------------------------------------------------------
1 - Характерна еще одна особенность святоотеческих
писаний. Обращаясь к внешним и новоначальным, она апелирует к
их опыту и понятиям, очень редко ссылаясь на церковные авторитеты.
У апологетов - М.Феликса, Афинагора, Мелитона и др. - мы почти
или совсем не находим цитат из Писания.
Сами Святые Отцы проделали огромную работу по исагогике Писания,
уточняя подлинный текст, сравнивая переводы, решая проблемы авторов
священных книг, в то время как эти книги уже давно были признаны
каноническими (например, труды Оригена, блаженного Иеронима, блаженного
Феодорита).
Должны ли мы просто копировать святоотеческую исагогику? Или
же, по образцу естественных наук, ориентироваться лишь на самый
принцип? «Если мы считаем писания святых Отцов свидетельством
истины, - отвечает один из современных богословов, - нам следует
пребывать с ними в духовной преемственности. Это отнюдь не означает,
что мы должны слепо повторять все, что написано у св. Отцов, а
скорее предполагает усвоение некоторой внутренней логики, интуиции,
последовательности развития святоотеческой мысли» (прот. И.Мейендорф.
Введение в святоотеческое богословие, с. 10). Святые Отцы, как
пишет А.В.Карташев, «не были магами и чародеями в области научного
знания. Они, да и не только они, а даже наши ближайшие предки,
например, даже богословы XVIII века, не могли знать тех бесчисленных
фактов, которыми нас обогатили XIX и XX века, века многочисленных
археологических раскопок» (Цит. соч., с. 76).
3. Для нас в первую очередь важны не конкретные выводы патриотической
исагогики, а сама возможность обсуждать датировку, авторство,
состав и источники священных боговдохновенных книг. Следует при
этом подчеркнуть, что Святые Отцы и Учителя допускали в данной
научной области большую широту и свободу мнений, поскольку наука
не может затрагивать догматической истины боговдохновенности.
«Авторитет священных книг, - пишет отец С.Булгаков, - зависит
отнюдь не от исторической точности надписания их авторов,
но от церковной оценки содержания этих книг» («Два града», т.
2, с. 53). Туже мысль, по-другому выразил А.С.Хомяков, говоря,
что если бы доказали, что Послание к римлянам написано не апостолом
Павлом, Церковь сказала : «оно от меня».
Вот несколько примеров того, сколь неодинаковы были взгляды Святых
Отцов на происхождение ветхозаветных книг.
Блаженный Иероним считал, что часть Пятикнижия написана Ездрой
(О Приснодевстве Богоматери). Он же думал, что Книга Иисуса Навина
составлена им самим, в то время как блаженный Фео-дорит делает
вывод, что книга написана «не самим Навином, а кем-то жившим позже»
(бл. Иероним. Поел. к Павлину; бл. Феодорит. Толкование на Ис.
Нав. Вопр. 14). То же говорит блаженный и о Книге Судей (Толк.
Вопр. 2). Блаженный Иероним приписывает Книги Царств Самуилу и
Ездре, а святитель И.Златоуст и святитель Афанасий - Самуилу,
Нафану, Гаду, Исайе и др. пророкам (см. их Синопсисы к Ветхому
Завету). Некоторые Отцы приписывали Книгу Иудифь ей самой, иные
— Ахиору, иные — Елиакиму и т.д. Не сложилось единого мнения относительно
авторов Товита, Есфири, Иова, Паралипоменона. Преосвященный Филарет
Рижский, изучив разнообразные мнения Святых Отцов и др. данные,
пришел к заключению, что вопрос об авторе Екклесиаста «остается
открытым» (Еп. Филарет. О происхождении книги Екклесиаста. Киев,
1885, с. 21). Одни Отцы считали, что Премудрость писал Соломон,
другие это отрицали.
Примечательно, что Святые Отцы распространяли подобную широту
исагогических исследований и на Новый Завет. Так, святитель Дионисий
Великий, сравнивая Откровение и IV Евангелие, пришел к мысли,
что они написаны разными лицами. Он признавал священный авторитет
Апокалипсиса («Я не осмелился бы отвергать эту книгу»), но указывал,
что между ним и другими Иоанновыми писаниями слишком много различий,
чтобы их мог написать один автор. «И самый язык, - пишет святитель,
- оправдывает предположение о различии Евангелия и посланий от
Откровения. Первые написаны не только без ошибок против греческого
языка, но и с особым изяществом в выражениях... Я не отрицаю,
что и тот, кто видел Откровение, получил ведение и пророчество,
но вижу, что речь и язык его не чисто греческие, но смешаны с
речениями иностранными и по местам неправильными» (свт. Дионисий
Великий. Творения, с. 27-28).
Замечу, кстати, что ряд книг, авторы которых считались известными
и которые высоко чтились (Кн. Еноха, Псалмы Соломона, Вознесение
Моисея и др.), были отвергнуты Церковью и признаны апокрифами.
