Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы: Россия в XXI в.
Лефортовские записки
"Свободное Слово" №19 (97), июль 1991
Многие, опередившие свое время, вынуждены были потом дожидаться его не в самых удобных помещениях.
(Станислав Ежи Лец).
Что было завтра, то будет и вчера
Не повезло Францу Лефорту. Все-таки он в петровской компании был единственный неформал, диссидент и хулиган. Он мог бы дать свое имя цирку, кинотеатру, рынку, кораблю, да и вообще чему угодно развлекательно-торгово-морскому или промышленному. Но дать имя самой жуткой тюрьме НКВД - такого бедный Франц не заслужил. Или это расплата за строительство фундамента для петровского первичного тоталитаризма? Да кто же знал... такие были кораблики, так Азов брали, так плясали, такая шла в России комсомольская стройка... В принципе все Магнитки похожи: в ХХХ веке до нашей эры (пирамиды), и в ХVIII веке (петровская "перестройка"), и в ХХ веке. Везде здоровый коллектив! Главное, чтобы, как заповедовал Маяковский, под телегой лежали рабочие и подмокший хлеб жевали. И чтобы цель была великая:
И слышен шепот гордый
Вода и под и над:
"Через четыре года
Здесь будет город-сад"...
Осталось ли в этих стихах что-то от тех времен (30-х - 40-х - 50-х), когда сюда посылали самых несговорчивых узников первого ранга - из тех, кого не смогли сломать вульгарными побоями в лубянской "внутрянке" или дилетантскими допросами в Бутырках? По Конквесту, в Лефортово применялись настолько изощренные пытки, что щипцы для вырывания ногтей считались здесь примитивом... Это здесь в подвале работало два трактора, чтобы не было слышно выстрелов. До 70 расстрелов за ночь - это все было здесь. И в соседнем подвале стояла гигантская мясорубка для перемалывания тел казненных. Отходы сливали в канализацию (Антонов-Овсеенко).
Остались не только недобрая атмосфера и бесплотные призраки замученных, но и реальные вещи. Книги, здешняя библиотека. Они все изданы до 1937 года, старые, пожелтевшие. Одни - со штампом "Внутренняя тюрьма НКВД" (наследство от закрытой в 50-е "внутрянки"), другие с отметкой "Лефортовская тюрьма ГУГБ НКВД" (собственные, "наши"). Типичный интеллигентский набор 20-х - 30-х годов: классика, Толстой, Чехов, Гауптман, Метерлинк, Верхарн, Герцен, Горький. Книги с личными печатями владельцев, конфискованные у расстрелянных, за которые нельзя взяться без внутреннего содрогания. Странно, что когда Евгению Гинзбург привезли в Лефортово на суд военной коллегии, у нее сложилось такое же впечатление, в 1937 году (или в 1938, уже не помню), как у меня в 1970, 1986 и 1991: необыкновенная чистота, вкусная (сравнительно) пища, везде дорожки, полировка, ковры, персонал заботлив, как в хорошей гостинице, белье идеальное. И вывод: чем грязнее белье, чем грубее персонал, чем хуже пища, тем больше шансов выжить. Но чем лучше, чище, комфортабельнее тюрьма, тем ближе к смерти. И ведь тогда, в 1938 году, после вкусного обеда в эмалированных мисках (и теперь все эмалевое, и кружки тоже, и даже есть цветочки), по коридорам, устланным ковровыми дорожками, тот же ласковый, симпатичный персонал вел смертника в подвал, к тракторам, а потом запихивал в мясорубку... А сегодняшние улыбчивые, доброжелательные, учтивые девочки и мальчики (охрана здесь очень помолодела с 70-х годов) повели бы, если бы приказали? Надеюсь, что хотя бы не все...
