Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы: Россия в XXI в.
ЭСТЕТИКА ОБЩЕСТВЕННЫХ ПРОЦЕССОВ
См, публикацию отрывка в "Собеседнике".
"Искусство – это не Что, а Как"
(Солженицын, "Один день Ивана Денисовича")
Поглощаю статью Михаила Пастернака "Бойтесь краха Горбачева". Вообще-то ее хочется срочно чем-нибудь запить: уж очень много патоки, черносотенного низкопоклонства и квасного верноподданничества. В статье уже не пафос – истерика, и даже перспектива ядерного апокалипсиса, по-моему, автора испугала бы не больше, чем вероятность, что у него без Горбачева отберут дешевые побрякушки гласности и демократизации (ну как здесь не вспомнить людоедку Эллочку с ее чайным ситечком, снова вошедшим в моду в Филадельфии?) Всеядный "Московский комсомолец" никаким кушаньем не брезгует. И что из того, что автор статьи считает себя демократом! Лояльность – всегда черносотенство. Этот холопский восторг от власти предержащей, эти колы в руках охотнорядцев, заостренные на всякую крамолу и экстремизм. Отвлекаясь от оформления и лозунгов, черносотенство всегда одно: и в 1905 году, и в 1930 г., и 1991 г. – независимо от того, что оно в данный момент охраняет: монархию, идеалы социализма или горбачевскую перестройку. "Искусство – это не ЧТО, а КАК". Солженицын был прав. Где-то в середине статьи нахожу с изумлением себя: "Гораздо легче быть Новодворской, собирающейся умереть в тюрьме за абстрактную истину, чем Горбачевым, который ..." и далее в степенях превосходных из восточного обихода. Обвинение, согласитесь, не из заурядных. Палачу, конечно, всегда труднее, чем жертве. Голова у нас своя, некупленая, плаха казенная, казнь за счет государства... У жертвы никаких проблем. А у палача – масса: топоры тупые, дрова для костра дают некондиционные, горят они плохо, охраны труда никакой, профсоюза у палачей нет, жалованье – грошовое, за сверхурочные не платят (у следователей КГБ, например, день ненормированный, сидят по 12 часов за те же деньги, а выходные оставляют к пенсии). И главное – вот ведь подлость какая – никто спасибо палачу не скажет (кроме, понятно, Михаила Пастернака и ему подобных). И хотя бы автор к "истине" прибавил: "пресловутая" или "так называемая", обвинил бы в большевизме, экстремизме, поджигательстве гражданской войны. А то ведь нет: обвинение в том и состоит, что вменяется в вину чистая порядочность – намерение умереть за истину; кстати, на то она и истина, чтобы быть абстрактной, то есть независимой от сиюминутной политической конъюнктуры. Казалось бы, чистый абсурд. Просто автор перегрелся. Но увы! Неприятие порядочности – это и есть корень наших зол, гораздо более объясняющий проблематику тоталитаризма, чем все термины политологии, вместе взятые.
Создавая оценочную шкалу в новой, неидеологической системе координат, мы имеем два главных термина – со знаком плюс и со знаком минус – эстетично и неэстетично. По одну сторону окажутся порядочность, благородство, хороший вкус, воспитанность, аристократизм, верность, юмор, так как все эти понятия, как правило, эстетичны. По другую сторону расположатся трусость, жестокость, фанатизм, пошлость, мещанство – неэстетичные категории. Первый ряд охватывает своими понятиями и мораль, и нравственность. Они не что иное, как эстетика поступков и помыслов. И это – на все времена, вместо религий, веры, догмата. От сотворения мира эстетика поведения не менялась. А как же, вы спросите, ацтеки и их человеческие жертвоприношения? А вот так: по общей оси. Неэстетично, и все тут. А критерий отбора – чувство прекрасного. Это легко было Маяковскому издавать свою азбуку для пятилетних "Что такое "хорошо" и что такое "плохо". Да и то он забыл добавить для будущих павликов морозовых, что доносить на родителей неэстетично. А те, кто старше пяти – должны уметь понимать красоту и уродство поступка сами, без азбуки. Как и чем мы воспринимаем Вагнера, Моцарта, Ван Гога? Вот этим самым органом... Шестым чувством. Если им воспользоваться, статья Михаила Пастернака окажется отнюдь не в Пушкинском музее...
