Лоренс Стерн

ЖИЗНЬ И МНЕНИЯ

ТРИСТРАМА ШЕНДИ,

ДЖЕНТЛЬМЕНА

К оглавлению

ТОМ ПЯТЫЙ

Dixero si quid forte jocosius, hoc mihi juris

Cum venia dabis.

Horatius {*}

- Si guis calumnietur levius esse quam

decet theologum, aut mordacius quam

deceat Christianum - non Ego, sed Democritus dixit.

Erasmus {**}

Si quis Clericus, aut Monachus, verba

joculatoria, risum moventia, sciebat, analhema este {***}.

ДОСТОЧТИМОМУ

ЛОРДУ ВИКОНТУ ДЖОНУ СПЕНСЕРУ

Милорд.

Покорно прошу позволения поднести вам настоящие два тома: это лучшее, что могли произвести мои дарования при таком плохом здоровье, как у меня. - Если бы Провидение было ко мне щедрее, томы эти составили бы гораздо более приличный подарок вашему сиятельству.

Прошу ваше сиятельство простить мне смелость, которую я беру на себя, присоединяя в этом посвящении к вашему имени имя леди Спенсер; ей подношу я историю Лефевра в шестом томе, руководясь единственно тем, что она, как подсказывает мне сердце, проникнута духом человечности.

Остаюсь,

Милорд,

Вашего сиятельства

Преданнейшим

И покорнейшим слугой

Лоренс Стерн

{* Если я скажу невзначай что-нибудь чересчур смехотворное, ты снисходительно предоставишь мне это право.

Гораций}

{** Если кто наклевещет, будто я легкомысленнее, чем подобает богослову, или язвительнее, чем подобает христианину, пусть знает, что не я это сказал, а Демокрит.

Эразм Роттердамский}

{*** Если какому-нибудь священнослужителю или монаху ведомы шутовские слова, возбуждающие смех, да будет он анафема (проклят).}

ГЛАВА I

Кабы не пара ретивых лошадок и не сорванец-почтарь, который ими правил от Стилтона до Стемфорда, мысль эта никогда бы не пришла мне в голову. Он летел, как молния, по косогору в три с половиной мили - мы едва касались земли - неслись с головокружительной быстротой - как вихрь - движение передалось моему мозгу - в нем приняло участие мое сердце. - - Клянусь великим богом света, - сказал я, глядя на солнце и протянув к нему руку в переднее окошко кареты, когда давал этот зарок, - сейчас же по приезде домой я запру мой кабинет и брошу ключ от него на глубину в девяносто футов от поверхности земли, в колодец за моим домом.

Лондонская почтовая карета укрепила меня в этом решении: она мерно покачивалась по дороге в гору, еле двигаясь, влекомая наверх восьмеркой грузных животных. - Изо всех сил, - сказал я, качая головой, - но и те, что получше вас, тащат таким же способом - понемногу у каждого! - Чудеса!

Скажите мне, господа ученые, вечно будем мы прибавлять так много к объему - и так мало к содержанию?

Вечно будем мы изготовлять новые книги, как аптекари изготовляют новые микстуры, лишь переливая из одной посуды в другую?

Вечно нам скручивать и раскручивать одну и ту же веревку? вечно двигаться по одной и той же дорожке - вечно одним и тем же шагом?

Обречены мы до скончания века, в праздники и в будни, выставлять остатки учености, как монахи выставляют останки своих святых, - не творя с их помощью ни единого, даже малюсенького, чуда?

Неужели человек, одаренный способностями, во мгновение ока возносящими его с земли на небо, - это великое, это превосходнейшее и благороднейшее в мире творение - чудо природы, как назвал его Зороастр в своей книге peri jusewV {О природе (греч.).}, _шекина_ божественного присутствия, по Златоусту; - _образ божий_, по Моисею, - _луч божества_, по Платону, - чудо из чудес, по Аристотелю, - неужели человек создан для того, чтобы действовать, как вор - наподобие каких-нибудь сводников и крючкотворов?

Я гнушаюсь браниться по этому случаю, как Гораций, - но если мое пожелание не является слишком натянутым и не заключает в себе ничего грешного, я от души желаю, чтобы каждый подражатель в Великобритании, Франции и Ирландии покрылся коростой за свои труды - и чтобы в этих странах были хорошие дома коростовых, достаточно просторные, чтобы вместить - ну да и очистить всех их гуртом, косматых и стриженых, мужчин и женщин: это приводит меня к теме об усах - а вследствие какого хода мыслей - завещаю решить это на правах неотчуждаемого наследства Недотрогам и Тартюфам, пусть их потешатся и потрудятся, сколько душе угодно.

Об усах

Жалею, что пообещал; - более необдуманного обещания, кажется, никому еще не приходило в голову. - Глава об усах! - увы, читатели мне ее не простят, - ведь это такой щепетильный народ! - но я не знал, из какого теста они вылеплены, - и никогда не видел помещенного ниже отрывка; иначе, - это так же верно, как то, что носы есть носы, а усы есть усы (можете сколько угодно говорить обратное), - я бы держался подальше от этой опасной главы.

Отрывок

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * - Вы совсем уснули, милостивая государыня, - сказал пожилой господин, взяв руку пожилой дамы и слегка пожав ее в тот момент, когда им произнесено было слово усы, - не переменить ли нам тему разговора? - Ни в коем случае, - возразила пожилая дама, - мне нравится ваш рассказ об этих вещах. - Тут она накинула на голову тонкий газовый платок, прислонилась к спинке кресла, повернулась лицам к собеседнику и, вытянув немного ноги, проговорила: - Пожалуйста, продолжайте!

Пожилой господин продолжил так: - Усы! - воскликнула королева Наваррская, уронив клубок шерсти, - когда ла Фоссез произнесла это слово. - Усы, мадам, - сказала ла Фоссез, пришпиливая клубок к переднику королевы и делая ей при этом реверанс.

У ла Фоссез от природы голос был тихий и низкий, но это был внятный голос, и каждая буква слова _усы_ отчетливо дошла до ушей королевы Наваррской. - Усы! - воскликнула королева, как-то особенно подчеркивая это слово, точно она все еще не верила своим ушам. - Усы, - отвечала ла Фоссез, повторив слово в третий раз. - Во всей Наварре, мадам, нет ни одного кавалера его возраста, - продолжала фрейлина, с живостью поддерживая интересы пажа перед королевой, - у которого была бы такая красивая пара... - Чего? - с улыбкой спросила Маргарита. - Усов, - ответила, совсем сконфузившись, ла Фоссез.

Слово _усы_ держалось стойко, и его продолжали употреблять в большинстве лучших домов маленького Наваррского киролевства, несмотря на нескромный смысл, который придала ему ла Фоссез. Дело в том, что ла Фоссез произнесла это слово не только перед королевой, но и еще в нескольких случаях при дворе таким тоном, который каждый раз заключал в себе нечто таинственное. А так как двор Маргариты (все это знают) представлял в те времена смесь галантности и набожности - усы же применимы были как к первой, так и ко второй, - то слово, естественно, держалось стойко - оно выигрывало ровно столько, сколько теряло; иначе говоря, духовенстве было за него - миряне были против него - а что касается женщин, то они разделились.

Стройная фигура и красивая наружность сьера де Круа начали в то время привлекать внимание фрейлин к площадке перед воротами дворца, где сменялся караул. Дама де Боссьер без памяти влюбилась в него, - ла Баттарель точно так же - этому благоприятствовала еще отличная погода, какой давно не помнили в Наварре; ла Гюйоль, ла Маронет, ла Сабатьер тоже влюбились в сьера де Круа; ла Ребур и ла Фоссез добрались до сути дела - де Круа потерпел неудачу при попытке снискать благосклонность ла Ребур, а ла Ребур и да Фоссез. были неразлучны.

Королева Наваррская сидела со своими дамами у расписного сводчатого окна, откуда видны были ворота второго двора, в то время как в них входил де Круа. - Какой красавчик, - сказала дама де Боссьер. - У него приятная наружность, - сказала ла Баттарель. - Он изящно сложен, - сказала ла Рюйоль. - Никогда в жизни не видела я офицера конной гвардии, - сказала ла Маропет, - у которого были бы такие ноги. - Или который так хорошо стоял бы на них, - сказала ла Сабатьер. - Но у него нет усов, - воскликнула ла Фоссез. - Ни волосинки, - сказала ла Ребур.

Королева пошла прямо в свою молельню, всю дорогу по галерее размышляя на эту тему, оборачивая ев и так и этак в своем воображении. - Ave Maria! что хотела сказать ла Фоссез? - спросила она себя, преклоняя колени на подушку.

Ла Гюйоль, ла Баттарель, ла Маронет, ла Сабатьер тотчас же разошлись по своим комнатам. - Усы! - сказали про себя все четверо, запираясь изнутри на задвижку.

Дама де Карнавалет незаметно, под фижмами, перебирала обеими руками четки - от святого Антония до Святой Урсулы включительно через пальцы ее не прошел ни один безусый святой; святой Франциск, святой Доминик, святой Бенедикт, святой Василий, святая Бригитта - все были с усами.

У дамы де Боссьер голова пошла кругом, так усердно выжимала она мораль из слов ла Фоссез. - Она села верхом на своего иноходца, паж последовал за ней - мимо проносили святые дары - дама де Боссьер продолжала свой путь.

- Один денье, - кричал монах ордена братьев милосердия, - только один денье в пользу тысячи страждущих пленников, взоры которых обращены к небу и к вам с мольбой о выкупе.

- Дама де Боссьер продолжала свой путь.

- Пожалейте несчастных, - сказал почтенный, набожный седовласый старец, смиренно протягивая иссохшими руками окованную железом кружку, - я прошу для обездоленных, милостивая дама, - для томящихся в тюрьме - для немощных - для стариков - для жертв кораблекрушения, поручительства, пожара. - Призываю бога и всех ангелов его во свидетели, я прошу на одежду для голых - на хлеб для голодных, на убежища для больных и убитых горем.

- Дама де Боссьер продолжала свой путь.

Один разорившийся родственник поклонился ей до земли.

- Дама де Боссьер продолжала свой путь.

С обнаженной головой побежал он рядом с ее иноходцем, умоляя ее, заклиная прежними узами дружбы, свойства, родства и т. д. - Кузина, тетя, сестра, мать, во имя всего доброго, ради себя, ради меня, ради Христа, вспомните обо мне - пожалейте меня!

- Дама де Боссьер продолжала свой путь.

- Подержи мои _усы_, - сказала дама де Боссьер. - Паж подержал ее _коня_. Она соскочила с него на краю площадки.

Есть такие ходы мыслей, которые оставляют штрихи возле наших глаз и бровей, и у нас есть сознание этого где-то в области сердца, которое придает этим штрихам большую отчетливость, - мы их видим, читаем и понимаем без словаря.

- Ха-ха! хи-хи! - вырвалось у ла Гюйоль и ла Сабатьер, когда они всмотрелись в штрихи друг у дружки. - Хо-хо! - откликнулись ла Баттарель и ла Маронет, сделав то же самое. - Цыц! - воскликнула одна. - Тс-тс, - сказала другая. - Шш, - произнесла третья. - Фи-фи, - проговорила четвертая. - Гранмерси! - воскликнула дама де Карнавалет - та, которая наградила усами святую Бригитту.

Ла Фоссез вытащила шпильку из прически и, начертив тупым ее концом небольшой ус на одной стороне верхней губы, положила шпильку в руку ла Ребур. - Ла Ребур покачала головой.

Дама де Боссьер трижды кашлянула себе в муфту - ла Гюйоль улыбнулась. - Фу, - сказала дама де Боссьер. Королева Наваррская прикоснулась к глазам кончиком указательного пальца - как бы желая сказать: - я вас всех понимаю.

Всему двору ясно было, что слово _усы_ погублено: ла Фоссез нанесла ему рану, и от хождения по всем закоулкам оно не оправилось. - Правда, оно еще несколько месяцев слабо оборонялось, но по их истечении, когда сьер де Круа нашел, что за недостатком усов ему давно пора покинуть Наварру, - стало вовсе неприличным и (после нескольких безуспешных попыток) совершенно вышло из употребления.

Наилучшее слово на самом лучшем языке самого лучшего общества пострадало бы от таких передряг. - Священник из Эстеллы написал на эту тему целую книгу, показывая опасность побочных мыслей и предостерегая против них наваррцев.

- Разве не известно всему свету, - говорил священник из Эстеллы в заключение своего труда, - что несколько столетий тому назад носы подвергались в большинстве стран Европы той же участи, какая теперь постигла в Наваррском королевстве усы? Зло, правда, не получило тогда дальнейшего распространения, - но разве кровати, подушки, ночные колпаки и ночные горшки не стоят с тех пор всегда на краю гибели? Разве штаны, прорехи в юбках, ручки насосов, втулки и краны не подвергаются до сих нор опасности со стороны таких же ассоциаций? - Целомудрие по природе смиреннейшее душевное качество - но снимите с него узду - и оно уподобится льву, беснующемуся и рыкающему.

Цель рассуждений священника из Эстеллы не была понята. - Пошли по ложному следу. - Свет взнуздал своего осла с хвоста. И когда крайности щепетильности и начатки похоти соберутся на ближайшем заседании провинциального капитула, они, пожалуй, и _это_ объявят непристойностью.

ГЛАВА II

Когда пришло письмо с печальным известием о смерти моего брата Бобби, отец занят был вычислением расходов на поездку в почтовой карете от Кале до Парижа и дальше до Лиона.

Злополучное то было путешествие! Доведя его уже почти до самого конца, отец вынужден был проделать шаг за шагом весь путь вторично и начать свои расчеты сызнова по вине Обадии, отворившего двери с целью доложить ему, что в доме вышли дрожжи, - и спросить, не может ли он взять рано утром большую каретную лошадь и поехать за ними. - Сделай одолжение, Обадия, - сказал отец (продолжая свое путешествие), - бери каретную лошадь и поезжай с богом. - Но у нее не хватает одной подковы, бедное животное! - сказал Обадия. - Бедное животное! - отозвался дядя Тоби в той же ноте, как струна, настроенная в унисон. - Так поезжай на Шотландце, - проговорил с раздражением отец. - Он ни за что на свете не даст себя оседлать, - отвечал Обадия. - Вот чертов конь! Ну, бери Патриота, - воскликнул отец, - и ступай прочь. - Патриот продан, - сказал Обадия. - Вот вам! - воскликнул отец, делая паузу и смотря дяде Тоби в лицо с таким видом, как будто это было для него новостью. - Ваша милость приказали мне продать его еще в апреле, - сказал Обадия. - Так ступай пешком за твои труды, - воскликнул отец. - Еще и лучше; я больше люблю ходить пешком, чем ездить верхом, - сказал Обадия, затворяя за собой двери.

