Яков Кротов. Путешественник по времени Вспомогательные материалы.
Закон мой - воля есть моя
Закон мой - воля есть моя // Новое время. - 1996. - № 31.
Послушайте, ребята,
Что вам расскажет дед:
Земля наша богата,
Порядка только нет.
Ох, прав был Алексей Константинович Толстой: о порядке мы тоскуем и говорим тысячелетие с копейками. Нет этого сюжета ни у американцев, ни у немцев, ни у японцев. Ни у кого нет, даже в Африке, где уж вовсе никакого порядка (за вычетом Египта при фараонах и ЮАР до Нельсона Манделы) сроду не было. А у нас есть сюжет, тема, хрустальная мечта. Но если по Фрейду: порядка ли нам не хватает? А может быть, спокойствия и цельности? С IX века мы недовольны собой. Мы активно не нравимся и корчим себе рожи в кривом зеркале, завидев свое довольно-таки кривое личико. Разные порядки у нас бывали, но все не впору. То узко, то широко. Порядок — это платье для общества. Он должен быть по росту и к лицу. Вырастая, общество меняет его на более просторный и взрослый фасон. Но все это если в стране — единое общество. Самый привлекательный для свободных людей порядок — это либеральный, возникший в XI веке в Европе на стыке трех составных частей, трех источников свободы: кельтской фаустианской пылкости, взыскующей невозможного, бросающей вызов небу; скандинавского гордого и свирепого индивидуализма; блестящего, логичного, последовательного и деидеологизированного, целиком светского римского законодательства. Ничего этого не было у нас, кроме скандинавского индивидуализма, нечаянного дара Рюрика, Игоря и Олега. Однако наложился он на славянскую традицию, где была сила, было мужество, хватало и гуманизма, и благородства, но несла эта традиция — сильнейший всплеск коллективизма, плавно перешедшего в общину и затем — в колхозы.
Мягкие волны славянской традиции захлестывали личные усилия возвыситься над другими, личное стяжательство, личный эгоизм и размывали жадность и гордыню фундамент и движущую силу современной западной цивилизации. Вместо законов возникло лествичное право: традиция делить княжения между братьями не по закону, а по совести. Но совесть кончилась вместе со Святополком Окаянным, убившим Бориса и Глеба, с ослеплением Василька Теребовльского; после Липецкой битвы родственников-князей, где полегло 9.000 «братьев», о совести речи уже не было.
Вообще, на совести долго протянуть нельзя. Нельзя строить ни политику, ни экономику, ибо не такова природа человеческая. Войдя в XIII век вполне без совести, мы вошли в него и без законов: совести не хватило, а беззаконие лествичного права, правовой провал, который тщетно пытались заполнить морально, остался. Поставив на мораль, наши предки накануне монгольского нашествия остались и без рацио. И если бы только это! Традиция Дикого Поля, половцев и «клобуков» стенпым ветром, разгульным и безудержным, выдувала из Руси законопослушание и плодила семена бунта, побега и диссидентства, рождая людей «длинной воли». Византийская традиция, воспринятая вместе с магическим восточным христианством и бременем «третьего Рима», толкала на орбиту дихотонии: властитель — раб, и каждый властитель был в душе рабом большего властителя и традиции. Византийская традиция нашептывала на ухо прописи о греховности мира, о суете и суетности всего мирского, о покорности Богу, царю и судьбе. Ордынская традиция научила нас становиться на колени перед сильнейшим и в порядке компенсации ставить на колени слабейших. На долгие века в России возникло два порядка: порядок для рабов и порядок для разбойников (отсюда целый кодекс и свод законов для «воров в законе», что нетипично; только в России традиция сознательного отказа от подчинения законам большинства имеет исторический и идеологический характер).
Лучшие умы, видя такое дело, ломали руки и голосили, требуя реформ. С XVIII века начался и вовсе сплошной компот: к двум порядкам, к порядку рабов и порядку разбойников прибавились вкрапления либерального порядка. Петр I натурально возжаждал либеральных реалий Запада, но без либеральных основ личного выбора и законов, ограждающих прежде всего личность. Это было самое интересное время в истории России: либерализм, насаждаемый византийскими методами; частная инициатива, насаждаемая государством; прогресс, подгоняемый кнутом; Просвещение, внедряемое шпицрутенами; индивидуальный протест — вплоть до самосожжения — сторонников общинного бытия; массовый уход рабов в разбойники; либералы, освоившиеся с дыбой, плахой и каленым железом как со способом втаскивания России в Европу. С тех пор этот вид реформаторства стал в России ведущим, и нет способов от него уйти, разве что расселить традиции территориально.