Итак, эстетика и порядочность – синонимы. Те, у кого срабатывает шестое чувство, не будут колебаться в выборе, кому им сочувствовать, жертве или палачу (если жертва, конечно, малодушием своим не сравняется с палачом в антиэстетизме). Михаил Пастернак и Невзоров в силу эстетической малограмотности способны даже танки пожалеть назавтра после вильнюсского усмирения. Как же... Амортизация техники... Кто-то лег под НАШИ танки за абстрактную истину, а нам потом гусеницы отмывать... Не бойтесь ненависти к этим танкам и тем, кто в них сидел или их послал: ненависть в определенной дозировке эстетична. Так же эстетична, как совесть и честь, входящие в ту же шкалу понятий. Ненависть здесь от человечности...
И я начинаю думать, что Достоевский прав: мир спасет только красота, то есть эстетика нравов. Не печной горшок технотронной бездушной цивилизации, а Аполлон Бельведерский цивилизации духовной. Может быть, мы чего-то не дочитали у великих или что-то недопоняли? Христос сказал, что простится даже прегрешение против Бога, то есть против истины, но не простится прегрешение против Духа, то есть против шестого чувства. "Изменяйте Богу, изменяйте черту, но не изменяйте чувству безотчетному". (А. Вознесенский). Многие категории, привычные и традиционные, здесь окажутся размытыми, ибо они от узкой, догматической морали, из идеологизированной этики, и никак не умещаются в эстетику. Несть ни насилия, ни ненасилия. Это категории не абсолютные, а относительные. В одном случае благословенно насилие, в другом – ненасилие. Но бессилие не бывает благословенно никогда... Есть случаи – и их много – когда человек должен переступить через заповедь "не убий". Кант не мог всего предвидеть, и его моральный императив должен включить в себя некоторые легальные, хотя и не моральные, средства. Например, если провокатор собирается выдать (гестапо, НКВД, охранке) твоих товарищей, и их ждут мучения и неизбежная гибель; если подразделение карателей собирается уничтожить мирное население деревни, или раненых, или детишек из гетто, то здесь моральный императив ведет к нарушению заповеди, ибо остановить их нельзя ничем, кроме ликвидации вооруженным путем. А не остановить – значит обречь на гибель невинных. Жаль, что я не могу обсудить с Кантом эту проблему. Я уверена, что он согласился бы дополнить свои Политические принципы.
Давайте рассмотрим, не погрешили ли мы против принципов эстетики в XX веке, и не за это ли судьба нас наказует. Первое серьезное прегрешение против порядочности – "Вехи". И у Гершензона, и у Бердяева, и у Франка оказалось мало хорошего вкуса. Общественный протест, живое негодование, талант, артистизм. А этого было в изобилии у тех, кто сражался на баррикадах Пресни, стрелял в усмирителей народных восстаний, шел на виселицы ныне поднятого на щит "либерала" Столыпина. Они горячо любили, и горячо ненавидели, и отдали свою жизнь за други своя. И им Всевышний простил их прегрешения за желание спасти мир, за самоотречение, за страсть, за кураж, за эшафот. Мне чужды их убеждения, но не чужда их эстетика. И живи я тогда, я наплевала бы на теории и на практике встала бы в их ряды. А вот сытым, благополучным, холеным авторам "Вех", которые тешились над повешенными инсургентами и просили у неправедной власти, обагренной кровью Лены и 9 января, защитить их штыками и тюрьмами от ярости голодных и раздетых, Бог не простит, я уверена. И вот с тех пор и пошло. О либералах стали говорить, как о попутчиках по вагону до определенной станции. Они стали навек чужими, закопав идею либерализма в России. А все могло бы быть иначе, если бы ошибки эсеров и эсдеков исправлялись кадетами на общих баррикадах и в казематах общей Петропавловки. Если бы либералы были Герценами и Огаревыми, а не Гершензонами и Бердяевыми.