- Вот наказание божие! - воскликнул отец, продолжая свои вычисления. - Вода вышла из берегов, - сказал Обадия, снова отворяя двери.

До этого мгновения отец, разложивший перед собой карту Сансона и почтовый справочник, держал руку на головке циркуля, одна из ножек которого упиралась в город Невер, последнюю оплаченную им станцию, - с намерением продолжать оттуда свое путешествие и свои подсчеты, как только Обадия покинет комнату; но эта вторая атака Обадии, отворившего двери и затопившего всю страну, переполнила чашу. - Отец выронил циркуль, или, вернее, бросил его на стол наполовину непроизвольным, наполовину гневным движением, после чего ему ничего больше не оставалось, как вернуться в Кале (подобно многим другим) нисколько не умнее, чем он оттуда выехал.

Когда в гостиную принесли письмо с известием о смерти моего брата, отец находился уже в своем повторном путешествии, на расстоянии одного шага циркуля от той же самой станции Невер. - С вашего позволения, мосье Сансон, - воскликнул отец, втыкая кончик циркуля через Невер в стол - и делая дяде Тоби знак заглянуть в письмо, - дважды в один вечер быть отброшенным от такого паршивого городишка, как Невер, это слишком много, мосье Санеон, для английского джентльмена и его сына. - Как ты думаешь, Тоби? - спросил игривым тоном отец. - Если это не гарнизонный город, - сказал дядя Тоби, - в противном случае... - Видно, я останусь дураком, - сказал, улыбаясь про себя, отец, - до самой смерти. - с этими словами он вторично кивнул дяде Тоби - и, все время держа одной рукой циркуль на Невере, а в другой руке почтовый справочник, - наполовину занятый вычислениями, наполовину слушая, - нагнулся над столом, опершись на него обоими локтями, между тем как дадя Тоби читал сквозь зубы письмо.

- Он нас покинул, - сказал дядя Тоби. - Где? - Кто? - воскликнул отец. - Мой племянник, - сказал дядя Тоби. - Как - без разрешения - без денег - без воспитателя? - воскликнул отец в крайнем изумлении. - Нет: он умер, дорогой брат, - сказал дядя Тоби. - Не быв больным? - продолжал изумляться отец. - Нет, должно быть, он болел, - сказал дядя Тоби тихим голосом, и глубокий вздох вырвался у него из самого сердца, - конечно, болел, бедняжка. Ручаюсь за него - ведь он умер.

Когда; Агриппине сообщили о смерти ее сына, - она, по словам Тацита, внезапно прервала свою работу, не будучи в состоянии справиться с охватившем ее волнением. Отец только глубже вонзил циркуль в город Невер. - Какая разница! Правда, он занят был вычислениями - Агриппина же, верно, занималась совсем другим делом: иначе кто бы мог претендовать на выводы из исторических событий?

А как поступил отец дальше, это, по-моему, заслуживает особой главы. -

ГЛАВА III

- - - - - И главу же это составит, чертовскую главу, - так берегитесь.

Или Платон, или Плутарх, или Сенека, или Ксенофонт, или Эпиктет, или Теофраст, или Лукиан - или, может быть, кто-нибудь из живших позднее - Кардан, или Будей, или Петрарка, или Стелла - а то так, может быть, кто-нибудь из богословов или отцов церкви - святой Августин, или святой Киприан, или Бернард - словом, кто-то из них утверждает, что плач, по утраченным друзьям или детям есть неудержимое и естественное душевное движение, - а Сенека (это уж я знаю наверняка) говорит нам где-то, что подобные огорчения лучше всего выливаются именно этим путем. - И мы действительно видим, что Давид оплакивал своего сына Авессалома - Адриан своего Антиноя - Ниоба детей - и что Аполлодор и Критон проливали слезы о Сократе еще до его смерти.

Мой отец справился со своим горем иначе - совсем не так, как большинство людей древнего или нового времени; он его не выплакал, как евреи и римляне, - не заглушил сном, как лопари, - не повесил, как англичане, и не утопил, как немцы, - он его не проклял, не послал к черту, не предал отлучению, не переложил в стихи и не высвистел на мотив Лиллибуллиро.

- Тем не менее он от него избавился.

Не разрешите ли вы мне, ваши милости, втиснуть между этих двух страниц одну историйку?

Когда Туллий лишился своей любимой дочери Туллии, он сначала принял это близко к сердцу - стал прислушиваться к голосу природы и соразмерять с ним собственный голос. - О моя Туллия! дочь моя! дитя мое! - и опять, опять, опять: - О моя Туллия! - моя Туллия! Мне сдается, будто я вижу мою Туллию, слышу мою Туллию, беседую с моей Туллией. - Но как только он начал заглядывать в сокровищницу философии и сообразил, сколько превосходных вещей можно сказать по этому поводу, - ни один смертный не в состоянии представить себе, - говорит великий оратор, - какое счастье, какую радость это мне доставило.

Отец гордился своим красноречием не меньше, чем Марк Туллий Цицерон, и я полагаю, покуда меня не убедят в противном, с таким же правом; красноречие было подлинно его силой, как, впрочем, и его слабостью. - Силой - потому что он был прирожденным оратором, - и слабостью - потому что оно ежечасно оставляло его в дураках. Словом, он не пропускал случая - (разве только находился в полосе неудач) - проявить свои способности или сказать что-нибудь умное, острое и язвительное - это все, что ему надо было. - Удачи, связывавшие язык моего отца, и неудачи, счастливо его развязывавшие, были для него почти равнозначны; неудачи порой даже предпочтительнее. Например, когда удовольствие произнести речь равнялось десяти, а огорчение от неудачи всего только пяти, - отец наживал сто на сто, и следовательно, выпутывался так ловко, словно ничего с ним не приключилось.

Указание это поможет разобраться в повседневных поступках моего отца, которые иначе показались бы крайне непоследовательными; оно объясняет также, почему, когда отцу случалось раздражаться небрежностью и промахами наших слуг или другими маленькими неприятностями, неизбежными в семейной жизни, гнев его или, вернее, продолжительность его гнева постоянно опрокидывали все наши предположения.

У отца была любимая кобылка, которую он распорядился случить с прекрасным арабским жеребцом, рассчитывая таким образом приобрести себе верховую лошадь. Большой оптимист во всех своих проектах, он говорил каждый день об ожидаемом жеребенке с такой несокрушимой уверенностью, как будто тот был уже выращен, объезжен - и стоял взнузданный и оседланный у его дверей: садись только и поезжай. По небрежности или недосмотру Обадии вышло, однако, так, что надежды моего отца увенчались всего-навсего мулом, да вдобавок еще таким уродом, безобразнее которого нельзя было и представить.

Моя мать и дядя Тоби боялись, что отец сотрет в порошок Обадию - и что конца не будет этому несчастию: - Погляди-ка, мерзавец, - закричал отец, показывая на мула, - что наделал! - Это не я, - отвечал Обадия. - А почем я знаю? - возразил отец.

Торжеством заблестели глаза моего отца при этом ответе - аттическая соль наполнила их влагой - и Обадия больше не услышал от него ни одного бранного слова.

А теперь вернемся к смерти моего брата.

Философия имеет в своем распоряжении красивые фразы для всего на свете. - Для смерти их у нее целое скопище; к несчастью, они все разом устремились отцу в голову, вследствие чего трудно было связать их таким образом, чтобы получилось нечто последовательное. - Отец брал их так, как они приходили.

"Это неминуемая судьба - основной закон Великой хартии - неотвратимое постановление парламента, дорогой брат, - все мы должны умереть.

"Чудом было бы, если бы сын мой мог избегнуть смерти, - а не то, что он умер.

"Монархи и князья танцуют в том же хороводе, что и мы.

"Смерть есть великий долг и дань природе: гробницы и монументы, назначенные для увековечения нашей памяти, и те ее платят; величественнейшая из пирамид, богатством и наукой воздвигнутая, лишилась своей верхушки и торчит обломанная на горизонте путешественника". (Тут отец почувствовал большое облегчение и продолжал:) " - Царствам и провинциям, городам и местечкам разве тоже не положены свои сроки? и когда устои и силы, первоначально их скреплявшие и объединявшие, претерпели всевозможные эволюции, они приходят в упадок". - Братец Шенди, - сказал дядя Тоби, откладывая свою трубку при слове _эволюции_. - Революции, хотел я сказать, - продолжал отец, - господи боже! я хотел сказать революций, братец Тоби, - эволюции - это бессмыслица. - Нет, не бессмыслица, - возразил дядя Тоби. - Но разве не бессмысленно прерывать нить такой речи и по такому поводу? - воскликнул отец. - Ради бога - дорогой Тоби, - продолжал он, беря его за руку, - ради бога, - ради бога, умоляю тебя, не перебивай меня в эту критическую минуту. - Дядя Тоби засунул трубку в рот.

" - Где теперь Троя и Микены, Фивы и Делос, Персеполь и Агригент? - продолжал отец, поднимая почтовый справочник, который он положил было на стол. - Что сталось, братец Тоби, с Ниневией и Вавилоном, с Кизиком и Митиленой? Красивейшие города, над которыми когда-либо всходило солнце, ныне больше не существуют; остались только их имена, да и те (ибо многие из них неправильно произносятся) мало-помалу приходят в ветхость, пока наконец не будут забыты и не погрузятся в вечную тьму, которая все окутывает. Самой вселенной, братец Тоби, придет - непременно придет - конец.

" - По возвращении из Азии, когда я плыл от Эгины к Мегаре (Когда это могло быть? - подумал дядя Тоби), - я начал разглядывать окрестные места. Эгина была за мной, Мегара впереди, Пирей направо, Коринф налево. - Какие цветущие города повержены ныне во прах! Увы! увы! сказал я себе, позволительно ли человеку столько убиваться из-за утраты ребенка, когда такие громады лежат перед ним в плачевных развалинах. - Помни, снова сказал я себе, - помни, что ты человек". -

Дядя Тоби не знал, что последний абзац был извлечением из письма Сервия Сульпиция к Туллию по случаю постигшей последнего утраты. - Добряк был так же мало сведущ в отрывках из древних, как и в их законченных произведениях. - А так как мой отец, занимаясь торговлей с Турцией, три или четыре раза побывал в Леванте и однажды целых полтора года провел на острове Зенте, то дядя Тоби, естественно, предположил, что в одно из этих путешествий он съездил через Архипелаг в Азию и что все описанное им плавание, с Эгиной позади, Мегарой впереди, Пиреем направо и т. д. и т. д., было совершено отцом в действительности и сопровождалось вышеприведенными размышлениями. - Во всяком случае, это было в его духе, и многие предприимчивые критики возвели бы еще два этажа и на худшем фундаменте. - А скажите, пожалуйста, братец, - проговорил дядя Тоби, прикасаясь концом своей трубки к руке моего отца и Деликатно перебивая его - но лишь когда тот кончил фразу, - в каком это было году после рождества Христова? - Ни в каком, - отвечал отец. - Это невозможно! - воскликнул дядя Тоби. - Простачок! - сказал отец, - это было за сорок лет до рождества Христова.

Дядя Тоби мог сделать только два предположения - или что брат его - Вечный жид, или что несчастия повредили его рассудок. - "Да поможет ему и исцелит его господь бог, владыка неба и земли", - сказал дядя Тоби, мысленно молясь за моего отца со слезами на глазах.

Отец приписал эти слезы действию своего красноречия и продолжал с большим воодушевлением;

"Между добром и злом, братец Тоби, не такая уж большая разница, как принято думать" - (этот приступ, кстати сказать, мало способствовал рассеянию подозрений дяди Тоби). - "Труд, горе, огорчения, болезни, нужда и несчастья служат приправой жизни". - "Кушайте на здоровье", - сказал про себя дядя Тоби.

"Сын мой умер! - тем лучше; - стыдно во время такой бури иметь только один якорь".

"Но он ушел от нас навсегда! - Пусть. Он освободился от услуг своего цирюльника прежде, чем успел облысеть, - встал из-за стола прежде, чем объелся, - ушел с пирушки прежде, чем напился пьян".

"Фракийцы плакали, когда рождался ребенок", - (-Мы тоже были очень недалеки от этого, - проговорил дядя Тоби) - "они пировали и веселились, когда человек умирал; и были правы. - Смерть отворяет ворота славы и затворяет за собой ворота зависти, - она разбивает оковы заключенных и передает в другие руки работу раба".

"Покажи мне человека, который, зная, что такое жизнь, страшился бы смерти, и я покажу тебе узника, который страшился бы свободы".

Не лучше ли, дорогой брат Тоби (ибо заметь - наши желания лишь наши болезни), - не лучше ли вовсе не чувствовать голода, нежели принимать пищу? - вовсе не чувствовать жажды, нежели обращаться к лекарствам, чтобы от нее вылечиться?

Не лучше ли освободиться от забот и горячки, от любви и уныния и прочих пароксизмов жизни, бросающих то в холод, то в жар, нежели быть вынужденным, подобно обессиленному путнику, который приходит усталый на ночлег, начинать сызнова свое путешествие?

В смерти, брат Тоби, нет ничего страшного, все свои ужасы она заимствует из стонов и судорог - из сморкания носов и утирания слез краями полога в комнате умирающего. - Удалите от нее все это, что она тогда? - Лучше умереть в бою, чем в постели, - сказал дядя Тоби. - Уберите ее дроги, ее плакальщиков, ее траур, ее перья, ее гербы и прочие вспомогательные средства - что она тогда? - Лучше в бою! - продолжал отец, улыбаясь, потому что совсем позабыл о моем брате Бобби. - В ней нет решительно ничего страшного - ну сам посуди, братец Тоби: когда существуем мы - смерти нет, - а когда есть смерть - нет нас. - Дядя Тоби отложил трубку, чтобы обдумать это положение: красноречие моего отца было слишком стремительно, чтобы останавливаться ради кого бы то ни было, - оно понеслось дальше - и потащило за собой мысли дяди Тоби. -

- По этой причине, - продолжал отец, - уместно припомнить, как мало изменений вызывало у великих людей приближение смерти. Веспасиан умер с шуткой, сидя на судне - - - Гальба - произнося приговор, Септимий Север - составляя донесение, Тиберий - притворяясь, а Цезарь Август - с комплиментом. - Надеюсь, искренним, - проговорил дядя Тоби.

