Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы.
Диакон Георгий Цебриков
Георгий Владимирович Цебриков (26.02.1900 (по другим сведениям 1896 год), Москва, Российская империя — после 1966 года, Германия) — священнослужитель православной церкви, Западноевропейский экзархат русских приходов, затем католической церкви, где участвовал в Русском апостолате и вновь православной церкви в РПЦЗ; профессор Парижского католического института и Мадридского университета; прозаик, публицист.
Родился 26 февраля 1900 года (или в 1896 году) в Москве.Отец — профессор Московского университета Владимир Михайлович Цебриков.
Георгий окончил гимназию А. Е. Флорова в Москве. После 1917 года жил в эмиграции, в 1922 год окончил юридический факультет университета в Мехико, далее жил в Бельгии.
Архиепископом Александром (Немоловским) рукоположен в сан диакона 15 декабря 1925 года. Тем же епископом рукоположен в сан священника 15 февраля 1929). Служил в соборе святого Николая в Брюсселе, Брюссельская и Бельгийская епархия.
Окормлял также православную общину города Лёвен, был настоятелем православного студенческого прихода при Лёвенском католическом университете.
Цебриков был духовником группы РСХД во имя св. Иоанна Златоуста в Брюсселе.
С 1925 года вместе с Д. А. Шаховским участвовал в брюссельской литературной группе «Единорог», сотрудничал с журналами «Вестник русского христианского движения», «Путь» в Париже и «Благонамеренный», печатался под псевдонимом Георгий Ц. де Вильярдо. Автор сборника рассказов «Образы царства» (1928).
Перейдя в католичество, служил в русском католическом приходе в Вене и затем в приходе Святой Троицы в Париже, где общался с Лидией Бердяевой. Принимал участие в Съезде русских католиков в Риме в 1930 году.
Цебриков преподавал в Парижском католическом институте и в Мадридском университете.
В конце 1930-х годов вернулся в православие, жил в Стокгольме.
4 января 1939 года извержен из сана указом митрополита Евлогия (Георгиевского).
Во время Второй мировой войны принят в клир РПЦЗ, жил в Германии.
АНТИМИНС
Цебриков Г. Антиминс / Путь.— 1927.— № 7 (апрель).— С. 87—93. С2
Князю Д. А. Шаховскому.
И хотя, говорят, другое время было и будто земля иная, те же люди были и речь идет о них. Впрочем и людей там, почитай, не было: из-под бревен обугленных ноги торчали, а то немногое, что в живых осталось, как-то в грудах мусора ютилось.
Третий месяц шел, как неведомо откуда прошла по земле Суздальской дикая волна. На низкорослых косматых лошадях и на верблюдах двигалось, ползло косоглазое людское море и дрогнула, побежала Русь. И как неведомо откуда пришло в леса закерженецкие, так и ушло неведомо куда бесовское воинство и повисло в лесном смолистом воздухе страшное, доселе неведомое слово; таурмен татарин.
И от тех лесов, что на всю Русь сосновою прохладою дышат, где сорок лет тому назад поселился иеросхимонах Софроний, до самого Суздаля княж-города мертвая легла пустыня.
Господь хранил старца. Слышал угодник Божий, подвижник великий степное ржание тьмы коней, слышал крики и говоры басурманские в чаще лесов, слышал скрипучее пенье повозок, слышал треск сучей. Около самой кельи лесное пожарище пробушевало, только черное дымное облако скрыло келью. И когда замолкло все, вышел старец Софроний из кельи и вместо леса пни обгорелые и бесконечное поле увидел и с поля едкий дым подымался.
Схимник перекрестил поле и в келью возвратился.
— Аще беззакония назриши Господи, Господи кто постоит! — сказал схимник и сел корзину плесть.
С лесом жили, с полем поживем. И вот время прошло и как-то поздней ночью постучали.
— Мир ти, — сказал вошедший и поклонился низко.
— И духови твоему, — ответил схимник, — за кого Бога молить прикажешь?
Не отвечает гость: брашно есть?
87
— Порыщь в печи, что найдешь, то и потребляй с Богом.
Распоясался гость, порылся в печи, нашел сухие лепешки и съел. Дочиста глиняную миску очистил.
— Спаси Бог, святый Отче, — сказал гость, — заутреню то чай служить будешь, аль прямо к обедне приготовиться велишь?