Это еще раз подтверждает, что каноничность устанавливалась не
по имени автора, которое стояло в заглавии книги.
4. Продолжая труды Святых Отцов, христианская исагогика достигла
немалых результатов по уточнению датировки, авторства и состава
священных книг. В частности, возникла целая школа православных
экзегетов, которая достаточно убедительно показала, что авторство
Моисея, Давида и Исайи следует понимать в расширительном смысле.
Они - авторы по духу, носители исходного Священного Предания.
Пятикнижие, Псалтирь и Книга Исайи по праву носят их имена. Но
в прямом смысле они лишь положили основание этим книгам, которые
были дополнены другими боговдохновенными мужами - пророками
и мудрецами.
Основателями этой школы можно считать С.Трубецкого и акад. Б.А.Тураева.
Тураев преподавал в духовной школе, принимал участие в Богословской
Энциклопедии, был членом Поместного Собора Русской Церкви 1917-18
годов. Никто никогда не ставил под сомнение его верности православию.
В его главной книге «История Древнего Востока» мы читаем: «Приписывание
отдельных библейских книг определенным авторам во многих случаях
надо понимать не в нашем, а в восточном смысле. Восток не знал
литературной собственности; индивидуальность творчества и авторов
в почти современном смысле с достаточной ясностью проявляется
лишь в книгах пророков» (т. 1,с.6).
На этих же позициях стоял и профессор МДА И.Д. Андреев и отец
А. Ельчанинов - один из выдающихся православных писателей и пастырей
нашего времени. Свои взгляды на Ветхий Завет он высказал в книге
по истории религии (1910), которую он написал в соавторстве с
Флоренским и Булгаковым. И, наконец, эти исагогические выводы
были положены в основу курса по Священному Писанию, который читался
в Свято-Сергиевской Духовной Академии, где его излагали - устно
и письменно - такие видные православные библеисты, как А.В.Карташев
и ее ректор - протопресвитер Алексий Князев. Сегодня концепции
этой школы стали господствующими. Сегодня нет ни одного православного
(и католического) библеиста, который имел бы другие взгляды. Над
этим стоит задуматься тем, кто упорно отрицает данные современной
библейской исагогики (я не говорю о баптистах, которые продолжают
стоять на позициях старого фундаментализма).
5. В заключение коснусь вопросов экзегезы. Существует ли единое
святоотеческое толкование Ветхого Завета?
На уже упомянутом Конгрессе православных богословов было указано,
что Святые Отцы «имеют огромную ценность для православного ветхозаветника,
который, однако, должен учитывать различия толкований Отцов,
не возводя автоматически ни одного из них на степень Предания
Церкви. Православные библеисты с полным правом обращают внимание
на церковно-богослужебное (литургическое, иконографическое) истолкование
Ветхого Завета, выясняя общецерковное экзегетическое предание,
отделяя позднейшие и случайные элементы».
Таких различий в святоотеческой письменности очень много.
Приведу лишь некоторые примеры.
Преподобный Ефрем Сирин считает слова в Быт. 1, 1 указанием на
начало творения во времени; между тем, как святитель Феофил Антиохийский,
святитель Амвросий Медиоланский, блаженный Августин и др. видят
здесь указание на предвечное «начало», в котором пребывает «рождаемый
Сын» Ин. 1, 1). В Послании Варнавы 6 дней творения толкуются как
6 тысяч лет, Климент же Александрийский считал творение мгновенным,
а «шестоднев» — лишь описанием его структуры. Папий, святой Иустин,
святитель Ириней, святитель Ипполит и др. толковали пророчество
о Царстве Божием в духе хилиазма, а святитель Дионисий Великий
резко против этого возражал. Блаженный Августин в разные периоды
жизни имел разное понимание Книги Бытия. Преподобный Ефрем Сирин
толковал земной рай буквально, а святитель Амвросий склонялся
к мысли, что это духовная реальность (о рае, 2). Святитель Григорий
Богослов видел в Едеме образ высшего Богообщения (Песнопения таинственные,
7). Древо познания так же понималось неодинаково. Если преподобный
Ефрем Сирин считает его физическим деревом, лишь наделенным особыми
свойствами, то святитель Григорий Богослов видит в нем «созерцание
божественных вещей, запрещенное несовершенным» (Слово 30, 12).
А святой Анастасий Синаит в своем «Шестодневе» вообще считает,
что природа райских деревьев неизвестна и знание ее не является
необходимым для Церкви (8, 89). По мнению святителя Амвросия,
библейский змей есть аллегория чувственности (О рае, 2), а согласно
Златоусту это было животное, которым сатана воспользовался как
орудием (Беседы на Быт. 2) На основании того, что и мужчина, и
женщина вместе названы Адамом (Быт. 2, 7), некоторые Отцы считали,
что Адам - это разум, а Ева - чувство (святитель Амвросий. Там
же; блаженный Августин. На бытие против манихеев, 2, 12). Повторяю,
это лишь немногие примеры того, как различно толковали
Отцы Писание.
