Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы.

Д. Семенов-Тянь-Шанский

ТРУД, ТВОРЧЕСТВО И СВОБОДА

Семенов-Тянь-Шанский Д.Труд, творчество и свобода // Путь. — 1936-1937.— № 52 (ноябрь 1936 — март 1937).— С. 24-44.

Глава I.

 

1.

Как бы критически не относиться к социализму, нель­зя не видеть, по крайней мере, одной его заслуги.

Социализм связал проблему бедности с проблемой неволи. Но главное зло этой неволи заключается, конечно, не в имущественном неравенстве, не в продаже труда, часто невыгодной и не в труде самом по себе, а в том, что все более суживается поле творческой деятельности для большинства людей и все менее радостным, все менее творческим становится их труд.

Увидеть выход из этого положения можно только поняв, что проблема свободы неотделима от проблемы цен­ности и проблемы времени.

 

2.

Только переживание ценного, или истинно ценное пере­живание дает свободу и это потому, что в истинно ценном элемент средств уже отсутствует, или преображен.

Преодоление же средств есть потому именно освобож­дение, что служить чему либо средством и значит быть невольником. Но время (по крайней мере в некотором аспекте), как раз и является чистым средством и толь­ко творческим актом оно может быть преодолено и стать вместилищем ценностей.

Время же, как чистое средство и время, как пустая, ни чем незаполненная форма (поскольку эта фикция рисует­ся нашему воображению), представляется нам, как бес-

24

 

 

смысленная длительность, как скука и, в конце концов, как лишение всякой свободы.

Абсолютная скука и абсолютная неволя в пределе ве­роятно и тождественны.

 

3.

Только в творчестве преодолевается время и завоевы­вается свобода. Творчество и есть познание, или созерцание ценного, а потом и запечатление его.

Иначе можно сказать, что творчество есть переживание ценностей, или их реализация. В основе всякого  творче­ства лежит всегда момент познания и созерцания, потому что истинно новое может творить только Бог, все же но­вое в творчестве человека только открывается ему.

Чем выше ценность, тем меньше в ней элемента средств и тем меньше она заменима.

А в отношении времени, чем большую ценность мы переживаем, тем меньше мы замечаем время и тем бо­лее хотим замедлить или остановить его.

В пределе для высших ценностей мы требуем веч­ности и действительно создаем для них подобие ее в личной памяти нашей и в преемственной памяти поколений.

 

4.

Но образ вечности создается в истинно творческом процессе еще иначе. Как это, например, хорошо показа­но профессором Лосским, вечность не должна быть обя­зательно мыслима, как полное отсутствие времени (точнее как неподвижность), а может быть мыслима, как отсут­ствие нашего дурного времени, т.-е. как отсутствие прошедшего  времени в которое все проваливается. В идеальном «времени вечности» новое, появляясь непрерывно, не улетает в прошлое, а  всецело остается в настоящем. В этих условиях можно одновременно наслаждаться, например, и первым листком растения, и его цветами и плодом.

В царстве такого времени не надо останавливать мгно­вений, потому что они сами останавливаются, не мешая по­явлению новых. Иначе это «время вечности» можно опре­делить еще, как состояние абсолютной, или вечной памяти.

Она возможна, когда объектом ее является нечто абсо­лютно ценное, достойное абсолютного  внимания и в конечном счете совершенной любви.

Вечная память предполагает вечную любовь.

25

 

 

5.

Как бы ни казалось: вышеописанное чудесное «время вечности» (или вечность) фантастичным, оно, в известной мере, существует и теперь, а именно в творческом про­цессе, т.-е. когда переживается что либо ценное.

В музыке, например: начало не только мелодии, но да­же произведения, не только смутно припоминается, но при­сутствует в каждом новом звуке (мгновение) и, если бы не присутствовало бы, то не было бы и музыки.

Такая победа над временем возможна только при на­личии во всех мгновениях общего смысла, или образа.

Без них творческий фильм, как бы разрывается.

Разрозненные атомы видения вспыхивают тогда, чтобы сразу умереть.

Но в этом смертельно скучном мелькании и реализу­ется убивающая власть времени.

И чем больше будет дробление, тем более тягостным насилием будет это мелькание.

Только творчество, только узрение смысла приоткрывает нам двери вечности и свободы, вечность есть царство смыслов, время — царство бессмыслицы.

 

6.

Таким мельканием бессмысленных, дробных моментов является всякая нетворческая работа, в особенности же труд механический и работа самих механизмов. Здесь все звенья работы (удары машин), как бы тождественны, зам­кнуты в себе и не находятся ни в каком смысловом отношении с другими звеньями ряда.

В механической работе нет мелодии.