- Он обращен был к жене, - сказал отец.

ГЛАВА IV

- - И в заключение - ибо из всех пикантных анекдотов, предлагаемых нам на эту тему историей, - продолжал отец, - один этот, как позолоченный купол на здании, - венчает все.

- Я разумею анекдот о Корнелии Галле, преторе, - вы, братец Тоби, наверно, его читали. - Нет, должно быть, не читал, - ответил дядя. - Он умер, - сказал отец, - во время * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * - Если со своей женой, - сказал дядя Тоби, - так тут нет ничего худого. - Ну, этого я не знаю, - отвечал отец.

ГЛАВА V

Моя мать тихонечко проходила в темноте по коридору, который вел в гостиную, как раз в то время, когда дядя Тоби произнес слово _жена_. - Оно и так звучит резко и пронзительно, а тут еще Обадия помог ему, оставив дверь немного приотворенной, так что моя мать услышала довольно, чтобы вообразить, будто речь идет о ней; и вот, приложив палец к губам - затаив дыхание и слегка наклонив голову при помощи поворота шеи - (не к двери, а в противоположную сторону, вследствие чего ее ухо приблизилось к щелке) - она стала напряженно прислушиваться: - подслушивающий раб, с богиней Молчания за спиной, не мог бы явиться лучшим сюжетом для геммы.

В этой позе я решил оставить ее на пять минут - пока не доведу до этой самой минуты (как Ранен поступает с церковными делами) событий на кухне.

ГЛАВА VI

Хотя семейство наше было в известном смысле машиной простой, потому что состояло из немногих колес, - все-таки надо сказать, что колеса эти приводились в движение таким множеством разнообразных пружин и действовали одно на другое при помощи такого большого количества странных правил и побуждений, - что машина хотя и была простая, но обладала всеми достоинствами и преимуществами машины сложной, - и в ней было столько же причудливых движений, сколько их когда-либо было видно внутри голландской шелкопрядильной фабрики.

То, о котором я собираюсь говорить, было, пожалуй, совсем не таким странным, как многие другие; оно состояло в том, что какое бы оживление: споры, речи, разговоры, планы или ученые рассуждения - ни поднималось в гостиной, в то же самое время и по тому же поводу обыкновенно происходило другое, параллельное ему, оживление на кухне.

А чтобы это осуществить, каждый раз, когда в гостиную доставлялось письмо или необыкновенное известие - или разговор приостанавливался до ухода слуги - - или замечались линии недовольства, проступавшие на лбу отца или матери, - словом, когда предполагалось, что в гостиной обсуждается вещь, которую стоило узнать или подслушать, - принято было не затворять двери наглухо, а оставлять ее немного приотворенной - вот, как сейчас, - что, под прикрытием скрипучих петель (и это, может быть, одна из многих причин, почему они и до сих пор не поправлены), устраивать было нетрудно; при помощи, описанной уловки во всех таких случаях оставлялся обыкновенно проход, не столь, правда, широкий, как Дарданеллы, но все же позволявший заниматься при попутном ветре этой торговлей в достаточных размерах для того, чтобы избавить отца от хлопот по управлению домом. - В настоящее время им пользуется моя мать; а перед ней воспользовался Обадия, после того как положил на стол письмо, извещавшее о смерти моего брата; таким образом, прежде чем отец вполне оправился от изумления и приступил к своей речи, - Трим был уже на ногах, готовый выразить свои чувства по этому предмету. Любознательный наблюдатель природы, принадлежи ему даже все табуны Иова, - хотя, к слову сказать, у наших любознательных наблюдателей часто гроша за душой нет, - отдал бы половину их за то, чтобы послушать капрала Трима и моего отца, двух столь противоположных по природе и воспитанию ораторов, в то время, как они произносили речи над одним и тем же гробом.

Отец - человек глубоко начитанный - с хорошей памятью - знавший Катона, и Сенеку, и Эпиктета как свои пять пальцев.

Капрал - которому нечего было припоминать - начитанный только в ведомости личного состава своего полка - и знавший как свои пять пальцев только имена, которые в ней заключались.

Один переходил от периода к периоду посредством метафор и иносказаний, попутно поражая воображение (как то свойственно людям остроумным и с богатой фантазией) занимательностью и приятностью своих картин и образов.

Другой, без всякого остроумия, без антитез, без игры слов, без замысловатых оборотов, оставляя образы по одну сторону, а картины по другую, шел прямехонько, как вела его природа, к сердцу. О Трим, зачем небо не послало тебе лучшего историка? - Зачем не даровало оно твоему историку лучшей пары штанов? - Ах, критики, критики! ужели ничем вас не разжалобить?

ГЛАВА VII

- - - Наш молодой господин умер в Лондоне! - сказал Обадия.

- Зеленый атласный капот моей матери, дважды вычищенный, первым пришел в голову Сузанне при восклицании Обадии. - Локк недаром написал главу о несовершенстве слов. - Значит, - проговорила Сузанна, - всем нам придется надеть траур. - Но обратите внимание еще раз: слово _траур_, несмотря на то что сама же Сузанна его употребила, - тоже не исполнило своей обязанности: оно не пробудило ни единой мысли, окрашенной в серое или в черное, - все было зеленое. - Зеленый атласный капот по-прежнему висел у нее в голове.

- О, это сведет в гроб бедную мою госпожу! - вскричала Сузанна. - Весь гардероб моей матери пришел в движение. Что за процессия! красное камчатное, - темно-оранжевое, белые и желтые люстриыы, - тафтяное коричневое, - кружевные чепчики, спальные кофты и удобные нижние юбки. - Ни одна тряпка не осталась на месте. - - - Нет, - она больше никогда уже не оправится, - сказала Сузанна.

У нас была толстая придурковатая судомойка - отец, я думаю, держал ее за слабоумие; - всю осень она боролась с водянкой. - Он умер, - сказал Обадия, - он, без сомнения, умер! - А я нет, - сказала придурковатая судомойка.

- У нас печальные вести, Трим! - воскликнула Сузанна, утирая глаза, когда Трим вошел в кухню, - господин Бобби умер и похоронен, - похороны были интерполяцией Сузанны, - всем нам придется надеть траур, - сказала Сузанна.

- Надеюсь, нет, - сказал Трим. - Вы надеетесь, что нет! - с живостью воскликнула Сузанна. - Траур не вертелся в голове у Трима, как это было с Сузанной. - Надеюсь, - сказал Трим, поясняя свою мысль, - надеюсь, бог даст, вести окажутся неверными. - Я собственными ушами слышал, как читали письмо, - возразил Обадия, - ох, и потрудимся мы, корчуя Воловью пустошь! - Ах, он умер! - проговорила Сузанна. - - - Так же верно, - сказала судомойка, - как то, что я жива.

- Скорблю о нем от всего сердца и от всей души, - сказал Трим, испуская вздох. - Бедное создание! - бедный мальчик! - бедный джентльмен!

- А еще на Троицу он был жив, - сказал кучер. - На Троицу! увы! - воскликнул Трим, протянув правую руку и мгновенно приняв ту же позу, в какой он читал проповедь. - - - Что такое Троица, Джонатан (это было имя кучера), или Масленица, или другие прошедшие времена и праздники по сравнению с этим! Сейчас мы здесь, - продолжал капрал (стукнув об пол концом своей перпендикулярно поставленной палки, чтобы создать таким образом представление о здоровье и устойчивости) - и вот нас - (он выронил из рук шляпу) не стало! в один миг! - Это вышло у него чрезвычайно трогательно! Сузанна разлилась в три ручья. - Мы не пни и не камни: Джонатан, Обадия, кухарка, все расчувствовались. - Даже придурковатая толстая судомойка, чистившая на коленях рыбный судок, и та оживилась. - Вся кухня столпилась вокруг капрала.

А теперь, так как для меня совершенно ясно, что сохранение нашего государственного и церковного строя - а может быть, и сохранение всего мира - или, что то же, распределение в нем и равновесие собственности и власти - могут в будущем очень много зависеть от правильного понимания этой черты капралова красноречия, - я требую от вас внимания, - ваши милости и ваши преподобия могут потом вознаградить себя за это, проспав на здоровье десять страниц сряду, взятых в любой другой части моего произведения.

Я сказал: "мы не пни и не камни", - и это, конечно, верно. Только мне следовало бы прибавить: и не ангелы, к сожалению, - а люди, облеченные плотью и руководимые нашим воображением; и какое пиршество задают и той и другому семь наших чувств, особенно некоторые из них; я, по крайней мере, к стыду своему, должен в этом признаться. Достаточно сказать, что из всех чувств зрение (ибо я решительно отвергаю осязание, несмотря на то, что большинство наших бородачей, я знаю, стоит за него) быстрее всего сносится с душой, - сильнее всего поражает воображение и оставляет в нем нечто невыразимое, нечто такое, чего словами не передать, - а иногда также и не прогнать.

- Я немного отклонился в сторону, - ничего, это полезно для здоровья, - а теперь давайте вернемся к смертности Тримовой шляпы. - "Сейчас мы здесь - и в один миг нас не стало". - В этой фразе не заключалось ничего особенного - это была одна из тех самоочевидных истин, какие мы имеем удовольствие слушать каждый день; и если бы Трим не доверился своей шляпе больше, нежели своей голове, - ничего бы у него не вышло.

- - - "Сейчас мы здесь, - - продолжал капрал, - и вот нас" - (тут он неожиданно выронил из рук шляпу - - помедлил и произнес) - "не стало! в один миг!" Шляпа упала так, словно в тулье у нее помещался тяжелый ком глины. - - Нельзя было лучше выразить чувство смертности, прообразом и предтечей которой была эта шляпа, - рука Трима как будто исчезла из-под нее, - она упала безжизненная, - глаза капрала остановились на ней, как на трупе, - и Сузанна разлилась в три ручья.

А теперь... - Есть тысяча и десять тысяч разных способов (ибо материя и движение бесконечны), какими можно уронить на пол шляпу без всякого результата. - - Если бы Трим ее бросил, или швырнул, или кинул, или пустил кубарем, или метнул, или дал ей выскользнуть или упасть в любом возможном направлении под небом, - или если бы в лучшем направлении, какое можно было ей дать, - он ее выронил, как гусь - как щенок - как осел, - или, роняя ее и даже уже выронив, он смотрел бы дураком-простофилей - остолопом, - все бы сорвалось, шляпа не произвела бы никакого впечатления на сердце.

Вы, управляющие нашим могущественным миром и его могущественными интересами при помощи орудий красноречия, - подогревающие его, охлаждающие, расслабляющие и размягчающие, - а потом снова закаляющие в своих целях.

Вы, поворачивающие и оборачивающие людские страсти при помощи этого могучего ворота - и, по окончании своей работы, ведущие людей, куда вам вздумается. -

- Вы, наконец, гонящие - - и отчего же нет, - а также и вы, гонимые, как индюки на рынок, хворостиной с пунцовой тряпкой, - поразмыслите - поразмыслите, молю вас, над Тримовой шляпой.

ГЛАВА VIII

Постойте - мне необходимо свести маленький счет с читателем, прежде чем Трим получит возможность продолжать свою речь. - Я сделаю это в две минуты.

Среди многих других книжных долгов, которые все будут мною погашены в свое время, - я признаю два - главу о горничных и о пуговичных петлях, - которые в предыдущей части моего произведения я обещал и твердо решил заплатить в нынешнем году; но я слышу от ваших милостей и ваших преподобий, что два эти предмета, особенно в таком соединении, могут оказаться опасными для общественной нравственности, - и потому прошу простить мне главу о горничных и пуговичных петлях - и принять вместо нее предыдущую главу, каковая, с позволения ваших преподобий, - является не чем иным, как главой о горничных, о зеленых платьях и о старых шляпах.

Трим поднял упавшую шляпу, - надел ее на голову, - после чего продолжал свою речь о смерти следующим образом:

ГЛАВА IX

- - Нам, Джонатан, не знающим, что такое нужда или забота, - живущим здесь в услужении у двух лучших на свете господ - (за исключением, про себя скажу, его величества короля Вильгельма Третьего, которому я имел честь служить в Ирландии и во Фландрии), - нам, я согласен, время от Троицы до нынешнего дня, когда через три недели Рождество, кажется коротким - его все равно что и нет; - но для тех, Джонатан, кто знает, что такое смерть и сколько она может наделать разорений и опустошений, прежде чем человек успеет оглянуться, - это целая вечность. - Ах, Джонатан, у доброго человека сердце кровью обливается при мысли, - продолжал капрал (вытянувшись в струнку), - сколько храбрых и статных молодцов полегло за это время! - Поверь мне, Сузи, - прибавил капрал, обращаясь к Сузанне, глаза которой подернулись влагой, - прежде чем опять воротится Троица, - много светлых глазок потускнеет. - Сузанна отнесла эти слова на свой счет, - она заплакала, - но сделала также реверанс. - Все мы, - продолжал Трим, все еще глядя на Сузанну, - все мы как цветы полевые, - слеза гордости подкрадывалась между каждыми двумя слезами уничижения - ни один язык не мог бы описать иначе состояние Сузанны, - всякая плоть как трава, - она прах - грязь. - Все сейчас же посмотрели на судомойку, - судомойка только что чистила рыбный судок. - Это было невежливо.

- Что такое самое красивое лицо, на которое взирал когда-нибудь человек? - Я могла бы всю жизнь слушать Трима, когда он вот так говорит, - воскликнула Сузанна. - Что оно (Сузанна положила руку на плечо Трима) - как не тление? - Сузанна убрала руку.

- Как я люблю вас за это - и это, свойственное вам, прелестное смешение делает вас милыми созданиями, которыми вы являетесь, - и кто вас за это ненавидит, все, что я могу сказать о таком человеке, - или у него тыква вместо головы - или яблоко вместо сердца, - и когда он подвергнется вскрытию, вы увидите, что это так.