Как на бесноватого вскинулся отец Софроний: — рехнулся ли ты человек Божий? Да нешто здесь храм? Сорок первый год, как Церкви Божией обоими очами не видывал. До ближнего храма шестидневен путь, оттоль поп прихаживал раз в лето обедню служить, а ныне... Господь знает.
А гость будто не слышит и в красном углу, помолившись, на армяк раскладывается. Зевнул громко: — «Уморился с пути, — говорит, — соснуть охота. Уже не преминь отче правильце прочитать. Заутра литургисати станем. На клиросе я тебе паче всякого дьячка запою.
— Звать-то как? — спросил старец.
— Феодором, — ответил гость и заснул.
Дивится схимник, что за гостя такого Господь послал. Стал было сам лапти стаскивать, а у самого то как будто по телу зуд прошел: — а и стань на правило, стань на правило...
Свернул схимник тряпки и на возглавие положил, а гость будто во сне бормочет:
— Аще обрящеши возглавницу мягку, остави ю, а камень положи Христа ради: аще ти зима будет спящу, потерпи, глаголя: яко инии отнюдь не спят.
Устыдился схимник и тряпки в угол кинул.
— Бесы нешто, — подумал и перекрестился. И вот поплыло в памяти: «и постився дний четыредесять и нощий четыредесть, последи приступль искуситель».
Сорок долгих лет пребывал отец Софроний в посте и молитве и миловал Господь от рода сего.
Сорок дней провел Господь в пустыне и не приближался искуситель.
— На сорок первый, — подумал схимник и устрашился.
Вспомнил себя еще юным иноком диаконом, когда из родимого Киева пришел в Суздальскую землю к господину пресветлому великому князю Всеволоду Юрьевичу и в Ростове великом граде рукоположил его владыко Мелетий, сам из роду цареградского, во смиренные иеромонахи.
— Помни Софроние, — сказал владыко в напутствие, — день ныне святаго Феодора первомученника земли Киевской, Феодор же на языку цареградском Божий дар есть. Се жалуется тебе Дар Божий, Софроние, молитвами святаго мученика Феодора.
И время шло и попутал бес. Вкусил иеромонах Софроний от сладкого меду
88
пред совершением Божественной Литургии и после сего Литургию совершал и Святых Даров восприял.
Только на другой день, протрезвившись, к владыке пошел, что в княж-городе Владимире в ту пору обретался.
Больно прибил его владыко кнутовищем и на тридцать лет к служению запретил. Посхимился тогда отец Софроний и в дремучие леса закерженецкие ушел на молчание великое и сорок долгих лет прошло.
Государыня матушка, пустыня, что во святых почиваеши, похвала тебе!
Государыня матушка, пустыня, что грешников вразумляеши, похвала тебе!
Государыня матушка, пустыня, что тлен умерщвляеши, похвала тебе!
Государыня матушка, пустыня, что дух восхищаеши, похвала тебе!
Государыня матушка, пустыня, что жизнь указуеши, слава тебе!
И не заметил как уснул. Чудный сон схимнику привиделся.
Видит великий благолепный храм. Горят паникадила, свечи огнем потрескивают, лампады пред лики угодников теплятся и полон храм народу самого разного, будто со всего миpa христианского собранного. Стоят певчие на клиросах. Диакон с кадилом у жертвенника и еще кто-то, только лица никак не разберет отец Софроний, а вот словно знакомое.
Только священника не видит отец Софроний и дивится: — как же без священника служить будут?
И вот подходит к отцу Софронию тот, чьего лица разобрать не может, и бьет челом и благословения просит: — Честный отче, — говорит, — со всей Руси народ собрался к обедне, только Божиих иереев не осталось у нас долу. Сделай милость, пожалей народ православный!
И чувствует отец Софроний, у самого слезы навертываются, только не те слезы, что в келье лесной о своих грехах проливал, а чище, слаще!
Помолился перед вратами.
— Возрадуется душа моя о Господе, облече бо мя в ризу спасения, — сказал, принимая подручник от мальчика. И вдруг остановился.
— Обождите, отцы братия, — сказал, — правило то не прочел, — и встал на правило.
Когда первые лучи ударили в келью сквозь щели и легли на полу золотыми светами, проснулся святой схимник, стоя пред аналоем и договаривал язык его последние слова: -— Вечери Твоя тайныя днесь Сыне Божий причастника мя прими...
