Альберт Швейцер

ЖИЗНЬ И МЫСЛИ

К оглавлению

МИСТИКА АПОСТОЛА ПАВЛА

Теологическому факультету Цюрихского университета в знак благодарной памяти о той любви, с которой он встретил меня в самое трудное для меня время.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Глава, которая должна была послужить введением к "Мистике апостола Павла", разрослась в книгу и была опубликована в 1911 г. под названием "История исследований учения апостола Павла"*. "Мистика апостола Павла", первый набросок которой был готов еще в 1906 г., должна была выйти следом. Однако болезнь и работа по подготовке второго, расширенного издания "Истории изучения жизни Иисуса"* не дали мне возможности подготовить рукопись к печати до моего первого отъезда в Африку в 1913 г. — отъезда, который нельзя было более откладывать. Вернувшись в первый раз в Европу, я был полностью занят двумя томами "Философии культуры", так что лишь в конце 1927 г., во время второго пребывания в Европе, смог снова взяться за "Мистику апостола Павла" и за два года придать рукописи ее окончательный вид. Благодаря этой задержке моя концепция учения Павла получила дополнительное подкрепление, так как теперь я должен был сопоставить ее с результатами недавних работ Райценштайна, Буссета, Дайсмана и др., что позволило более широко обосновать ее и достигнуть большей внутренней ясности.

Так как моей целью было изложение воззрений Павла, мне пришлось отказаться от подробного разбора новейшей литературы о нем и, в частности, от ссылок на результаты, подтверждающие мою точку зрения. Кроме того, о работах, появившихся после 1911 г., мне предстоит высказаться во втором издании моей "Истории исследований учения апостола Павла", для которого я надеюсь вскоре найти время.

Сколь многим я обязан Гансу Лицману, Мартину Дибелиусу и другим новейшим комментаторам Павла, можно видеть на многих страницах этой книги. С другой стороны, я снова и снова убеждался, какую ценность и поныне представляют детальные аналитические исследования, которые можно найти в трудах Г. Ю. Хольцмана, П. В. Шмиделя и других представителей старой школы.

Приведенное в этой книге изложение учения Павла является в какой-то мере завершением моих предшествующих теологических исследований. Еще студентом я составил себе план, целью которого было объяснить эволюцию мышления первого поколения христиан, исходя из предпосылки, казавшейся мне неопровержимой, а именно, что провозвестие Иисуса о Царстве Божьем было целиком и полностью эсхатологическим и именно так воспринималось Его слушателями. Все мои исследования — по проблеме Тайной вечери, по разгадке тайны мессианства и страданий Иисуса, истории изучения Его жизни и интерпретации учения Павла — вращались вокруг двух вопросов: возможна ли какая-нибудь иная интерпретация проповеди Иисуса, кроме эсхатологической,

179

и каким образом полностью эсхатологическая вначале вера первых христиан пришла к подмене эсхатологического образа мыслей эллинистическим.

До сих пор история догматики облегчала себе решение проблемы эллинизации христианства, предполагая наличие у Иисуса неэсхатологических идей наряду с эсхатологическими и толкуя учение Павла как частично эсхатологическое, частично эллинистическое. Тотальная эллинизация христианства, происходившая в богословии Малой Азии в начале II в., была представлена как нечто уже хорошо подготовленное теми общими религиозными представлениями, а также эллинистическими представлениями, которые, как предполагалось, присутствовали в христианстве с самого начала.

В действительности же нужно было объяснить, как чисто эсхатологическая вера трансформировалась в эллинистическую. Если проблему эллинизации христианства поставить именно так, то центральным вопросом становится вопрос о Павле. Вместо шаткого утверждения о том, что Павел комбинировал эсхатологический способ мышления с эллинистическим, мы должны теперь дать либо чисто эсхатологическое, либо чисто эллинистическое объяснение его учения. Я выбираю и всесторонне исследую первую из этих альтернатив. Она предполагает полное согласие учения Павла с учением Иисуса. Эллинизация христианства началась не с Павла, а лишь после него.

Чтобы решить проблему эллинизации христианства, необходимо также ответить на вопрос, почему Игнатий и представители малоазийского богословия II столетия не могли усвоить первохристианское учение в том виде, в котором они его нашли, и каким образом они трансформировали его в эллинистическое учение. Ответ очень прост: ослабление эсхатологических ожиданий весьма естественно привело их к необходимости по-новому понять свою веру в терминах сложившихся к тому времени эллинистических представлений. Это оказалось возможным по той причине, что они были знакомы с мистическим учением Павла о бытии во Христе. Они переняли его, заменив ставшую теперь уже непонятной эсхатологическую логику этого учения эллинистической. Так самым естественным образом объясняется эволюция от Иисуса через Павла к Игнатию. Павел не эллинизировал христианство. Однако своей эсхатологической мистикой бытия во Христе он придал ему форму, благодаря которой эллинизация стала возможной.

Таким образом, мне, как я считаю, удалось показать, что признание эсхатологического характера проповеди Иисуса и учения Павла хотя и ставит вопрос об эллинизации христианства более остро, но в то же время позволяет намного проще разрешить имеющиеся здесь трудности.

Мне было очень важно показать связь эсхатологических идей Павла с поздним иудаизмом и проследить их корни вплоть до пророков эпохи вавилонского пленения и более раннего времени. Поэтому для меня было большой удачей, что профессор Герхард Китель из Тюбингена и его ассистент, лиценциат теологии Карл Ренгсторф, нашли время, чтобы прочесть рукопись этой книги и дать свои замечания. Их знание позднего иудаизма и раввинистической литературы* позволило мне очертить многие контуры тверже и яснее, чем я мог бы сделать, опираясь лишь на свои собственные силы. За все улучшения, достигнутые благодаря их эрудиции, я приношу им глубокую благодарность.

Я работаю старомодным методом, а именно, излагаю идеи Павла в их исторически обусловленной форме. Я считаю, что вошедшее ныне в практику смешение нашего подхода к трактовке религиозных проблем

180

с теми взглядами и представлениями, которые были в ходу в прежние исторические эпохи, — причем делается это подчас виртуозно и с большим блеском — такое смешение не дает ничего для исторического понимания, да и для нашей религиозной жизни дает в конечном счете не так уж много. Исследование исторической истины самой по себе я считаю тем идеалом, к которому должна стремиться научная теология. Я до сих пор твердо придерживаюсь мнения, что непреходящая духовная значимость, которую имеет для нас религиозная мысль прошлого, дает себя чувствовать всего сильнее, когда мы соприкасаемся с религиозным чувством именно в той его форме, в которой оно реально существовало, а не в той, которую мы себе придумываем. Христианство, которое не отваживается пользоваться исторической истиной в духовных целях, внутренне непрочно, даже если и считает себя сильным. Уважение к истине, как таковой, которое должно быть постоянно действующим фактором нашей веры, если мы не хотим, чтобы она превратилась в маловерие, включает в себя уважение и к исторической истине.

Мистическая христология Павла говорит нам гораздо больше, когда она предстает перед нами в огне эсхатологической мысли первых христиан, нежели когда пересказывается в современных догматических (или современных недогматических) терминах. Поэтому я верю, что своей работой служу не только делу установления научной истины, но и религиозному делу. Именно в этом убеждении я и работал над книгой.

За ценную помощь в подготовке корректуры я благодарю моего университетского товарища о. Карла Лейрера из Штутгарта, лиценциата теологии Карла Ренгсторфа из Тюбингена и мою жену.

Указатели имен и ссылок на источники составил с помощью г-на Ренгсторфа студент теологического факультета Лимар Хенниг из Тюбингена — поскольку отъезд в Африку не оставлял мне времени для этой работы. Сердечно благодарю его.

Река Огове, на пароходе по путы в Ламбарене, в день св. Стефана, 1929.

Альберт Швейцер

Глава I. СВОЕОБРАЗИЕ МИСТИКИ ПАВЛА

Примитивные и более развитые формы мистики .................................. 186

Изречения, характерные для мистики Павла ......................................... 188

Мистика единения с Христом и мистика единения с Богом ................... 189

Стоическая мистика речи в ареопаге ....................................................... 190

Отличие мистики Павла от мистики стоиков ........................................... 192

Ангельские силы как препятствие для мистики единения с Богом ....... 193

Мистика воскресения и мистика возрождения ........................................ 195

Реализм мистики Павла ............................................................................. 197

Таинства в мистике Павла ..........................................................................200

Мифологическая и историко-космическая мистика ................................. 203

Павел — не только мистик ......................................................................... 204

Когда мы говорим, что Павел был мистиком, что мы имеем в виду? Мистиками называют тех, кто на границу между земным и сверхземным, между временным и вечным смотрят как на уже преодоленную и, оставаясь пока еще внешне среди земного и временного, ощущают свою принадлежность к сверхземному и вечному.

Мистика может быть как примитивной, так и высокоразвитой. Примитивной можно назвать мистику, которая еще не поднялась до представления об универсуме* и не вышла за пределы наивных воззрений на земное и сверхземное, временное и вечное. Вхождение в сверхземное и вечное осуществляется здесь посредством мистерии, магического акта. В результате этого акта человек вступает в общение с божеством, причем так, что разделяет с последним его сверхъестественную форму бытия.

Представления о вступлении в союз с божеством посредством действенных обрядов имеются уже в самых примитивных религиях. Первоначальный смысл жертвенного пира, вероятно, заключался в том, что через пищу, которую он ест, участник пира каким-то образом соединяется с божеством.

Более развитую форму магической мистики мы находим в начале нашей эры в восточных и греческих мистериальных религиях. В культах Аттиса, Осириса и Митры, а также в элевсинских мистериях (в их поздней, более глубокой форме) верующий через посвящение достигает единения с божеством и тем самым разделяет с ним страстно желаемое бессмертие. Благодаря этим таинствам он перестает быть обыкновенным, природным человеком и заново рождается в более высоком состоянии бытия.

Когда же человек приходит к представлению об универсуме и размышляет о своем отношении к всеобщности бытия и к бытию самому по себе, мистика становится более широкой, углубляется и очищается. Вхождение в сверхземное и вечное осуществляется теперь актом мышления. В этом акте человек, ставший личностью, поднимается над обманом чувств, внушающих ему, что в этой жизни он находится в рабстве у земного и временного. Он достигает способности различать видимость от истинной реальности и может отныне понимать ма-

186

териальное как форму проявления духовного. Он прозревает вечное в преходящем. Познавая единство всех вещей в Боге, в бытии, как таковом, он выходит из беспокойного потока становления и распада в мир вневременного бытия и ощущает себя пребывающим в Боге, вечным в каждый момент времени.

Эта интеллектуальная мистика является общечеловеческим достоянием. Она возникает всюду, где мысль делает предельные усилия, чтобы понять и выразить отношение личности к универсуму. Ее можно найти у брахманов и у Будды, у Платона и стоиков, у Спинозы, Шопенгауэра, Гегеля.

Она проникает и в христианство, вначале наивно дуалистическое, проводящее строгое различие между настоящим и будущим, между "здесь" и "там". Правда, не без сопротивления; но всякий раз, когда христианство либо усилиями крупных мыслителей, либо под влиянием великих идейных течений пытается достигнуть ясности относительно связи между Богом и миром, оно не может не открыть дверь мистике. Мистика находит свое выражение в эллинистическом богословии Игнатия и Евангелия от Иоанна; в сочинениях Августина и в текстах, приписываемых Дионисию Ареопагиту; ее можно найти у Гуго СенВикторского и других схоластов, у Франциска Ассизского, Мейстера Экхарта, Сузо, Таулера и других отцов немецкой богословской мистики; она говорит устами Якоба Бёме и других протестантских еретиковмистиков; мистическими являются гимны Терстегена, Ангелуса Силезиуса и Новалиса; в работах Шлейермахера мистика стремится выразить себя на языке Церкви'.

Характер интеллектуальной мистики может быть разным, в зависимости от места и времени. Наиболее абстрактную форму она принимает у брахманов и у Будды. Человек мыслит здесь о своем существовании в категориях чистого бытия, лишенного каких-либо отличительных качеств, и погружается в это бытие. Якоб Бёме — глашатай мистики, основанной на воображении. В христианской мистике Мейстера Экхарта и его последователей речь идет о бытии в живом Боге, так же как и в религиозной мистике индуизма, который пытается выйти за пределы холодной брахманской мистики. Однако, какую бы окраску ни принимала интеллектуальная мистика, она занята всегда одним и тем же: бытием в его последней, наибольшей реальности.

Какова же по своему характеру мистика Павла?

Она занимает единственное в своем роде место между примитивной и интеллектуальной мистикой. Религиозные представления апостола намного выше представлений примитивной мистики. Исходя из этого, можно было бы ожидать, что его мистика стремится к единению человека с Богом как первопричиной бытия. Однако это не так. Павел никогда не говорит о едином бытии с Богом или о бытии в Боге. Правда, он

' Очень краткий, во многом спорный очерк мистических учений можно найти в книге Ed. Lehmann "Mystik in Heidentum and Christentum" (3. Aufl. Leipzig. 1923).

187

утверждает богосыновство верующих. Но, как ни странно, он представляет себе это сыновство не как непосредственную мистическую связь с Богом, а как опосредованную и осуществляемую через мистическое единение с Христом.

Таким образом, мистика более высокого порядка переплетается здесь с менее высокой. У Павла нет мистики единения с Богом — только мистика единения с Христом, посредством которого человек становится в определенное отношение к Богу. Фундаментальная идея мистики Павла может быть выражена следующим образом: я — во Христе; в Нем я ощущаю себя существом, поднявшимся выше этого чувственного, греховного и преходящего мира и уже теперь принадлежащим к миру преображенному; в Нем я уверен в воскресении; в Нем я дитя Божие.

Исключительное своеобразие этой мистики заключается еще и в том, что бытие во Христе понимается как умирание и воскресание вместе с Ним, вследствие которых человек освобождается от греха и от Закона, обретает Дух Христа и уверенность в воскресении.

Это бытие во Христе — великая загадка учения Павла.

ИЗРЕЧЕНИЯ, ХАРАКТЕРНЫЕ ДЛЯ МИСТИКИ ПАВЛА

Гал. 2:19—20: "Законом я умер для закона, чтобы жить для Бога. Я сораспялся Христу. И уже не я живу, но живет во мне Христос".

Гал. 3:26—28: "Ибо все вы сыны Божий по вере во Христа Иисуса. Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе".

Гал. 4:6: "А как вы — сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: "Авва, Отче!"

Гал. 5:24—25: "Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями. Если мы живем духом, то по духу и поступать должны".

Гал. 6:14: "А я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, и я для мира".

2 Кор. 5:17: "Итак, кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое".

Рим. 6:10—11: "Ибо, что Он умер, то умер однажды для греха, а что живет, то живет для Бога. Так и вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе, Господе нашем".

Рим. 7:4: "Так и вы, братия мои, умерли для закона Телом Христовым, чтобы принадлежать другому. Воскресшему из мертвых, да приносим плод Богу".

Рим. 8:1—2: "Итак, нет ныне никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе живут не по плоти, но по духу, потому что закон духа жизни во Христе Иисусе освободил меня от закона греха и смерти".

Рим. 8:9—11 : "Но вы не по плоти живете, а по духу, если только Дух Божий живет в вас. Если же кто Духа Христова не имеет, тот и не Его. А если Христос в вас, то тело мертво для греха, но дух жив для праведности. Если же Дух Того, Кто воскресил из мертвых Иисуса, живет в вас, то Воскресивший Христа из мертвых оживит и ваши смертные тела Духом Своим, живущим в вас".

Рим. 12:4—5: "Ибо, как в одном теле у нас много членов, но не у всех членов одно и то же дело, так мы многие составляем одно тело во Христе, а порознь один для другого члены".