Из четырех тюремных этажей два верхних пустуют, камера на двоих (по трое сидят очень редко), по подсчетам здешнего старожила (два года стажа) Лауры Шагигян, собиравшей деньги для "Карабаха" и вообще для национально-освободительного движения и случайно попавшей под "экономическую" статью, в тюрьме сейчас не больше 150 мужчин и 9-10 женщин. Иностранцы, мздоимцы высокого или валютного разбора, торговцы оружием, его покупатели, парочка террористов из Осетии и Грузии и трое политзаключенных на все про все: Шмонов и мы с Володей Даниловым. Тюрьма похожа на сквозные соты, архитектура - тюремное барокко: узкие мостики у камер справа и слева, а все остальное - пролет для крыши (как в той тюряге, откуда бежал Друд, герой гриновского "Блистающего мира"). Но все пролеты и перекрытия затянуты сеткой из хорошей, толстой проволоки: значит, пытаются бросаться до сих пор. Чем комфортабельнее тюрьма, тем ближе к смерти. Один террорист из Осетии (у него по делу явный расстрел) недавно под одеялом перегрыз себе вены. Зубами перегрыз среди этого дистиллированного уюта, на койке с белоснежным бельем. И здешняя, оснащенная гораздо лучше районной поликлиники санчасть, работающая круглосуточно и с не советским отношением к пациентам, его спасла, не пожалела. Спасла для годичного доживания в камере смертников уже не в здешней престижной бастилии, а в какой-нибудь окраинной гнусной тюрьме, без света, без воздуха, без прогулок.
Приревновав к голландским и швейцарским тюрьмам, КГБ завел себе по советским стандартам нечто выдающееся: тургостиницу "У Феликса", куда и Руста можно было посадить, и "Взгляд" привести для съемок. Совсем потемкинская тюрьма, имеющая к нашей пенитенциарной системе такое же отношение, как лысенковская ветвистая пшеница к реальной действительности. Тюрьма - музей, а мы в ней - экспонаты. Нас холят, лелеют, вытирают с нас пыль, ставят в витрины и любуются, и гордятся. Из некоторых здешних экспонатов давно набили чучела, но те же смотрители музея гордятся ими и всячески их рекламируют. Здесь сидела семерка с Красной площади, из августа 1968 года. Теперь их рекламирует "Огонек". Боюсь, недалек тот час, когда тот же журнал воспоет Анатолия Марченко, ушедшего отсюда на смерть. А ведь и ему на дорогу дали наверняка не селедку, а традиционное лефортовское вареное мясо...
Лефортово - это шарашка, "Первый круг" Архипелага. Уезжают отсюда на тех же "столыпиных" (до сих пор), но, правда, в отдельном купе. Сохранит ли за нами перестройка наши персональные острова: Чистополь, политические зоны? Вот я, например, в большой печали: меня просто некуда сажать. Женскую политзону в Мордовии закрыли в 1986 году (говорила я им тогда здесь же: оставьте что-нибудь для меня в работающем состоянии, не плюйте в колодец, напиться пригодится). В Чистополь чтобы попасть - нужен с ходу тюремный режим. Неужели для меня одной будут охрану держать в Мордовии? Я человек предусмотрительный, обратилась к здешнему коменданту (милейшему, кстати, человеку), Юрию Даниловичу Растворову, не приютит ли он меня здесь после приговора, а то мне, похоже, деться будет некуда. Он мне сказал, что для меня место нашлось бы (для хорошего человека не жалко), но по закону в Лефортово отсиживать не положено. А следователь вообще беспечно настроен: говорит, что пусть об этом у ГУЛАГа, у компетентного органа голова болит, или у Мосгорсуда, а у них и так проблем хватает. Чувствую, придется самой о себе позаботиться и в связи с жилищным лагерно-политическим вопросом попросить себе на суде тюремное заключение. Чистополь еще на ходу. Общее впечатление от Лефортово: камера смертников (не советского, а дооктябрьского образца), смешанная с тургостиницей для иностранных подданных. В сумме это дает атмосферу "Приглашения на казнь" Набокова.
Как нам обустроить свою тюрьму?