А дальше наступает взаимная непорядочность до наших дней. Большевики неэстетично расстреливают, общество неэстетично трусит и приспосабливается. Неэстетично разгонять Учредилку, но неэстетично и расходиться, а не занимать здание силой, даже ценой жизни. Неэстетично разгонять и расстреливать манифестацию, но и неэстетично и разбегаться, а не браться за оружие. ВЧК – гнусность, контрразведка – подлость. Одни сажают на кол священников, другие жгут заживо комиссаров. В огне брода – не нашли. Красные, конечно, победили в состязании на жестокость, на варварство, на фанатизм. Но в этом ли нужно было с ними состязаться? Или все-таки в бою до победы или до смерти? Здесь страна сходит с дистанции и покоряется, как раба. Когда хлеб дороже свободы – это всегда не кризис недопроизводства, а дефицит порядочности. А дальше уже не эстетика, а зоология. Кролики и удавы. Те, кто вырывался в человеческое, были торжественно предаваемы и глотаемы удавами. Когда жизнь дороже свободы – это закат и Европы, и мироздания. Поэтому я не верю в экономические стимулы. Не верю, что порядочность прямо пропорциональна качеству и количеству корма. Запад прекрасно накормлен, элегантно одет и даже хорошо образован. И что же? Порядочности не было и нет.
Не верю, что в 1938 году в Мюнхене Запад "заблудился". Не верю, что дипломатические отношения с Совдепией в 1933 году, на тризне крестьянства страны, были установлены по неведению. Не верю в неведение Запада, сдававшего беженцев в 1945 году. Ни в 1956 г., ни в 1968 г., ни в 1991 году они не наступали на грабли. Здесь другое. Предательство как жизненная позиция. Пока снова не припечет. Нет ничего антиэстетичней Запада, разве что Восток. Не верю я и в наше грядущее благополучие на крови замученных и убитых, неотомщенных и посмертно предаваемых мелкими и средними политиканами с Малой Мещанской улицы.
Перестройка – это сель, который затопил все грязью и смыл последние остатки порядочности как массового явления в стране, где она всегда была уделом избранных. Но когда избранные (НЗ поколения) садятся на одни скамейки с генералом Родионовым, или с Горбачевым, или кричат осанну Ельцину, примирившемуся торжественно в Ново-Огареве с обоими, возникает ощущение массовой измены хорошему вкусу (то есть совести). Тот, кто в мире с палачами, глумится над жертвами. А это неэстетично. Эту ситуацию бесполезно удобрять, окапывать, поливать или подрезать. Ее надо вырвать с корнем. Сначала – из себя. Так же немилосердно, как поступил Ангел с будущим Пророком в пустыне (помните, как это было – без наркоза? "…Вырвал грешный мой язык", "... Грудь рассек мечом, и сердце трепетное вынул"). А потом эстетика сама погонит нас на площади, на танки, на пулеметы. Порядочность – она как амок, это вечное чувство вины, она стремится к воплощению и к совершенству, то есть к восстанию против подлости, жестокости и лжи. Я никогда не смогу простить себе, что я пережила Яна Палаха, Василя Стуса, Анатолия Марченко, зарубленных тбилисских девочек и литовцев, к которым мы не успели на помощь. А этот пепел не только стучит в сердце, но и жжет огнем. А кто у нас, кроме погибших, вправе уклониться от этой вины? Это, собственно, и есть революционный либерализм – пепел Клаасов всех народов и времен, который стучит в человеческое сердце и заставляет негодовать, спасать, освобождать. Да, для этого в основании нужна (после победы революции) экономическая свобода – от фермы до коммуны для любителей этого дела (хотя при полной свободе в Новгороде и Пскове что-то никто не обзавелся коммуной, не понадобилась). Но это – дело десятое. А с первым и главным делом у нас, увы, неблагополучно.