188

Флп. 3:8—11: "...чтобы приобресть Христа и найтись в Нем не со своею праведностью, которая от закона, но с тою, которая через веру во Христа, с праведностью от Бога по вере; чтобы познать Его, и силу воскресения Его, и участие в страданиях Его, сообразуясь смерти Его, чтобы достигнуть воскресения мертвых".

Самое первое и самое естественное, что, с нашей точки зрения, должен был сделать Павел, — это продумать мистический смысл возвещенного Иисусом и общепринятого в первохристианстве представления о богосыновстве и углубить его до представления о бытии в Боге. Он, однако, оставляет его без изменения, а в дополнение к нему создает мистическое учение о бытии во Христе, как если бы богосыновство нуждалось в качестве своего обоснования в бытии во Христе. Павел — единственный из христианских мыслителей, у которого есть только мистика единения с Христом и нет мистики единения с Богом. В богословии Евангелия от Иоанна оба эти вида мистики уже присутствуют и тесно переплетаются. Христос-Логос у Иоанна говорит и о бытии в Нем самом, и о бытии в Боге и представляет бытие в Боге как опосредованное бытием во Христе. Начиная с этого момента в христианском вероучении мистика единения с Христом соединяется с мистикой единения с Богом.

То, что непосредственное мистическое отношение верующего к Богу остается вне поля зрения Павла, становится еще более удивительным, если учесть, что в своих высказываниях об обладании Духом Павел не делает сколько-нибудь ясного различия между Духом Божьим и Духом Христовым. Места, в которых он характеризует тех, кто во Христе, как носителей Духа Христова, чередуются с местами, в которых он напоминает им, что они обладают Духом Божьим.

Рим. 8:9: "Но вы не по плоти живете, а по духу, если только Дух Божий живет в вас. Если же кто Духа Христова не имеет, тот и не Его".

Гал. 4:6: "А как вы — сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: "Авва, Отче!"

Но хотя Павел так решительно приравнивает обладание Духом Христовым к обладанию Духом Божьим, бытие во Христе тем не менее никогда не становится у него бытием в Боге. Он не делает того, что кажется самоочевидным, и это настолько странно, что все истолкователи его учения склонны попросту не замечать отсутствия мистики единения с Богом или не придавать ему значения. Хотя в посланиях нет нигде ни единого упоминания о бытии верующего в Боге, хочется верить, что мистика единения с Христом в конечном счете переходит у Павла в мистику единения с Богом.

Даже Вильгельм Буссет, единственный, кого это отсутствие у Павла мистики единения с Богом заставило слегка призадуматься, не углубляется в существо дела и ограничивается тем, что из наличия этой мистики у Иоанна делает вывод: "В ходе исторического развития христианства мистика единения с Богом возникла из мистики единения с Христом"'.

'Bousset Wilhelm. Kyrios Christos. Geschichte des Christusglaubens von den Anfangen des Christentunis bis Irenaus. Gottingen, 1913; 2. Aufl. 1921. О мистике единения с Христом и мистике единения с Богом см.: 2. Aufl. S. 119 ff.; S. 163 ff.; 177 ff.

189

Есть одно обстоятельство, помогающее не замечать отсутствия мистики единения с Богом у Павла, а именно тот факт, что, согласно Деяниям апостолов, Павел провозгласил мистику бытия в Боге в своей речи в афинском ареопаге. Отсутствие высказываний о бытии в Боге в посланиях Павла рассматривается как нечто случайное и не имеющее значения, поскольку в Деяниях Павел говорит о Боге: "...мы Им живем, и движемся, и существуем..." (Деян. 17:28).

На основании этого места из Деяний Адольф Дайсман, например, считает себя вправе предположить наличие у Павла мистики бытия в Боге, корни которой лежат в дохристианском иудейском мышлении. Эта мистика, по Дайсману, является ядром, а мистика бытия во Христе, возникшая как результат пережитого на дороге в Дамаск, образует как бы его внешнюю оболочку'.

Однако действительно ли речь в ареопаге принадлежит Павлу? Против этого имеются веские возражения, заставляющие считать, что речь перед афинянами, вероятнее всего, принадлежит самому автору Деяний. Практика составления речей, подходящих, по мнению составителя, для данного конкретного лица и данного случая, и приписывание составленной речи самому этому лицу была широко распространена в те древние времена. Автор Деяний, не задумываясь, следует этой традиции. Его целью было изобразить Павла, который в Афинах был бы греком для греков2.

Исторически недостоверно в этой речи уже то, что в качестве отправной точки Павел берет посвятительную надпись на афинском жертвеннике: "неведомому Богу". Такой надписи не существовало. В античной литературе упоминается лишь о жертвенниках "неведомым Богам" — во множественном числе, а не "неведомому Богу" в единственном.

Нам известны упоминания о трех таких жертвенниках. Один из них стоял на дороге из Фалера в Афины (Павсаний, I, 1:4), второй в Олимпии (Павсаний, V, 14:8), третий в Афинах (Филострат. Vita Apollonii. 6:3). Не исключено, что наряду с литературными свидетельствами II—III вв. н.э. мы располагаем и самим подлинником. Во время раскопок в Пергаме осенью 1909 г. на месте храма Деметры была найдена надпись на жертвеннике, гласящая, что факелоносец Капит[он] посвящает этот жертвенник ????? ???... Возможно, что поврежденное слово следует читать как ??? [??????] (неведомым)3.

Уже у отца Церкви Иеронима мы находим замечание, что упоминаемый в Деяниях афинский жертвенник мог быть посвящен лишь неведомым богам во множественном числе, но никак не одному неведомому Богу. Согласно Иерониму, эта надпись имела вид: "Diis Asiae

'Dei?mann Adolf. Paulus 2. Aufl. Tubingen, 1925. S. 116.

2 К вопросу о речи в ареопаге см.: Norden Eduard. Agnostos Theos. Leipzig, 1913. S. l—140. Норден считает эту речь произведением автора Деяний апостолов. Этой же точки зрения придерживались уже Эдуард Ройс, Г. Ю. Хольцман и вообще представители более старой критической школы.

'См.: Dei?mann Adolf. Paulus. 2. Aufl. S. 226—229.

190

et Europae et Afncae, dus ignotis et peregrinis" [богам Азии, Европы и Африки, богам неведомым и чужеземным]'

Кто же в таком случае превратил "неведомых богов" в "неведомого Бога"? Иероним полагает, что сам Павел откорректировал эту надпись, чтобы воспользоваться ею для проповеди монотеизма. Этой же точки зрения придерживаются и некоторые современные толкователи, не желающие ставить под сомнение подлинность речи в ареопаге В другом варианте они считают, что апостол по невнимательности прочел единственное число вместо множественного Многие комментаторы прибегают также к предположению, что, кроме жертвенника неведомым богам, в Афинах был еще и жертвенник неведомому Богу. В действительности, однако, невозможно предположить, чтобы в присутствии тех, у кого этот жертвенник постоянно был перед глазами, Павел мог позволить себе столь вольно обращаться с надписью. А кроме того, жертвенник, посвященный многим неведомым богам, скорее мог бы вдохновить его на пламенную обвинительную речь против многобожия, чем на панегирик монотеизму

В силу сказанного можно предположить, что переделал множественное число в единственное сам автор Деяний, с тем чтобы дать Павлу отправную точку для его беседы о монотеизме. Правомерность использования в религиозной пропаганде такого рода поправок к устному преданию или цитатам в древности ни у кого не вызывала ни малейших сомнений.

Продолжение речи в ареопаге столь же мало принадлежит Павлу, как и ее начало. Мистика единения с Богом, выраженная в стихе "...мы Им живем, и движемся, и существуем", — это стоическая мистика, а цитата "Мы Его и род" взята из Арата (Phaenomena, 5), который, как и Павел, был родом из Киликии.

Уже сама связь этих мистических высказываний с остальным текстом вызывает сомнения. Цель беседы — доказать ничтожество многобожия и идолопоклонства, призвать слушателей к покаянию и возвестить приход Христа как судьи мира. Для этого не было необходимости возноситься мыслью на высоты мистики, притом что она с них тут же спускается. Мистика здесь является ничем не мотивированным добавлением; она выглядит как претенциозная модуляция в простой музыкальной пьесе.

И как совершенно по-иному выглядит мотивировка мистических изречений Павла в посланиях! В них учение о бытии во Христе прочно утверждает свое место в цепи идей как аргумент аргументов и подчиняет себе логику всего текста. Здесь мистика — это мистика мыслителя; в речи в ареопаге, как она представлена в Деяниях апостолов, она выглядит как литературный прием. Чтобы быть греком для греков, Павел должен на мгновенье погрузиться в сферу стоической пантеистической мистики и привлечь себе на помощь известную литературную цитату. После фейерверка сентенции о посвящении жертвенника продолжение речи выглядит дымящейся головешкой.

' Иер. Ad Titum 1:12. В этом месте Иероним комментирует цитируемые в Тит. 1:12 стихи Эпименида: "Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые" — и мимоходом отмечает, что Павел, которого он считает автором Послания к Титу, в речи в ареопаге тоже цитирует греческого поэта (Арата) и даже ссылается на надпись на афинском жертвеннике.

191

Речь в ареопаге находит путь к нашим сердцам, потому что провозглашает мистику бытия в Боге, которой жаждет наше религиозное чувство и которая нигде в Новом завете не выражена в такой ясной форме. Наша современная мысль сознает необходимость постичь нас самих и вместе с нами всю природу как существующих в Боге, и поэтому нам так трудно отказаться от мысли, что сам Павел выразил эту идею в речи в ареопаге.

фраза "Мы Им живем, и движемся, и существуем: мы Его и род" — это выражение стоической пантеистической мистики. Последняя предполагает такой взгляд на мир, при котором божественное понимается как имманентное. Бог мыслится как сущность всех сил, действующих в природе. Соответственно все, что есть, есть "в Боге". В мыслящем человеке это бытие возвышается до осознания себя самого.

Там, где эта непосредственная связь между природой и Богом не предполагается, немыслима и элементарная мистика бытия в Боге. Павел же очень далек от Deus sive natura'* мыслителей-стоиков. Его мировоззрение основано на представлении не об имманентном, а о трансцендентном Боге. Идея стоицизма о естественном и непосредственном бытии в Боге, если бы он когда-либо с ней столкнулся и вник в нее, показалась бы ему безумием и дерзостью.

Павел настолько далек от исходных предпосылок стоицизма, что ему чуждо даже предполагаемое речью в ареопаге общее понятие "человек". Возможность того, что человек как таковой, т.е. любой человек, как-то связан с Богом, лежит вне круга его представлений. Для него не существует однородного человечества: есть лишь разные категории людей.

Прежде всего его мыслями владеет идея предопределения. Глубокая трещина разделяет человечество на две части. Не человек как таковой, но лишь человек, для этого избранный, может вступить в связь с Богом. Прекрасные слова из Послания к римлянам (8:28); "Притом знаем, что любящим Бога... все содействует ко благу" — сопровождаются ужасным ограничением: "призванным по Его изволению".

Но и помимо предопределения не все люди стоят для Павла на одном уровне. Мужчина и женщина, еврей и грек отличаются друг от друга не только полом или расой — для него это разные градации близости к Богу. Что касается евреев и язычников, то, согласно иудейским представлениям, различие между ними в этом отношении самоочевидно. Неожиданным является мнение Павла, что мужчина стоит ближе к Богу, чем женщина, известное нам благодаря удивительным аргументам, с помощью которых он обосновывает свое предписание, чтобы во время молитвы женщины покрывали голову, а мужчины, напротив, снимали головной убор.

1 Кор. 11:7—11: "Итак, муж не должен покрывать голову, потому что он есть образ и слава Божия; а жена есть слава мужа. Ибо не муж от жены, но жена от мужа; и не муж создан для жены, но жена для мужа. Посему жена и должна иметь на голове покров (???????), для Ангелов"*.

' * Бог, или (т. е.) природа (лат.). — Примеч. ред.

192

Согласно Г.Кителю', греческое слово в{,о»та(властъ) следует переводить здесь как "покров" (чадра), потому что в семитских языках корень sit имел два значения: "закутывать" и "властвовать". Уже не зная первого значения, Павел ошибочно перевел раввинистическое saltonajja словом ??????? (власть).

Что женщины должны покрывать голову — это, по Кителю, объясняется требованиями благопристойности. Женщина должна носить покрывало на голове, чтобы не давать никаких поводов к вольному поведению своему ангелу-хранителю, который кружит около нее. Это распространенное толкование восходит к рассказу об обольщении дочерей человеческих ангелами (Быт. 6:1—4). Женщины покрывают голову, чтобы не возбуждать вожделения у ангелов. Та же причина приводится и Тертуллианом в сочинении об одежде девственниц, где он ссылается на это место у Павла (Терт. De virginibus velandis, 7). В любом случае Павел требует от коринфских гречанок покрывать голову во время богослужения, как это должны были делать еврейские женщины.

Женщина была сотворена Богом не непосредственно, а из тела мужчины; следовательно, по мысли Павла, она является существом более низкого порядка. Он устанавливает следующую иерархическую градацию: Бог — Христос — мужчина — женщина.

1 Кор. 11:3: "Хочу также, чтобы знали, что всякому мужу глава Христос, жене глава — муж, а Христу глава — Бог".

Эти различия в близости к Богу уничтожаются только бытием во Христе. Только во Христе предназначенная Богу часть человечества впервые достигает однородности. Вот почему Павел с таким постоянством и как нечто глубоко важное провозглашает, что во Христе нет больше ни еврея, ни грека, ни раба, ни свободного, ни мужчины, ни женщины, что в Нем все обладают одним и тем же бытием и одними и теми же личностными качествами (Гал. 3:28).

Представление об однородном человечестве, которое в стоической мистике считается самоочевидным, для Павла настолько нетривиально, что прийти к нему он может лишь с помощью мистики бытия во Христе. Насколько же невозможной была для него стоическая мистика данного от природы бытия в Боге!

Еще одна причина, по которой стоическая пантеистическая мистика единения с Богом невозможна у Павла, заключается в том, что пантеистическое представление о Боге есть нечто совершенно чуждое его мышлению. Дело не только в том, что он, в соответствии с традициями еврейской мысли, проводит резкую границу между миром и Богом: в соответствии со своим собственным эсхатологическим мировоззрением он полагает, что до тех пор, пока будет существовать природный мир, включая и мессианский период, ангельские силы будут стоять между человеком и Богом и делать прямые отношения между ними невозможными. В конце восьмой главы Послания к римлянам звучит радостный гимн тому отношению к Богу, в которое вступают избранные, те, кто во Христе. Что же это за достижение, которое он так

'Kittel G. Arbeiten zur Religionsgeschichte des Urchristentums. I.Band. 3.Heft. Leipzig, 1920. S.17—31.

???,???? Шпейлеп

193

прославляет? Только то, что впредь никакие ангелы-обвинители не будут иметь права выступать перед Богом против этих избранных и что никакие ангельские силы отныне не смогут вклиниться между ними и любовью Божьей.

Рим. 8:38—39: "Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем".

Главное, что достигается бытием во Христе, — установление этого отношения между избранными и Богом. Избранные включаются в мировой процесс, в котором мир становится на путь возвращения к Богу.

Здесь лежит фундаментальное различие между мировоззрением, в котором возможна мистика "естественного" бытия в Боге, и мировоззрением, в котором она немыслима. К различию между имманентностью и трансцендентностью Бога добавляется контраст между естественным и сверхъестественно-драматическим ходом мировой истории.

У стоиков мир мыслится как статический и неизменный. Мир есть Природа, остающаяся постоянно в одном и том же отношении к мировому духу, который познает себя в ней и в котором она познает сама себя. Для Павла же мир — это не Природа, а сверхприродный исторический процесс, этапами которого являются происхождение мира от Бога, его отдаление от Него и его возвращение к Нему.