ГЛАВА X

Сузанна ли, слишком поспешно убрав свою руку с плеча капрала (вследствие внезапной перемены своих чувств), - немного прервала нить его размышлений -

Или капрал начал сознавать, что он вошел в роль богослова и заговорил скорее как капеллан, чем так, как подсказывало ему сердце -

Или - - - - или - - - ибо во всех таких случаях человек находчивый и смышленый без труда может заполнить пару страниц предположениями - - а какое из них было истинным, пусть определит любознательный физиолог или вообще любознательный человек, - так или иначе, капрал следующим образом продолжал свою речь:

- Про себя скажу, что на открытом воздухе я ставлю смерть ни во что - ни вот в столечко, - прибавил капрал, щелкнув пальцами, - но с таким видом, который он один только мог придать этому заявлению. - В сражении я ставлю смерть ни во что, только бы она не схватила меня предательски, как беднягу Джо Гиббонса, когда тот чистил свое ружье. - Ну что она? Дернул за спусковой крючок - пырнул штыком на дюйм правее или левее - вот и вся разница. - Окинь взглядом фрунт - направо - видишь, Джек свалился - ну что ж - для него это все равно что получить кавалерийский полк. - Нет - это Дик. Тогда Джеку от этого не хуже. - Но тот или другой, - а мы марш вперед, - в пылу преследования даже смертельной раны не чувствуешь, - самое лучшее встретить смерть храбро, - бегущий подвергается в десять раз большей опасности, чем тот, кто идет ей прямо в пасть. - Я сто раз, - прибавил капрал, - смотрел ей в лицо и знаю, что она такое. - Пустяк, Обадия, это сущий пустяк на поле битвы. - Зато дома она, ух, какая страшная, - проговорил Обадия. - Мне она тоже нипочем, - сказал Джонатан, - когда я сижу на козлах. - А по-моему, она натуральнее всего в постели, - возразила Сузанна. - Если б я мог тогда увернуться от нее, забравшись в самую паршивую телячью кожу, которая когда-либо шла на вещевые мешки, я б так и сделал, - сказал Трим, - одно слово: натура.

- Натура есть натура, - сказал Джонатан. - Потому-то, - воскликнула Сузанна, - мне так жаль мою госпожу. - Никогда она от этого не оправится. - А я так из всего семейства больше всех жалею капитана, - отвечал Трим. - Госпожа твоя выплачется, и ей станет легче, - а сквайр выговорится, - но мой бедный господин ни слова не скажет, он все затаит в себе. - Я целый месяц буду слышать, как он вздыхает в постели совсем так, как он вздыхая по лейтенанте Лефевре. Прошу прощения у вашей милости, не вздыхайте так жалостно, - говорил я ему, бывало, лежа с ним рядом. - Ничего не могу поделать, Трим, - говорил мой господин, - такое это печальное происшествие - я не в силах изгнать его из сердца. - Ваша милость не боится даже смерти. - Надеюсь, Трим, я ничего не боюсь, - говорил он, - боюсь только делать дурное. - Но что бы ни случилось, - прибавлял он, - я позабочусь о мальчике Лефевра. - И с этими словами его милость обыкновенно засыпал, они были для негр как успокоительное лекарство.

- Люблю слушать, как Трим рассказывает про капитана, - сказала Сузанна. - Он добрый господин, - сказал Обадия, - другого такого нет на свете. - Да, и самый храбрый из всех командиров, - сказал капрал, - которые водили когда- либо людей в атаку. - Во всей королевской армии не было лучшего офицера - и лучшего человека на божьем свете; он пошел бы на жерло пушки, даже если бы видел зажженный фитиль у самого запала, - и все-таки, несмотря на это, сердце у него для других кроткое, как у дитяти. - Он не обидел бы цыпленка. - Я лучше соглашусь возить такого господина за семь фунтов в год, - сказал Джонатан, - чем других за восемь. - Спасибо тебе, Джонатан, за твои двадцать шиллингов, - сказал капрал, пожимая кучеру руку, - это все равно как если б ты положил их мне в карман. - Я буду служить ему по гроб, так я его люблю. - Он мне друг и брат - и если б я знал наверно, что мой бедный брат Том помер, - продолжал капрал, доставая платок, - то, будь у меня десять тысяч фунтов, я бы отказал их капитану до последнего шиллинга. - Трим не мог удержаться от слез при этом завещательном доказательстве своей преданности дяде Тоби. - Вся кухня была растрогана. - Расскажите же нам про бедного лейтенанта, - сказала Сузанна. - С превеликим удовольствием, - отвечал капрал.

Сузанна, кухарка, Джонатан, Обадия и капрал Трим сели вокруг огня, и как только судомойка затворила двери в кухне, - капрал начал.

ГЛАВА XI

Да я просто турок: так забыть родную мать, как будто ее у меня вовсе не было и природа вылепила меня собственными силами, положив голым на берегах Нила. - - Ваш покорнейший слуга, мадам, - я причинил вам кучу хлопот, - желаю, чтоб они не пропали даром; однако вы оставили у меня трещину на спине, - а вот здесь спереди отвалился большой кусок, - и что прикажете делать с этой ногой? - Ни за что мне не дотащиться на ней до Англии.

Сам я никогда ничему не удивляюсь; и собственное суждение так часто меня обманывало в жизни, что я ему положительно не доверяю, справедливо это или нет, - во всяком случае, я редко горячусь по ничтожным поводам. Тем не менее я почитаю истину столько же, как и любой из вас; и когда она от нас ускользает, я благодарен каждому, кто берет меня за руку и спокойно ведет искать ее, как вещь, которую мы оба потеряли и без которой нам обоим трудно обойтись, - я готов пойти с таким доброжелателем на край света. - Но я ненавижу ученые споры, - и потому (за исключением вопросов религиозных и затрагивающих интересы общества) скорее подпишусь под всем, что не застрянет у меня в горле на первой же фразе, нежели дам себя вовлечь в один из таких споров. - Дело в том, что я не переношу духоты - и дурных запахов в особенности. - По этим соображениям я с самого начала решил, что если когда-либо по чьей-нибудь вине увеличится рать мучеников - или образуется новая, - я к этому руки не приложу, ни прямо, ни косвенно.

ГЛАВА XII

Но вернемся к моей матери, мадам.

Мнение дяди Тоби о том, что "в поведении римского претора Корнелия Галла не было ничего худого, если он спал со своей женой", - или, вернее, последнее слово этого мнения - (ибо это было все, что услышала моя мать) задело в ней самую уязвимую сторону женского пола. - Не поймите меня, превратно: - я разумею ее любопытство; - она мгновенно вообразила, что разговор идет о ней, а когда мысль эта завладела ее сознанием, вы без труда поймете, что каждое слово отца она относила или к себе, или к семейным своим заботам.

- - - - - - Скажите, пожалуйста, мадам, на какой улице живет та дама, которая поступила бы иначе?

От необыкновенных обстоятельств смерти Корнелия отец совершил переход к смерти Сократа и излагал дяде Тоби сущность защитительной речи философа перед судьями; - это было неотразимо: - не речь Сократа, - а увлечение ею моего отца. - Он сам написал "Жизнь Сократа" {Книгу эту отец ни за что не соглашался издать; рукопись ее хранится в нашем семействе вместе с некоторыми другими его сочинениями; они все, или большая часть их, в свое время будут напечатаны. - Л. Стерн.} за год до того, как оставил торговлю, и я боюсь, что она-то, главным образом, и повлияла на его решение. Вот почему никто не был лучше моего отца оснащен для того, чтобы понестись с таким подъемом по морям героического красноречия. Ни один период Сократовой апологии не заключался у него словами короче, чем _перерождение_ или _уничтожение_, - ни одна мысль в середине его не была ниже, чем _быть - или не быть_, - чем переход в новое и неизведанное состояние - или в долгий, глубокий и мирный сон, без сновидений, без просыпу, - чем: "И мы, и дети наши рождены для того, чтобы умереть, - а не для того, чтобы быть рабами". - Нет - тут я путаю; это взято из речи Елеазара, как ее передает Иосиф (De Bell Iudaic {О войне с Иудеей (лат.).}). Елеазар признается, что кое-что позаимствовал из индийских философов; по всей вероятности, Александр Великий во время своего вторжения в Индию, после покорения Персии, в числе многих украденных вещей - украл также и это изречение; таким образом, оно было привезено, если не им самим (так как все мы знаем, что он умер в Вавилоне), то, во всяком случае, кем-нибудь из его мародеров в Грецию, - из Греции попало в Рим, - из Рима во Францию, - а из Франции в Англию. - Так совершается круговорот вещей.

По суше я не могу себе представить другого пути. -

Водою изречение легко могло спуститься по Гангу в Гангский или Бенгальский залив, а оттуда в Индийский океан; по торговым путям того времени (путь из Индии через мыс Доброй Надежды был тогда неизвестен) оно могло быть потом завезено вместе с другим москательным товаром и пряностями по Красному морю в Джедду, порт Мекки, или же в Тор, или в Суэц, города, расположенные в самой глубине залива, а оттуда караваном в Копт, на расстоянии всего трех дней пути, далее по Нилу прямо в Александрию, где наше изречение выгружено было у самого подножия большой лестницы Александрийской библиотеки, - и из этого склада, я думаю, его и достали. - Господи боже! какую сложную торговлю приходилось вести ученым того времени!

ГЛАВА XIII

- У моего отца была манера, немного напоминавшая Иова (если только такой человек когда-нибудь существовал - если же нет, то и говорить не о чем. -

А впрочем, замечу мимоходом, на том основании, что ваши ученые несколько затрудняются точно установить эпоху, когда жил этот великий муж, - например, до или после патриархов и т. д., - объявить на этом основании, что он не жил вовсе, немного жестоко, - это не то, чего они хотели бы, - но как бы там ни было) - у моего отца, повторяю, была манера, когда события принимали слишком неблагоприятный для него оборот, особенно в первом порыве раздражения, - удивляться, зачем он родился, - желать себе смерти, - подчас даже худшего. - А когда вызов был слишком дерзким и огорчение наделяло уста его незаурядной силой, - вы едва ли могли бы, сэр, отличить его от самого Сократа. - Каждое его слово дышало тогда чувствами человека, презирающего жизнь и равнодушного ко всякому ее исходу; вот почему, хотя мать моя не была женщиной особенно начитанной, однако содержание речи Сократа, преподносимое отцом дяде Тоби, было для нее вещью вовсе не новой. - Она слушала со спокойным вниманием и продолжала бы так слушать до конца главы, если бы отец не углубился (без всякого разумного повода) в ту часть речи, где великий философ перечисляет своих единомышленников, своих союзников и своих детей, но отказывается строить свою защиту, действуя на чувства судей. - "У меня есть друзья, - у меня есть близкие, - у меня трое заброшенных детей", - говорит Сократ. -

- Стало быть, - воскликнула моя мать, отворяя двери, - у вас одним больше, мистер Шенди, чем я знаю.

- Господи боже! Одним меньше, - сказал отец, вставая и выходя из комнаты.

ГЛАВА XIV

- - Это он о детях Сократа, - сказал дядя Тоби. - Который умер сто лет тому назад, - отвечала мать.

Дядя Тоби был не силен в хронологии - поэтому, не желая ступать и шагу дальше по ненадежному грунту, он благоразумно положил свою трубку на стол, встал, дружески взял мою матушку за руку и, не говоря больше ни хорошего, ни худого слова, повел ее за отцом, чтобы тот сам дал необходимые разъяснения.

ГЛАВА XV

Будь этот том фарсом, - предположение, по-моему, совершенно праздное, если только не считать фарсом любую жизнь и любые мнения, то последняя глава, сэр, заканчивала бы первое его действие, и тогда настоящая глава должна была бы начинаться так:

Птр.. р.. инг - твинг - твенг - прут - трут - ну и препоганая скрипка. - Вы не скажете, настроена она или нет? Трут - прут. - Это, должно быть, квинты. - Как скверно натянуты струны - тр. а. е. и. о. у - твенг. - Кобылка высоченная, а душка совсем низенькая, - иначе - трут... прут - послушайте! ведь совсем не так плохо. - Тили-тили, тили-тили, тили-тили, там. Играть перед хорошими судьями не страшно, - но вот там стоит человек - нет - не тот, что со свертком под мышкой, - а такой важный, в черном. - Нет, нет! не джентльмен при шпаге. - Сэр, я скорее соглашусь сыграть каприччо самой Каллиопе, чем провести смычком по струнам перед этим господином, - и тем не менее ставлю свою кремонскую скрипку против сопелки, - такое неравное музыкальное пари никогда еще не заключалось, - что сейчас я самым безбожным образом сфальшивлю на своей скрипке, а у него даже ни один нерв не шевельнется. - Дали-тили, дели-тили, - дили-тили, - дали-пили, - дули-пили, - прут-трут - криш-креш-краш. - Я вас убил, сэр, а ему, вы видите, хоть бы что, - если бы даже сам Аполлон заиграл на скрипке после меня, он бы не доставил ему большего удовольствия.

Тили-тили, тили-тили, тили-тили - гам - там - трам.

- Ваши милости и ваши преподобия любят музыку - и бог наделил вас всех хорошим слухом - а некоторые из вас и сами восхитительно играют - трут-прут, - прут-трут.

О, есть на свете человек - которого я мог бы слушать с утра до ночи, - который обладает даром дать почувствовать то, что он играет, - который заражает меня своими радостями и надеждами и приводит в движение самые сокровенные пружины моего сердца. - Если вы желаете занять у меня пять гиней, сэр, - то есть на десять гиней больше того, чем я обыкновенно располагаю, - или вы, господа аптекарь и портной, хотите, чтобы я оплатил ваши счета, - воспользуйтесь этим случаем.

ГЛАВА XVI

Первое, что пришло в голову моему отцу, когда волнение в нашем семействе немного улеглось и Сузанна завладела, зеленым атласным капотом моей матери, - это спокойно засесть, по примеру Ксенофонта, и написать для меня Тристрапедию, или систему воспитания, собрав прежде всего для этой цели собственные разбросанные мысли, взгляды и суждения и связав их вместе так, чтобы из них получился устав для руководства моим детством и отрочеством. Я был последней ставкой моего отца - он потерял моего брата Бобби совсем, - он потерял, по его собственным выкладкам, полных три четверти меня - иными словами, был несчастлив в первых трех больших ставках на меня - ему не повезло с моим зачатием, с моим носом и с моим именем, - оставалось одно только воспитание, и отец принялся за работу с таким же усердием, с каким дядя Тоби занимался когда-нибудь изучением баллистики. - Различие между ними было то, что дядя Тоби черпал все свои познания в этой науке из Николая Тартальи, - а отец высучивал свои положения, нитка за ниткой, из собственных мозгов - или же проделывал не менее мучительную работу, перематывая все, что выпрядено было до него другими прядильщиками и пряхами.

Года через три или немного больше отец продвинулся почти до середины своего труда. - Как и всех прочих писателей, его постигли многие разочарования. - Он воображал, что ему удастся уложить все, что он собирался сказать, в очень ограниченные размеры, так что когда все произведение будет закончено и сшито, его можно будет свернуть в трубочку и держать в рабочей шкатулке моей матери. - Материал растет у нас под руками. - Остерегайтесь говорить: "Решено - я напишу книжку в двенадцатую долю листа".

