Воспоминания о будущем
Воспоминания о будущем // kоМоk (Красноярск) №??, 1997 год
Власти не любят разговорчивый народ. Особенно если он расползается в разные стороны: кто — направо, кто — налево. Исключение составляет Борис Ельцин, который, надо отдать ему должное, никому не мешает трепаться, стоять на ушах, доставать кроликов из цилиндров и обзывать себя жидомасоном. Народ обязан ругать правительство, желательно последними словами. Если Борис Ельцин боролся именно за это (по его собственным словам), то мы в этой области, как и в области балета, уже впереди планеты всей. Я бы лично прибавила еще несколько задач. Например, мы боролись за то, чтобы народ стал не только смелым, но и умным. Чтобы люди друг друга не перерезали. Чтобы не свергли по дурости того самого президента, который любит ругань в свой адрес, и не заменили его каким-нибудь коммунистическим прохвостом, который будет вешать за каждое лишнее слово.
Но из-за спины Ельцина высовываются чьи-то рога, клыки и копыта. И какие-то жуткие хари, чьи обладатели платонически сожалеют о том, что они в свое время не пошли по китайскому пути. Зависть снедает в основном тех, кто считает Чубайса аллергеном, Гайдара — вирусом, Ельцина — бациллой, а Запад — и вовсе лепрозориям. Что ж, понюхать горбачевской перестройки нам впервые довелось десять лет назад, в 1987 году. Я говорю «нам», отнюдь не подразумевая ручных интеллигентов, дожидавшихся на стогнах застоя, когда их пригласят воспользоваться своими человеческими правами; или шустрых комсомольцев, готовых поделить собственность и стать «новыми русскими»; или тихо роптавший народ, исправно ездивший в Москву за колбасой и стоявший часами а очереди за маслом там, где было масло, и за бычьими хвостами там, где его не было. Я имею в виду тех, кто единственно может быть судьей в данном вопросе; тех, кто не ждал, когда рак свистнет в Воробьевых горах. Следствие по делу о перестройке ведут Знатоки: диссиденты, никуда не слинявшие, не позволившие себя выслать; диссиденты из непримиримых, без платочков, смоченных слезами умиления, коими они махали бы Мессии — Горбачеву. Диссиденты, умевшие встречать грозу без громоотвода в виде подорожной в Вену или в Мюнхен, которых на мякине «социализма с человеческим лицом» трудно было провести. Уж очень они были стреляные. Нас было достаточно мало: тех, кто на «великого Гэтсби», Михаила Горбачева, смотрел с иронией, как на некое чудо в перьях. В 1985 году еще ничем и не пахло. До октября 1986 года — тоже. Теперь Михаил Сергеевич утверждает, что он эти два года, как некий Штирлиц, рыл подземный ход к демократии, по ночам вынося в карманах землю, чтоб товарищи по партии не увидели. Я лично в этом очень сомневаюсь. Просто так ему сейчас кажется. Ретровидение. А тогда, в 1985 году, Горби во Франции заявил, что у нас в СССР нет политзаключенных, а есть государственные преступники, виновные в том, что они отрицают наш социальный и политический строй. Из этого суждения видно, что наш Штирлиц был отнюдь не Декарт. С логикой в этом суждении плоховато. С интеллектом, пожалуй, тоже. Два года великий реформатор то ускорялся, то вводил «сухой» закон, то рубил виноградники, то боролся с нетрудовыми доходами, ломая помидорные теплицы на приусадебных участках. Чем занимался в это время архитектор перестройки Александр Яковлев, вообще непонятно. Может быть, учил Михаила Сергеевича политграмоте. Началось все в начале октября 1986 года. Освобождение женщин-политзаключенних (в том числе и меня). Потом демонстрация «Покаяния» Тенгиза Абуладзе. Коллективную просмотры в рабочее время (это уж точно план Александра Яковлева). Но увы! Идее Тенгнза Абуладзе не суждено было воплотиться в жизнь. Ни Ленина, ни Сталина, ни КПСС, ни КГБ, ни психиатров из политических карательных спецтюрем, ни ГРУ не взяли за ноги и не выбросили на свалку. Правду давали, как рыбий жир. По столовой ложке перед обедом. А так все кормили ложью. Вообще до 1991 года, до того, как спустили красный