Традиционализм довольно быстро занял «поле» Дикого Поля и ордынства-византийства — в силу массовости и презрительного отношения к силе слова, которая положена в основу силы Закона. Власть и насилие не осуждаются в кодификации, поэтому советские законы откровенно лживы и двуличны (хочется «смотреться», поэтому приходится прибегать к чуждым понятиям). Дикое же Поле вообще отвергает писаный закон (бей красных, пока не побелеют, бей белых, пока не покраснеют). Западные «зеленые» — экологические анархисты, протестующие подсознательно против социальности либерализма, потомки не столько, сколько Махно, Бакунина и Кропоткина. А вот либералам-западникам, проникнутым традицией скандинавского либерализма-индивидуализма, очень свойственно сознание своей ущербности от отсутствия римского права; они изначально стремятся не просто к стихийной свободе, а к свободе кодифицированной. К «свободе в законе». Ибо цивилизации вне Договора не бывает, а западникам нужна именно цивилизация.
Поэтому любое антисоветское, западническое подполье у нас в 60—80-е начинало не с акций, не с листовок, а с того, что садилось и изготовляло политическую и экономическую программу и альтернативную конституцию, на чем обычно его и арестовывали. А до горестных советских времен кадеты в своем Выборгском манифесте были отнюдь не сектантами и отнюдь не анархистами, предлагая не давать рекрутов и не платить податей: они чаяли «жизни будущего века», то есть прозападной конституционной монархии или демократической республики. В заголовок моей статьи вынесена не цитата из батьки Махно: это … либерализма, написанный в XVIII веке, причем его хватило и на кадетов, и на манифест в диссидентов (действует до сих пор!). В нем уместились будущая американская Конституция и Декларация прав человека, и много чего еще. Судите сами:
1. Иду туда, где мне приятно.
То есть свобода выбора, частная инициатива, отсутствие сословных привилегий.
2. Тому внимаю, что понятно.
То есть выборность власти.
3. Вещаю то, что мыслю я.
Здесь: весь комплект прав и свобод.
4. Могу любить и быть любимым, творю добро, могу быть чтимым.
Здесь, все гражданские обязанности.
5. Закон мой — воля есть моя.
То есть закон — это не то, что исполняется только под угрозой пистолета.
Либеральная традиция поставляла диссидентов; традиция Дикого Поля поставляла бандитов, идейных или не очень. Антийское государство, усиленное ордынской традицией, высекало свои законы топором и поставляло одну только колючую проволоку, увенчанную шапкой Мономаха, плавно перешедшей в серп и молот. Бить и резать — это порядок сначала автократии, потом тоталитаризма. Государство выходило из тумана, вынимало ножик из кармана. Мы всегда были в проигрыше. «Все равно тебе водить». Показателен опыт Демократического Союза. Создав альтернативный государственный проект чисто западного типа, раздав его всем журналистам и гэбистам, мы назвали себя антиконституционной организацией и до 1991 года бросались грудью на Основной закон, не пытаясь его обойти, а сознательно нарушая и требуя себе максимальной кары. Это была патологическая любовь к законности: уничтожая советские законы, мы предлагали взамен западные, свои.
В 1993 году мы получили их (опять-таки сбыв с рук советскую власть вполне византийскими методами, по-петровски) и теперь выполняем со сладострастием. Однако одно платье невозможно натянуть на общество, где схлестнулись в смертельном бою две группы традиций: наша, скандинавско-славянская, с привнесенным западно-римским законодательством, традиция идейных фанатиков-либералов — и чужая, традиционалистско-красная, опять-таки славянская (в общинной части), ордынская, византийская.
А Дикое Поле свищет ветром и в тех и в этих, превращая любые выборы, любой референдум в канун гражданской войны, ибо им — налево, нам — направо, а в середине ничего нет. Бездна. Загадочная славянская душа. На семи ветрах, на пяти традициях.
Поэтому у нас нет порядка. И не будет, хотя мы его жаждем. А двух порядков в правовом государстве быть не может. Наш порядок навсегда отлучит их от власти. Их порядок навсегда отлучит нас от жизни.
3 июля их порядок едва не вернулся. Но носители этого порядка живы и полны злобы. Рано или поздно нам придется запрещать византийскую, ордынскую и общинную деятельность (коммунистическую — это мало что объясняет). Или наши викинги снова будут убиты древлянами, сожжены греческим огнем, как ладьи Игоря под Царьградом, отправятся вторично открывать Америку с зеленой картой в кармане. Так или иначе, порядок не будет установлен без потешных (и не очень) полков.