Тем не менее отец отдался своей работе с чрезвычайным усердием, подвигаясь шаг за шагом, строчка за строчкой с той осторожностью и осмотрительностью (хотя я и не могу утверждать, чтобы он это делал по тем же благочестивым побуждениям), которыми отличался Джованни делла Каса, архиепископ Беневентский, сочиняя своего "Галатео": его беневентское преосвященство потратил на него около сорока лет жизни, а когда вещь вышла в свет, то оказалась по размерам и толщине почти вдвое меньше настольного календаря Райдера. - Отчего так вышло у святого человека, если только он не потратил большую часть этого времени на расчесывание своих усов или на игру в primero {Род карточной игры (исп.).} со своим капелланом, - это способно поставить в тупик всякого не посвященною в тайну смертного; - надо поэтому объяснить миру методы работы архиепископа, хотя бы лишь для поощрения тех немногих, кто пишет не столько для того, чтобы быть сытым, - сколько для того, чтобы прославиться.

Будь Джованни делла Каса, архиепископ Беневентский, к памяти которого (несмотря на его "Галатео") я отношусь с величайшим почтением, - будь он, сэр, невзрачным писцом - тупоумным - непонятливым, медленно шевелящим мозгами и так далее, - то хотя бы он промешкал со своим "Галатео" до Мафусаилова возраста, - феномен этот, по мне, не заслуживал бы даже беглого замечания.

Но дело обстояло как раз наоборот: Джованни делла Каса был человек высокоодаренный и с богатой фантазией; и все-таки, несмотря на эти великие природные преимущества, которые должны были подгонять его вместе с "Галатео", он оказался неспособным продвинуться больше, чем на полторы строчки за весь долгий летний день. Эта немощность его преосвященства проистекала от одной не дававшей ему покоя точки зрения, - заключавшейся в том, что всякий раз, когда христианин садится писать книгу (не для собственной забавы, а) с намерением и с целью напечатать ее и выпустить в свет, первые его мысли всегда бывают искушениями лукавого. - Так обстоит дело с рядовыми писателями; когда же, по его словам, писателем делается особа почтенная и занимающая высокое положение в церкви или в государстве, - то стоит ей только взять в руку перо, - как все черти, сколько их ни есть в аду, выскакивают из своих нор, чтобы обольщать ее. - Они тогда работают вовсю, - каждая мысль, от первой и до последней, содержит в себе подвох. - Какой бы она ни казалась невинной и благовидной, - в какой бы форме или в каких бы красках она ни рисовалась воображению, - всегда это удар, направленный на пишущего одним из этих исчадий ада, который необходимо отразить. - Таким образом, жизнь писателя, хотя бы он представлял ее себе совсем иначе, вовсе не идиллия сочинительства, а состояние войны; и свою пригодность к ней он доказывает, точь-в-точь как и всякий боец на земле, не столько остротой своего ума - сколько силой своего сопротивления.

Отец был в восторге от этой теории Джованни делла Каса, архиепископа Беневентского, и (если бы она немного не задевала его верований) он, я думаю, отдал бы десять акров лучшей во всем поместье Шенди земли за то, чтобы быть ее автором. - Насколько отец верил на самом деле в диавола, это выяснится в дальнейших частях моего произведения, когда я заведу речь о религиозных представлениях, моего отца; здесь достаточно будет сказать, что, не имея чести быть изобретателем этого учения в буквальном смысле, - он всецело принимал его переносный смысл - и часто говорил, особенно когда перо плохо его слушалось, что под прикрытием образных описаний Джованни делла Каса таится столько же верных мыслей, правды и знания, - сколько их можно найти в каком-либо поэтическом вымысле пли загадочном сказании древних. - Предрассудок воспитания, - говорил он, - это диавол, - а множество предрассудков, которые мы всасываем с молоком матери, - это диавол со всеми его диаволятами. - Они не дают нам покоя, братец Тоби, в наших уединенных ночных занятиях и изысканиях; и если бы глупый писатель безропотно подчинялся всему, что они нам навязывают, - что вышло бы из его книги? Ничего, - прибавил он, бросая в сердцах перо, - ничего, кроме набора нянькиных россказней и вранья старых баб (обоего пола) со всего нашего королевства.

Я не в состоянии лучше объяснить, почему Тристрапедия моего отца подвигалась так медленно; как я уже сказал, он неутомимо работал над ней три с лишним года, и все-таки, по ого собственным расчетам, выполнил едва только половину задуманного. Худо было то, что я тем временем находился в полном пренебрежении, предоставленный заботам моей матери; а еще хуже то, что вследствие этой медленности первая часть произведения, на которую отец потратил больше всего труда, оказалась совершенно бесполезной, - каждый день одна или две страницы утрачивали всякое значение. -

- - - - Очевидно, для посрамления гордыни человеческой мудрости мир так устроен, что величайшие наши мудрецы остаются в дураках и вечно упускают свои цели, преследуя их с неумеренным жаром.

Короче говоря, отец истратил столько времени на сопротивление - или другими словами - подвигался со своей работой так медленно, а я, напротив, начал жить и расти так быстро, что, не случись одного происшествия, - которое, когда мы до него дойдем, ни на минуту не будет утаено от читателя, если его можно будет рассказать пристойным образом, - я бы, по искреннему моему убеждению, далеко обогнал отца, оставив его за разметкой циферблата солнечных часов, пригодных только для того, чтобы быть зарытыми в землю.

ГЛАВА XVII

- То был совершенный пустяк, - я не потерял и двух капель крови - из-за этого не стоило звать хирурга, хотя бы он жил в соседнем доме, - тысячи идут добровольно на те страдания, которые я претерпел благодаря случайности. - Доктор Слоп наделал шуму в десять раз больше, чем надо было: - иные люди возвышаются с помощью искусства подвешивать тяжелые гири на тонких проволоках, и сегодня (10 августа 1761 года) я плачу свою долю в прославлении этого человека. - Камень - и тот вышел бы из терпения при виде того, что творится на свете. - Горничная не поставила * * * * под кроватью: - Не можете ли вы изловчиться, сударь, - сказала Сузанна, поднимая одной рукой оконную раму, а другой подсаживая меня на подоконник, - не можете ли вы, миленький, справиться один разок * * * * * * *?

Мне было пять лет. - Сузанна не приняла в расчет, что у нас в доме все было плохо подвешено, - - - трах! рама упала на нас с быстротой молнии. - Мне ничего не оставалось как бежать к себе в деревню, - сказала она.

Дом дяди Тоби был гораздо более гостеприимным убежищем; Сузанна туда а помчалась.

ГЛАВА XVIII

Когда Сузанна рассказала капралу о несчастье с подъемным окном, описав все обстоятельства, сопровождавшие мое убийство (как она это называла), - кровь отхлынула от щек бедного Трима: - ведь наказание несут все соучастники в убийстве, - совесть говорила ему, что он был виноват не меньше Сузанны, - и если мнение его было правильно, то и дяде Тоби предстояло отвечать за пролитую кровь перед всевышним так же, как и Триму с Сузанной; - словом, ни разум, ни инстинкт, взятые порознь или вместе, не могли бы направить шагов Сузанны в более подходящее убежище. Бесполезно было бы предоставлять здесь свободу воображению читателя: - чтобы построить гипотезу, которая удовлетворительно объясняла бы создавшееся положение, ему пришлось бы отчаянно поломать себе голову, - разве только голова у него такая - какой не было еще ни у одного читателя до него. - С какой же стати буду я подвергать испытанию или мучить читателя? Ведь это мое дело; я все и объясню.

ГЛАВА XIX

- Как жаль, Трим, - сказал дядя Тоби, опираясь рукой на плечо капрала, когда они вместе осматривали свои укрепления, - как жаль, что нам не хватает двух полевых орудий для горловины этого нового редута; - они прикрывали бы те линии до самого конца, и тогда атака с этой стороны была бы вполне закончена. - Отлей мне парочку, Трим.

- Они будут к услугам вашей милости, - отвечал Трим, - еще до завтрашнего утра.

Для Трима было величайшей радостью, - и его изобретательная голова умела тут найти выход из всякого затруднения, - поставлять дяде Тоби в его кампаниях все, чего бы ни потребовала дядина фантазия; если бы понадобилось, он готов был переплавить в пушку свою последнюю крону, лишь бы предупредить малейшее желание своего господина. Уж и так, - обрезав концы водосточных труб дяди Тоби - обрубив и обтесав долотом края кровельных желобов с его дома - расплавив его оловянный тазик для бритья - и взобравшись, подобно Людовику XIV, на верхушку церкви, чтобы снять оттуда все лишнее, - капрал поставил на поле в текущую кампанию не менее восьми новых осадных орудий, не считая трех полукулеврин. Своим требованием еще двух орудий для редута дядя Тоби задал снова работу капралу; не придумав ничего лучшего, Трим снял две свинцовые гири с окна детской; а так как блоки подъемной рамы без этих гирь стали совершенно ненужными, он снял и блоки, чтобы сделать из них колеса для пушечного лафета.

Еще раньше он "обчистил" все окна в доме дяди Тоби тем же способом, - хотя не всегда в том же порядке; ибо иной раз требовались блоки, а не свинец, - тогда он начинал с блоков, - а после того как блоки были выдернуты и свинцовые гири оказывались ни к чему, - свинец тоже шел на переплавку.

- Отсюда было бы удобно извлечь отличную мораль, но у меня нет для этого времени - довольно будет сказать: с чего бы ни начиналось разорение, оно всегда было одинаково гибельно для подъемных окон.

ГЛАВА XX

Шаги, предпринятые капралом для пополнения артиллерии, были не настолько неуклюжи, чтобы он не мог сохранить всю эту историю в секрете, предоставив Сузанне выдержать весь натиск, как она знает; - однако истинное мужество не любит выпутываться подобным образом. - Капрал, в качестве ли генерала или в качестве инспектора артиллерии - это не важно, - сделал вещь, без совершения которой, он думал, несчастье никогда бы не могло случиться, - по крайней мере, при участии Сузанииных рук, - А вы бы как поступили, милостивые государи? - Капрал сразу же решил не укрываться за Сузаняой - напротив, сам ее укрыть - и с этим решением зашагал, подняв голову, в гостиную, чтобы изложить весь маневр дяде Тоби,

Дядя Тоби как раз в то время излагал Йорику ход битвы при Стенкирке и странное поведение графа Сольмса, приказавшего пехоте остановиться, а кавалерии идти туда, где ей невозможно было действовать; это совершенно противоречило распоряжениям короля и привело к потере сражения.

В некоторых семействах создаются положения, до того соответствующие предстоящим событиям, - что лучше не придумала бы самая богатая фантазия драматурга - старого времени, разумеется. -

С помощью указательного пальца, плашмя положенного на столе и удара по нем ребром другой руки под прямым углом Триму удалось так рассказать происшествие, что его могли бы слушать священники и невинные девушки; - когда рассказ был кончен, - произошел следующий диалог:

ГЛАВА XXI

- Я скорее соглашусь умереть под шпицрутенами, - воскликнул капрал, закончив историю, приключившуюся с Сузанной, - чем допущу, чтобы эта женщина подверглась какой-нибудь обиде, - это моя вина, смею доложить вашей милости, - она не виновата.

- Капрал Трим, - возразил дядя Тоби, надевая шляпу, которая лежала на столе, - если вообще может быть речь о вине там, где служба требует безоговорочного повиновения, то вся вина, конечно, падает на меня, - вы только повиновались полученным приказаниям.

- Если бы граф Сольмс, Трим, поступил таким образом в сражении при Стенкирке, - сказал Йорик, подшучивая над капралом, который во время отступления был опрокинут драгуном, - он бы тебя спас. - Спас! - воскликнул Трим, перебивая Йорика и заканчивая за него фразу на свой лад, - он бы спас пять батальонов, с позволения вашего преподобия, да последнего человека: батальон Каттса, - продолжал капрал, ударяя указательным пальцем правой руки по большому пальцу левой и перебрав таким образом все пять пальцев, - батальон Каттса, - Макая, - Энгеса, - Грейема - и Ливна, все были изрублены на куски; - то же случилось бы и с английской лейб-гвардией, кабы не смелое движение на выручку ей нескольких полков с правого фланга, которые приняли на себя весь огонь неприятеля, прежде чем хотя бы одному взводу удалось разрядить свои ружья, - за это они попадут на небо, - прибавил Трим. - Трим прав, - сказал дядя Тоби, кивнув Йорику, - Трим совершенно прав. - Какой смысл имело, - продолжал капрал, - пускать кавалерию туда, где ей негде было развернуться и где у французов было столько изгородей, зарослей, канав и поваленных здесь и там деревьев для прикрытия (как это они всегда устраивают)? - Граф Сольмс должен был послать нас, - мы бы схватились там насмерть, дуло против дула. - А кавалерии делать там было нечего: - за это, впрочем, ему и оторвало ногу, - продолжал капрал, - в следующую кампанию при Ландене. - Бедняга Трим там и получил свою рану, - сказал дядя Тоби. - И все по вине графа Сольмса, с позволения вашей милости, - кабы мы их отколотили по-свойски под Стенкирком, они бы не полезли драться с нами под Ланденом. - Очень может быть, что и так, Трим, - сказал дядя Тоби, - хотя это такая нация, что если только есть у них малейшее прикрытие, как, скажем, лес, или вы даете им минуту времени, чтобы окопаться, так они уж вас изведут. Нет другого средства, как хладнокровно пойти на них, - принять их огонь и броситься на них кто как. - Пиф-паф, - подхватил Трим. - Кавалерия и пехота, - сказал дядя Тоби. - Врассыпную, - сказал Трим. - Направо и налево, - кричал дядя Тоби. - Коли и руби, - вопил капрал. - Битва кипела, - Йорик для безопасности отодвинул свой стул немного в сторону, и после минутной паузы дядя Тоби, понизив на один тон голос, - возобновил разговор следующим образом:

ГЛАВА XXII

- Король Вильгельм, - сказал дядя Тоби, обращаясь к Йорику, - был в таком страшном гневе на графа Сольмса за неподчинение его приказаниям, что несколько месяцев потом на глаза его к себе не допускал. - Боюсь, - отвечал Йорик, - что сквайр будет в таком же гневе на капрала, как король на графа. - Но в настоящем случае было бы крайне жестоко, - продолжал он, - если бы капрал Трим, который вел себя диаметрально противоположно графу Сольмсу, вознагражден был такой же немилостью; - хотя на этом свете вещи сплошь и рядом принимают такой оборот. - - - Я скорее соглашусь подвести мину, - вскричал дядя Тоби, срываясь с места, - и взорвать мои укрепления вместе с моим домом, и погибнуть под их развалинами, чем быть свидетелем подобной вещи.