флаг над каким-то куполом Кремля, славно посидели в Беловежье и порезали Империю Зла на лапшу, дав России вольную; до того, как а Кремле сменился караул и нерешительного Горби сменил решительный Борис,— перестройка была похожа, по русской народной сказке, на одну премилую речку («молочная река, кисельные берега»). Река текла из правды, но берега у нее были из лжи. Судите сами: во всех газетах было во время оно написано, что диссидентов освобождали потому, что они обещали отказаться от антигосударственной деятельности. А на самом деле такой текст они выбили только из нескольких трусов, а все остальные были выпущены «за так». Я помню, что сама писала в ответ на это гнусное предложение. Да за мое «раскаяние» они (КГБ) должны были мне еще 25 лет навесить. Но — приказ есть приказ. Выпустили. А Анатолия Марченко добили под фанфары гласности и демократизации. Из своих 48 лет он половину просидел. Его-то перестройка вся на чистопольском кладбище. Еще два года за нами влачились длинные, пушистые «хвосты» (топтуны, если угодно). Мои так просто со мной здоровались. Ловили до митингов, после митингов, на митингах. Потом изобрели ОМОН (ноу-хау, понимаешь). Потом стали просто сажать за каждый митинг на 15 суток. И штрафы по 1000 рублей (в деньгах 1989 года). Сейчас вся демократическая, а также мировая общественность встала на дыбы из-за злодейского режима Лукашенко. Свободная пресса у него печатается в Литве. Митинги оппозиции ОМОН разгоняет. За несанкционированный митинг дают штрафы и аресты. Поэта Адамовича за стихотворение «Убей Президента» вообще в тюрьму упрятали; насилу его демократические силы отбили. Реформы не делаются, «зайчик» подыхает, президент о Союзе печется и ерунду говорит. Вот такой каравай.
Так все это нам очень знакомо. Это мы видели во времена горбачевской перестройки. ОМОН. Огромные штрафы, разгоны митингов; сначала аресты на 15 суток, потом и вовсе политические дела. Лукашенко забыл принять Закон о защите чести и достоинства одного отдельно взятого Президента, и чтобы лет этак на шесть, а Горби вспомнил! Если бы Ельцин протолкнул подобный закон, вроде Горби, то полстраны бы сидело, а полстраны сторожило. Но он пренебрег: побрезговал. И когда 23 августа 1991 года он выпускал меня из Лефортово (у Горби со мной терпения хватило всего на 5 лет), то никто уже ничего не требовал — ни отречений, ни любви к власти. И никто в газетах не врал. Если начало перестройки могло сойти за Утреннюю звезду (впрочем, Денница — штука амбивалентная, ибо Люцифер, наша палочка-выручалочка в конце 20-х годов, если верить Булгакову, может и жабу испечь), то кровавый ее закат уж точно уподобился звезде Полынь. Тбилиси. Вильнюс. Баку. Нам казалось, что без КПСС и без Горбачева этого не будет. Мы рвались вперед, не зная, что впереди нас ждет Чечня, и не десятки трупов, а десятки тысяч. Наверное, после Тбилиси Горбачев стал с завистью взирать на Великую Китайскую стену. Такая вот реформа была у старины Дэна: несколько тысяч подавить танками и перестрелять на площади, десятки диссидентов потом публично расстрелять, тысячи посадить на 15 лет, а как выйдут — дать новый срок (ведь тем, кто отсидел пять-семь лет, уже дали). Глухая, слепая, страшная страна, замкнувшаяся в своем золоченом и зловещем величии… У нас изобилие выразилось в том, что каждый поволок дефицитный некогда продукт в свой личный холодильник, а у них — на предприятии каждому рабочему давали миску риса и три черпачка подливы (мясной, рыбной и овощной), У нас же сразу с легкой руки Гайдара отменили и карточки, и талоны, и визитки. Нам дали все сразу: свободу, еду, поездки за рубеж, право зарабатывать деньги, собственность. Рог изобилия раскрылся для нас после августа. А в Китае из ржавого крана медленно капала вода. А иногда — кровь. Вот такой реформы и хотят для нас товарищи Вольский, Примаков, Святослав Федоров и Зюганов. Чтобы ежегодный наш кошмар 4 июня в годовщину Тяньаньмэня оказался для нас воспоминаниями о будущем.