Имеется только, разоблачающая власть времени, отно­шение простой последовательности.

Смысл может обнаружиться чаще всего лишь при пе­реходе к следующему этапу работы. Но, при все большем разделении труда, обычно этот новый этап делает другой работник. Поэтому каждый отдельный работник часто не имеет возможности, хотя бы пассивно, со­зерцать смысл своей работы.

 

7.

Вот такого то рода труд, труд оторванный от созерцания какого либо смыслового образа, труд нетворче-

26

 

 

ский и является преимущественно той неволей, которая лежит в основе так называемого  социального  вопроса.

Причин этой неволи много. Некоторые из них мож­но действительно отыскать в несправедливом распреде­лении собственности, как и в стихийном развитии техни­ки, но одна из главных причин — это болезнь миросозерцания тех, кто мог бы что-либо исправить, болезненное извращение общественных идеалов.

 

8.

В частности, сознательное, или бессознательное поклонение средствам вместо ценностей имеется у большинства современных европейцев.

Особенно прочно санкционирует всякую неволю признание над собою неограниченной власти времени.

Эту власть признают все те, кто считает, что время не только есть, но должно быть и не может быть ничем иным, как только средством.

Эта вера часто довольствуется циничной формулой «время деньги». Ведь, деньги типичное средство. В конце концов это приводит к признанию, что и жизнь всегда должна быть только средством и не должна иметь ни смы­сла, ни ценности.

Глава II.

1.

Наивысшее творчество, наиболее полно преодолеваю­щее власть времени и одаряющее наибольшей свободой есть творчество религиозное, или духовная жизнь.

Это творчество в своем пределе (ведь, дело идет об обожении человека) снимает всякое различие между целью и средством, временем и вечностью, неволей и свободой.

 Но и на путях к пределу оно дает уже максималь­ное преодоление, точнее преображение средств и свободу  от власти времени.

 

2.

Парадоксально, что, несмотря на перенесение окончательных достижений вовсе за пределы этой жизни, именно для христиан время теряет характер средств и делается драгоценным вместилищем вечности.

27

 

 

Для христианина ведь ценности реализуются и должны реализоваться не в далеком, утопическом будущем, а сперва во времени самом настоящем, в каждое данное мгновение.

Христианство прямо из настоящего прорывается в царство ценностей, в вечность. Это путь по вертикали. Таков и путь всякого  настоящего творчества, путь свободы.

Противоположный путь, путь по горизонтали, прости­рается в поисках ценностей в бесконечность будущего.

 

3.

Христианин должен каждую секунду творить в себе храм Богу, превращая все в средство этого строительства.

Но тут то и разрешается парадокс: средство перестает быть таковым, когда оно служит ценности высо­кой и тем более абсолютной. В этом случае времен­ное и потому тленное средство само преображается в цен­ность, как бы воскресая в нетление.

То же самое можно сказать и так: высота ценности обратно пропорциональна расстоянию (различию) между це­лью и средством.

Действительно: стремление к Богу есть уже, частично, жизнь в Боге, поиски истинного  пути — уже истинный путь. Не напрасно сказано: «Аз есмь Путь, Истина и Жизнь».

В коммунизме, например, как раз наоборот — путь вовсе не похож на цель, например, диктатура про­летариата на бесклассовое общество.

4.

Хотя религиозное творчество, цель которого  есть стяжение Духа Божия, обязательно и доступно каждому, самый прямой путь этого творчества, путь исключительного  внутреннего делания, путь непрерывной молитвы и аскезы, путь иноческий не может быть путем всякого.

Для большинства, несмотря на то, что без молитвы и некоторой аскезы невозможно преуспеть ни в чем ценном, высшее духовное творчество может выявиться через творчество, как бы посредственное, через реализа­цию частных ценностей, через творчество культурное, в отношении высшего, как бы прикладное.

 

5.

Можно наметить два вида оценки культурного  творче­ства, а именно можно оценивать данный вид его и творче-

28

 

ство данного, конкретного  человека. Ясно, что чем боль­шую ценность может реализовать данный вид творчества, тем выше и надо его оценивать и ясно, что более высокий вид творчества будет способен более преодолевать вре­мя и неволю.

С этой точки зрения, например, наука и искусство справедливо относятся к высоким областям творчества, хотя бы потому, что реализуемые в них ценности — исти­на и красота суть качества Единого  и вечного.

Глава III.

1.

Для оценки творчества отдельного  человека наиболь­шее значение должна иметь подлинность призвания. Вне ее возникают вольные, или невольные, фальсификация, мистификация и обман.

Мистификатором является, например, не только фельдшер, выдающий себя за врача, но и поэт, ставший по нужде бухгалтером и бухгалтер, вдруг вообразивший се­бя поэтом.