- - - Трим сделал легкий, - но признательный поклон своему хозяину, - - - чем и кончается эта глава.

ГЛАВА XXIII

- Стало быть, Йорик, - отвечал дядя Тоби, - мы вдвоем откроем шествие, - а вы, капрал, следуйте в нескольких шагах за нами. - А Сузанна, с позволения вашей милости, - сказал Трим, - пойдет в арьергарде. - Построение было превосходное, - и в этом порядке двинулись они медленным шагом, без барабанного боя и развернутых знамен, от дома дяди Тоби к Шенди-Холлу.

- Лучше бы я, - сказал Трим, когда они входили, - вместо оконных гирь обрезал водосточные трубы в церкви, как я однажды собирался. - Вы и без того довольно обрезали труб, - возразил Йорик.

ГЛАВА XXIV

Хотя я дал уже много зарисовок моего отца, которые верно изображают его в различных видах и положениях, - ни одна из них ни в малой степени не поможет читателю составить представление о том, как бы мой отец думал, говорил или вел себя в неизвестных еще обстоятельствах или случаях жизни. - В нем было бесконечное множество странностей, он способен был подходить к вещам с самой неожиданной стороны, - это опрокидывало, сэр, всякие расчеты. - Дело в том, что пути его пролегали настолько в стороне от проторенных дорог большинства людей, - что каждый предмет открывал его взорам поверхности и сечения, резко отличавшиеся от планов и профилей, видимых остальными людьми. - Другими словами, перед ним был иной предмет, - и он, конечно, судил о нем иначе.

Это и есть истинная причина, почему моя милая Дженни и я, так же как и все люди кругом нас, вечно ссоримся из-за пустяков. - Она смотрит на свою наружность, - я смотрю на ее внутренние качества. - Можно ли в таком случае достигнуть согласия относительно ее достоинств?

ГЛАВА XXV

Вопрос давно решенный (и я о нем заговорил только для успокоения Конфуция {Мистер Шенди, надо думать, имеет здесь в виду ***, эсквайра, члена ****, а не китайского законодателя. - Л. Стерн.}, который способен запутаться, рассказывая самую простую историю), что сохраняй он только все время нить своего рассказа, он мог бы двигаться назад или вперед (по своему вкусу), - такие движения не считаются отступлением.

Напомнив об этом, я сам воспользуюсь теперь привилегией двигаться назад.

ГЛАВА XXVI

Пятьдесят тысяч корзин чертей - (я разумею чертей Рабле, а не чертей архиепископа Беневентского), если б им отрубили хвосты по самый крестец, не могли бы так адски завизжать, как завизжал я, - когда со мной случилось это несчастье: визг мгновенно привлек в детскую мою мать (Сузанна едва успела улепетнуть по задней лестнице, как мать уже бежала по передней).

Хотя я был уже достаточно взрослым, чтобы рассказать всю эту историю самостоятельно, - и еще достаточным младенцем, надеюсь, чтобы рассказать ее простосердечно, - тем не менее Сузанна, проходя через кухню, на всякий случай вкратце сообщила про несчастье кухарке - кухарка рассказала о нем с некоторыми комментариями Джонатану, а Джонатан - Обадии; так что когда отец раз шесть позвонил, чтобы узнать, что такое творится наверху, - Обадия был в состоянии представить ему подробный отчет обо всем, что произошло. - Я так и думал, - сказал отец, подобрав полы своего халата, - и сейчас же отправился наверх.

Иные готовы заключить отсюда - (хотя я в этом несколько сомневаюсь) - что отец тогда уже написал ту замечательную главу Тристрапедии, которая, по-моему, является самой оригинальной во всей книге, - а именно главу о подъемных окнах, заканчивающуюся горькой филиппикой против забывчивости горничных. - У меня есть два основания думать иначе.

Во-первых, если бы вещь эта принята была во внимание до того, как она случилась, отец, наверно, заколотил бы подъемное окно раз навсегда; - что, учитывая, с каким трудом сочинял он книги, - стоило бы ему в десять раз меньше хлопот, нежели написать упомянутую главу. Правда, довод этот, я вижу ясно, сохраняет силу и против предположения, что он написал эту главу уже после того, как эта вещь случилась; но тут меня выручает второе основание, которое я имею честь представить читателям в подкрепление мнения, что в предположенное время отец не написал главы о подъемных окнах и ночных горшках, - и заключается оно в том,

что, для придания полноты Тристрапедии, - я написал эту главу сам.

ГЛАВА XXVII

Отец надел очки, - посмотрел, - снял очки, - положил их в футляр, - все это менее чем в одну астрономическую минуту, - и, не раскрыв даже рта, повернулся и поспешно спустился вниз. Моя мать вообразила, что он пошел за корпией и вытяжной мазью; но, увидя, как он возвращается с двумя фолиантами под мышкой и за ним следует Обадия с большим пюпитром, она решила, что отец принес травник, и пододвинула стул к кровати, чтобы он мог удобнее выбрать нужное средство.

- Если только операция сделана правильно, - сказал отец, открывая раздел - De sede vel subjecto circumcisionis {О месте или предмете обрезания (лат.).} - - - ибо он принес Спенсера De legibus Hebraeorum ritualibus {Об обрядовых законах евреев (лат.).} - и Маймонида, чтобы осмотреть и обследовать нас всех. -

- Если только операция сделана правильно, - проговорил он. - Вы только скажите нам, - воскликнула мать, перебивая его, - какие травы! - За этим, - отвечал отец, - вам надо обратиться к доктору Слопу.

Мать бросилась вниз, а отец продолжал читать, раздел так: * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * - Превосходно, - сказал отец - * * * * * * * * * * * * * * * - ну что ж, если это имеет свое удобство... - и не затрудняя себя ни на минуту решением вопроса, евреи ли переняли его от египтян или египтяне от евреев, - он встал, потер два или три раза ладонью по лбу, как мы это делаем, чтобы стереть следы озабоченности, когда нагрянувшая беда оказалась легче, чем мы опасались, - закрыл книгу и спустился вниз. - Ну что ж, - сказал он, называя на каждой ступеньке, когда ставил на нее ногу, одно за другим имена великих народов, - если египтяне, - сирийцы, - финикияне, - арабы, - каппадокийцы, если его совершали обитатели Колхиды и троглодиты, если ему подверглись Солон и Пифагор, - то почему же не Тристрам? - С какой стати буду я волноваться по этому поводу?

ГЛАВА XXVIII

- Дорогой Йорик, - сказал с улыбкой отец (ибо Йорик нарушил построение, опередив дядю Тоби в узких дверях и первым войдя в гостиную), - нашему Тристраму, я вижу, очень трудно дается исполнение религиозных обрядов. - Никогда еще, кажется, сыновья евреев, христиан, турок или других неверных не были в них посвящены так неуклюже и неряшливо. - Но ему от этого не хуже, надеюсь, - сказал Йорик. - Уж не иначе, - продолжал отец, - как черт со всей адской братией резвились в какой-нибудь части эклиптики, когда образован был этот мой отпрыск. - В этом деле вы лучший судья, чем я, - отвечал Йорик. - Лучше всего, - сказал отец, - об этом знают астрологи; - аспекты в 120 градусов и в 60 градусов сошлись вкось - или противостоящие им части эклиптики не совпали, как бы надо было, - или же владыки (как их называют астрологи) играли в прятки, - словом, вверху или внизу у нас творилось что-то неладное.

- Очень возможно, - отвечал Йорик. - Но ребенку-то от этого не хуже? - воскликнул дядя Тоби. - Троглодиты говорят, что не хуже, - отвечал отец. - А ваши богословы, Йорик, что говорят нам... - По-богословски? - переспросил Йорик, - или в качестве аптекарей? {CalephV nosou, kai dusiatou apallgh, hn anJraka kalousin. - Избавление от тяжелой и трудно излечимой болезни, именуемой "уголь" (греч.). Филон.} - государственных людей? {Ta temnomena tvneJnvn polugonwtata, kai poluanJrwpwtata einai. - Обрезанные - плодовитейшие и многочисленнейшие из народов (греч.).} - или прачек? {KaJariothod eineken - ради опрятности (греч.). Бошар.}

- Не могу вам сказать с уверенностью, - отвечал отец, - но они говорят нам, братец Тоби, что это ему на пользу. - При условии, - сказал Йорик, - если вы его пошлете путешествовать в Египет. - Благом этим он насладится, - ответил отец, - когда увидит пирамиды.

- Право, каждое ваше слово, - проговорил дядя Тоби, - для меня звучит по-китайски. - Желаю, чтоб так оно было для половины человечества, - сказал Йорик.

- Ил {'O '`IloV ta aidoia peritemnetai, taito poiesai kai touV am autw summakouV katanagkasaV. - Ил обрезает срамные органы, принудил своих соратников сделать то же (греч.). Санхуниатон. Л. Стерн.}, - продолжал отец, - обрезал однажды утром всю свою армию. - По решению полевого суда? - вскричал дядя Тоби. - Хотя ученые, - продолжал отец, - оставив без внимания вопрос дяди Тоби и обращаясь к Йорику, - сильно расходятся по вопросу, кто такой был Ил; - одни говорят, что Сатурн, - другие, что высшее существо, - а третьи, что всего только бригадный генерал под начальством фараона Нехаю.

- Кто бы он ни был, - сказал дядя Тоби, - не знаю, каким воинским уставом он мог бы это оправдать.

- Диспутанты, - отвечал отец, - приводят в пользу этого двадцать два различных основания; - правда, другие, притупившие свои перья защитой противоположного мнения, показали несостоятельность большинства из них. - Но опять-таки лучшие наши богословы-полемисты - Как бы я желал, - сказал Йорик, - чтобы в нашем королевстве не было ни одного богослова-полемиста; - одна унция практического богословия стоит целого корабельного груза пестрых товаров, вывезенных к нам их преподобиями за последние пятьдесят лет. - Будьте так добры, мистер Йорик, - проговорил дядя Тоби, - скажите мне, что такое богослов-полемист. - Лучшее, что я когда-либо читал, капитан Шенди, - отвечал Йорик, - это описание двух таких богословов в рассказе о единоборстве между Гимнастом и капитаном Трипе; оно у меня в кармане. - Я бы с удовольствием послушал, - просительно проговорил дядя Тоби. - Извольте, - сказал Йорик. - Однако там, за дверью, меня поджидает капрал, - и я знаю, что описание боя доставит бедняге больше удовольствия, чем ужин, - так, пожалуйста, братец, позвольте ему войти. - От всего сердца, - сказал отец. - Трим вошел, вытянутый в струнку и счастливый, как император; когда он затворил дверь, Йорик вынул книгу из правого кармана своего кафтана и стал читать, или сделал вид, что читает, следующее:

ГЛАВА XXIX

- "Услышав эти слова, многие из бывших там солдат ужаснулись и отступили назад, оставив место для нападающей стороны; все это Гимнаст хорошенько приметил и намотал себе на ус. И вот, сделав вид, будто он слезает с коня, он свесился на левый его бок, ловко переменил ногу в стремени (с помощью своей короткой шпаги), нырнул вниз, взметнулся в воздух и стал обеими ногами на седло, повернувшись задом к голове лошади. - Дела мои (сказал он) идут шиворот-навыворот. - Затем, не двигаясь с места, он подскочил на одной ноге и, сделав полный оборот влево, оказался в прежнем положении, точка в точку. - Гм, - сказал Трипе, - я этого делать сейчас не стану, - у меня есть на то причины. - Скверно, - сказал Гимнаст, - я сплоховал, - сейчас повторю этот прыжок по-другому. - Сказав это, он с изумительной силой и ловкостью сделал прыжок, как прежде, но только с поворотом направо. Потом он оперся большим пальцем правой руки о луку седла и всем корпусом поднялся на воздух, поддерживая тело мускулами и сухожилиями большого пальца; в таком положении он стал вращаться, описав три полных круга. На четвертый раз он опрокинулся всем корпусом и перекувырнулся, ни до чего не касаясь, затем выпрямился между ушей лошади, поддерживая тело на воздухе большим пальцем руки, сделал в таком положении пируэт и, хлопнув правой ладонью посередине седла, перекинулся на круп коня и сел на него..."

(- Это нельзя назвать боем, - сказал дядя Тоби. - Капрал отрицательно покачал головой. - Имейте терпение, - сказал Йорик.)

"Тут (Трипе) занес правую ногу поверх седла, оставаясь все же en croupe {На крупе (франц.).}. - Однако, - сказал он, - лучше мне сесть в седло, - и с этими словами, упершись в круп лошади большими пальцами обеих рук, мигом перекувырнулся в воздухе и очутился в нормальном положении между луками седла; затем сделал прыжок в воздух и стал на седле, сдвинув ноги; в этой позе он завертелся мельницей и проделал еще более сотни трюков". - Помилуй боже! - воскликнул Трим, потерявший всякое терпение, - меткий удар штыком лучше всех этих фокусов. - Я тоже так думаю, - отвечал Йорик. - -

- А я другого мнения, - проговорил отец.

ГЛАВА XXX

- Нет, я думаю, что не сказал ничего такого, - возразил отец в ответ на вопрос, который позволил себе задать Йорик, - не сказал в Тристрапедии ничего такого, что не было бы столь же ясно, как любое положение Эвклида. - Подай-ка мне, Трим, вон ту книгу с моего бюро. - Я уже не раз собирался, - продолжал отец, - прочитать ее вам, Йорик, и моему брату Тоби; признаться, меня даже немного мучит совесть, что я так долго откладывал. - Хотите, прочтем сейчас одну-две коротеньких главы, - одну-две главы после, когда представится случай, и так далее, пока не дойдем до конца? - Дядя Тоби и Йорик поклонились в знал согласия; капрал тоже сделал почтительный поклон, приложив к груди руку, хотя отец и не обращался к нему. - Все улыбнулись. - Трим, - сказал отец, - сполна заплатил за право оставаться до конца представления. - - - Пьеса ему, кажется, не понравилась, - заметил Йорик. - Ведь это просто одно шутовство, с позволения вашего преподобия, этот бой капитана Трипе с другим офицером, - зачем им понадобилось выкидывать столько фокусов? - Французы, правда, любят подчас подурачиться, - но это уж чересчур.