Ну, положим, тебе удастся проломить головой стену.
И что ты будешь делать в соседней камере?
(Станислав Ежи Лец)
Бедный Солженицын не учел, что для нынешнего поколения, которое не будет жить при парламентаризме, этот вопрос гораздо жизненнее и актуальнее, чем размягченно-расслабленное "Как нам обустроить Россию?"
У меня уютная однокомнатная камера со всеми удобствами, 25, вход со двора, окна на север. Камера условно названа мной "Лукоморье". За матовым стеклом, за решеткой, за двумя рамами просвечивает смутно зеленое дерево (даже два), и видно трепыханье листьев. Кота, правда, не видать. Где-то здесь водится котенок, но мне он пока не достался. Говорят, здесь есть камера в цветаевском вкусе: с рябиной за окном и даже стекла прозрачные. Быт здесь еще, может быть, не голландский, но уже не советский (надо пригласить сюда Юрия Феклистова на недельку, интересно, понравится ему?). Как в "Табачном капитане":
Ни единой жалобы, сервис отличный,
У нас для иноземцев покой и уют,
А это в забегаловке, в "Луне и яичнице",
Только голодранцы местные живут.
Белье выглажено и выстирано лучше, чем в московской прачечной, меняют раз в неделю, по пятницам. По пятницам же душ: розовый, кафельный, отдельный. Даже ночные рубашки и пижамы выдают. По вторникам принимают одежду в стирку и починку. И все бесплатно, за счет КГБ! Чисто русское гостеприимство. Во вторник сдашь, в четверг получишь в идеальной форме. По средам сапожник приходит и шикарно чинит обувь (я уже свои тюремные тапочки отреставрировала). Парикмахеров завели, модельную стрижку делают! Лекарства дефицитные, в Москве исчезнувшие. Успокоительными каплями поят! (Здесь народ слабонервный, политические-то перевелись). Прогулка на крыше час в день. Дворик оборудован скромно, но со вкусом: четыре стены, 10 кв.м. Сверху сетка и облака! После бани стали зеркало давать (в кожаной оправе). Газеты, правда, традиционные (сами гэбисты их уже не читают): "Правда" и "Известия". Вешалки, столики-тумбочки, полки. Собственный умывальник и санузел. Чай настоящий и еда приличная. Даже с мясом, и на первое и на второе. Я одного повара уже в министры пищевой промышленности после Революции пригласила. На зама он согласился. В 70-е годы персонал с нами мало разговаривал. А сейчас все такие общительные, и с чувством юмора. Передача теперь - 10 кг в месяц с расширенным ассортиментом, очень нестандартным. Ларек на 30 р. в месяц. Последнее место в Москве, где есть сыр без очереди и в любом количестве, это Лефортово. Сидеть в одиночных камерах здесь не полагается, но статус политзаключенного - это свято. Против перспективы бессрочной голодовки даже прокурор по надзору не устоит. Классический дээсовец здесь свою одиночку получит. Здесь, как и везде, закон северной глуши: уважают сильного, а не слабого. Сильный здесь сохранит и достоинство, и крестик, и будет избавлен от унизительных личных обысков, и получит свои книги в пределах возможного. Статус политзаключенного здесь можно получить без голодовок при общей известной к ним склонности. Обустроишься, обзаведешься - и никаких проблем.
Умытые руки, холодное сердце, холодная голова.
"Судьба не обделила нас ни друзьями, ни врагами, ни поэтами". (Коростылев).
Лефортовские камеры находятся в над-пространстве, или попросту в потустороннем мире. Космическая, ничем не нарушаемая тишина одиночки (в Лефортово хорошо писать стихи о Вечности, может быть, поэтому даже Андропов не утерпел?). Изредка откидывается "кормушка" - главный здешний канал общения с внешним миром - и просовывается газета, предлагается обед, вползает раз в два дня мягкий белый батончик или поступает любезное приглашение пообщаться с той таинственной, неопознанной темной силой, которая захватила тебя в плен: с гэбистами, о которых мы знаем так же мало, как и о хатифнатах из сказок о мумми-троллях.