Только при максимуме призвания, или любви к делу (а не к славе и позе), через посредство частного  творчества, реализуется и высшее дело человека, творчество его жизни и личности, превращение их в орудие Бога живого.

 

2.

Но как угадать призвание? На этот вопрос вполне рационально ответить нельзя, так как самое призвание, как дар Божий, сверхрационально. О наличии призвания, ко­торое есть способность вдохновляться, получать откровение в определенного  рода деятельности, может судить толь­ко свое внутреннее знание.

Слова Пушкина: «ты сам свой высший суд», примени­мы не только лишь к отдельным моментам и плодам призвания.

Но это верно относительно подлинного  призвания, лож­ное же призвание может обмануть, ибо и «сам сатана мо­жет принять вид ангела света».

 

3.

Главным вопросом является вопрос о пределах призвания, иначе говоря, вопрос о том, в каких областях деятельности оно возможно.

29

 

 

Это вопрос основной для благо­получия, как личности, так и об­щества.

Например: для всех почти является аксиомой, что на­ука и искусство требуют призвания и тем самым они оправданы, но не оскорбительно ли для человека говорить о призвании чистильщика нечистот, или даже чистильщи­ка сапог?

Где же границы призвания?

Попытаться найти их необходимо.

Если творчество есть путь к свободе, то все должны иметь право на эту свободу.

Если бы, например, было доказано, что призвание, то есть настоящее творчество и,следовательно, свобода — могут быть только в игре на скрипке, то все должны иметь возможность искать в себе это призвание, и, если таковое найдется, то и осу­ществлять его.

 

4.

Но предположим, что в идеальном, быть может утопическом, плане картина получится следующая.

Число композиторов, философов, поэтов, ученых, художников сильно возрастет. Середина (творцы хозяйственных ценностей, деятели художественных ремесел, творцы прав, инженеры) возрастет чрезвычайно и станет ближе к представителям первой группы.

Последняя же группа (люди тяжелого, механического  и вообще нетворческого  труда) вовсе исчезнет и потому именно, что нетворческие работы, в виде повинности, бу­дут нести первые две группы людей. В случае развития пацифизма, замена воинской повинности трудовой может легко осуществиться.

Во всяком случае, чем больше людей будут иметь возможность находить и осуществлятьсвое призвание, тем полнее будет осуще­ствляться свобода и тем скорее остановится современный процесс не только варваризации, но прямой бестиализации масс.

 

5.

Нельзя, ведь, забывать, что творческие заряды, которые должны быть во всяком человеке, если они не могут най­ти естественного  применения в деятельности по призванию,

30

 

 

превращаются в энергию разрушительную. Нельзя забы­вать, что всякая сублимация есть творчество, и вне творче­ства никакая сублимация невозможна.

Если совесть восстает против насилия над природ­ной жизнью человека, то нельзя не желать прекращения насилия и над его духовной природой. Невозможность изби­рать деятельности по призванию, вынужденное воздержание от такой деятельности есть духовная кастрация. Для чело­века взрослого, уже сознавшего  свое призвание, такая ка­страция его вдохновения, есть прямо пытка. Но насилие оста­ется и тогда, когда производится незаметно, исподволь, с детства.

Человек создан по образу Творца, поэтому творческие способности должны быть сбережены и взлелеяны в первую очередь.

Да убить их и нельзя, но если закрыть для них пря­мой путь, они будут искать незаконного  выхода, взрывая и подрывая то жизнь отдельных людей, то жизнь целого  общества и даже целого  народа.

 

6.

Найти в юноше призвание, приучить его к творческо­му труду и оградить от преждевременного  труда не по призванию, вот одна из главных задач.

Нечего говорить, что еще важнее заложить основы здорового  христианского  миросозерцания.

Но это не все.

Большинство людей призвано, вероятно, преимущест­венно к творчеству в хозяйственной области, и вопрос о свободе для них сводится к вопросу об условиях, в каких хозяйственное творчество возможно. Вопрос о собственности играет здесь большую роль.

Но прежде чем искать решения этих вопросов, следует выяснить особенности хозяйственного  творчества и попутно рассмотреть проблему игры, так как игра, с одной стороны, является элементом творчества, а с дру­гой, является злой соперницей и пародией, влекущими чело­века к худшей неволе.

Г л а в а IV.

1.

Если бы деятельность человека разделялась только на творческую, благодатную и на безрадостнотрудовую, было бы нетрудно сделать свой выбор.

31

 

 

Но действительность не такова. С одной стороны, искры творческой радости имеются даже в самом тяжелом труде, с другой, и самое вдохновенное творчество связано с настоящим трудом. Наконец, есть области, которые не являются ни творчеством, ни трудом, и про которые нелегко сказать, принадлежат ли они к миру средств или ценностей.