Этот драматический взгляд на мировую историю — тоже своего рода мистика, но не статическая, а динамическая. В рамках этой мистики возможно утверждение, что все существующее — от Бога, посредством Бога и направлено к Богу. Но чего она никак не может утверждать — это что все существующее существует в Боге. Этого просто не может быть до тех пор, пока есть чувственный, материальный мир и идет процесс его исторического развития. Только когда наступит конец, когда время уступит место вечности и все возвратится к Богу — только тогда можно будет сказать, что все в Боге.

Так как Павел живет этими характерными для позднеиудейской эсхатологии драматическими представлениями о мире, он связан логикой этих представлений. Гимн Богу в конце 11-й главы Послания к римлянам он заканчивает словами: "Ибо все из Него, Им и к Нему" (Рим. 11:36); но он не может сделать еще один шаг и добавить, что все в Боге.

Плененный удивительным звучанием этих слов, Эдуард Норден (который в целом занимает скептическую позицию относительно наличия эллинизма у Павла) полагает, что здесь ему не остается ничего иного, кроме как признать присутствие стоической мистики'. Он ставит изречение Павла рядом с известным обращением к Природе у Марка Аврелия (Размышления. IV, 23): "Все от тебя, все в тебе, все к тебе". Но, делая это, он упускает из виду решающее обстоятельство, а именно что у Марка Аврелия второй член триады гласит: "все в тебе", тогда как у Павла сказано лишь: "все Им", т.е. посредством Него. В этом различии между "в" и "посредством" заключена пропасть, разделяющая статическую мистику стоиков и динамическую мистику Павла.

'Norden E. Agnostos Theos. Berlin, 1913. S. 240—250. "Eine Stoische Doxologie bei Paulus. Geschichte einer Allmachtsformel".

194

Р.Райценштайн (Poimandres. 1904. S.39) полагает, "что у Павла (Рим. 11:36) мощная основополагающая формула египетско-греческого мистицизма приводится почти слово в слово". В доказательство он цитирует надпись на магическом кольце (Berthelot Alchimistes grecs. Introduction, 133): ?'? ?? ??? aeai ??' ????? ?? ??? ??? ??? ???? ?? ???'*.

И в других высказываниях того же типа Павел не прибегает к представлению о бытии в Боге.

1 Кор. 1:30: "От Него [Бога] и вы во Христе Иисусе". — 1. Кор. 3:23: "Вы же — Христовы, а Христос — Божий". — 1 Кор.8:6: "...Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым [посредством которого] все, и мы Им".

Бытие во Христе расширяется до бытия в Боге лишь в богословии Иоанна.

Ин. 17:21: "Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино"; 1 Ин. 4:15: "Кто исповедует, что Иисус есть Сын Божий, в том пребывает Бог, и он в Боге".

Согласно эсхатологическим представлениям, избранные разделяют судьбу мира. До тех пор, пока мир не вернулся к Богу, они также не могут быть в Боге.

То обстоятельство, что Павел не мыслит богосыновство как бытие в Боге, в конечном счете объясняется тем, что богосыновство для него, как и для Иисуса, — дело будущего. Люди становятся детьми Божьими только в мессианском Царстве. До того они лишь обладают уверенностью, что призваны к этому, и потому — предвосхищая будущее — называются детьми Божьими.

Бытие в Боге представляется Павлу невозможным до тех пор, пока ангельские существа обладают какой-то властью над людьми. Как только Христос в процессе развития мессианского Царства победит их и уничтожит последнего врага, смерть. Он сам вернет свою теперь уже не нужную власть Богу, чтобы Бог был "все во всем" (1 Кор. 15:26—28). Только тогда будет бытие в Боге.

Следовательно, и Павел признает мистику единения с Богом, но не как нечто такое, что имеет силу одновременно с мистикой единения с Христом. Исходные посылки его мировоззрения делают невозможным их сосуществование или такую связь, при которой первая с необходимостью вытекает из второй. Они сменяют друг друга во времени: мистика единения с Христом существует до тех пор, пока не становится возможной мистика единения с Богом.

Таким образом, указанная особенность мистики Павла — что это только мистика бытия во Христе, но не бытия в Боге — коренится в том факте, что она возникает в рамках эсхатологического мировоззрения.

Мистика единения с Христом имеет у Павла еще одну удивительную для нас особенность: она чрезвычайно реалистична. Бытие во Христе понимается не как статическое участие в духовном бытии Христа, но как реальное претерпевание вместе с Ним Его смерти и воскресения.

Замечателен сам по себе тот факт, что достигаемое мистическим путем новое состояние мыслится как предвосхищаемое воскресение.

' * Во всем, и через все, и ко всему (греч.). — Примеч. ред.

195

Простое и естественное понятие "возрождение" (рождение заново) никогда не используется Павлом; он предпочитает трудное для понимания и прямо-таки насильственное для нашего мышления представление об уже пережитом воскресении.

Это тем более удивительно, что в мистике эллинистических мистериальных религий, так же как в Евангелии и посланиях Иоанна, обретение нового состояния сплошь и рядом характеризуется как возрождение. Это представление, использующее понятия "порождать" и "рождаться" как удобную метафору, господствует в Герметических трактатах', в грековосточных мистериальных религиях и в культе Митры. Оно так естественно само по себе и так привычно для греческой мысли, что используется даже в тех случаях, когда сам характер мифа и мистериального действа таков, что ему больше соответствовали бы метафоры умирания и воскресания.

Так, например, во фригийском обряде тауроболии посвящаемый находится в яме, что означает, что он, подобно Аттису, умер. Кровь быка, приносимого в жертву над ямой, капает на него и, передавая заключенную в ней жизненную силу, пробуждает его к новой жизни. Хотя на основании этого его следовало бы считать воскресшим, о нем говорится как о вновь родившемся2.

Подобным же образом, т.е. как о заново рожденном, говорится о посвященном и в мистериях Исиды, хотя он в процессе посвящения как бы претерпевает добровольную смерть3.

Тот факт, что представление о воскресении, так хорошо соответствующее символике этих обрядов, вытесняется менее подходящим к данному случаю представлением о возрождении, уже сам по себе показывает, сколь естественным и очевидным казалось это последнее грекам.

Если в эллинистических мистериальных религиях мистика воскресения и мистика возрождения тесно переплетаются, то Павел является представителем исключительно мистики воскресения. С неизменной логической последовательностью он говорит об обновлении бытия, происходящем благодаря связи с умершим и воскресшим Христом, исключительно как о воскресении.

Правда, он пишет коринфянам, что он их отец, ибо родил их во Христе Иисусе благовествованием, тогда как другие, которые о них пекутся, могут претендовать лишь на роль наставников (1 Кор. 4:15). Точно так же он называет галатов своими детьми, для которых он снова пребывает в муках рождения, пока в них не проявится Христос (Гал. 4:19), и Онисима — сыном, которого он родил в узах (Флм.10). Однако

'Герметические трактаты — это 18 трактатов, содержащих откровения египетского бога Гермеса Трисмегиста и других египетских богов. Их основное учение — освобождение из-под власти фатальной природной необходимости (Heimarmene) через мистическое созерцание Бога. Эти тексты были написаны во II и III вв. н.э., по-видимому, в Египте.

2 Подробное описание этой церемонии есть у христианского писателя Пруденция (род. 348), Peristephanon, ?, 1006—1050; воспроизведено в : Hepding Hugo. Attis, seine Mythen und sein Kult. Gie?en, 1903. S.65 ff. Тауроболия упоминается также в дошедшей до нас надписи: "taurobolio criobolioque in aetemum renatus aram sacravit" [Заново рожденный в вечности тауроболией и криоболией жертвенник посвящает] (Corp. inscript. Lat. VI, 510).

3 Апулей. Метаморфозы. XI, 21: "renatos ad novae... salutis curriculae" (вторично рожденные, [они обретают возможность еще раз начать] путь к спасению*).

196

образное "родил" всегда относится лишь к тому факту, что он отец их веры, а не к тому, что они заново родились.

Представление о возрождении появляется только во вторичной по отношению к Павлу литературе. Крещение, которое в соответствии с Посланием к римлянам (6:4) означает погребение и воскресение из мертвых с Христом, в Послании к Титу (3:5) называется "баней возрождения". В богословии Иоанна и у Юстина представление о возрождении уже полностью господствует в учении о спасении.

1 Пет. 1:23: "...возрожденные не от тленного семени, но от нетленного, от слова Божия, живого и пребывающего вовек". См. также 1 Пет. 1:3 и 2:2.

Ин. 3:5: "...если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие". — 1 Ин. 3:9: "Всякий, рожденный от Бога, не делает греха".

Юстин, 1 Апол. 61: "Потом мы приводим их туда, где есть вода, и они возрождаются таким же образом, как мы сами возродились". — Юстин. Диал. с Триф. 138:2: "Христос, перворожденный всей твари, сделался также началом нового рода, возрожденного Им посредством воды, и веры, и дерева" (Диалог с Трифоном, 138:2)

Утверждение Павла, что тот, кто во Христе, есть "новая тварь" (3;???? ???????); Гал. 6:15; 2 Кор. 5:17), не имеет никакого отношения к представлению о рождении заново. Обладающий бытием во Христе является новым творением потому, что, умерев и воскреснув во Христе, он принадлежит уже к новому миру.

Тот факт, что у Павла мы находим только мистику воскресения, а мистика возрождения у него отсутствует, до сих пор не привлек к себе должного внимания исследователей. Как правило, этого просто не замечают. Даже Рихард Райценштайн и Адольф Дайсман, столь подробно исследовавшие проблему связи Павла с эллинизмом, ни разу не упоминают об отсутствии у него слова "возрождение". Но разве для решения этой проблемы не важно, что доминирующее в эллинистической мистике представление не находит себе места у Павла, несмотря на то что он всецело поглощен идеей новой жизни!

Есть все основания полагать, что Павлу, знакомому с греческим языком, был известен и сам термин "возрождение", и его значение для эллинистической религиозности. Но он не может пользоваться им, потому что мыслит вполне реалистически и вполне логично. Умирание и воскресание с Христом не есть для него нечто символическое, такое, что при необходимости может быть выражено также и с помощью другого символа, — это самая настоящая реальность. Именно потому, что его мысль целиком обусловлена эсхатологическим ожиданием, в ней нет места понятию "возрождение".

С реализмом мистики Павла и ее неэллинистическим характером связано и то, что идея обожения чужда ему. В соответствии с господствующим в Герметических трактатах представлением, заново рожденный некоторым образом сам стал Богом. В мистериях небесного странничества в культе Митры и в мистериях Исиды он тоже переживает обожение и ему даже поклоняются как Богу. Это представление обуслов-

197

лено тем, что в эллинистической мистике господствует идея символического повторения. Благодаря тому, что посвящаемый символически переживает все происходившее с божеством, он сам некоторым образом становится таким же, как это божество. Павел же мыслит реалистически. Верующий у него претерпевает умирание и воскресание с Христом фактически, а не в виде символической имитации. И он вследствие этого не делается таким же, как Христос. Павел просто-напросто утверждает, что верующий находится в единении с Христом и тем самым участвует в том, что с Ним происходит. Уже из одного этого становится ясно, что эллинистическая мистика и мистика Павла принадлежат к двум совершенно разным мирам. Так как эллинистическая мистика основана на идее обожения, а мистика Павла — на идее единения с божественным существом, в эллинистической литературе невозможно найти параллели для характерных словосочетаний "со Христом" и "во Христе", занимающих главное место у Павла.

Глубокое различие заключается также и в том, что эллинизм, в отличие от учения Павла, никоим образом не связывает мистику с идеей предопределения. В основанной на символике эллинистической мистике каждый человек посредством подходящей имитации смерти и воскресения божества сам может стать (как обоженное существо) свободным от правящей в природном мире фатальной необходимости (Heimarmene). У Павла же, напротив, речь идет о том, что одни в силу предопределения с неизбежностью разделят судьбу мира, в то время как другие через Христа унаследуют будущую славу. Эта связь мистики с идеей предопределения — причем предопределения такого рода, который совершенно чужд эллинизму! — столь же глубоко отличает мистику Павла от эллинистической мистики, как и отсутствие представлений о возрождении и обожении.

Подчеркнем еще раз разницу между реалистической мистикой и символической. В эллинистических мистериальных религиях символ сгущается и возвышается до реальности. Благодаря тому, что верующий напряженно думает о символическом соответствии и переживает его в акте инициации, оно становится для него реальностью. У Павла же нет никакой символической инсценировки. Он просто утверждает непостижимое, а именно, что исторический факт смерти и воскресения Христа реально отражается на верующих.

Одно из следствий этого реализма заключается в том, что если в эллинистических мистериальных религиях смерть и воскресение остаются однократным, испытанным в акте посвящения переживанием (или переживанием, которое время от времени обновляется при повторении акта посвящения), то для Павла это событие, которое начиная с момента крещения постоянно повторяется в верующем. В эллинистической мистике верующий живет запасом, приобретенным при посвящении. По Павлу же, все его бытие, начиная с момента крещения, — это постоянное умирание и воскресание, начавшееся в результате этого акта. Как он говорит во Втором послании к коринфянам (4:11): "Ибо мы живые непрестанно предаемся на смерть ради Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в смертной плоти нашей". В этом представлении о постоян

198

ном умирании и воскресании с Христом реализм мистики Павла находит свое полное выражение. Если бы этому уделили побольше внимания, то правомерность сопоставления мистики Павла с эллинистической мистикой уже давно была бы поставлена под сомнение.

Однако и те, кто утверждал, что Павел находился под эллинистическим влиянием, и те, кто это влияние отрицал, противились признанию реалистического характера его мистики. Первые делали это потому, что своим реализмом Павел явно отмежевывался от мистики мистериальных религий; последние и вовсе не могли допустить никакого реализма, так как боялись, что в этом случае мистика Павла окажется чуждой нашему религиозному чувству.

Когда Герман Людеман' и Отто Пфлейдерер2 впервые описали круг идей, связанных с бытием во Христе, во всем его своеобразии и значительности, их работа снискала весьма скудное одобрение. До того времени этот круг идей, находившийся как бы в тени учения Павла об оправдании верой, воспринимали как этическое дополнение этого учения. Теперь же пришлось признать, что этическое присутствует здесь не в чистом виде, а смешано с натуралистическими представлениями. Соответственно Людеман определяет это учение о спасении как этико-физическое, а Пфлейдерер — как мистико-этическое. Гораздо лучше было бы назвать его мистико-натуралистическим. Ибо этический элемент является в нем не движущей силой, а результатом некоего процесса.

Под влиянием антипатии к реалистическому элементу в мистике Павла многие исследователи пытались представить бытие во Христе как этическую в своей основе связь, которая лишь время от времени затемняется натуралистическими представлениями. Типичный пример такого рода попыток ослабить натурализм мистики Павла — изложение его мистического учения о спасении в "Теологии Нового завета" Генриха Юлиуса Хольцмана3, появившейся уже в конце XIX в.

Позднее Рихард Кабиш" и Вильям Вреде5 продолжили работу, начатую Людеманом и Пфлейдерером. Но и по сей день исследователи пытаются уклониться от признания этих очевидных результатов, так как не знают, что с ними дальше делать.

И все же мы должны смириться с фактом и сохранить за утверждениями Павла их буквальный смысл. Хотя это и непостижимо для нас, но он говорит о живых людях как об уже умерших и воскресших с Христом, и говорит так, как если бы это была самоочевидная вещь.

'Ludemann H. Die Anthropologie des Apostels Paulus (1872). lP?eiderer 0. Der Paulinismus (1873); Das Urchristentum (1887). См. также: Schweitzer A. Geschichte der paulinischen Forschung. Tubingen, 1911. S. 18—31.