Чтобы не расставаться надолго со своими гостями, КГБ СССР обосновалось здесь же, в Лефортово. Мы - смежники. Теперешние темные силы смотрятся очень приглядно. Это люди учтивые, очень хорошо воспитанные, ироничные, начитанные, умные и холодные. Игроки в бисер по Гессе, интеллектуальная элита режима, которая "всеведуща и искушена". Похоже, что они разочаровались и в левых, и в правых, и в демократах, и в депутатах, и в коммунистах, и в радикалах. "И зло наскучило ему". Добро, впрочем, еще раньше. В своих оценках они редко ошибаются. Людей знают как никто. И этот жалкий род не вызывает у них энтузиазма. С тоской и скукой они работают на коммунистов. С тоской и презрением будут работать на Ельцина и Собчака. Малодушие, глупость и ложь они презирают. Гэбисты - наше зеркало. Если они уважают в тебе достойного врага, значит, ты прожил жизнь не зря. Их уважение заслужить не просто. А венчают их уважение арест и политическое обвинение.
Только в Лефортово можно получить патент на звание субъекта сопротивления. Сразу на память приходят мои любимые, вечные критики и взыскательные судьи, чье мнение для меня всегда было наиболее весомо: Саша Элиович и Андрюша Грязнов. Я ведь уже вконец отчаялась и подумала: а может, я работаю вхолостую и никакого вреда от меня государству нет? И тут явились на выручку милейшие гэбисты и утешили, засвидетельствовав: немножко вреда от меня есть, строй, правда, пока не свергли, но не ждать же, когда начнут свергать, тогда уже сажать будет поздно, лучше заблаговременно. Не могу не согласиться с этой формулировкой: логично. Красиво. Убедительно. КГБ - это наш Ученый Совет. Если он признает твою политическую диссертацию перспективной, то это значит, что ты что-то смыслишь в этих делах. Суд - защита и банкет после защиты, все вместе. Жаль, что интервью в газетах и по телевидению дают какие-то захудалые, третьесортные гэбисты. Мне попадаются гораздо более интересные собеседники. За 22 года общения мы друг к другу привыкли.
Нас осталось мало, мы да наша боль,
Нас немного, и врагов немного,
Живы мы покуда, фронтовая голь
А погибнем - райская дорога.
(Б. Окуджава)
Впору устраивать вечера встреч жертв с палачами. Хотя я себя к жертвам не причисляю. У нас, скорее, турнир (на копья - листовки, на мечи - лозунги, на лук и стрелы - митинги). К слову в этом заведении относятся серьезно. Думают, что и впрямь "Солнце останавливали Словом, Словом разрушали города" (Гумилев). Народ не идеализируют. Идеализируют Слово и революционеров (традиционно у нас считалось, что революцию можно совершить и во имя реальной действительности). Здесь знают, что кролики полезны, но неинтересны, и радуются тому, что инсургенты для тесного общения на допросах будут всегда. Здесь не хотят, чтобы все встали на колени: разговаривать не с кем будет. Нигде не встретишь такого уважения к антисоветчикам, как здесь. У бедняг так мало стоящих врагов! Они же живут по "Маленькому принцу", где король говорит, что у них есть одна маленькая крыса, ее можно судить, и даже иногда приговаривать к смертной казни. "Но потом все равно нужно будет помиловать, ведь она у нас одна. надо беречь старую крысу". Когда так редко разговляешься настоящим врагом, поневоле будешь его кушать медленно, со смаком, с любовью. Да простит мне Бог кощунство, но именно здесь "благословляют врагов своих". Ведь палачи тоже разные бывают. Бывают и такие, как мсье Пьер из "Приглашения на казнь" Набокова, закадычный друг Цинцината. Они ссылаются на скверные законы, на дурацкую 70 статью (что сформулировали, то и получили), на народ, который все