К этим областям принадлежит, среди различных проявлений человеческой  активности, большой, сложный мир игры.

 

2.

На проблеме игры нельзя здесь не остановиться. С одной стороны, элементы игры входят во всякое творче­ство, с другой игра является врагом настоящей реально­сти и подлинной ценности, а потому опасной соперницей творческой деятельности.

Последнее особенно ярко проявляется в нашу эпоху.

В сознании большинства современных европейцев жизнь, несомненно, представляется то в виде безрадостного  труда, то развлечения — игры. Кинематограф (это еще, быть может, искусство), танцы, спорт, карты, — вот чем для большинства заполняется досуг, и вот, что является мечтою. Но, что хуже, в игру превращается слишком мно­гое, что не есть игра и, наконец, игрою же, а не творче­ством определяется ныне, в значительной мере, и хо­зяйственная жизнь (мировая экономика).

Так что же такое игра, и в каком смысле она име­ет достоинство и когда она его иметь не может?

 

3.

В творческом, точнее в эстетическом смысле, игрой, думается, мы называем форму прекрасного, художе­ственный образ, когда, например, говорим об игре красок, или звуков. Само слово «образ» показывает, что он что-то изображает, играет, как актер. Но на­стоящим объектом созерцания, да и познания вообще, яв­ляется не образ, не форма, не эта игра, а нечто скры­тое в них и за ними, им до конца неадекватное.

Когда говорят о познании, как о соединении субъекта и объекта, когда современные философы стали толковать о брачности познания, слова эти надо относить к тому, что скрыто за формой или образом. Созерцает дух, и созер­цается духовное..

32

 

 

4.

Но, уже в пределах художественного  созерцания, игра образа, игра божественной красоты (jeu divin Скрябина) может стать игрой в другом и в дурном смысле.

Эстетическое созерцание может превратиться в эстет­ство, благоговейное любование — в «похоть очей».

Подобно этому насыщение превращается в чревоугодие, страсть — в сладострастие и разврате.

Дело в том, что, как желанье, так даже обладание могут быть бескорыстными и корыстными.

Можно созерцать, забывая себя и можно созерцать, ста­раясь ублажить свое узкое я.Можно в самозабвенном во­сторге говорить мгновению «остановись» и можно, ублажая себя, стараться заполнить время, все принося ему в жерт­ву, все обращая в игру.

Но сверхчувственное, вечное, скрывающееся за фор­мой, бежит,  исчезает, когда его хотят искусственно удержать во времени, сделать предметом игры.

Для игры остается только игра, бездушная форма, пу­стой узор, арабеск, кукла, может быть, труп.

Но такая формальная, пустая красота, опасна.

Иные духи, например, духи сладострастия, вселяются в опустошенную форму и через нее приобретают власть над человеком. Тут то и начинается двусмысленность красоты, столь мучившая Достоевского.

 

5.

Особая опасность игры заключается в том, что, и оторвавшись от творчества, она с внешней стороны со­храняет подобье творческой деятельности. В ней средство и цель будто сливаются.

Но подобие это кажущееся. В творчестве познается новое. Игра же ничего не познает и не создает, а только комбинирует.

Игра — замкнутый круг, и ее комбинации только количественные вариации.

Цель творчества — ценность, в игре же сама цель — лишь средство, средство заполнить время.

В творческом созерцании за формой прогревается некая жизнь, за объектом чувствуется как бы другой субъект «ты», в игре все становится только объектом.

Играть святыней, значит не любить, в пределе -  убивать.

Играть святыней, значит убить чувство святости, ко­-

33

 

 

щунствовать. игра носит в себе семя профанации, в конечном счете — небытия.

А желание превратить жизнь в игру есть попытка вер­нуть рай без креста.

 

6.

Игра — развлечение так как нетворческая работа (чи­стый труд) принадлежит к миру средств, к полезностям, к низшим ценностям и только в качестве таковых, получает оправдание. Это оправдание и свое закон­ное место игра и труд могут найти себе в пределах творчества, как его элемент и служа ему, создавая, например, необходимый для творчества условия, как то материальные средства (труд) и отдых (игра).

 

7.

В механической работе, даже если она входит в ка­кое-то целое, имеющее ценность, бывает трудно уловить сияние последней.

В таких случаях, дабы сохранить подобие творческого воодушевления, человек нередко прибегает к иллюзии, превращая  работу в игру, часто именно в спорт. Например: полющий траву воображает, что он очищает территорию от врага, рубящий бревно, подобно игроку в гольф, считает удары, ставит рекорды 1).