Вот, например, статьи из газеты, укравшей название "Свободное Слово" и название партии ДС, преданной ей. Веселая вначале пародия К. Черемных "Нин-дзя-дзя!". Зачем-то без спросу поставленный мне памятник – и потом плевок в его сторону. Все это современные "Вехи". Неприлично плевать в сторону политзаключенных. Неэстетично. Но г-на Черемных эстетике обучали по советским канонам ("Расстрелять как бешеных псов!"). Мне его работа, с утонченным садизмом подаренная моему защитнику, напомнила, как после казни коммунаров элегантные дамы совали кончик зонтика в мертвые глаза, чтобы удостовериться, хорошо ли сделана работа, можно ли спать спокойно. Можно не любить коммунаров, презирать их Манифест, агитировать против них на улицах, не разделять их убеждений, не подносить им патроны. Но совать после казни кончик зонтика в глаза – нельзя. Неэстетично. Впрочем, все статьи, посвящаемые Э. Молчановым его бывшим товарищам, ассоциируются у меня с версальцами и их расправой. Просто парад предательств, совершаемых с непонятной мне злобой: Пищугин, Кипиани, Черемных. Я раньше не понимала, как это было возможно: Робеспьер, отправляющий на эшафот своих товарищей-якобинцев (с небольшими вариациями), Дантона и Демулена, с которым они кончали один колледж. Читая газету Э. Молчанова, я поняла, что это возможно еще и сейчас. Как с этим полемизировать? Как на такое отвечать? Здесь не спор, здесь хуже. Как отвечать тем, кто вызывал милицию и требовал, чтобы она арестовала товарищей (тогда еще) по партии? Как отвечать на пассажи из речей и статей Э. Молчанова, которые превзошли изыски "Труда", "Вечернего Ленинграда", "Вечорки" и обвинения, сформулированного КГБ? Ответ один: принять душ и не подходить близко, чтобы не заразиться. На подлость не ответишь. Подлостью отвечать нельзя, а другого языка она не понимает. Так что при всей моей любви к полемике я здесь – пас. Пусть этот страшный пример будет нам уроком. Ведь взрыв негодования по поводу "Письма 12-ти" в ДС был очень неэстетичен. Слава Богу, что люди взяли себя в руки, страсти поутихли, эстетика (и порядочность!) взяли верх. Но первая, непроизвольная реакция свидетельствует о том, что у нас не все в порядке с терпимостью, юмором, аристократизмом.
Поэтому когда мне говорят, что нынешние реформы экономически взорвутся через 15-20 лет, и тогда будет выход, я в этот выход не верю. Потому что делаются параллели между александровскими и горбачевскими реформами. Слишком похоже и слишком очевидно, что на этом фундаменте от тоталитаризма (от себя) не убежишь. Взрыв 1917 года произошел ради Земли. Массы встали за Землю, не за Волю. За Волю умирали 50 лет в одиночку избранные: в острогах, на баррикадах, на виселицах. Александр II дал мало Земли – вот была обида, предъявленная, как вексель к оплате, Николаю II. А то, что Александр II подавил польское восстание – это кого-нибудь волновало, кроме инсургентов? Не больше, чем сейчас шахтеров волнует усмирение в Армении, в Грузии, в Литве. 7% – это весомо. Это съедобно. А мертвые пусть хоронят своих мертвецов.
Не будет нам ни Земли, ни Воли, пока мы этого в себе не преодолеем. Надежда в другом: в Чернышевском, в Лопатине и в графе Алексее Константиновиче Толстом, который терпеть не мог Чернышевского, социализм в упор не видел, но на вопрос о состоянии русской литературы ответил Александру II: "Русская литература в глубоком трауре по поводу осуждения Чернышевского". Надежда на то, что эстетика (порядочность) овладеет сначала нами, потом – массами.
… Немногие для вечности живут,
Но если ты мгновенным озабочен,
Твой жребий страшен
И твой дом непрочен!
(О. Мандельштам)
Лефортово, июль 1991 г.