Гость сидела на скамье: — что ж батя, благословишь в Церкву?
— Миленький, — сказал схимник, — и рад бы, да и антиминса нет у меня, чтобы обедню служить...
89
— Светит гость глазами: — нешто святость твоя, отче, антиминсом не послужит?
— Ой грех, — возопил схимник и задумался.
— Видно надоть в самый Суздаль княж-город али Ростов идти к apxиeрею за антиминсом... — сказал схимник.
— Пути твоего, старче, день тридцать будет, — сказал гость.
— К зиме, ежели Господь сохранит и назад буду, — сказал схимник и вот все как во сне.
Взял дубинку, лапти и сухие лепешки в суму сунул.
А гость говорит: — отче святый, как лепешки то уносишь, чем я питаться буду до возврата твоего?
Положил схимник суму на лавку и пошел, как есть.
И вот страшная, голая пустыня. Видит схимник леса дорубленные, пожарища лесные, видит падаль конскую и верблюжу, видит кости человеческие, видит села пожженные и ни души христианской. Великое свято-русское кладбище до краю земли раскинулось.
Пять, шесть ден идет святой схимник пожарищами, болотами, по пояс в трясину вязнет, кореньями питается, а как подводить слишком станет, молитву Иисусову шептать принимается.
И вышел к Волге. Пустынная течет великая река в великой пустыне. Нет в ней броду ни перевозу. Живой души не осталось.
Вопросил Господа схимник и в овраге до первых морозов поселился.
И когда снегом покрылась земля и крепким льдом реку сковало, дальше пошел схимник. На двадцатый день промеж сугробов крыши мелькнули. Миновала, видно, сила таурменская — христианское житье.
— Куда идешь, странничек? — говорят ему.
— В Суздаль княж-город, православные, к господину apxиepeю да на поклон во Владимир ко пресветлому князю Всеволоду Юрьевичу, государю земли Суздальской.
Смеются люди: — да князя-то Всеволода, странничек, тридцать лет, как в живых нет, князя Юрия Всеволодовича во Владимире татаровья в храме Божием со княгиней и княжатами живьем спалили, князь Ярослав Всеволодович ныне под каблуком таурменским почитай на ладан дышит...
— Вот оно что,— сказал схимник.
— Видно с неба свалился странничек, — говорят люди, — князья то наши хуже татарвы поганой пошли. Не успела татарва пойти, как воеводы княжьи нагрянули, подавай им все до последнего, бают, дань платит татарве. А нам что? Нешто прошли их вой воевать? Самих расколотили, сами и расплачивайся!
Дивится странным речам странник. К Суздалью подходить стал, стали
90
татары на конях встречаться, странника не трогают, только промеж собой непонятное лопочут.
Пьяница и непотребник был архиерей владыка Роман, сам из галицкого боярского рода.
— Что тебе, схимниче, нужно? — сказал владыко Роман. И рассказал ему отец Софроний, как умел, житие свое и во грехах покаялся.
— Антиминс тебе, вишь ты подижъ-ты, — сказал владыка Роман, — многого захотел попишка ехимонаше, во грехе то своем довольно ли покаялся? А что ежели повелю тебя еще в сыр подвал посадить Господа умилостивить?
Говорит владыка, а сам отца Софрония за бороду дергает, по волосику вырывает.
— Твоя воля, святитель Христов...
И долгие сырые, холодные дни потекли. Сидит в глубоком подвале иepocxимонах Софроний, руки и ноги в цепи закованы.
Зазвенели ключи, затрещали, запели засовы, петли крякнули и ударило в глаза светом.
— Вставай, поп, владыка кличет.
Повели старца.
Видит, глазам не верит, сидит в горнице владыка, развалился, а вокруг люди в парчовых кафтанах, вороты порасстегнуты. Гогот идет, крик хмельной стоит, а у владыки лицо красное, как свекла.
— А ну-тка, святый отче, Божий мучениче, пройдись вприсядку промеж столов!
Повалился старец aрхиерею в ноги: помилосердствуй, владыко святый, отроду не плясал!...
— Вишь монах упрямый, — загоготал большой протопоп соборный, а толстый дородный боярин хвать за волосы и пошел подергивать: —
— батенька поскачи,
— батенька попляши!...