Думается, что в областях труда, где творческая цель или бледна, или далека, не вредно даже искусственно куль­тивировать такого рода игру. Но все же такая игра явля­ется суррогатом творчества и потому паллиативом.

Постоянное прибегание к такому суррогату является симптомом большой неволи. Единственным пафосом большевиков, например, становится пафос борьбы, даже войны (см. об этом прекрасную статью Г. П. Федотова «Правда Побежденных»),

Об этом же свидетельствует большевицкая терминология, как то: «в ударном порядке», «на картофельном фронте» и т. п.

В этом обнаруживается своего рода игра, но игра от­нюдь не детская и не невинная.

 

8.

Относительно игры нельзя не отметить еще, что едва ли нормально современное положение, когда личная свобо-

____________________

[1])  Подобное есть у Пеер Гюнта Ибсена.

34

 

 

да мыслится почти только в форме досуга, за которым скрывается чаще всего игра.

Жизнь большинства европейцев все более распадает­ся на две половины: безрадостный труд — пустой, бесплодный досуг.  Рассекаются на две части не только дни, не только жизнь человека, когда он к старости преуспеет, но зачастую и сам человек.

Последнее порой похоже на раздвоение личности.

Бывает, что на досуге человек избегает даже встреч с товарищами по работе.

Отвращение к постоянному труду переносится на них.

У людей же творчески просветленного  труда досуг не­редко мало отличается от часов работы и даже развле­чения и отдых, носят творческий характер.

Для таких людей и соучастники их творческой рабо­ты чаще духовно притягательны.

 

9.

Ввиду сказанного  об игре, не лишнее подчеркнуть, что под свободой, обретаемой в творчестве, здесь разуме­ется отнюдь не утопическая легкость жизни, а именно твор­чество, т.-е. творческий труд.

В условиях земного бытия труд этот, или путь, всегда останется жертвенным, крестным, но тем не менее осмысленным и прекрасным.

Путь этот одинаково далек, как от наивной, но от­нюдь не всегда невинной мещанской идиллии, так и от кошмарного  идеала трудового муравейника. Последний идеал явился окончательной капитуляцией, на веки веков, перед неволей, отказом от свободы и рая, хотя бы даже самого  плохенького  земного рая. Вместо «прыжка в цар­ство свободы» (в рай) предстал вдруг бесповоротный прыжок в царство вечной скуки и рабства, в ад 1).

Глава V.

1.

Хозяйственная деятельность есть также деятельность творческая, но она имеет свои особенности.

Во-первых, элемент труда, точнее тяжесть труда, проклятие за первородный грех играет в ней чаще домини­рующую роль.

Во-вторых, своеобразен и творческий момент, а

__________________

1) Все сказанное об игре относится менее всего к играм, как отдыху и забаве, а к игре как некоторому принципу и идеалу.

35

 

 

именно, созерцаемые в хозяйственной деятельности цен­ности и их образы.

Наконец, третьею особенностью этой деятельности яв­ляется крепкая связь ее с органическими потребностями человека, иначе говоря, некоторая хозяйственная необхо­димость.

 

2.

187

То, что хозяйствование является трудом по преимуще­ству,  то что в нем сильнее чувствуется библейское про­клятие, пот лица, конечно, не означает того, что нельзя стремиться к творческому преображению и этого рода дея­тельности.

Для христиан и самое библейское проклятие, думается, имеет другой смысл, чем для ветхозаветных людей.

Трудиться для хлеба земного, теперь означает также нести крест ради хлеба небесного. В этом уже дано нам больше, чем облегчение. Но приятие труда, в качестве кре­ста, есть не только общий, исходный момент, определяю­щий наш путь к высшей духовной свободе,  но и ключ ко всякому частному преображению и облегчению труда.

Как было сказано выше, на земле нет творчества без труда и жертвы; без них возможна только мнимо осво­бождающая, а на деле закабалящая игра.

 

3.

Озаряющим хозяйственный труд творческим моментом, помимо указанного  религиозного  приятия креста и других религиозных целей (служение ближнему) является также — созерцание образов особой хозяйственной красо­ты и их реализация.

Производительность природы, обилие ее даров и ти­таническая мощь человека, его царская власть над приро­дой, — вот, что скрывается, вероятно, за этими образами хозяйственной красоты, будь то золотом налившаяся нива, будь то ладно сложенные ящики каких либо товаров, или даже просто удачно сведенный приходо-расходный баланс.

Прообразом хозяйственной деятельности можно усло­вно считать садоводство, возделывание сада, ту деятельность к которой был призван человек до грехопадения.