Совершенно необоснованно мнение, будто Отцы считали единственно
правильным буквальную экзегезу. Даже такой сторонник буквального
толкования, как святитель И. Златоуст, указывал, что в Писании
многое описано образно ради «снисхождения к обычаю человеческому»
(Беседы на Бытие, III, 3). Говоря о слове «вдунул» (Бог душу в
человека), святитель пишет: «Если из-за того, что Писание говорит
- вдунул, захотят приписать Богу и уста, в таком случае надо будет
дать Ему и руки, потому что сказано «сотворим человека» (там же,
XIII, 2)». Далее: «И посадил Господь Бог рай. Что сказали бы и
о настоящем изречении те, которые все, что ни говорится о Боге,
дерзают понимать по-человечески? Что же, скажи мне, не понадобился
ли Ему и заступ?» (там же, XIII, 3). Объясняя другие антропоморфизмы
Библии, святитель пишет: «Разумей слова эти по-человечески, но
знай, что употреблены грубые речения, приспособительно
к немощи человеческой» (Там же, XV, 2). Следуя этим указаниям
Златоуста можно спросить, имеем ли мы право толковать слова: «Гнал
Господь море сильным восточным ветром всю ночь и сделал море сушею»
(Исх.14, 21), как будто Бог гнал воду, словно корабельщик веслом?
Нет, это библейское выражение означает, что Бог использовал естественные
природные силы для спасения израильтян. Чудо от этого не становится
менее важным. Огромное число чудес в истории и в нашей жизни протекает
так, что неверующий ум может увидеть в них случайность или совпадение.
Так сохраняется свобода веры. Не случайно, что великие чудеса
непосредственного вторжения Божией Силы в мир совершались в тайне
(Воплощение и Воскресение; напомним, что Воскресший не явился
Своим врагам).
К каким соблазнам может привести одно лишь буквальное понимание
священного текста, показывает авва Серен в связи с толкованием
слов Спасителя о несении Креста. Он говорил: «Некоторые весьма
строгие монахи, имеющие ревность Божию, но не по разуму, понимали
это просто, сделали себе деревянные кресты и, нося их постоянно
на плечах, и всем видящим доставляли не назидание, но смех...
Некоторые изречения удобно и необходимо прилагаются к тому и другому
пониманию, т.е. как и историческому, так и иносказательному»
(у преподобного И.Кассиана, собеседование 8,3). Святитель И.Златоуст
так же писал, что «иное Писание должно понимать как говорится,
а иное в смысле переносном; иное в духовном смысле, иное же в
двояком смысле: чувственном и духовном» (Беседа на Пс. 46). Александрийская
школа Отцов отдавала предпочтение аллегорическому методу толкования,
а Антиохийская — буквальному. А преподобный Кассиан находил даже
четыре аспекта экзегезы (Собес. 14, 18).
Закончу словами такого выдающегося богослова как отец Сергий
Булгаков: «Церковь не только не преграждает путь к изучению Слова
Божия всеми доступными способами, в частности современными способами
научной критики, но и не предрешает наперед выводов этой критики,
при условии, что остается нерушимым верующее, благоговейное отношение
к священному тексту» («Православие», с. 57). Что же касается Святых
Отцов, то приведу мнение признанного патролога отца Г. Флоровского.
Касаясь «верности Отцам», он пишет: «Речь идет не какой-нибудь
«реставрации», и не о простом повторении и о не возвращении назад,
к «отцам», во всяком случае, всегда вперед, не назад, речь идет
о верности отеческому духу, а не только букве, о том, чтобы загораться
вдохновением от отеческого пламени, а не о том, чтобы гербаризировать
тексты» (Цит. по ЖМП, 1980, № 2, с. 55).
Итак, подведу итоги:
1) Библия, являясь Словом Божиим, является и словом человеческим
и поэтому представляет собой богочеловеческое явление. Земной,
человеческий аспект ее может быть изучаем средствами науки.
2) Святые Отцы признавали правомерность приложения данных наук
к богословию и, в частности, к библеистике. Как и любая наука,
библейская исагогика не может ограничиваться только данными патриотической
эпохи, а дополняется новыми.
3) Каноничность и боговдохновенность священных книг определяется
не тем, какое имя стоит в их заглавии, а их содержанием. На этом
основании Отцы свободно исследовали проблему авторства священных
книг. Эту же работу продолжает и сегодняшняя библеистика.
4) Абсолютное большинство современных православных специалистов
по Ветхому Завету признает главные достижения и выводы исторической
критики текста, не посягая на его боговдохновенность.
5) У Священных Отцов не было единого общепринятого метода толкования
Библии. Поэтому нельзя считать лишь какую-то одну экзегезу единственно
православной.
|