3 Holtzmann H. J. Lehrbuch der Neutestamentlichen Theologie. Tubingen, 1897. Band II. Об учении Павла: S.79—91. См.: Schweitzer A. Geschichte der paulinischen Forschung. S. 79—91

4 Kubisch R. Die Eschatologie des Paulus in ihren Zusammenhangen mit dem Gesamtbegriff des Paulinismus (1983).

5 Wrede W. Paulus (1904)*. О Кабише и Вреде см.: Schweitzer A. Geschichte der paulinischen Forschung. S. 45—50 и 130—140. Из более новых работ см.: Sommerlath E. Der Ursprung des neuen Lebens nach Paulus. Leipzig, 1923, где автор стремится воздать должное реализму умирания и воскресания с Христом.

199

Между мистикой Павла и мистикой эллинистических мистериальных религий, да и примитивной мистикой в целом, есть одно бросающееся в глаза сходство; и там, и там огромную роль играют таинства.

Для теологической науки признать роль таинств у Павла оказалось, быть может, еще труднее, чем натуралистический характер умирания с Христом. Тот факт, что Павел смотрел на крещение и Евхаристию как на акты, сами по себе обладающие реальной действенной силой, и связывал с ними спасение, кажется нам несовместимым с глубокой духовностью, которая в других случаях всегда чувствуется в его религиозных установках. Сколько забот и по сей день доставляет теологии принципиальная важность таинств в мистике Павла, видно на примере Дайсмана. Он предпринимает отчаянную попытку отрицания этой ее особенности. "Я считаю, — пишет он, — что было бы неверно утверждать, будто у Павла крещение опосредует доступ к Христу. Есть места, которые, если рассматривать их изолированно, могут быть истолкованы в этом смысле, но правильнее будет все же сказать: крещение не создает, но лишь скрепляет печатью единение с Христом"'.

Столь тонкие различия Павлу неизвестны. Он просто утверждает, что бытие во Христе, а также умирание и воскресание с Ним начинаются именно с крещения. Крестившийся во Христа объединяется одной телесностью с Ним и другими избранными, которые во Христе (Гал. 3:27—28), и претерпевает вместе с Ним смерть и воскресение (Рим. 6:3—4).

Действие крещения мыслится как объективно существующее, причем в такой степени, что некоторые в Коринфе крестились за умерших, чтобы путем такого заместительства распространить на них спасительное действие таинства. Павел не только не борется с такими взглядами как с суеверием, но даже использует их как аргумент против тех, кто сомневается в воскресении (1 Кор. 15:29).

Странно, что Дайсман, отрицая фундаментальное значение таинств у Павла, никак не комментирует это в высшей степени шокирующее место из Первого послания к коринфянам.

Мысль о том, что избранный может достигнуть мистической связи с Иисусом Христом только через духовное погружение в Него посредством веры, — такая мысль находится всецело вне поля зрения Павла. Он считает самоочевидным, что "пересадка" в Христа происходит в акте крещения и связана с этим актом.

Первохристианское крещение обеспечивало прощение грехов и принадлежность грядущему Мессии, давало право на участие в славе, которая начнется с Его пришествием. Павел перенимает это понимание крещения, однако действие его объясняет исходя из своей мистики единения с Христом. Поэтому он утверждает, что в крещении начинаются бытие во Христе и связанный с ним процесс умирания и воскресания. Он не обращается к символике акта крещения для объяснения происходящего. Он над ней не размышляет. В Послании к римлянам (6:3—6)

^Dei?mann A. Paulus. 2. Aufl. 1925. S. 115.

200

он нигде не говорит о том, что смотрит на крещение как на погребение и воскресение с Христом по той причине, что крестящийся окунается в воду, а потом поднимается из нее. Эти рациональные объяснения вычитаны у него толкователями; сам Павел не пользуется этими окольными путями. Крещение является для него погребением и воскресением с Христом, потому что оно совершается во имя Иисуса Христа, который был погребен и воскрес. Крещением осуществляется то, что мистика бытия во Христе рассматривает как спасение.

Какой трезво-реалистической представляется эта точка зрения на таинства по сравнению с точкой зрения эллинистических мистериальных религий! В последних все основано на рационально толкуемых действиях. Ритуал осуществляет то, что он изображает. Символ и реальность тесно переплетаются. Принимающий посвящение внешне выполняет то, что он должен внутренне переживать. Каждая деталь имеет здесь свое значение.

Для Павла продуманность церемонии не играет никакой роли. Торжественное оформление, обязательное для эллинистических мистерий, у него отсутствует. Он просто наделяет сакральные действия тем смыслом, который вытекает из его мистики.

Торжественность мистагога ему совершенно чужда. Он обращает людей, однако ему неважно, будет ли он сам их крестить. В Первом послании к коринфянам (1:14—17) он пишет, что сам он крестил в Коринфе, но мало. Христос послал его не крестить, а проповедовать Евангелие. Это трезвое отношение к обрядности совершенно не похоже на эллинистическое.

Важная роль таинств в мистике Павла как будто бы заставляет отнести его в одну категорию с эллинистическими мистагогами. Но на самом деле его место не там, и дух его совершенно иной. У последних мистика и таинства вырастают из общей основополагающей идеи. Павел же приводит таинства — в том виде, как он застал их в первохристианской общине, — в связь со своей мистикой умирания и воскресания с Христом и объясняет их, исходя из идей, не имеющих отношения к тем обрядовым действиям, которые он перенял.

Подобно крещению, трапеза Господня* также увязывается с мистикой бытия во Христе. Ее результатом является общность с Христом. Павел не стесняется разъяснять этот ее смысл ссылкой на языческие идоложертвенные пиры (1 Кор. 10:14—22). Подобно тому как трапеза Господня приводит к общности с умершим Христом, идоложертвенные пиры приводят к общности с бесами.

'Интересны ветхозаветные аналогии крещения и трапезы Господней, которые приводит Павел в Первом послании к коринфянам (10:1—6). Хождение израильтян под облаком и переход через Красное море расцениваются как крещение в Моисея. Питание манной и питье хлынувшей из скалы воды представляется аналогом еды и питья на трапезе Господней.

Павел возводит здесь в ранг таинств события, пережитые всем народом, события, которые ни их участниками, ни кем-либо еще не рассматривались как таинства. То, что он способен подобным образом превращать происходящие события в таинства, характеризует его тре-

201

звое, реалистическое к ним отношение. Если бы его коснулся дух эллинистических мистериальных религий, занятых рациональным осмыслением обрядности, он не решился бы на такое насилие над действительностью. С точки зрения Павла, все, что необходимо для таинства, — это чтобы действие, осуществляемое угодным Богу способом, способствовало обретению блаженства. Крещением и Евхаристией верующие конца времен освящаются для участия в славе мессианского Царства. Для ушедших из Египта израильтян роль предстоящего блаженства играло достижение земли обетованной Опыт с водой, который они имели во время хождения под облаком и прохода через Красное море, был, таким образом, аналогом крещения. Вода чудесным образом помогла им и принесла избавление. Питание манной и питье воды из камня продолжили это чудесное избавление, подобно тому как трапеза Господня дополняет крещение. Таким образом, израильтяне во время своих странствий были освящены спасительными деяниями Бога, чтобы они могли достигнуть земли обетованной. Следовательно, эти события являются прототипами крещения и трапезы Господней, посредством которых "достигшие последних веков" (1 Кор. 10:11) избранные освящаются, чтобы они могли войти в мессианское Царство.

Однако многие из избранного Богом народа, хотя и освященные этими таинствами, не достигли земли обетованной, так как из-за распутства, идолопоклонства и других грехов они лишились благоволения Божьего и потому должны были погибнуть. Точно так же действие крещения и трапезы Господней может быть аннулировано нечестивым поведением.

Приравнивание событий, имевших место на пути к земле обетованной, к таинствам, открывающим путь к мессианскому Царству, несмотря на его очевидный произвол, является — если стать на точку зрения Павла — абсолютно логичным.

Итак, этот реалистический взгляд на таинства сопровождается представлением, согласно которому их действие аннулируется недостойным поведением. Это еще раз показывает, что Павел стоит вне мира эллинистических мистериальных религий. Последние избегают углубляться в проблему, которую так уверенно решает апостол. Их интересует посвящение как таковое. В той мере, в какой они вообще рассматривают дальнейшую жизнь и деятельность посвященного, они склоняются к тому, что заново рожденный освобождается от всех условностей природной жизни. Попытки защитить права этики там, где главную роль играют таинства, предпринимаются лишь в отдельных случаях и без особой энергии. Трезвое отношение Павла к таинствам делает его невосприимчивым к романтике эллинистических мистерий.

Интересно, что Павел связывает крещение и Евхаристию со своей мистикой единения с Христом и объясняет их, исходя из этой мистики. Отсюда видно, во-первых, что мистика единения с Христом — это центр, вокруг которого вращаются все его мысли; во-вторых, что таинства для него не есть нечто просто перешедшее к нему по традиции и лежащее сбоку от его идей, а образуют живую часть его веры.

Нам, современным людям, чрезвычайно трудно признать наличие у Павла мистики, основанной на столь реалистическом понимании та-

202

инств. Но уважение к истине должно стоять выше всех прочих соображений. Мы должны вкладывать в его слова тот смысл, который вкладывал он сам, а не тот, который мы хотели бы в них видеть.

Рассматривая вопрос о том, почему мистика единения с Христом не сопровождается у Павла мистикой единения с Богом, мы выяснили, что его мистика существует не сама по себе, но включена в мировую драму. У Павла нет мистики единения с Богом, потому что состояние, в котором находится мир, делает ее до поры до времени невозможной.

С таинствами имеет место аналогичная ситуация. Они дают не просто вечную жизнь, как в греческих мистериальных религиях, а причастность к готовящемуся новому миру. Таинства, таким образом, связаны с космическим свершением.

Это выражается уже в том, что таинства у Павла — это установление, не рассчитанное на долгое время. В эллинистических мистериальных религиях существенная особенность таинства заключается в том, что оно восходит к загадочным доисторическим временам и остается действенным для всех времен и всех поколений человечества. Совсем не так у Павла. Его таинства начинаются со смерти Иисуса, т.е. в самом недалеком прошлом, и действуют до Его возвращения в славе, т.е. до какого-то момента в ближайшем будущем. Только на этом отрезке времени они и существуют. До этого они невозможны, после этого — не нужны. Они созданы ad hoc'* для определенной категории людей, принадлежащих к определенному поколению: для избранных, "достигших последних веков" (1 Кор. 10:11).

Как скоропреходящие, созданные ad hoc установления, они имеют прототип — таинства, принятые идущим из Египта в Ханаан народом. Последние тоже имели отношение лишь к людям одного поколения и к благу, ожидаемому в ближайшем будущем.

То обстоятельство, что Павел вообще способен видеть таинства в событиях, происходивших однократно или несколько раз с большим числом людей, таких, как переход через Красное море, хождение под облаком, питание манной и питье воды из камня, очень показательно для уяснения его взгляда на таинства.

И его мистика, и его таинства восходят к событиям ближайшего прошлого — смерти и воскресению Иисуса Христа. Это события космического масштаба. Со смертью Иисуса начинается прекращение природного мира, а с Его воскресением — наступление мира сверхприродного. Эти космические свершения проявляются в тварной природе человека как умирание и воскресание.

Мистика Павла — это мистика историко-космическая; мистика же эллинистических мистериальных религий — мифологическая. Это — фундаментальное различие. Мифологическая мистика ориентирована на изначальные времена, историко-космическая — на времена конца. В ми-

' · Букв. — к этому, для данного случая, для данной цели (лат.). — Примеч.ред.

203

фологической мистике событие, лежащее в прошлом, приобретает всеобщую значимость и действенность благодаря символическому воспроизведению и усилиям человека, который в некотором смысле его вновь переживает. Миф переносится в настоящее. В мистике Павла, напротив, все происходящее является объективно происходящим. Преобразующие мир силы, впервые проявившие себя в смерти и воскресении Иисуса, начинают действовать в людях определенной категории. Чтобы стать таким человеком, нужно лишь принадлежать к избранным и посредством крещения отдаться воздействию указанных сил.

Для мистики мистериальных религий характерен индивидуализм, для мистики Павла — коллективизм. Первая носит активный характер, вторая несет на себе печать своеобразной пассивности.

В эллинистических мистериях посвященный обретает вечность, с тем чтобы войти в нее после своей смерти. Мистика Павла имеет дело с уничтожением и восстановлением мира, а также с судьбой избранных, живущих во время этих событий. Он даже не предполагает, что все умрут; напротив, ожидает, что многие из них живыми встретят конец мира и, преобразившись, войдут в славу, обретенную благодаря бытию во Христе.

Связь мистики Павла с ожиданием конца света и ее обусловленность космическими событиями составляют ее существенную отличительную особенность. Напрасно пытаются с помощью литературных ухищрений увидеть в ожидании смерти, свойственном эллинистическим мистериям, некий оттенок ожидания конца мира и таким образом сблизить эллинистическую мистику таинств с мистикой Павла.

Мистика Павла, с ее горячим ожиданием конца света, есть нечто абсолютно своеобразное. Ни одновременно с ней, ни раньше, ни позже не существовало ничего, с чем ее можно было бы сравнить.

Наконец, последняя отличительная особенность мистики Павла заключается в том, что Павел — не только мистик.

Как правило, человек, который однажды постиг сознанием и внутренне ощутил вечное в преходящем, впредь пренебрежительно относится к неадекватным представлениям обычного мышления и повседневной религиозности. Он мистик, и только мистик. Обладающий идущим изнутри и направленным на внутренний мир видением, он стоит выше всякого внешнего познания. Если он и допускает наивные утверждения о временном и вечном в качестве традиционных образных представлений, он всегда стремится осветить эти экзотерические представления всепроникающим светом мистики и показать всю их недостаточность и относительность. Но Павел ведет себя совершенно по-иному. Немистическим представлениям о спасении он предоставляет равные права с мистическими, и делает это просто и естественно.

Как и всякий мистик, Павел убежден, что у "имеющего знание" представление о спасении глубже представлений общепринятой веры. Именно о такой "мудрости" он говорит в первых трех главах Первого послания к коринфянам. Он определяет ее как мудрость, исходящую от Бога, согласно которой все Божье являет себя в Духе Божьем, пребыва-

204

ющем в человеке, который стал духовным. Но он никогда не ставит мистику бытия во Христе — содержание этого адекватного знания — выше других определений спасения. Она стоит рядом с этими последними. Главное, о чем он заботится, — чтобы осознали все значение и весь масштаб совершившегося на кресте спасения и все богатство "дарованного нам от Бога" (1 Кор. 2:12). Мистическое знание не обесценивает веру, а дополняет ее. Для тех, кто посредством Духа достиг адекватного знания, отчетливо просматривается вся панорама, вплоть до самых удаленных горных цепей; тем, кто пока еще "младенцы во Христе", видны только ближайшие холмы; для мудрых "мудростью мира сего" все покамест затянуто облаками.

У Павла есть три параллельных учения о спасении: эсхатологическое, юридическое и мистическое.

В соответствии с эсхатологическим учением избранные спасаются потому, что смерть и воскресение Иисуса Христа несут с собой конец господства ангельских сил, а с ним и конец природного мира. Отсюда уверенность, что скоро Он явится в славе и откроет путь к мессианской славе своим избранным — и тем, кто уже умер, и тем, кто еще жив

Юридическое учение об оправдании верой основано на идее искупительной смерти Иисуса. Оно проводится при помощи доказательств "от Писания". Бог еще прежде, чем был дан Закон, признал Авраама праведным, ибо тот поверил Его слову (Быт. 15:6). Это означает, что истинные потомки Авраама — это те, кто в деле достижения мессианского блаженства полагаются не на дела Закона, а единственно на веру в спасение, данное Богом во Христе.