Хранение, преумножение и возрастание всякой твари во славу Божию — вот, что было задачей этого «хозяйствова­ния». Если в эстетической области созерцаемым (красо-

36

 

 

той), вероятно, является сама жизнь, точнее принцип жиз­ни (и ее тайна), в хозяйственной области созерцается пре­имущественно только одно качество жизни, а именно ее рост, ее преумножение, обилие, часто даже просто коли­чество. Другими словами, созерцается скорее потенция, сред­ство, чем ценность.

Поэтому красота, выявляемая в хозяйственных образах, есть красота как бы низшего  порядка.

 

4.

После грехопадения, когда смерть вошла в мир, за­дачи хозяйствования стали более всего охранительными.

Борьба за жизнь при посредстве питания и размножения — вот что мотивирует ныне хозяйство.

Оно неизбежно теперь жестоко и тяжело, но образы процветающего сада не померкли окончательно.

 

5.

Но сказанное не надо понимать, как совет превратить хозяйственную деятельность в эстетическую забаву.

Так как хозяйственная деятельность тяготеет боль­ше к миру средств, чем к миру ценностей, даже и в своем эстетическом моменте, то желая преобразить эту деятельность, конечно, нельзя ограничиться простым выдвижением этого эстетического  момента. Он сам, ведь, нуждается в некотором преображении, в некоторой сублимации.

Хозяйственную деятельность можно уподобить при­кладному искусству, которое находит конечное оправдание во внеположной ему цели.

Оно сублимируется главным образом, как путем наилучшего  обслуживания этой внеположной ему цели, так и путем ее возвышения.

Так, значительность произведения столяра, хотя бы стула, зависит от того, удобен ли он и какой цели он служит.

Подобно этому и в хозяйстве эстетическая сторона выигрывает, когда она связана с хозяйственной необходимо­стью, а последняя приобретает благородную значимость, когда подчиняется необходимости духовной.

Бедная утварь, если она соответствует назначению, мо­жет оказаться красивее утвари роскошной. А если к то­му же ею пользуется любовь, то она может воссиять тем особым светом, который виден только духовному взору.

37

 

 

 

6.

Наконец, надо иметь в виду, что именно необходимость оберегает часто и должна оберегать хозяйственное твор­чество от превращения его в игру. Не нужда, или преуве­личенная потребность, а своего рода игра как раз есть та корысть, которая искажает хозяйственную деятельность.

Что это так, показывает один из видов этой ко­рысти — скупость.

Скупой рыцарь, например, не хозяйничает, а именно играет. Играет и спекулянт.

Подобная же игра-корысть (о чем упомянуто выше) может исказить и всякую другую деятельность. Так художник (когда эстетика заменена эстетством) создает образы формальной красоты, страдающие изыском и вычуром.

Так мораль может превратиться в фарисейский ригоризм, право в крючкотворство и т. п. Подмена творчества игрою, не только не одаряет свободой того, кто эту под­мену производит, но сеет нужду и неволю вокруг.

Ни скупой рыцарь, ни Сальери, например, не были сча­стливы и сеяли горе.

Но вряд ли счастливы многие современные художники, подменившие творчество комбинированием пустых форм (о кризисе искусства прекрасно писали Вейдле, Маковский и др.). Вряд ли счастливы также многие современные магна­ты индустрии и финансов, создающие подчас чудовищные предприятия, вне всякой зависимости от собственной, чу­жой нужды и спроса1).

 

7.

Каковы последствия такой финансовой и производствен­ной игры для общества, показывает современный экономи­ческий кризис. Об этого рода игре, как причине кризи­са, прекрасно писал Lucien Romier.

Называя нашу эру неокапитализмом, Ромье считает, что она характеризуется переменой взаимоотношений между кредитом и производством. Прежде кредит (банки) об­служивали производство, теперь производство обслуживает кредит.

Кредитным учреждениям надо куда-то помещать ка-

______________________

1) Даже не становясь на точку зрения экономического  материализ­ма, нельзя не видеть связи современного  искусства и промышленности и аналогию в их кризисах.

38

 

 

питалы, на чем-то играть, и вот создаются фантастические предприятия для производства часто фантастических продуктов, сбыт которых возможен только при помощи преодоления гигантских пространств, при чудовищном развитии транспортных средств и рекламы. При таком отношении между кредитом и производством, последнее организуется с теми же целями и теми же методами, что скачки, рулетка и всякого  рода тотализаторы.

Разумеется, это не творчество, а игра.

 

8.

Возмездие за такую игру неизбежно, хотя бы только по­тому, что нельзя безнаказанно создавать множество ненужных вещей в ущерб необходимых.

Предметы рекламы, например, обычно не имеют ни­какой прямой полезности и являются в то же время образ­цами безвкусицы.