Дядя Тоби никогда еще не испытывал такого внутреннего удовольствия, как то, что доставили ему в эту минуту замечания капрала и его собственные; - он закурил трубку, - - - Йорик пододвинул стул ближе к столу, - Трим снял нагар со свечи, - отец помешал огонь, - взял книгу, - кашлянул дважды и начал:

ГЛАВА XXXI

- Первые тридцать страниц, - сказал отец, перелистывая книгу, - немного суховаты, и так как они не имеют прямой связи с предметом, - мы их на этот раз опустим. Это введение, которое служит предисловием, - продолжал отец, - или предисловие, которое служит введением (я еще не решил, как я его назову), относительно политического или гражданского управления, основы которого надо искать в первоначальном союзе мужчины и женщины для произведения потомства; я как-то незаметно углубился в эту тему. - Это естественно, - сказал Йорик.

- Первоначальная форма общества, я в этом убежден, - продолжал отец, - такова, как нам говорит Полициан, то есть это попросту брачный союз; это всего только сожительство одного мужчины с одной женщиной, - к которым философ (в согласии с Гесиодом) присоединяет слугу; но так как, надо полагать, слуги тогда еще не родились, - - - то он закладывает общество на мужчине - женщине - и быке. - - - Я думаю, воле, - заметил Йорик, приводя соответствующее место (oikon men prwtista, guanika te, boun Сt arothra {В первую очередь - дом, и женщина, и подъяремный вол (греч.).}). Бык доставил бы больше хлопот, чем пользы. - - - Есть и более веский довод, - сказал отец (макая перо в чернила), - ведь вол, будучи животным самым терпеливым и в то же время наиболее пригодным для вспашки земли и доставления супругам пропитания, - являлся самым подходящим во всей вселенной орудием и символом для новобрачных. - Есть еще более сильный довод, - заявил дядя Тоби, - в пользу вола. - Отец не решился вынуть перо из чернильницы, не выслушав довода дяди Тоби. - Ведь когда земля была вспахана, - сказал дядя Тоби, - и ее стоило огородить, участок стали обносить валами и окапывать канавами, и таким образом положено было начало фортификации. - Верно, верно, дорогой Тоби, - воскликнул отец, зачеркнув быка и поставив на его место вола.

Отец сделал Триму знак снять нагар со свечи и снова взял слово.

- Я вхожу в эти умозрения, - сказал отец небрежно и наполовину закрыв книгу, - просто для того, чтобы показать основы естественных отношений между отцом и его ребенком, над которым отец приобретает право и власть следующими разными путями -

во-первых, путем брака,

во-вторых, путем усыновления,

в-третьих, путем узаконения и

в-четвертых, путем произведения на свет; все эти пути я рассматриваю по порядку.

- Одному из них я придаю мало значения, - заметил Йорик, - по-моему, последний акт, особенно когда дело им кончается, возлагает так же мало обязанностей на ребенка, как мало прав дает отцу. - Неправда, - запальчиво сказал отец, - по той простой причине, что

* * * *

*

* *

*

*

* - Я согласен, - прибавил отец, - что на этом основании ребенок не находится в такой же безусловной зависимости от матери. - Однако ваш довод, - возразил Йорик, - имеет одинаковую силу и по отношению к матери. - - Она сама подначальна, - сказал отец, - и кроме того, - продолжал он, кивнув головой и приложив палец к носу, когда приводил этот довод, - она не есть главное действующее лицо, Йорик. - В чем? - спросил дядя Тоби, набивая трубку. - Хотя безусловно, - прибавил отец (пропуская мимо ушей вопрос дяди Тоби), - сын обязан относиться к ней с почтением, как вы можете подробно об этом прочитать, Йорик, в первой книге Институций Юстиниана, глава одиннадцатая, раздел десятый. - Я отлично могу прочитать это, - возразил Йорик, - и в катехизисе.

ГЛАВА XXXII

- Трим знает его наизусть, от слова до слова, - проговорил дядя Тоби. - Ну-у! - протянул отец, которому вовсе не хотелось, чтобы Трим перебивал его чтением катехизиса. - Честное слово, знает, - возразил дядя Тоби. - Задайте ему, мистер Йорик, какой-нибудь вопрос. -

- Пятая заповедь, Трим, - мягко сказал Йорик, - поощряя капрала кивком, как застенчивого новообращенного. Капрал не проронил ни слова. - Вы его не так спрашиваете, - сказал дядя Тоби. - - Пятая! - отрывисто скомандовал он, возвысив голос. - Я должен начать с первой, с позволения вашей милости, - сказал капрал. -

Йорик не мог удержаться от улыбки. - Ваше преподобие изволили упустить, - сказал капрал, - взяв на плечо палку наподобие ружья и выступив на середину комнаты для пояснения своей позиции, - что это точь-в-точь то же самое, что проделать полевое учение. -

- "Встать в ружье!" - скомандовал капрал, выполнив соответствующее движение.

- "На плечо!" - скомандовал капрал, исполняя одновременно обязанность командира и рядового.

- "К ноге!" - одно движение, с позволения вашего преподобия, вы видите, ведет за собой другое. - Прошу вашу милость начать команду с первой. -

- Первая! - скомандовал дядя Тоби, подбоченившись, - * * * * * * *.

- Вторая! - скомандовал дядя Тоби и взмахнул трубкой так, как сделал бы это шпагой, стоя во главе полка. - Капрал справился со своим катехизисом отлично; "почтив отца своего и матерь", он сделал низкий поклон и удалился на прежнее место в глубине комнаты.

- Все на свете, - сказал отец, - можно обратить в шутку, - и во всем есть глубокий смысл и наставление, - надо только уметь его найти.

- Вот вам леса просвещения, за которыми не скрывается никакого здания; вот вся его дурь.

- Вот вам зеркало, в котором педагоги, наставники, репетиторы, гувернеры и школьные учителя могут увидеть себя в настоящую величину. - - -

- Ах, Йорик, вместе с учением растет также шелуха и скорлупа, которую ученики, по неопытности своей, не умеют отбрасывать!

- Науки можно вызубрить, но мудрость - никогда. - Йорик решил, что на отца нашло вдохновение. - Клятвенно обязуюсь, - сказал отец, - сейчас же пожертвовать все наследство, полученное мной от тети Дины, на благотворительные цели (о которых отец, кстати сказать, был невысокого мнения), - если капрал связывает какое-нибудь представление хотя бы с одним словом, которое он здесь повторил. - Скажи, пожалуйста, Трим, - обратился к нему отец, - что ты разумеешь под "почитанием отца твоего и матери"?

- Выдачу им, с позволения вашей милости, трех полупенсов в день из моего жалованья, когда они состарятся. - А ты это делал, Трим? - спросил Йорик. - Да, делал, - отвечал дядя Тоби. - В таком случае, Трим, - сказал Йорик, соскочив со стула и пожав капралу руку, - ты лучший комментатор этой части десятисловия, и за это я чту тебя, капрал Трим, больше, чем если бы ты приложил руку к составлению самого Талмуда.

ГЛАВА ХХХIII

- Благословенное здоровье! - воскликнул отец, перелистывая страницы, чтобы перейти к следующей главе, - ты превыше золота и всяких сокровищ; ты расширяешь душу - и отворяешь все способности ее к восприятию просвещения и наслаждению добродетелью. - Тому, кто обладает тобой, почти нечего больше желать, - а тот несчастный, который тебя лишается, лишается с тобой всего на свете.

- Я сосредоточил на очень небольшом пространстве все, что можно было сказать по этому важному вопросу; таким образом, я вас не утомлю, прочитав эту главу целиком.

Отец прочитал следующее:

"Весь секрет здоровья зависит от соблюдения должного равновесия в борьбе между первичной теплотой и первичной влагой". - Я полагаю, вы доказали это выше, - сказал Йорик. - Убедительным образом, - отвечал отец.

Говоря это, отец закрыл книгу, - не так, словно он решил дальше не читать, потому что он держал еще указательный палец на главе; - и не с сердцем, - потому что он закрыл книгу медленно; его большой палец, когда он это сделал, покоился на верхней крышке переплета, между тем как остальные три пальца поддерживали нижнюю его крышку без малейшего нетерпеливого нажима. -

- Истинность этого факта, - сказал отец, кивнув Йорику, - я самым убедительным образом доказал в предыдущей главе.

- Если бы человеку с луны сказали, что один из людей на земле написал главу, убедительным образом доказывающую, что секрет всякого здоровья зависит от соблюдения должного равновесия в борьбе между первичной теплотой и первичной влагой, - и что этот писатель так искусно справился со своей задачей, что во всей его главе нет ни единого сочного или сухого слова относительно первичной теплоты или первичной влаги - и ни единого слога "за" или "против", прямо или косвенно, относительно борьбы между двумя этими силами в какой-либо части животного организма, -

"О вечный создатель всего сущего!" - воскликнул бы человек с луны, ударив себя в грудь правой рукой (в случае если она у него есть), - "ты, чье могущество и чья благость в состоянии довести способности твоих тварей до такой высоты и такого безграничного совершенства, - чем прогневали тебя мы, селениты?"

ГЛАВА XXXIV

Двумя ударами, одним по Гиппократу, другим по лорду Веруламскому, отец завершил дело.

Удар по князю врачей, с которого он начал, был всего только осмеянием горькой жалобы Гиппократа о том, что ars longa, a vita brevis {Искусство требует времени, а жизнь коротка (лат.).}. - Жизнь коротка, - воскликнул отец, - а искусство врачевания требует много времени. Но кого же нам благодарить за то и за другое, как не самих же невежественных лекарей - с их полками, нагруженными лекарственными снадобьями и перепатетическим хламом, с помощью которых они во все времена сначала обнадеживали публику, а затем ее надували?

- О лорд Веруламский! - воскликнул отец, оставив Гиппократа и направляя свой второй удар в лорда, как главного торгаша лекарственными снадобьями, более всего подходившего для того, чтобы служить примером всем остальным, - что мне сказать тебе, великий лорд Веруламский? Что мне сказать о твоем внутреннем дуновении, - о твоем опиуме, - о твоей селитре, - о твоих жирных мазях, - о твоих дневных слабительных, - о твоих ночных промывательных ж их суррогатах?

Отец без всякого затруднения находил, что сказать кому угодно и о чем угодно, и менее всего на свете нуждался во вступлении. Как обошелся он с мнением его сиятельства, - вы увидите; - - но когда, не знаю; - - сначала нам надо посмотреть, каково было мнение его сиятельства.

ГЛАВА XXXV

"Две главные причины, сговорившиеся между собой сокращать нашу жизнь, - говорит лорд Веруламский, - это, во-первых, внутреннее дуновение, которое, подобно легкому пламени, снедает и пожирает наше тело; и, во-вторых - внешний воздух, который иссушает тело, превращая его в пепел. - - Два эти неприятеля, атакуя нас с двух сторон одновременно, мало-помалу разрушают наши органы и делают их неспособными к выполнению жизненно необходимых функций".

При таком положении вещей путь к долголетию открыть не трудно; ничего больше не требуется, - говорит его сиятельство, - как восстановить опустошения, производимые внутренним дуновением, сгустив и уплотнив его субстанцию регулярным приемом опиатов, с одной стороны, и охладив его жар, с другой, приемом каждое утро, перед тем как встать с постели, трех с половиной гранов селитры. -

Все-таки тело наше остается еще подверженным враждебному натиску внешнего воздуха; но от него можно оборониться употреблением жирных мазей, которые настолько пропитывают все поры кожи, что ни одна пылинка не может ни войти туда - ни выйти оттуда. - Но так как это прекращение всякой испарины, ощутимой и неощутимой, служит причиной множества злокачественных болезней, - то для отвода избыточной влаги - необходимо регулярно ставить клистиры, - которыми и будет завершена вся система.

А что отец собирался сказать лорду Веруламскому о его опиатах, о его селитре, о его жирных мазях и клистирах, вы прочтете, - но не сегодня - и не завтра: время не ждет, - читатели проявляют нетерпение, - мне надо идти дальше. - Вы прочтете главу эту на досуге (если пожелаете), как только Тристрапедия будет издана. -

Теперь же довольно будет сказать, что отец сровнял с землей гипотезу его сиятельства и на ее месте, ученые это знают, построил и обосновал свою собственную.

ГЛАВА XXXVI

- Весь секрет здоровья, - сказал отец, повторяя начатую им фразу, - явно зависит от соблюдения должного равновесия в борьбе между первичной теплотой и первичной влагой; для его поддержания не требовалось бы поэтому почти никакого искусства, если бы не путаница, которую внесли сюда педанты-ученые, все время ошибочно принимавшие (как показал знаменитый химик ван Гельмонт) за первичную влагу сало и жир животных.

Между тем первичная влага не сало и не жир животных, а некое маслянистое и бальзамическое вещество; ведь жир и сало, подобно флегме и водянистым частям, холодны, тогда как маслянистые и бальзамические части полны жизни, теплоты и огня, чем и объясняется замечание Аристотеля, "quod omne animal post coitum est triste" {Что каждое животное после соития печально (лат.).}.

Известно, далее, что первичная теплота пребывает в первичной влаге, но пребывает ли последняя в первой, это подвержено сомнению; во всяком случае, когда одна из них идет на убыль, идет на убыль также и другая; тогда получается или неестественный жар, вызывающий неестественную сухость, - или неестественная влажность, вызывающая водянку. - Таким образом, если нам удастся научить подрастающего ребенка не бросаться в огонь и в воду, которые одинаково угрожают ему гибелью, - мы сделаем в этом отношении все, что надо.

ГЛАВА XXXVII

Даже описание осады Иерихона не могло бы поглотить внимание дяди Тоби сильнее, чем поглотила его последняя глава; - дядины глаза на всем ее протяжении были прикованы к отцу; - при каждом упоминании последним первичной теплоты или первичной влаги дядя Тоби вынимал изо рта трубку и качал головой; а когда глава была окончена, он знаком пригласил капрала подойти поближе к его креслу, чтобы задать ему, - в сторону, - следующий вопрос. - -

*

*

*

*

*

*

*

*

*

* *

*

* * - Это было при осаде Лимерика, с позволения вашей милости, - ответил с поклоном капрал.