Таким образом, Павел живет одновременно в мире элементарных представлений эсхатологического учения о спасении, в мире усложненных раввинистических представлений юридического учения и в глубинах мистики бытия во Христе, свободно переходя из одной сферы в другую. Если совмещение столь различных воззрений само по себе достаточно трудно для понимания, оно становится совершенной загадкой, когда мы обнаруживаем его у мистика. Ибо религиозность Павла в основе своей — мистика. Она может выражаться в форме эсхатологического или юридического учения о спасении, но свою подлинную жизнь она обретает в учении мистическом.

Таким образом, Павел — это мистик. И все же склад его ума необычен для мистика. Экзотерическое и эзотерическое идут у него рука об руку. И это снова возвращает нас к тому фундаментальному факту, что его мистика возникает в рамках немистического мировоззрения.

Глава II. ЭЛЛИНИСТИЧЕСКОЕ ИЛИ ИУДЕЙСКОЕ?

Объяснение учения Павла как эллинистического (Райценштайн) ................. 206

То же, Буссет .............................................................................................. 208

Объяснение учения Павла как наполовину иудейского, наполовину эллинистического (Дайсман) ...... 211

Возможность эсхатологического объяснения ................................................. 214

Из приведенного в предыдущей главе фактического материала видно, что мистика Павла связана с эсхатологическим мировоззрением; что в ней нет места для представлений о возрождении и обожении; что она подчинена эсхатологической идее предопределения; что ей присущ реализм, чуждый эллинистической мистике, что ее представление о таинствах совершенно отлично от эллинистического; и что символика, иг-

205

рающая основную роль в таинствах эллинистической мистики, здесь не играет никакой роли вообще. Поэтому любая попытка истолковать учение Павла как эллинистическое наталкивается на огромные трудности.

Фердинанд Христиан Баур, Генрих Юлиус Хольцман и другие представители историко-критической школы XIX в.* принимают как само собой разумеющееся, что эллинистический элемент присутствует у Павла наряду с иудейским, не пытаясь сколько-нибудь детально показать, что представляет собой этот эллинистический элемент и откуда он взялся'. Лишь с возникновением на рубеже столетий религиозно-исторической школы* ее представители почувствовали необходимость представить доказательства справедливости этого предположения. Первым, кто попытался объяснить учение Павла, исходя из имеющегося в наличии религиозно-исторического материала, был Рихард Райценштайн2.

Никоим образом не преуменьшая заслуг Г.Узенера, А.Дитериха, Е. Роде, Ф. Кюмона, Г. Анриха и др., можно сказать, что именно Райценштайн в серии своих работ познакомил научную теологию с миром эллинистических религий. Он показал нам, как восточные культы, вышедшие благодаря повсеместному распространению греческого языка за пределы своих первоначальных территорий, вступили в контакт друг с другом и постепенно, под влиянием эллинистической религиозной установки, слились в одну общую религиозность, характерными чертами которой были страстное желание спасения и бессмертия и вера в то, что их можно достигнуть посвящением. Как много значило появление книги Райценштайна "Poimandres" (1904) для тех, кто пытался представить себе духовную среду, в которой жили первые поколения христиан!

Однако подход Райценштайна к проблеме влияния эллинизма на христианство нельзя назвать удачным. Не выдвигая каких-либо общих соображений о том, как и когда первохристианская вера в мессианство Иисуса и в Царство, которое должно вот-вот наступить, впитала в себя религиозные идеи эллинистических мистериальных религий и каким образом это происходило, он просто утверждает, что синтез иудейских и эллинистических представлений в учении Павла уже налицо. Кроме того, он не пытается выявить своеобразие идей Павла и их взаимосвязь. Все его усилия направлены только на то, чтобы немедленно объяснить учение Павла с помощью хоть в какой-то степени сходных с ним эллинистических воззрений. Прежде чем предоставить слово бедному апостолу, он обрушивает на него град параллельных мест из эллинистической литературы.

Райценштайн-филолог настолько загипнотизирован Райценштайном — адептом религиозно-исторического подхода, что не замечает элементарных филологических фактов. Он ни единым словом не упоминает о том, что Павел не пользуется понятием "возрождение". Точно так же

' См.: Schweitzer A. Geschichte der paulinischen Forschung. S. 54—78, 86—88. 2 Reitzenstein R. Die hellenistischen Mysterienreligionen. Ihre Grundgedanken und Wirkungen. Leipzig, 1910 (3. Aufl. 1927). Книга представляет собой расширенный вариант доклада о влиянии мистериальных религий на апостола Павла, прочитанного автором в научном обществе проповедников Эльзас-Лотарингии в церкви св. Николая в Страсбурге 11 ноября 1909 г. В 3-м издании сам доклад занимает с. 1—91; дополнения и отступления — с. 92—438.

206

не видит он, что у Павла отсутствует идея обожения. Никак не обсуждается тот факт, что мистика Павла подчинена идее предопределения и многими нитями тесно связана с эсхатологией; что в эллинизме нельзя отыскать ничего, что могло бы объяснить характерное для Павла выражение "во Христе" и его концепцию мистического тела Христа. Он убежден, что раз Павел пользуется теми же выражениями, которые встречаются в литературе эллинистических мистериальных религий, то и соответствующие идеи он должен был почерпнуть из того же источника. И это убеждение настолько велико, что ему не приходят на ум простейшие методологические соображения. Так, например, он совершенно не придает значения тому факту, что вся литература, которой он пользуется для объяснения учения Павла, относится к значительно более позднему времени.

Райценштайн не сомневается, что Павел познакомился с эллинистическими воззрениями не только благодаря знанию разговорного греческого языка, но также путем тщательного изучения эллинистической религиозной литературы. Благодаря этой литературе назиданий и откровений, знакомой ему еще в то время, когда он был верующим иудеем, апостол смог сделать правильные выводы из пережитого на пути в Дамаск и порвать с религией отцов'. "Необходимость возобновить изучение возникает с того момента, когда апостол со всем рвением начал готовиться к проповеди среди ???????2*. Он должен был познакомиться с языком и с идейным миром того круга, который стремился завоевать, и выработать подходящие нормы для общин, которые он хотел создать и которые не могли пока строиться по образцу первохристианской общины, а также для богослужения, которое он хотел в них установить"3. Этот Павел, готовящийся к осуществлению своего миссионерского призвания с привлечением соответствующей литературы, до того похож на современного профессора, что не имеет уже ничего общего с тем Павлом, которого мы знаем по посланиям.

Исследуя представления Павла о крещении как об умирании с Христом, о гнозисе и пневме, его ожидание преображения, его самосознание, его изречения о Христе как о новом Адаме, его формулу "вера, надежда, любовь", Райценштайн везде и всюду старается показать, что Павел может быть понят только в свете идей, связанных с эллинистическими мистериальными религиями. Проницательность, с которой он обнаруживает интересные параллели, не менее удивительна, чем его способность не замечать очевидного.

Следуя своей теории, он не мог признать Павла мыслителем, который разрабатывает свои собственные идеи и приводит их в систему. Он вынужден изображать всю его деятельность как сведение воедино того, что он нашел в своем эллинистическом и еврейском окружении. При этом "из

1 Reitzenstein R. Die hellenistischen Mysterienreligionen, l. Aufl. S. 209.

^Эдлинов (греч.). — Примеч. ред.

3 Reitzenstein R. Die hellenistischen Mysterienreligionen. S. 209—210. В 3-м издании это место выглядит так: "Наконец,^ того момента, когда он сознательно начал готовить себя к проповеди среди "???????", он должен был приступить к систематическому изучению их религиозного языка и идейного мира, которое в дальнейшем должно было углубиться в ходе его постоянного взаимодействия с общинами" (S. 419).

207

еврейских мессианских чаяний" вырастает и формируется "вера в спасающего человечество Божьего посланника, который явился и теперь продолжает действовать в своих"'. Поглощенный проблемой перемешивания идей на греческом Востоке, Райценштайн утратил понимание сути воззрений реального человека и мыслителя.

В действительности Райценштайн — и мы должны быть благодарны его эрудиции — собрал богатый материал по проблеме эллинизации христианства и в особенности по истории возникновения христианского гнозиса. Однако он не обратил внимания на своеобразие проблемы Павла и не увидел трудностей, которые влечет за собой предположение, что эллинизация христианства имела место уже в первохристианской общине.

Более глубокое понимание проблемы мы находим у Вильгельма Буссета2. Он исходит из убеждения, что преобразование христианства в духе эллинистических мистериальных религий не могло быть делом рук одного человека. Если бы Павел попытался решить эту задачу в одиночку, христианские общины не могли бы не увидеть в этом некое новшество. Но, как явствует из посланий, вопроса о различиях в вере вообще не возникало. Единственное, в чем Павел отходит от общепринятых взглядов, — это его отрицание действительности Закона для обращенных язычников. Поэтому остается только одно решение — предположить, что и Павел, и первые христианские общины сообща заимствовали свои взгляды у эллинистических мистериальных религий.

Буссет полагает, что эллинизация началась в антиохийской общине в Сирии, существовавшей еще до появления Павла, а может быть, и в других основанных одновременно с ней общинах до и независимо от Павла. Пришедшие из эллинистических кругов христиане принесли с собой культ Кириоса и перенесли его на Иисуса Христа. Именно этим объясняется, что слово "Кириос" (Господь) применяется по отношению к Иисусу наряду со словом "Христос" (Мессия). Из этого поклонения Иисусу как Кириосу и возникла затем мистика Павла.

"Кириос эллинистической первообщины", согласно Буссету, и в культе, и во время богослужения воспринимался как реально присутствующий. В соответствии с этим религиозность Павла ориентирована на интенсивное переживание духовной связи с вознесенным Господом3. При этом на помощь ему приходит связанная с "говорением языками" убежденность первых христиан в том, что верующими овладевает Дух. Исходя из этого, Павел провозглашает Дух принципом новой жизни, обретаемой в единении с Христом. Таким образом, он преобразует учение о Кириосе в учение о Пневме-Кириосе.

Таинства, согласно Буссету, тоже были найдены Павлом уже существующими в культе Кириоса эллинистических общин. Представление

' Reitzenstein R. Die hellenistischen Mystenenreligionen. 3. Aufl. S. 90, 91.

2 Bousset W. Kyrios Christos. Geschichte des Christusglaubens von den Anfangen des Christentums bis Irenaus. Gottingen, 1913 (2. Aufl. 1921).

3 Bousset W. Kyrios Christos. S. 126.

208

о том, что актом инициации, каковым является крещение, создается связь с умершим и воскресшим Христом, возникло еще до Павла; он лишь истолковал его в духовном смысле и поднял на уровень нравственного принципа. "За суровой и мощной идеей о соумирании и совоскресании с Христом стоят сакраментальные переживания и настроения, которые христианская община связывала с крещением"'. Вся христианская жизнь превращается Павлом в праздник священнодействия. Однако "из окружавшей его со всех сторон религии культа и таинств апостол все время стремится выйти в чистую сферу нравственно-религиозного, духовно-личного"2. Вот почему он не вносит в свою мистику эллинистическую идею обожения. Верующий не становится Христом, а лишь входит в Его бытие3.

Он отвергает также индивидуализм эллинистической мистики. С Христом у него соотносится не отдельно взятый верующий, а община. В эллинистических мистериальных религиях человек, прошедший через все ступени посвящения и достигший совершенства, чувствует себя стоящим в аристократическом одиночестве на недосягаемой высоте, на которую он постепенно поднимает лишь немногих избранных, в то время как большинство даже его единоверцев, достигших пока лишь низших ступеней, остается далеко внизу". Напротив, у Павла, в его мистике единения с Христом, господствует чувство солидарности; все, кто во Христе, чувствуют себя равными и связанными друг с другом.

Следовательно, Павел — не столько эллинизатор христианства, сколько очищающий фильтр, пропускающий через себя замутненные эллинизацией воды христианской веры.

Роль, которую Буссет отводит Павлу, позволяет ему, настаивая на эллинистическом происхождении мистики Павла, в то же время признавать, что многие ее положения отличают ее от мистики эллинистических мистериальных религий.

И тем не менее вся конструкция рушится — по той причине, что доказать существование культа Кириоса, который якобы переняли эллинистические общины, невозможно. Буссет может привести лишь свидетельство того, что Кириос как обозначение божества встречается в культах Исиды и Осириса, в малоазийских и сирийских культах, а затем также в культах правителей и императора. Этим, однако, доказывается лишь то, что в греческом языке того времени слово "Кириос" возникло как наиболее общее обозначение божественного бытия, о чем свидетельствует уже тот факт, что Септуагинта* передает этим словом запрещенное к произношению имя Яхве.

Однако предполагаемый конструкцией Буссета основанный на таинствах культ Кириоса — это нечто совершенно иное. Ни одного свидетельства в пользу существования такого культа он привести не может. Утверждение, что в эллинистических общинах христианская вера оказалась связанной с таинствами благодаря эллинистическому влиянию, повисает в воздухе.

' Bousset W. Kyrios Christos. S. 172. 2 Ibid. S. 148. Ibid. S. 151. -Ibid. S. 154.

209

Но если бы даже и оставался проблеск надежды доказать существование эллинистического культа Кириоса, это все равно не доказывало бы, что эллинистические общины действительно его позаимствовали. Подобное внедрение в веру языческих воззрений неизбежно привело бы к конфликту с первообщиной в Иерусалиме'. Однако ни о чем подобном нам не известно. Эллинистические общины были в наилучших отношениях с Иерусалимом. Они поддавались влиянию первых апостолов, когда те настраивали их против Павла. В Антиохии с Петром считались больше, чем с Павлом. В вопросе о том, можно ли есть вместе с язычниками, Варнава принял сторону Петра (Гал. 2:11—14). Во всех конфликтах, возникавших в общинах Малой Азии в связи с отношением Павла к Закону, влияние Иерусалима оказывалось сильнее его влияния. Следовательно, христиане из язычников и из говорящих по-гречески евреев признавали над собой авторитет христиан из палестинских евреев, несмотря на то что последние были в численном меньшинстве. Можно ли согласовать с этими фактами предположение, что в развитии веры и культа они пошли своим собственным путем? И каким путем! Чтобы оставить Павлу какое-то поле деятельности в качестве одухотворяющего эллинистическое христианство, Буссет вынужден предположить, что общины диаспоры приняли в свою веру обрядовую мистику мистериальных религий в ее первоначальном виде, со всеми бросающимися в глаза характерными особенностями.

Возможно ли, чтобы заимствование связанных с таинствами мистических идей у эллинистических мистериальных религий не было воспринято первым поколением христиан как некое новшество и в качестве такового не вызвало бы возражений? Этого вопроса нельзя избежать, припишем ли мы указанное нововведение общинам диаспоры, либо Павлу. Как чувствительно реагировало христианство — даже спустя пару поколений, и притом уже в значительной степени эллинизированное в результате принятия учения о Логосе — на идеи эллинистических мистериальных религий, когда оно столкнулось с ними в гностицизме! Мыслимо ли, чтобы первое поколение христиан так легко смирилось с присутствием подобных представлений в вере общин диаспоры?

Еще одно обстоятельство, которое Буссет не в состоянии объяснить, — что среди этих эллинистических христиан один только Павел оспаривал действительность Закона. По мнению Буссета, это единственное, что есть оригинального у Павла2. Если бы общины диаспоры действительно находились под влиянием эллинистических мистериальных религий, то и Закон был бы для них вещью не столь важной. Те, кто благодаря

' Насколько тесной была связь первой христианской Церкви с Иерусалимом, показано в работе Карла Голя: Holl К. Der Kirchenbegriff des Paulus in seinem Verhaltnis zu dem der Urgemeinde // Gesammelte Aufsatze zur Kirchengeschichte. Band II (Der Osten). Tubingen. 1928. S. 44—67. См. также: Wagenmann Julius. Die Stellung des Apostels Paulus neben den Zwolf in den ersten zwei Jahrhunderten. Gie?en, 1926.