И пошла вокруг пьяная свистопляска. И кто-то ногой в спину пихнул и почти что замертво в погреб отнесли.
Взмолился Господу иеросхимонах Софроний: «Господи! что ся умножиша стужающии ми, мнози восстают на мя!...»
И вдруг вспоминается словно живой странный гость Софрониев: — нешто святость твоя, отче, антиминсом не послужит? — светит пречудными глазами гость.
— Господи, неужто из рук такого непотребника аки сей apхиерей повелевавши святый антиминс получать? — слезно возопил отец Софроний и скребучее сомнение поползло в душу.
91
— А не из рук ли Иудиных крестное торжество Господь стяжал? — шепнул кто-то.
— Истинно Господи, изыди бес! — сказал узник и успокоился.
Сколько еще дней сидел, Бог сосчитывал. Выйдя на свет Божий, глядит метель крутит.
— Жалую тебе иеросхимонаше, отпущение грехов и святый антиминс с мощами первомученника земли русской Феодора, — сказал владыка Роман.
Поклонился старец в ноги, принял святыню и пошел.
Выли волки в лесах, метель кружила, снег глаза запорашивал, мороз кости сводил. На лыжах днями и ночами пробирался старец с великой святыней на груди. Дал бы Господь до оттепели Волгу перейти.
И перешел Волгу и пригревать стало, заблистал снег алмазами переливными, а из-под снега ручейки побежали. Видит, и сердце радуется, места знакомые, только молодым ельником по пояс поросли.
Неужто домой добрался?
Кончился ельник. Господи, что это?
Смотрит: за новеньким частоколом белый храм высится. Огнями горит разливается золоченый купол. Видит люди суетятся, ему в пояс кланяются и все они светлые, красивые, радостные!
И пробудилась пустыня снежная голосом медным и запели серебристые подголоски. Загудел благовест.
Смотрит отец Софроний над вратами вязь золоченная из посланий апостольских: «послушлив же был до смерти».
Входит отец Софроний. Видит великий благолепный храм. Горят паникадила, свечи огнем потрескивают, лампады пред лики угодников теплятся, и полон храм народу самого разного, будто со всего миpa христианского собранного. Стоят певчие на клиросах. Диакон с кадилом у жертвенника и еще кто-то, только лица никак не разберет отец Софроний, лучистое оно, а вот словно знакомое.
Только священника не видит отец Софроний и дивится: — как же без священника служить будут?
И вот подходит к отцу Софронию, тот, чьего лица разобрать не может и бьет челом и благословенья просит: — Честный отче, —говорит, —со всей Руси народ собрался к обедне, только Божиих иереев не осталось у нас долу. Сделай милость, пожалей народ православный. Отслужи литургию святому мученику Феодору Киевскому, ему же сей храм Божий возведен.
И видит отец Софроний своего странного гостя и от лица его белый, пребелый свет исходит. И нечего отцу Савронию спрашивать.
— Правильце-то след прочитать! — говорит схимник,
92
— Правильце твое давно Богу прочитано, язвами цепными на руках твоих написано!
Облачился отец Софроний, совершил проскомидию.
— Благослови владыко!
— Благословенно Царство! — запел отец Софроний и залились на клиросах голоса ангельские.
Служит старец с ангелами литургию, слушает пенье ангельское и самому чудится будто в воздухе все повисли и слезы градом льются.
И отошла литургия. Идет отец Софроний из храма... что такое?
Стоит посреди своей кельи в стареньком всем облачении. На столе антиминс свернут. Горят тускло две свечи, на другом столике деревянные сосуды, что с собой из Суздаля принес. Позади гость стоит странный.
— С праздником, отче! — говорит.
Одет в армяк, как осенью.
— Дождался тебя, святый отче, - смеется гость, — отслужили с тобой обедню, причаститься от тебя удостоился.
Молчит отец Софроний, вышел из кельи. Глубокий снег и следы лыжные, и ни души.
Вернулся в келью: никого.
— Феодор, а Феодор! — Как ни бывало.
Только антиминс на столе и потрескивают свечи.
К ночи, тихо преставился святой схимник, иеромонах Софроний, а в ангельских мирах благая весть прошла: не погибнет земля русская, ибо великий преставился Господу подвижник и за окаянный свой народ оправдался.
Диакон ГЕОРГИЙ ЦЕБРИКОВ.
Брюссель. VIII, 1926 г.
93