Их производство подобно производству снарядов во время войны. Вместо расточительной и безвкусной рекламы на Эйфелевой башне Ситроэн мог бы, например, ор­ганизовать массовую, даровую раздачу велосипедов бедным людям.

 

9.

На все это обычно возражают, что надо не осуждать, а благодарить тех, кто предоставляет работу, хотя бы и бессмысленную.

В задачи данной статьи не входят экономические про­блемы, как таковые, поэтому исчерпывающий ответ здесь невозможен, но нельзя не заметить, что теми же словами о предоставлении работы оправдывают не только вооруже­ние народов, но и завоевания, а иногда даже и проституцию.

Думается, что истинная любовь, забота о настоящих нуждах человека без дела сидеть не будет и что на­стоящий кризис объясняется во всяком случае не тем, что для человека не находится больше никакого настоящего дела.

Наконец, представляется несомненным, и это главное, что безрадостность, непросветленность труда, о котором здесь идет речь, развивается особенно тогда, когда хозяй­ствование теряет связь с потребностью и становится игрой.

 

10.

Именно дух азартной игры, вероятно, более всего обездушил как труд, так и технику труда.

39

 

 

Возможно представить себе, что и сами орудия труда (машины) совершенны изменять свой характер и облик при иной духовной настроенности человека.

Машина, как и всякое произведение человека, отражает, ведь, его образ.

Нельзя кроме того думать, что централизация средств производства, его бешеные скорости и страшная дифферен­циация труда — что все это суть непременно свойства тех­ническая прогресса. Возможность, так сказать, гуманиза­ции самих машин, вместо наблюдающейся машинизации человека вполне допустима.

 

11.

Впрочем, и сейчас уже можно наметить кое-какие за­конодательные задачи. Охрана творческого  духа и призва­ния в первую очередь (педагогической, в широком смы­сле этого слова, реформы), охрана хозяйственного творче­ства от корыстной игры, во-вторых.

При решении последней задачи, нужно идти по пути пре­дельного контроля над деятельностью кредитных учреж­дений, вплоть до той или иной формы их обобществления.

В-третьих, можно наметить те области труда, кото­рые не поддаются творческому просветлению вследствие исключительной тяжести, негигиеничности, неэстетичности, или слишком узкой специализации.

В этих областях труда, вероятно, придется органи­зовать трудовую повинность (на подобие воинской).

В-четвертых, можно подвергнуть контролю и ограни­чить целые области производства, как бесполезные, например, производство предметов рекламы.

Наконец, можно постепенно децентрализовать, индиви­дуализировать многие отрасли труда и принять целый ряд мер, способствующих улучшению условий и обстановки труда.

Отдельной и при этом одной из самых важных задач является задача организации собственности.

Глава VI.

1.

С защищаемой здесь точки зрения, собственность мо­жет быть оцениваема и оправдываема только поскольку она способствует творчеству.

Собственность, как объективированная возможность

40

 

 

творчества и его свобода, вот формула, определяющая ту собственность, которая подлежит защите.

Более конкретно, эта проблема сводится, в конце концов, к вопросу о том, насколько собственность может охранять творчество от вмешательства в него других лиц (хотя бы и юридических), и в каких пределах такое вмешательство вообще допустимо.

 

2.

Ныне мы справедливо возмущаемся введенной большеви­ками системой социальных заказов в области художественного  и научного  творчества.

Нам это кажется чудовищным покушением на свобо­ду человека, на самые интимные его достояния и собствен­ность, посягательством на душу и дух.

Но большевики по-своему последовательны.

Лишив человека собственности и свободы творчества в хозяйственной области, они лишают его того же и в других областях. Почему бы поэтам, художникам и ученым претендовать на свободу творческой деятельности, когда этого в Советском Союзе лишено подавляющее большинство населения.

 

3.

О том, хорошо ли это, или плохо, двух мнений, конеч­но, быть не может. Но если у большевиков почти все пло­хо, то вмешательство в чужое творчество, в частности, заказ, во всех случаях губит это творчество.

Недоказанным является и то, что собственность, осо­бенно в юридическом смысле этого слова, всегда в до­статочной мере страхует творчество от вреда постоянного вмешательства.

Это ряд проблем, решаемых в разных случаях по разному.

Но нельзя забывать, что работать по заказу и по чужим директивам вынуждены отнюдь не только одни граждане С.С.С.Р.

Ведь, частной собственности лишено большинство на­селения не только в России, Да, пора вообще осознать, что одно из зол капитализма заключается скорее не в том, что существуют собственники, а, наоборот, в том, что существуют наемники, что собственников-то слишком мало.

41

 

 

4.

Но проблема собственности настолько сложна, что здесь не может быть и речи даже об ее всесторонней поста­новке.