2Bousset W. Kyrios Christos. S. 161: "Только в одном Павел безусловно оригинален, а именно в том, что смерть Христа на кресте он связывает с отменой Закона". Буссет не замечает, что отмену Закона Павел выводит непосредственно из своей мистики бытия во Христе.

210

культово-мистическому единению с Кириосом-Христом стали существами, вознесшимися выше всех земных ограничений, уже не могли бы мыслить себя во власти еврейского Закона. Трудно понять, почему один только Павел сделал столь естественный вывод из этой мистики. Но чтобы общины диаспоры, если они действительно жили представлениями эллинистической мистики, могли выступить против поборника основанной на этой мистике свободы (а именно так они и поступили)

— это уже совершенно непонятно.

Буссет создает себе еще одну большую трудность. Чтобы доказать эллинистическое происхождение мистики единения с Христом, он вынужден выводить ее из поклонения Кириосу-Христу, который мыслился присутствующим в священнодействии. Тем самым он вступает в противоречие как с тем, что нам известно о древнейшем христианском богослужении, так и с древнейшими представлениями о Христе. О присутствии в священнодействии прославленного Христа мы не имеем никаких свидетельств — нет ни одного отрывка, который можно было бы даже путем насилия над текстом истолковать в этом смысле. Павел и Дидахе согласно свидетельствуют, что обряд трапезы Господней — а это было действительно священнодействие

— был обращен к Христу, ожидаемому во втором пришествии (парусии). Арамейское молитвенное восклицание "Маранафа!" (Господь наш, иди!) из евхаристической литургии Дидахе (10:6) знакомо и Павлу (1 Кор. 16:22). Для него трапеза Господня — это возвещение смерти Господа в предвосхищении Его второго пришествия (1 Кор. 11:26). Нигде мы не находим ни слова, из которого можно было бы заключить, что он предполагает присутствие Христа в крещении и Евхаристии. То, что эти ритуальные акты влекут единение не только с ожидаемым в парусии воскресшим Христом, но и с Христом умершим, не означает, что Он присутствует в священнодействии. Для Павла, так же как для всех верующих его поколения, Христос на небесах, у Бога, и нигде больше (Флп. 3:20; 1 Фее. 4:16).

В посланиях нет ничего, что подтверждало бы предположение, будто Павел сознательно черпал материал из практиковавшегося в общинах культа и одухотворял заимствованную из него мистику.

Он всегда занимает позицию человека, противопоставляющего учение о бытии во Христе как высшее знание несовершенной вере в Христа, чтобы сделать отсюда вывод о недействительности Закона и утвердить закон Духа. Хотя все это совершенно явно содержится в тексте посланий, Буссет этого не признает, поскольку полагает, что основанную на таинствах мистику Павла можно объяснить только с помощью предположения о ее культовом происхождении.

Адольф Дайсман' проявляет большую осмотрительность в оценке значимости эллинистических мистериальных религий для мировоззрения Павла. Он расценивает их роль значительно ниже, чем Райценштайн и Буссет. Он полагает, что еврейско-эллинистические представления, ' Последующее изложение основано на втором, полностью переработанном издании книги: Dei?mann A. Paulus. Tubingen, 1925 (l. Aufl. 1911).

211

которые Павел вынес из своего дохристианского прошлого, сыграли, наряду с чисто еврейскими представлениями, решающую роль в формировании его учения. Предполагается, что в его мистике имелись также сакральные образы и представления эллинистических мистериальных религий. Павел почерпнул их из греческого языка и из мира религиозных идей, знакомых ему с молодых лет, которые он провел в Малой Азии.

Представляя, таким образом, влияние мистериальных религий как нечто более или менее второстепенное, Дайсман отрезает себе путь к признанию исключительной роли таинств в мистике Павла. Исходя из еврейско-эллинистических представлений, невозможно объяснить учение о спасении посредством таинств. Поэтому он полагает, что Павел не связывал спасение с крещением, хотя и выражался иногда таким образом, что его можно было понять именно так.

Дайсман, как и Буссет, отводит мистике единения с Христом центральное место в системе идей Павла. Представлениям об искупительной жертве и оправдании верой он не придает самостоятельного значения, считая их выражением того же самого с помощью иных образов. Он не может признать в полной мере, как это сделали Райценштайн и Буссет и как того требуют слова самого Павла, натуралистический характер его мистики. Ему приходится постоянно помнить о необходимости излагать учение Павла таким образом, чтобы его можно было хоть как-то объяснить, исходя из еврейско-эллинистических представлений.

Подобно Райценштайну и Буссету, Дайсман утверждает, что мистика Павла не представляет собой законченной системы, и делает это с еще большим рвением, чем они. Он старается представить дело таким образом, чтобы исключить всякую попытку рассматривать Павла как мыслителя. "Аргументацию в точном смысле этого слова, последовательное развитие мысли нельзя отнести к числу сильных сторон Павла"'. "В трактовке религиозных проблем он, вообще говоря, добивается большего успеха, когда подходит к ним со стороны интуитивной и созерцательной, а не чисто спекулятивной"2. Поэтому Павел не оставил нам сколько-нибудь цельной системы. Послания содержат лишь "следующие одно за другим без всякой системы изречения, в которых исповедуется вера в Христа"; при этом Павел "использует все новые и новые вариации близких по смыслу образных выражений, часто прибегая к параллелизмам для придания своей речи пророческого пафоса"3. Было бы ошибкой думать, что из этих изречений можно воссоздать некое систематическое учение. Именно эта ошибка, по мнению Дайсмана, преграждала исследователям Павла путь к правильному его пониманию.

Но как же возникла эта вспыхивающая то тут, то там в бессвязных высказываниях мистика единения с Христом? В основном она является результатом явления Павлу Христа на пути в Дамаск. "Все то, что в учении Павла может быть названо мистикой единения с Христом, есть реакция на это переживание, сыгравшее роль инициации'"*. Дамасский

'Dei?mann A. Paulus. S. 84. 2 Ibid. S. 85 Ibid. S. 130. 4 Ibid. S. 105.

212

опыт привел Павла не только к уверенности, что Иисус был ожидаемым Мессией, но и к тому, что выражается словами "Я во Христе" и "Христос во мне". Его мистика единения с Христом — лишь излучение религиозной энергии, которая концентрировалась с этого момента в его душе'. Что же касается дальнейшего развития его мистики, то здесь сыграли свою роль еврейско-эллинистические идеи и эллинистическая мистика — в той мере, в какой Павел был с ними знаком.

Каким образом вера в мессианство Иисуса, приобретенная на пути в Дамаск, сразу же превратилась в мистику бытия во Христе — этого Дайсман не пытается объяснить. Он, по-видимому, не отдает себе отчета в дистанции, которая отделяет первую от второй.

Дайсман, таким образом, идет по стопам К. Хольстена, ибо именно Хольстен первый попытался психологически объяснить особый характер идей Павла как результат уникального дамасского опыта2. Этот подход, по сути дела, сводится к тому, чтобы объяснять непонятное с помощью еще более непонятного. О духовной значимости дамасского опыта для Павла мы знаем гораздо меньше, чем о его учении. Он нигде не говорит об этом. Нигде у него нет ни единого намека, что его учение о бытии во Христе имеет столь субъективное происхождение. Напротив, всюду он представляет его как логический вывод из христианской веры как таковой, и всюду провозглашает бытие во Христе как нечто относящееся в равной мере ко всем верующим.

Будучи не в состоянии представить учение Павла как эллинизацию первохристианской веры, Дайсман выводит его из уникального духовного опыта, выраженного посредством еврейско-эллинистических представлений. Но тут возникает еще одно возражение: если учение Павла действительно основано на еврейско-эллинистических представлениях, оно должно было бы иметь какие-то точки соприкосновения с идеями Филона. Замечательно, однако, что оно не содержит и следа того еврейского философского эллинизма, который мы видим у Филона. Дайсман поэтому вынужден предположить, что оно связано с каким-то еврейским эллинизмом иного рода, отличным от филоновского. Но доказать существование такового он не в состоянии.

Дайсман совершенно правильно ставит вопрос. Если Павел действительно мыслил эллинистически, корни его мышления могли лежать только в таком эллинизме, который уже был переработан в еврейском духе. И если Дайсману не удается провести свою концепцию до конца, то это доказывает, что мистика Павла не имеет вообще ничего общего с эллинизмом.

Дайсман, как никто до него, дает нам почувствовать живой дух благовествования Павла, стоящий за всеми его интерпретациями. Хотя ему и не удалось разгадать загадку того образа мыслей, в котором выражает себя этот дух, он сумел найти нужные слова, чтобы сделать его волнующе близким для нас.

'Dei?mann A. Paulus. S. 125. 1 Halsten K. Das Evangelium des Paulus, l. Band. 1880; 2. Band. 1898. См.: Schweitzer A. Geschichte der paulmischen Forschung. S. 30—32.

213

Если непредвзятое рассмотрение учения Павла показывает, что его мистика умирания и воскресания с Христом выступает в форме горячих эсхатологических ожиданий, то почему же до сих пор не пытались объяснить его мистику из эсхатологии? Кабиш и Вреде' сделали первые шаги в этом направлении. Как случилось, что у них не оказалось последователей?

Поскольку своей связанной с таинствами мистикой учение Павла определенно напоминает эллинистические мистериальные религии, казалось более перспективным попытаться связать его с этими религиями, нежели выводить из эсхатологического мировоззрения, в котором нет даже налета какой-либо мистики. Кому могло прийти в голову искать плод мистики на древе иудаизма? Трансцендентный характер еврейских представлений о Боге и господствующее в мировоззрении евреев наивное противопоставление настоящего будущему, этого мира миру иному, — все это противостоит мистике. У пророков, книжников, у Иоанна Крестителя нет и намека на мистику. Можно ли было ожидать, что путь к полям мистики Павла лежит через горы и ущелья позднеиудейской эсхатологии?

Руководствуясь этими очевидными соображениями, исследователи видели свою задачу в том, чтобы связать мистику Павла с мистикой эллинистических мистериальных религий или же понять ее как мистику единения с Мессией, потенциальная возможность которой, вероятно, имелась в еврейском эллинизме. Однако осуществить эти многообещающие замыслы Райценштайна, Буссета и Дайсмана оказалось невозможным. Поэтому, если мы не хотим, чтобы наши исследования мистики Павла носили сугубо описательный характер, у нас не остается иного выхода, кроме как испробовать малоперспективный путь через позднеиудейскую эсхатологию.

Однако при ближайшем рассмотрении этот путь оказывается вовсе не таким бесперспективным, как полагали до сих пор.

Какого рода мистика невозможна в иудаизме и в вышедшем из него первохристианстве? Мистика единения с Богом. Но у Павла речь идет вовсе не о мистике единения с Богом, а о мистике единения с Христом. А этой последней трансцендентность еврейских и первохристианских представлений о Боге не препятствует.

А кроме того, почему эсхатология должна исключать всякую возможность мистики? Ведь она пытается устранить трансцендентность. Она заставляет природный мир уступить место сверхприродному и усматривает начало этого процесса в смерти и воскресении Иисуса. И разве нельзя себе представить, что в то время, когда готовится и вот-вот должна наступить эта смена одного мира другим, склонному смотреть в глубь вещей, горящему эсхатологическим ожиданием уму эти миры представились как бы вдвинутыми один в другой? Тем самым создались бы необходимые условия для ощущения будущего в настоящем и веч

' Kabisch R. Die Eschatologie des Paulus in ihren Zusammenhangen mit dem Gesamtbegriff des Paulinismus (1893); Wrede W. Paulus (1904). Об этих работах см.: Schweitzer A. Geschichte der paulinischen Forschung. S. 45—50, 130—140.

214

ного во временном — а в этом ведь и состоит мистика. Отличительная особенность возникшей таким путем мистики как раз и заключалась бы в том, что взаимопроникновение вечного и временного происходит здесь не в акте мышления, а является просто-напросто реальностью; роль мышления сводится лишь к тому, чтобы эту реальность осознать. Итак, те своеобразные черты, которые отличают мистику Павла от мистики эллинистических мистериальных религий и от всякой другой мистики, непосредственно вытекают из того факта, что она связана с космическим событием, завершающим мировую историю.

Имеются и другие соображения, сулящие успех на этом пути. Одна из самых трудных проблем состоит в том, что учение Павла стоит особняком по отношению к первохристианству, а между тем оно не воспринималось им как чужеродное. Известные слова базельского теолога Франца Овербека : "Павла никто никогда не понимал; единственный, кто его понял, — Маркион — понял неправильно" — по отношению к первохристианству безусловно несправедливы'.

Павел, должно быть, рассчитывал на понимание своих единоверцев также и в том, что касалось его мистического учения, иначе он не стал бы ссылаться на него в подтверждение правильности своего учения о свободе от Закона. А это можно объяснить лишь тем, что предпосылки его мистики уже присутствовали в первохристианской эсхатологической вере. Все, что он требует от своих слушателей и читателей, — это сделать естественные выводы, которых сами они пока не сделали. Если мистика Павла уходит своими корнями в эсхатологическую надежду, тогда понятно, каким образом она могла быть результатом его личного творчества и вместе с тем претендовать на понимание со стороны верующих.

Цитирование Второго послания Петра (3.15—16) в доказательство того, что Павел был непонятен своим единоверцам2, ничем не оправдано. Автор, который пишет здесь под именем Петра, жил несколькими десятилетиями позже, когда на сцену выходит апеллировавшая к учению Павла гностическая ересь Он предостерегает христиан начала II в., чтобы они не позволяли сбивать себя с толку гностическими толкованиями тех мест посланий Павла, которые могут дать к этому повод.

'Эта с тех пор столько раз повторявшаяся фраза была сказана Овербеком у себя дома в застольной беседе с Адольфом Гарнаком в середине 80-х гг. прошлого века. Овербек перефразировал известную шутку об учениках Гегеля: из всех учеников только один понимал его, да и тот неправильно. Философ и апостол оказались, таким образом, товарищами по несчастью Гарнак привел эти слова в своих лекциях по истории догматики, и они стали широко известны благодаря его студентам Так рассказывает эту историю сам Овербек в своей посмертно опубликованной книге: Overbeck F. Christentum und Kultur. 1919. S 218 ff.

2 Это не вполне ясное место выглядит так: "И долготерпение Господа нашего почитайте спасением, как и возлюбленный брат наш Павел, по данной ему премудрости, написал вам, как он говорит об этом и во всех посланиях, в которых есть нечто неудобовразумительное, что невежды и неутвержденные, к собственной своей погибели, превращают, как и прочие писания".

Неправильно понял Павла автор Послания Иакова — как это видно из его полемики против веры без дел (Иак. 2.14—26). Но учение о вере без дел, взятое в отдельности, действительно дает повод к ложному толкованию, как показывают столетиями продолжающиеся с тех пор дискуссии.

215

Вопрос, почему учение Павла не казалось чуждым христианам первого поколения, имеет и другую сторону: почему оно стало казаться чуждым поколениям, жившим непосредственно после Павла? Если взять послания Игнатия, представителя приступившего к эллинизации христианства малоазийского богословия, то при поверхностном взгляде может показаться, что он целиком и полностью находится под влиянием Павла. Реминисценции из Павла встречаются у него на каждом шагу, и свое учение он строит на идее бытия во Христе, которая идет от Павла. Однако это основательное знание посланий Павла лишь еще яснее показывает, насколько чуждо Игнатию его учение. Он никогда не объясняет бытие во Христе с помощью тех представлений, из которых исходил Павел! Ни разу не ссылается на слова об умирании и воскресании с Христом! У него не осталось никаких следов от учения об оправдании верой! Он действительно перенимает представление о бытии во Христе, но без того содержания, которое вкладывал в него Павел. Ибо это содержание он подменяет новыми, более простыми идеями эллинистического происхождения. Фактически Игнатий и близкая ему школа Иоанна эллинизируют христианство так, как если бы Павел еще не сделал этого до них. С их точки зрения — а кому, как не им, должны мы доверять в вопросе о том, что считать эллинистическим, а что нет, — представление об умирании и воскресании с Христом не является эллинистическим, ибо в противном случае христианство приняло бы его вместе с представлением о бытии во Христе, вместо того чтобы подменять воззрениями, вытекающими из идеи Логоса.