- Мы с ним, - сказал дядя Тоби, - обращаясь к отцу, - были едва в силах выползти из наших палаток, - когда снята была осада Лимерика, - как раз по той причине, о которой вы говорите. - Что такое могло прийти тебе в сумасбродную твою голову, милый брат Тоби! - мысленно воскликнул отец. - Клянусь небом! - продолжал он, по-прежнему рассуждая сам с собой, - даже Эдип затруднился бы найти тут какую-нибудь связь. -

- Я думаю, с позволения вашей милости, - сказал капрал, - что если б не жженка, которую мы всякий вечер готовили, да не красное вино с корицей, которое я усердно подливал вашей милости... - И не можжевеловая, Трим, - прибавил дядя Тоби, - которая принесла нам больше всего пользы. - Я истинно думаю, - продолжал капрал, - мы бы оба, с позволения вашей милости, - сложили наши жизни в траншеях, где нас бы и похоронили. - Самая славная могила, капрал, - воскликнул дядя Тоби со сверкающим взором, - какой только может пожелать солдат! - А только печальная это для него смерть, с позволения вашей милости, - возразил капрал.

Все это было для отца такой же китайской грамотой, как обряды жителей Колхиды и троглодитов были полчаса назад для дяди Тоби; отец не знал, нахмурить ли ему брови или улыбнуться. -

Между тем дядя Тоби, обратившись к Йорику, возобновил разговор о том, что случилось под Лимериком, более вразумительно, чем он его начал, - и, отец сразу уловил ту связь, которой раньше не мог понять.

ГЛАВА XXXVIII

- Несомненно, - сказал дядя Тоби, - было большим счастьем для меня и для капрала, что в продолжение двадцати пяти дней, когда у нас в лагере свирепствовала дизентерия, мы все время пролежали в горячке, сопровождавшейся нестерпимой жаждой; иначе нас, как я понимаю, неизбежно одолела бы та самая дрянь, которую брат мой называет первичной влагой. - Отец набрал полные легкие воздуху и, закатив глаза в потолок, медленно его выдохнул.

- Небо, видно, смилостивилось над нами, - продолжал дядя Тоби; - капрала осенила мысль сохранить это самое равновесие между первичной теплотой и первичной влагой, подкрепляя все время лихорадку горячим вином и пряностями; ему удалось таким способом поддержать (образно говоря) непрерывное горение, так что первичная теплота отстояла свои позиции с начала и до конца, оказавшись достойным противником влаги, несмотря на всю грозную силу последней. - Даю вам слово, братец Шенди, - прибавил дядя Тоби, - вы могли бы в двадцати саженях слышать происходившую внутри нас борьбу. - Если только не было перестрелки, - сказал Йорик.

- Н-да, - проговорил отец, вздохнув полной грудью и сделав после этого слова небольшую паузу. - Если б я был судьей и законы моей страны этому не препятствовали, я бы приговаривал некоторых злейших преступников, если только они получили образование, к... - Йорик, предвидя, что приговор будет самым беспощадным, положил руку на грудь отца и попросил его повременить несколько минут, пока он не задаст капралу один вопрос. - Сделай милость, Трим, - обратился к нему Йорик, не дожидаясь позволения отца, - скажи нам по совести, каково твое мнение насчет этой самой первичной теплоты и первичной влаги?

- Почтительно подчиняясь разумнейшему суждению вашей милости... - проговорил капрал, отвесив поклон дяде Тоби. - Выкладывай смело твое мнение, капрал, - сказал дядя Тоби. - Ведь бедный малый - мне слуга, - а не раб, - добавил дядя Тоби, обращаясь к отцу. -

Сунув шляпу под левую руку, на запястье которой подвешена была черным ремешком с кисточкой его палка, капрал вышел на то самое место, где показал свои познания в катехизисе; затем он, прежде чем открыть рот, дотронулся до нижней челюсти большим и указательным пальцами правой руки и изложил свое мнение так:

ГЛАВА XXXIX

Как раз когда капрал откашливался, чтобы начать, - в комнату вошел, переваливаясь, доктор Слоп. - Беда не велика - капрал выскажет свое мнение в следующей главе, кто бы там ни вошел.

- Ну-с, добрейший доктор, - воскликнул отец шутливо, ибо душевные состояния сменялись у него с непостижимой быстротой, - что хорошего может сказать мой мальчишка? -

Даже если бы отец спрашивал о состоянии щенка, которому отрубили хвост, - он бы не мог это сделать с более беззаботным видом; принятая доктором Слопом система лечения моей болезни никоим образом не допускала подобного рода вопросов. - Он сел.

- Скажите, пожалуйста, сэр, - проговорил дядя Тоби тоном, который нельзя было оставить без ответа, - в каком состоянии мальчик? - Дело кончится фимозом, - ответил доктор Слоп.

- Убейте меня, если я что-нибудь понял, - проговорил дядя Тоби, засовывая в рот трубку. - Так пусть тогда капрал продолжает свою медицинскую лекцию, - сказал отец. - Капрал поклонился своему старому приятелю доктору Слопу, после чего изложил свое мнение относительно первичной теплоты и первичной влаги в следующих словах:

ГЛАВА XL

- Город Лимерик, осада которого началась под командованием самого его величества короля Вильгельма через год после того, как я определился в армию, - лежит, с позволения вашей милости, посреди дьявольски сырой, болотистой равнины. - Он со всех сторон окружен, - заметил дядя Тоби, - рекой Шаноном и является по своему местоположению одной из сильнейших крепостей Ирландии.

- Это, кажется, новый способ начинать медицинскую лекцию, - проговорил доктор Слоп. - Все это правда, - отвечал Трим. - В таком случае я желал бы, чтобы господа врачи взяли за образец этот новый покрой, - сказал Йорик. - С позволения вашего преподобия, - продолжал капрал, - там все сплошь перекроено дренажными канавами и топями; вдобавок, во время осады выпало столько дождя, что вся округа превратилась в лужу. От этого, а не от чего-либо другого и разразилась дизентерия, которая чуть было не сразила его милость и меня. По прошествии первых десяти дней, - продолжал капрал, - ни один солдат не мог бы найти сухое место в своей палатке, не окопав ее канавой для стока воды; - но этого было мало, и всякий, кто только располагал средствами, как его милость, выпивал каждый вечер по оловянной кружке жженки, которая прогоняла сырость и нагревала палатку, как печка.

- Какое же заключение выводишь ты, капрал Трим, из всех этих посылок? - вскричал отец.

- Отсюда я, с позволения вашей милости, заключаю, - отвечал Трим, - что первичная влага не что иное, как сточная вода, а первичная теплота для человека со средствами - жженка; для рядового же первичная влага и первичная теплота всего только, с позволения вашей милости, сточная вода да чарка можжевеловки. - Ежели ее дают нам вдоволь и не отказывают в табачке, для поднятия духа и подавления хандры, - тогда мы не знаем, что такое страх смерти.

- Я, право, затрудняюсь определить, капитан Шенди, - сказал доктор Слоп, - в какой отрасли знания слуга ваш особенно крепок, в физиологии или в богословии. - Слоп не забыл Тримовы комментарии к проповеди. -

- Всего только час назад, - заметил Йорик, - капрал подвергся экзамену в последнем и выдержал его с честью. -

- Первичная теплота и первичная влага, - проговорил доктор Слоп, обращаясь к отцу, - являются, надо вам сказать, основой и краеугольным камнем нашего бытия, - как корень дерева является источником и первопричиной его произрастания. - Они заложены в семени всех животных и могут сохраняться разными способами, но преимущественно, по моему мнению, при помощи единосущности, вдавливания и замыкания. - А этот бедный малый, - продолжал доктор Слоп, показывая на капрала, - имел, видно, несчастье слышать какой-нибудь поверхностный эмпирический разговор об этом деликатном предмете. - Да, имел, - сказал отец. -

- Очень может быть, - сказал дядя. - Я в этом уверен, - проговорил Йорик.

ГЛАВА XLI

Воспользовавшись отсутствием доктора Слопа, который вызван был посмотреть на прописанную им припарку, отец прочитал еще одну главу из Тристрапедии. - Ну, ребята, веселей! Сейчас я покажу вам землю - - - ибо когда мы справимся с этой главой, книга эта будет закрыта целый год. - Ура! -

ГЛАВА XLII

- - - Пять лет с нагрудничком у подбородка;

четыре года на путешествие от букваря до Малахии;

полтора года, чтобы выучиться писать свое имя;

семь долгих лет и больше tupt'-овать {Биться (греч.).} над греческим и латынью.

Четыре года на доказательства и опровержения - а прекрасная статуя все еще пребывает в недрах мраморной глыбы, и резец, чтобы ее высечь, всего только отточен. - Какая прискорбная медлительность! - Разве великий Юлий Скалигер не был на волосок от того, чтобы инструменты его так и остались неотточенными? - Только в сорок четыре года удалось ему совладать с греческим, - а Петр Дамиан, кардинал-епископ Остии, тот, как всем известно, даже еще читать не научился, достигнув совершеннолетия. - Сам Бальд, ставший потом знаменитостью, приступил к изучению права в таком возрасте, что все думали, будто он готовится стать адвокатом на том свете. Не удивительно, что Эвдамид, сын Архидама, услышав, как семидесятипятилетний Ксенократ спорит о мудрости, спросил озабоченно: - Если этот старец еще только спорит и разузнает о мудрости, - то когда же найдет он время ею пользоваться?

Йорик слушал отца с большим вниманием; к самым причудливым его фантазиям непонятным образом примешивалась приправа мудрости - среди самого непроглядного мрака иной раз вспыхивали у него прозрения, почти что искупавшие все его грехи. - Будьте осмотрительны, сэр, если вздумаете подражать ему!

- Я убежден, Йорик, - продолжал отец, частью читая, частью устно излагая свои мысли, - что и в интеллектуальном мире существует Северо-западный проход и что душа человека может запастись знанием и полезными сведениями, следуя более короткими путями, чем те, что мы обыкновенно избираем. - Но увы! не у всякого поля протекает река или ручей, - не у всякого ребенка, Йорик! есть отец, способный указывать ему путь.

- - Все целиком зависит, - прибавил отец, - понизив голос, - от вспомогательных глаголов, мистер Йорик.

Если бы Йорик наступил на Вергилиеву змею, то и тогда на лице его не могло бы выразиться большее удивление. - Я тоже удивлен, - воскликнул отец, заметив это, - и считаю одним из величайших бедствий, когда-либо постигавших школьное дело, что люди, которым доверено воспитание наших детей и обязанность которых развивать их ум и с ранних лет начинять его мыслями, чтобы задать работу воображению, так мало до сих пор пользовались вспомогательными глаголами - за исключением разве Раймонда Луллия и старшего Пелегрини, который в употреблении их достиг такого совершенства, что мог в несколько уроков научить молодого джентльмена вполне удовлетворительно рассуждать о любом предмете, - за и против, - а также говорить и писать все, что можно было сказать и написать о нем, не вымарывая ни одного слова, к удивлению всех, кто это видел. - Я был бы вам благодарен, - сказал Йорик, прерывая отца, - если бы вы мне это пояснили. - С удовольствием, - сказал отец.

- Наивысшее расширение смысла, допускаемое отдельным словом, есть смелая метафора, - но, по-моему, понятие, которое с нею связано, при этом обыкновенно теряет больше, чем выигрывает; - однако, так или иначе, - если ум наш эту операцию проделал, дело кончено: ум и понятие пребывают в покое, - пока не появится новое понятие - и так далее.

- Применение же _вспомогательных_ глаголов сразу позволяет душе трудиться самой над поступающими к ней материалами, а вследствие легкости вращения машины, на которую эти материалы накручены, открывает новые пути исследования и порождает из каждого понятия миллионы.

- Вы чрезвычайно раззадорили мое любопытство, - сказал Йорик.

- Что до меня, - заметил дядя Тоби, - то я рукой махнул. - Части датчан, с позволения вашей милости, - проговорил капрал, - занимавшие при осаде Лимерика левый фланг, все были вспомогательные. - И превосходные части, - сказал дядя Тоби. - А только вспомогательные части, Трим, о которых говорит мой брат, - отвечал дядя Тоби, - по-видимому, нечто совсем другое. -

- Вам так кажется? - сказал отец, поднявшись с кресла.

ГЛАВА XLIII

Отец прошелся по комнате, сел и... закончил главу.

- Вспомогательные глаголы, которыми мы здесь занимаемся, - продолжал отец, - такие: быть, иметь, допускать, хотеть, мочь, быть должным, следовать, иметь обыкновение или привычку - со всеми их изменениями в настоящем, прошедшем и будущем времени, спрягаемые с глаголом видеть - или выраженные вопросительно: - Есть ли? Было ли? Будет ли? Было ли бы? Может ли быть? Могло ли быть? И они же, выраженные отрицательно: - Нет ли? Не было ли? Не должно ли было? - или утвердительно: - Если, было, должно быть, - или хронологически: - Всегда ли было? Недавно? Как давно? - или гипотетически: - Если бы было? Если бы не было? Что бы тогда последовало? - Если бы французы побили англичан? Если бы солнце вышло из зодиака?

- И вот, если вышколить память ребенка, - продолжал отец, - правильным употреблением и применением _вспомогательных_ глаголов, ни одно представление, даже самое бесплодное, не может войти в его мозг без того, чтобы из него нельзя было извлечь целого арсенала понятий и выводов. - Видел ты когда-нибудь белого медведя? - спросил вдруг отец, обратившись к Триму, стоявшему за спинкой его кресла. - Никак нет, с позволения вашей милости, - отвечал капрал. - А мог бы ты о нем поговорить, Трим, - сказал отец, - в случае надобности? - Да как же это возможно, братец, - сказал дядя Тоби, - если капрал никогда его не видел? - Вот это-то мне и надо, - возразил отец, - и сейчас я покажу, как это возможно.

- Белый медведь? Превосходно. Видел ли я когда-нибудь белого медведя? Мог ли я когда-нибудь его видеть? Предстоит ли мне когда-нибудь его увидеть? Должен ли я когда-нибудь его увидеть? Или могу ли я когда-нибудь его увидеть?

- Хотел бы я увидеть белого медведя! (Иначе как я могу себе его представить?)

- Если бы мне пришлось увидеть белого медведя, что бы я сказал? Если бы мне никогда не пришлось увидеть белого медведя, что тогда?

- Если я никогда не видел, не могу увидеть, не должен увидеть и не увижу живого белого медведя, то видел ли я когда-нибудь его шкуру? Видел ли я когда-нибудь его изображение? - Или описание? Не видел ли я когда-нибудь белого медведя во сне?

- Видели ли когда-нибудь белого медведя мой отец, мать, дядя, братья или сестры? Что бы они за это дали? Как бы они себя вели? Как бы вел себя белый медведь? Дикий ли он? Ручной? Страшный? Косматый? Гладкий?

- Стоит ли белый медведь того, чтобы его увидеть? -

- Нет ли в этом греха? -

Лучше ли он, чем _черный медведь?_