Можно все же, a priori, здесь утверждать, что существуют области хозяйства, в которых, вне личной собствен­ности, истинное творчество почти невозможно.

К таким областям, вероятно, принадлежат много видов сельского  хозяйства, художественные ремесла и зна­чительное число видов торговли.

Вероятно, также в каждом виде хозяйственной дея­тельности, можно установить и размеры собственности, наи­более способствующие творчеству.

Точнее, можно полагать, что деятельность собственни­ка будет радостнее, добросовестнее и плодотворнее дея­тельности наемника не во всех областях хозяйства и в хозяйствах не всех размеров.

Нельзя еще не отметить, что и собственники не свобод­ны от заказа. Но существуют какие-то пределы, в кото­рых заказ не только не вредит творчеству, но помогает.

 

5.

К числу вопросов, немогущих здесь быть постав­ленными, за недостатком места, принадлежит и вопрос о коллективном творчестве и коллективной собственности.

Сложность этих вопросов обусловлена хотя бы тем, что под коллективным можно разуметь понятия весьма несродные. Но нельзя здесь не указать мимоходом, что не столько коллективный, сколько корпоративный, в особен­ности же семейный труд может просветляться благодаря именно своему корпоративному, или семейному характеру.

Но идеальным коллективом может быть только брат­ство, в пределе — церковь и ее общины.   

Все изложенное может отчасти дать повод думать, что здесь отрицаются экономические проблемы, как таковые, что, например, не замечаются проблемы бедности и эксплуатации в их обычном смысле. Это не так. Нужда и эксплуатация, конечно, существуют. Есть и какой-то минимум удовлетворения материальных потребностей (не для всех одинаковый), который урезывать нельзя. Но несо­мненно и то, что материальные потребности возрастают и

42

 

 уменьшаются в зависимости от того, насколько удовле­творяется потребность человека к  твор­честву, иначе говоря, потребность его в свободе, чем менее стеснен человек в своем творчестве, чем выше, чем интенсивнее его творче­ское горение, тем обычно свободнее он и от власти материальных потребностей.

Святые довольствуются очень малым.

Нередко весьма непритязательны философы, ученые, порой поэты и художники. Может быть, действительно, не­многое нужно мелким хозяевам, например, крестьянам, так как они находят больше удовлетворения в самой своей деятельности.

Эксплуатация несправедлива вдвойне: она урезывает, как хлеб земной, так, в некотором смысле, и хлеб небесный.

 

7.

Все высказанное здесь, вероятно, встретит еще одно возражение. «Как можно мечтать о каком-то творческом преображении труда, когда, во-первых, теперь для слишком многих, дело идет о том, чтобы найти, какой бы то ни было труд, а, во-вторых, когда экономическая жизнь, все равно, всегда будет протекать по своим железным законам».

Вот надо откровенно заявить, что статья и написана, как раз с целью, если не поколебать, то хотя бы даже подшутить заранее над такими возражениями.

Одной из причин нынешних бед является именно всеобщая, черная вера в самодовлеющую замкнутость эко­номической сферы и непреложность экономических законов.

Пора же, наконец, не только в жизни, но и в  са­мой экономике искать не одних только экономиче­ских целей. Пусть в этих исканиях кое-что будет и несерьезным, но не настало ли время отделаться от той серь­езности делового мира и серьезных, деловых людей, ко­торая привела ныне к такому уже действительно слишком серьезному положению.

Все мы знаем, к каким результатам пришли такие, в общем, специфически серьезные люди, как большеви­ки в С.С.С.Р.  Но и в других странах серьезные люди делают тоже, на свой манер, не менее серьезные вещи. Уни­чтожение, — для восстановления «железного» закона спроса и предложения миллионов пудов кофе, или пшеницы, когда

43

 

 

есть области, где голодают, — действия несомненно очень серьезные. К тому же серьезность эта очень напоминает производство аборта, дело тоже серьезное и, чаще всего, · экономически мотивированное.

 

8.

Нет, довольно такой серьезности. Пора вспомнить, что Повелевший нам в поте лица добывать хлеб призывал нас также не думать о завтрашнем дне и брать пример с полевых лилий, которые не трудятся, не прядут.

 Без сомнения, в этих чудесных словах (но какие евангельские слова не чудесны?) заключается призыв искать Царствие Небесное, не только в жизни вообще, но и в каждой области жизни, в частности и в области эко­номической.

Полевые лилии, цветы Царствия Божия, цветы творчест­ва, созерцания и вдохновения, цветы истинной свободы и любви могут и должны прорастать  всюду.

Если мы будем стремиться к этому, приложится и остальное.

Д Семенов-Тянь-Шанский.   

44