Если бы учение Павла было эллинизированным христианством, оно сохраняло бы свое влияние в последующие времена. Тот факт, что уже второе поколение христиан не знает, что с ним делать, заставляет предположить, что оно построено на убеждениях, существовавших лишь в первом поколении. Но что же это такое, что исчезло вместе с первым поколением христиан? Ответ может быть только один: ожидание немедленного наступления мессианского Царства Иисуса.

Если выводить учение Павла из эллинистической мистики, то два факта, сами по себе трудные для понимания, — что первохристианство не отвергает его как нечто чужеродное и что уже следующие поколения не знают, что с ним делать, — эти два факта становятся совершенно загадочными. Напротив, если бы удалось вывести его из эсхатологии, то первый из этих фактов проливал бы свет на второй, и наоборот. Открывается возможность объяснить то, что до сих пор объяснить не удалось: место Павла по отношению к его современникам, с одной стороны, и к ближайшим последующим поколениям — с другой. Уже одного этого достаточно, чтобы оправдать попытку вывести его мистику из эсхатологии.

Наконец, большое преимущество эсхатологического объяснения перед всеми предшествовавшими заключается в том, что оно возникает естественным путем. Пытаясь понять Павла, одни исходят из его антропологии, другие — из его психологии, третьи — из его дохристианского образа мыслей (как будто мы об этом что-то знаем!), четвертые

— из особенностей его личности, пятые — из его отношения к Закону, шестые — из переживания на пути в Дамаск. Дергая за первую попавшу-

216

юся нить, они запутывают клубок, еще не начав его распутывать, и потому вынуждены выдавать за учение Павла некий необъяснимый хаос идей. Единственно разумный подход — начать с самого простого, с того общего, что есть у Павла с первохристианской общиной, и посмотреть, как из этого корня вырастает его учение. До тех пор, пока оно не объяснено таким образом, оно не объяснено вообще. Это самое простое суть эсхатологическая надежда. В убеждении, что смерть и воскресение Иисуса гарантируют наступление в самом ближайшем времени мессианского Царства с Иисусом в качестве его Царя, Павел был заодно со всеми, проповедовавшими в то время Евангелие. Именно это элементарное учение излагалось им во время миссионерских переходов с места на место. К нему он постоянно возвращается в своих посланиях. Поэтому по логике именно с него и должно начинаться изложение учения Павла.

Глава III. ПОСЛАНИЯ ПАВЛА

Проблемы установления подлинности ........................................................ 217

Цель и содержание посланий ..................................................................... 219

Датировка посланий ................................................................................... 221

Первоначальная структура текста и ее трансформация .............................. 222

Утраченные послания .................................................................................. 225

Какие тексты можно считать аутентичными источниками, когда речь идет об учении Павла?

Что касается речей Павла в Деяниях апостолов, то хотя и не исключено, что они основаны на преданиях о действительно произнесенных им речах, но в том виде, в котором они дошли до нас, они, без сомнения, принадлежат автору Деяний и отражают определенную тенденцию. Поэтому их нельзя рассматривать как аутентичные свидетельства об учении Павла.

В качестве достоверных источников мы имеем, прежде всего, четыре больших послания: к галатам, два к коринфянам и к римлянам. Их аутентичность признана Фердинандом Христианом Бауром (1792 — 1860) и тюбингенской критической школой, в то время как остальные послания они считали неподлинными и искали их автора в партии христиан языческого происхождения, после смерти Павла вступившей в полемику с иудео-христианством и уже нарождавшимся гностицизмом. Подлинность этих четырех больших посланий ставилась под сомнение только Бруно Бауэром (1809 — 1882), голландскими радикалами Аллардом Пирсоном, А. Д. Ломаном и некоторыми их последователями, пытавшимися доказать, что учение Павла есть результат литературного творчества II в. н.э.'.

За время, прошедшее после опубликования работ Баура, была показана неосновательность возражений тюбингенской критики против подлинности Первого послания к фессалоникийцам, посланий к филиппийцам и к Филимону. В настоящее время эти тексты тоже можно рассматривать как безусловно подлинные.

? литературной критике Ф. X. Баура и его учеников см.: Schweitzer A. Geschichte der paulinischen Forschung. S. 10—22, о радикальной критике Бруно Бауэра и голландской школы: Ibid. S. 92—111.

217

Напротив, Второе послание к фессалоникийцам, оба послания к Тимофею и Послание к Титу не являются подлинными. Помимо того, что сам язык Второго послания к фессалоникийцам внушает сомнения, о его неподлинности свидетельствует тот факт, что оно явно направлено против идеи о втором пришествии Иисуса в самом ближайшем будущем и содержит перечисление всего, что еще должно случиться до наступления этого дня (2 Фее. 2:1—12). Лишь спустя некоторое время после смерти Павла христианские наставники были вынуждены с помощью такого рода аргументов приучать верующих к мысли о возможной задержке этого события.

В посланиях к Тимофею и Титу (их обычно называют "пастырскими") идеи Павла выражены лишь в весьма общих фразах. Основное содержание этих посланий составляют увещевания Павла, обращенные к его сподвижникам — руководителям общин и предполагающие борьбу Церкви с гностицизмом. Следовательно, здесь мы имеем дело с текстами конца I — начала II столетия. Неоднократно предпринимались попытки доказать их подлинность или найти в них хотя бы короткие записки, написанные Павлом и впоследствии переработанные таким образом, чтобы Церковь могла использовать их в борьбе с гностицизмом. Однако эти попытки оказались безуспешными.

Особую проблему составляют послания к колоссянам и к ефесянам. В них есть своеобразные отличия от посланий к римлянам, коринфянам, галатам и филиппийцам. В то же время у них так много общего с этими посланиями, что предположение об их неподлинности вызывает почти столько же сомнений, как и противоположное. Стиль этих двух посланий отличается от остальных большей красноречивостью и в то же время тяжеловесностью. Обращают на себя внимание длинные периоды и сложные словообразования из двух слов, слитых в одно Идеи Павла здесь присутствуют, но они не столь ясно выражены, как в остальных посланиях, и уже начинают подвергаться некоторой трансформации. Борьба против обрезания, судя по этим посланиям, уже окончилась, так же как и борьба с ревнителями иудаизма и стоящими за ними апостолами из Иерусалима. В Послании к ефесянам Павел говорит о "святых Апостолах" так, как будто он сам не принадлежит к их поколению и не считает себя апостолом (Еф. 3:5)

Однако решение трудной проблемы подлинности посланий к колоссянам и ефесянам с точки зрения изложения учения Павла не представляет особого интереса Содержащиеся в них идеи имеют столько индивидуальных особенностей, что их в любом случае непросто включить в контекст безусловно подлинных посланий; скорее можно сказать, что они располагаются где-то рядом. Подобным же образом Второе послание к фессалоникийцам и пастырские послания, если даже считать их подлинными, не могут ни обогатить, ни прояснить ту картину учения Павла, которая вырисовывается из других посланий.

Таким образом, представляется разумным излагать мистическое учение Павла, основываясь на семи безусловно подлинных посланиях (Римлянам, Первое и Второе коринфянам, Галатам, Филиппийцам, Первое фессалоникийцам и филимону), обращаясь к остальным в тех случаях, когда их материал представляет интерес.

218

Послания Павла написаны "по случаю". Он не собирался давать в них связное изложение своего учения и излагал свои взгляды лишь постольку, поскольку этого требовали обстоятельства, послужившие поводом для написания письма. Мы должны попытаться воссоздать общую картину его учения из фрагментов, порожденных конкретными полемическими либо апологетическими целями. И сам факт, что это до какой-то степени возможно, свидетельствует о том, что мы имеем здесь дело с представлениями, вытекающими из некоторой основополагающей посылки и связанными между собой.

Самое раннее из дошедших до нас писем — это, вероятно. Первое послание к фессалоникийцам. Павел берется за перо, чтобы подать весть новоучрежденной общине (из которой он был изгнан в результате преследований со стороны евреев), своим поучением укрепить их веру и призвать терпеливо переносить гонения.

Послание к галатам апостол пишет, чтобы защитить свой авторитет в общине, основанной им во время второго миссионерского путешествия в северо-восточную Фригию, и в которой он еще раз побывал во время третьего путешествия. Ревнители иудео-христианства* доказывали обращенным язычникам, что если они хотят быть истинными христианами, то должны принять еврейский Закон и обрезаться. Они пытались убедить людей, что Павел что-то скрывает от них, раз учит иному. Более того, они утверждали, что Павел вообще не может считаться апостолом, в отличие от настоящих апостолов из Иерусалима.

Послание, в котором Павел отражает эти атаки на свое учение и свой авторитет, написано, вероятно, во время его третьего миссионерского путешествия, когда он провел два с лишним года в Эфесе (Деян. 19: 8—10). Удалось ли ему предотвратить отпадение этих общин — мы не знаем.

Во время этого пребывания в Эфесе было написано и Первое послание к коринфянам, в котором есть прямое упоминание о намерении апостола пробыть в этом городе до Пятидесятницы. Это письмо было вызвано сообщениями о некоторых происшествиях и обстоятельствах в коринфской общине, по поводу которых Павел должен был высказать свое мнение. Одновременно он должен был ответить на предложенные ему вопросы. И здесь ему также пришлось отстаивать свой апостольский авторитет: его противники утверждали, что он откладывает обещанный приход, потому что не имеет достаточно мужества, чтобы лицом к лицу держать перед ними ответ. Дело доходит до того, что Павел спрашивает, прийти ли ему с палкой или в духе кротости (1 Кор. 4:21).

Он обещает прибыть в скором времени. После Пятидесятницы он думает идти к ним сухопутным путем через Македонию и остаться у них подольше, возможно, на всю зиму (1 Кор. 16:5—8). Он говорит, чтобы они уже сейчас начинали собирать деньги, которые он передаст иерусалимской общине как дар от верующих из язычников (1 Кор. 16:1—4). Тем временем он посылает к ним Тимофея для решения спорных вопросов.

Несколько месяцев спустя потребовалось второе письмо. Оно почти целиком посвящено полемике с его противниками, которые ведут себя

219

все более и более дерзко. Чтобы унять этих подстрекателей, Павел вынужден взяться за перо уже в Македонии, на пути из Эфеса в Коринф. На этот раз он одержал победу, по крайней мере частичную. Тит, посланный им в Коринф, по возвращении в Македонию рассказал ему, что его больше всех провинившийся противник осужден общиной, и притом подавляющим большинством (хотя вскоре после того получил прощение, на что Павел должен был задним числом дать свое одобрение (2 Кор. 2:1—11; 7:5—13). Тит сообщил ему даже об усердии общины и о нетерпении, с которым она ждет его прихода (2 Кор. 7:7). В середине послания (2 Кор. 8:1 — 9:15) Павел вновь возвращается к вопросу о сборе пожертвований для Иерусалима.

Первое послание к коринфянам было отправлено из Эфеса весной, второе — из Македонии осенью. Зимой в Коринфе было написано Послание к римлянам. Таким образом, эти три больших послания были написаны одно за другим в течение нескольких месяцев.

В Послании к римлянам Павел подготавливает себе путь на Запад. Он считает, что от Иерусалима до Иллирика для него уже нет места (Рим. 15:23). Он намерен дойти до Испании (Рим. 15:24). Это решение продиктовано его убеждением, что он призван проповедовать Евангелие во всем мире. К мысли о работе на Западе он приходит также и потому, что враждебность евреев и ревнителей иудео-христианства, за которыми стоят апостолы из Иерусалима, не дает пока возможностей для плодотворной миссионерской работы на Востоке. В Послании к римлянам он не говорит этого явно, но о том, что у него на душе, они могли догадаться по тому, как он просит их молиться Богу, чтобы он мог избавиться от неверующих в Иудее* и чтобы приношение, которое он собирается доставить святым в Иерусалим, было принято с удовлетворением (Рим. 15:30—31).

Так как он должен считаться с возможностью того, что римская община предубеждена против него или может поддаться враждебным влияниям в будущем, когда планы его путешествия станут известными, он в этом письме стремится оправдаться заранее, объясняя свое отношение к Закону. В этой апологии он не отрекается от основополагающих принципов своего учения, но действует при этом со всей осторожностью, на какую только способен. Он избегает всякой полемики с апостолами из Иерусалима и как можно сильнее подчеркивает приверженность своему народу.

Как была воспринята эта апология — мы не знаем. В Рим он попал не следующей осенью, как предполагал, а лишь два с половиной года спустя, весной, и не по пути в Испанию, а в качестве заключенного. Римские христиане, услышавшие о его прибытии от братьев из Путеола, вышли встретить его к Forum Appii — городу на Аппиевой дороге в 43 римских милях от Рима (Деян. 28:14—15).

Во время своего заключения в Риме Павел пишет Послание к филиппийцам. Они прислали ему подарок и, по-видимому, хотели, чтобы доставивший этот подарок Епафродит остался при нем в качестве слуги. Последнее, однако, не осуществилось, так как Епафродит опасно заболел и по выздоровлении пожелал вернуться домой (Флп. 2:25—30). Он взял с собой письмо Павла с выражением благодарности к филиппийцам

220

и наставлениями. На свое положение апостол смотрит оптимистически. Хотя и принимая в расчет возможность фатального исхода своего заключения (Флп. 2:17), он тем не менее надеется вскоре быть на свободе и снова прийти в Филиппы (Флп. 1:25—26; 2:24).

Второе письмо, написанное во время заключения, адресовано верующему по имени Филимон, жившему, по всей вероятности, в Колоссах. Павел познакомился со сбежавшим от него рабом по имени Онисим и обратил его в христианство. Он обязал Онисима вернуться к своему хозяину и дал ему с собою записку, в которой просит Филимона простить его и впредь считать его не рабом, а братом во Христе. В этом письме Павел тоже выражает надежду на скорое освобождение и надеется вновь посетить общины Малой Азии.

Высказывались сомнения по поводу того, что беглый раб мог добраться до Рима и вернуться к своему хозяину, проделав столь большой путь по суше и по морю. Полагали, что ситуация была бы более понятной, если предположить, что письмо написано из какой-нибудь тюрьмы в Малой Азии (мы знаем, что Павел часто подвергался заключению — 2 Кор. 11:23) или Кесарии. Относительно Послания к филиппийцам тоже высказывались предположения, что оно написано во время одного из прежних заключений, а не во время римского. Такая возможность не исключена. Но тот факт, что Павел посылает приветствие "из кесарева дома" (Флп. 4:22), иначе говоря, от императорских рабов, говорит о том, что письмо, вероятнее всего, написано из Рима. Правда, из надписей, найденных в Эфесе, мы знаем, что там (вероятно, как и повсюду в провинции) существовали сообщества вольноотпущенников и императорских рабов (servi domini nostri Augusti*'). Однако естественнее всего предположить, что выражение "из кесарева дома" действительно относится к челяди из императорского дворца.

При том оживленном движении, которое происходило в те времена на Средиземноморье, нет ничего невероятного в том, что филиппийская община послала подарок Павлу в Рим и что он отправил обратно в Малую Азию беглого раба.

Когда были написаны эти послания? Отправными точками для хронологического описания деятельности Павла являются следующие даты и события: время, в течение которого набатейский царь Арета IV (9 г. до н.э. — 39 г. н.э.) имел влияние в Дамаске, принадлежавшем Риму со времен Помпея; его этнарх (что-то вроде представителя), согласно 2 Кор. 11:32, пытался схватить Павла, но тот избежал ареста, спустившись по стене в корзине; изгнание евреев из Рима при императоре Клавдии, вследствие которого Акила и Прискилла пришли в Коринф, где Павел жил у них (Деян. 18:2—3); проконсульство в Ахаие Галлиона (брата философа Сенеки), на суд которого приводят Павла коринфские евреи (Деян. 18:12); вступление в должность прокуратора Феста, который осенью, после своего прибытия, отправляет Павла из Кесарии в Рим

' *Рабы господина нашего Августа (лат.). — Примеч. ред.