терпит, на депутатов, которые все покрывают и санкционируют. Прямо по Евангелию. Выходят, как Пилат, к рукомойнику и заявляют: "Невиновны мы в крови праведника сего". То, что они называют законом, я называю силой вещей. Есть советская власть - есть и Лубянка. Требовать, чтобы Советская власть закрыла Лубянку, это все равно, что требовать, чтобы III рейх закрыл гестапо и крематории. Ну, а если Лубянка остается, чем ей заняться? Не преследовать за убеждения? Пожалуйста, сегодня почти все убеждения им пофигу. Но требовать от КГБ, чтобы они не преследовали за убеждения, опасные для существования строя? Не такие уж они пофигисты. Не может и не должна это никакая охранка терпеть. Или строй, режим (т.е. власть) должны покорно дожидаться своего конца? Тогда какой же, простите, это фашизм? Фашизму свойственно уничтожать несогласных, если они дерзают восстать. Это органика, это природа. Против чего здесь вопиять? Какие, к черту, депутатские запросы можно слать к Крючкову насчет нашего с Даниловым ареста? Если у нас фашизм, то Кальтенбруннеру какие же запросы? Надо просто драться. А если считать КГБ демократическим институтом, то неизвестно, кто кому должен запросы посылать: все тогда одним миром мазаны. Стерпели депутаты "от советских гильдий" новую формулировку 70 статьи, признали фашизм "конституционным строем", ну что ж, приходите к нам на похороны. Стерпели уж эту формулировку правозащитники - ну, значит будут потом наши некрологи в "Гласности" и "Референдуме" публиковать. Народ безмолвствует - ну, значит, если бы не надо было побираться с сумой на Западе, сейчас здесь бы тоже иголки под ногти загоняли и в подвале расстреливали. Лагеря стояли - и теперь политзона работает. Народ же Литву не защищал. Даже девочек тбилисских. Нам, мятежникам, и подавно рассчитывать не на что.
Вы от людей требуете нечеловеческого.
Ночь мрачна, темная.
Вы одни на дороге, безумные разведчики.
Вас не догонят отставшие легионы.
(И. Эренбург).
У нас пока нет сторонников - есть зрители. Слава Богу, что еще враги остались, и есть разумная, достижимая, светлая цель (73 года имели только ее и ничего больше). Если не можешь спасти страну, хотя бы погубишь себя. Чтобы не солидаризироваться со строем. Не примириться со строем. Не захлебнуться строем, как тиной, как блевотиной.
Здесь, в комитете есть своя шкала. Чем выше ты котируешься, тем хуже тебе будет. О, игроки в бисер не станут лично драть шкуру со степных волков. Это будут делать другие. И не здесь. В других кругах ада, вплоть до 9. Здесь тебя просто оценят по десятибалльной системе. Иногда убить означает высшую дань уважения. Гэбисты похожи на генерала Бэргойна, Джонни-джентльмена из пьесы Шоу "Ученик дьявола": "Надеюсь, вы понимаете, что если мы вынуждены будем вас повесить, то мы сделаем это без всякой личной неприязни к вам и не нарушая правил общения, принятых между джентльменами". Умение принять этот тон - лишние очки, и, значит, усугубление участи. Вообще, мне лично ирония гораздо ближе пафоса. Пафос предполагает надежду, ирония - вызов вопреки мировым отношениям. Кстати, они здесь схожи с О`Брайеном, кроме одной черты: они не жаждут сломать, они сами не любят Большого брата и не хотят, чтобы его полюбили все.
Здесь уважают джентльменов, которые оплачивают свои счета, предъявленные государством, не глядя на сумму, не требуя сдачи, бросая жизнь, как кошелек. Какие претензии? Какие запросы?
Невинные жертвы, вы славы не стоите,
В стране, где террор - государственный быт,
Невинно растоптанным быть - не достоинство,
Уж лучше за дело растоптанным быть!
(Е. Евтушенко)