221

(Деян. 25:1 — 27:3). Кроме того, мы имеем важное свидетельство самого Павла в Послании к галатам (1:17 — 2:2) о том, что он делал после своего обращения. Из этого текста мы можем заключить, что от момента обращения до его прибытия в Иерусалим на так называемый апостольский совет (Деян. 15) по завершении его первого миссионерского путешествия прошло по меньшей мере 17 лет. Из этих хронологических данных вытекает, что между началом второго миссионерского путешествия и концом второго года римского заключения (начиная с этого момента мы не располагаем никакими сведениями о Павле) лежит отрезок времени приблизительно в 12 лет, который приходится, вероятно, на 52—64 гг. н.э., но не исключена и более ранняя датировка: 50—62 гг. и даже еще раньше.

Следовательно, Первое послание к фессалоникийцам следует отнести к началу 50-х гг.; послания к галатам, коринфянам и римлянам — к середине или второй половине того же десятилетия; послания к филиппийцам и Филимону могли быть написаны в начале 60-х.

Дошли ли до нас эти послания в том виде, в котором они были написаны Павлом? Вопрос этот неизбежно возникает, если иметь в виду, что они переписывались и собирались не столько как письма, т.е. исторические документы, сколько в качестве текстов, читаемых во время богослужения. Понятно поэтому, что переписчики, руководствуясь практическими соображениями, могли в некоторых случаях отсортировать и упорядочить материал таким образом, чтобы он лучше подходил для этой цели. Нужно учитывать также и то обстоятельство, что окончательный вид текстов мог зависеть от судьбы листов папируса, на которых они записывались. Эти листы скреплялись друг с другом. Если первый или последний лист откреплялся, послание оказывалось без вступления или без заключения и при очередной переписке могло быть присоединено к другому посланию Павла, а впоследствии так и остаться на этом месте в рукописи. Подобная же судьба могла постигнуть отделившиеся вступления и заключения. Нельзя исключить и такую возможность, что несколько писем, адресованных одной и той же общине, впоследствии объединялись в один текст, предназначенный для чтения вслух.

Первое послание к фессалоникийцам и Послание к галатам производят впечатление писем, дошедших до нас в своем первоначальном виде. Относительно Первого и Второго посланий к коринфянам есть основания думать, что в действительности они содержат в себе большее число писем. В Первом послании к коринфянам (5:9) Павел упоминает о письме, которое он посылал им раньше, предостерегая их от общения с распутниками. Во Втором послании к коринфянам (2:4; 2:9 и 7:8—16) он ссылается на письмо, написанное со слезами, которым он хотел проверить, признает ли община по-прежнему его руководство. Письмо должно было быть жестким по тону, так как Павел узнал от Тита, что верующие были глубоко огорчены им. Это упомянутое во Втором послании к коринфянам письмо не может быть Первым посланием к коринфянам, так как последнее не производит впечатления писанного со слезами и призывающего общину возвратиться под водительство апостола.

222

Таким образом, Павел должен был написать коринфянам не менее четырех посланий! Если так, то должны ли мы считать, что сохранились только два? Естественнее предположить, что в двух дошедших до нас посланиях содержатся все четыре, но два из них утратили самостоятельность и в процессе переписываний для богослужебных целей оказались включенными в два других. Это сразу объяснило бы громоздкость и отсутствие единства в обоих дошедших до нас посланиях к коринфянам. Как их содержание распределялось по четырем первоначальным письмам, теперь уже нельзя сказать с уверенностью. Письмо, написанное со слезами, или по крайней мере часть его, содержится, видимо, в так называемом "четырехглавном письме" (2 Кор. 10:1 — 13:13). Проникновенные слова, в которых Павел объясняет, почему, вопреки всем насмешкам его противников, он имеет право считать себя настоящим апостолом и в качестве такового требовать их послушания, действительно производят впечатление написанных со слезами. И едкая ирония, к которой прибегает здесь Павел, безусловно, могла глубоко огорчить коринфян. Предположение, что эти четыре главы хотя и стоят во Втором послании к коринфянам после глав 1—9, но в действительности написаны раньше, впервые было высказано Адольфом Гаусратом в 1870 г.

Идентификация самого раннего письма, упоминаемого в Первом послании к коринфянам (5:9), затруднена тем, что мы слишком мало знаем о его характере и содержании. Сообщается лишь, что оно требует держаться подальше от распутников. Фрагмент этого письма, видимо, содержится во Втором послании (2 Кор. 6:14—7:1), где такого рода предупреждение неожиданно врывается в рассуждения Павла о его отношении к коринфянам. Возможно, что предостережение против участия в идоложертвенных пирах и ссылки на израильтян, погибших в пустыне из-за блудодейства и идолопоклонства (1 Кор. 10:1—33), тоже являются частью этого письма, поскольку на их теперешнем месте они никак не связаны ни с предыдущим, ни с последующим текстом.

Да и вообще как много в Первом и во Втором посланиях к коринфянам отрывков, стоящих рядом, но не имеющих явно выраженной связи! Так, доводы в защиту прав апостола в Первом послании (1 Кор. 9) возникают совершенно неожиданно и так же неожиданно обрываются. Главы 9, 10 и 11 Первого послания к коринфянам — это три отдельных, не связанных между собой блока, вклинившиеся в последовательность рассуждений, каждое из которых начинается словами ???? ?? ("Относительно..." — 1 Кор. 7:1; 7:25; 8:1; 12:1), и, как это следует из Первого послания к коринфянам (7:1), представляют собой ответы на вопросы, предложенные апостолу в письме из Коринфа. Во Втором послании две написанные кротким тоном главы с указаниями о сборе пожертвований для Иерусалима (2 Кор. 8—9) составляют заметный контраст с окружающим их текстом.

Эти неувязки и путаницу в изложении проще всего объяснить, если предположить, что в Первом и Втором посланиях к коринфянам в действительности использован материал четырех писем.

Относительно Послания к филиппинцам также можно предположить, что оно составлено из двух разных писем. Давно замечено, что в начале третьей главы тон письма внезапно меняется. Написанные

223

в сильном волнении строки о "псах" (Флп. 3:2) и "врагах креста Христова" (Флп. 3:18), направленные против ревнителей иудео-христианства, возникают как гром среди ясного неба. Поэтому заслуживает рассмотрения вопрос, не является ли отрывок Флп. 3:2 — 4:9 фрагментом письма, написанного в Македонии, когда Павел должен был защищаться от нападок иудео-христиан? Ибо борьба, по-видимому, происходила даже в этих общинах. Когда в конце своего третьего миссионерского путешествия Павел вместо морского пути из Эфеса в Коринф выбрал сухопутный маршрут через Македонию, это решение, видимо, было вызвано необходимостью его присутствия в Македонии. На этом этапе путешествия, как он пишет коринфянам, "плоть наша не имела никакого покоя, но мы были стеснены отовсюду: отвне — нападения, внутри — страхи" (2 Кор. 7:5).

В первоначальном тексте Послания к римлянам определенно не могло быть длинного списка приветствий, которые Павел просит передать своим возлюбленным друзьям (Рим. 16:1—23). Откуда мог Павел иметь так много личных друзей в общине, с которой, по его же собственным словам, он пока не знаком? Поэтому вполне вероятно, что этот фрагмент первоначально был частью письма, адресованного какой-нибудь из хорошо известных ему общин Малой Азии, и лишь при последующей переписке оказался в Послании к римлянам. Поскольку среди приветствуемых упоминаются Акила и Прискилла, наиболее вероятным пунктом назначения этого письма представляется Эфес. Это мнение по поводу списка приветствий в Послании к римлянам впервые было высказано Давидом Шульцем в 1829 г.

Но если Послание к римлянам содержит список приветствий из другого письма, возможно, что в нем сохранились и другие части этого письма. Не кажется ли несколько странным, что в письме к незнакомой ему общине Павел дает указания, как следует относиться к отвергающим мясо, вино и другие вещи и утверждающим, что верующие должны употреблять только овощи (Рим. 14:1 — 15:13)? Наличие этих разъяснений относительно "сильных" и "немощных" было бы гораздо понятнее, если предположить, что, получив известия о разногласиях в хорошо знакомой ему общине, Павел указывает, как разрешить спор. Если так, это означает, что, когда Послание к римлянам переписывалось для целей богослужения, в него было включено письмо, копия которого имелась в римской общине, но которое было адресовано не ей.

Итак, мы должны считаться с возможностью того, что в дошедшем до нас собрании посланий Павла послания к коринфянам, филиппинцам и римлянам представлены не в первоначальной их форме, а в редакциях, полученных в ходе подготовки копий для богослужебных чтений.

Однако это вовсе не означает, что мы имеем здесь дело с существенно переработанным текстом. Нарушенной оказалась только связь между некоторыми фрагментами. Не исключено, что в том или ином месте в текст попали примечания на полях, сделанные переписчиками. Однако все попытки доказать наличие какой-либо систематической интерполяции оказались безрезультатными. Во второй половине XIX столетия Христиан Герман Вайсе, Даниэль Фёльтер и др. решили, что подлинный текст посланий Павла скрыт за дошедшим до нас текстом и его необ-

224

ходимо восстановить. На самом деле они лишь продемонстрировали, насколько произвольными были предлагаемые ими купюры.

Все ли написанные Павлом послания дошли до нас? Приходится допустить возможность того, что некоторые из них были утрачены. Не следует забывать, что послания апостола сохранялись только потому, что превращались в тексты, читаемые в церкви во время богослужения, и в качестве таковых распространялись в списках среди разных общин. Поэтому не исключено, что многие его письма, как короткие, так и длинные, если они не были вовремя переписаны и переданы другим общинам, не вошли в собрание постоянно переписываемых писем и в итоге были преданы забвению и погибли.

Удивительно на самом деле то, что так много из написанного им сохранилось. Таким текстам, как Послание к галатам и Второе послание к коринфянам, казалось бы, ничто не сулило долгую жизнь. Зачем было этим общинам сохранять документы, столь мало содействующие их репутации? И еще удивительнее, что они терпели эти постоянные напоминания о своем позоре во время богослужений. Какой же магической силой должно было обладать имя Павла, чтобы его письма, в которых разбираются устаревшие и потому непонятные вопросы и споры, а тогдашние общины подвергаются жестокой критике, не только не были преданы забвению, но приобрели статус вероучительных текстов! Но если послания, содержание которых угрожало их дальнейшему существованию, все-таки дошли до нас, то это означает, что внешние обстоятельства, по-видимому, благоприятствовали их сохранению. Все, что пропало, пропало случайно или по небрежности, и, вероятно, уже в самый ранний период.

Как бы то ни было, того, что осталось, — составляет ли это большую или меньшую часть от написанного Павлом, — достаточно, чтобы дать нам представление о силе его ума. Как же благодарны должны мы быть тем неизвестным руководителям общин и переписчикам, которые сохранили для нас эти сокровища!

Глава IV. ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЕ УЧЕНИЕ О СПАСЕНИИ

Эсхатологическое ожидание в посланиях Павла ............................................ 225

Эсхатологическое представление о спасении, источники ............................... 227

Эсхатологическое учение о спасении у Иисуса ............................................... 228

Эсхатологические предпосылки возникновения идеи искупительной

смерти ............................................................................................................ 230

Концепция искупительной смерти в первохристианстве ............................... 233

Смерть Иисуса и эсхатологическое учение о спасении у Павла ................... 234

Второе пришествие Иисуса и события последних времен ............................. 235

Закон и власть ангелов ...................................................................................... 238

Гностический оттенок эсхатологического учения о спасении; гнозис

и мистика ...................................................................................................... 240

С первого и до последнего послания ожидание близкого второго пришествия Иисуса, суда и мессианской славы неизменно владеет мыслями Павла.

В Первом послании к фессалоникийцам постоянно звучат слова, выражающие это нетерпеливое ожидание.

1 Фее. 1:10: "И ожидать с небес Сына Его, Которого Он воскресил из мертвых, Иисуса, избавляющего нас от грядущего гнева".

1 Фее. 2:19: "Ибо кто наша надежда, или радость, или венец похвалы? Не и вы ли пред Господом нашим Иисусом Христом в пришествие Его?"

'Об этих исследованиях см.: Schweitzer A. Geschichte der paulinischen Forschung. S. 111—116.

225

1 Фее. 3:13: "Чтобы утвердить сердца ваши непорочными во святыне пред Богом и Отцом нашим в пришествие Господа нашего Иисуса Христа со всеми святыми Его".

1 Фее. 5:23: "Сам же Бог мира да освятит вас во всей полноте, и ваш дух, и душа, и тело во всей целости да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа".

В Посланиях к галатам, коринфянам и римлянам так много говорится об отношении к Закону, об оправдании верой, о бытии во Христе, о предопределении и делах общин, что за всеми этими рассуждениями легко забыть об ожидании, владеющем душой пишущего. Но внезапно, в каких-нибудь мимоходом сказанных словах, эсхатологическая вера проявляется во всей своей силе — как нечто такое, что лежит в основе всего остального.

Гад. 1:4: "...Иисуса Христа, Который отдал Себя Самого за грехи наши, чтобы избавить нас от настоящего лукавого века..."

Гал. 6:10: "Итак, доколе есть время, будем делать добро..."

В Первом послании к коринфянам указания относительно того, что лучше: жениться или оставаться неженатым, аргументируются тем, что время уже коротко (1 Кор. 7:29) и что "образ мира сего" проходит (1 Кор. 7:31). Павел напоминает верующим, что они принадлежат к поколению, которое доживет до конца времен (1 Кор. 10:11), и, когда наступит срок, они будут судить ангелов (1 Кор. 6:3); что они сами должны быть готовы к суду, на котором все дела будут испытаны огнем (1 Кор. 3:13—15); и что ритуал трапезы Господней есть воспоминание о смерти Иисуса ввиду Его ожидаемого второго пришествия (1 Кор. 11:26). Во вступлении к посланию говорится о предстоящем дне откровения славы Христа (1 Кор. 1:7—8), а заканчивается оно молитвенным восклицанием "Маранафа" ("Господь наш, иди!" — 1 Кор. 16:22).

Во Втором послании к коринфянам тоже не раз прорывается это ожидание дня Господня.

2 Кор. 1:14: "... что мы будем вашею похвалою, равно и вы нашею, в день Господа нашего Иисуса".

2 Кор. 5:10: "Ибо всем нам должно явиться пред судилище Христово..."

2 Кор. 11:2: "... потому что я обручил вас единому мужу, чтобы представить Христу чистою девою".

С большой силой выражено эсхатологическое ожидание в Послании к римлянам. Апостол говорит, что все сотворенное с надеждой ожидает дня откровения сынов Божьих (Рим. 8:19). Он утверждает, что сегодня спасение ближе, чем в те времена, когда он и римские христиане впервые уверовали (Рим. 13:11), что утро ожидаемого дня уже наступает (Рим. 13:12) и что Бог вскоре сокрушит сатану под ногами верующих (Рим. 16:20).

В Послании к филиппийцам эсхатологическое ожидание слышится вновь и вновь, как и в Первом послании к фессалоникийцам.

Флп. 1:6: "... что начавший в вас доброе дело будет совершать его даже до дня Иисуса Христа".

Флп. 1:10: "Чтобы... вы были чисты и непреткновенны в день Христов". Флп. 2:16: "Содержа слово жизни, к похвале моей в день Христов..."

226

Флп. 3:20—21: "Наше же жительство — на небесах, откуда мы ожидаем и Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа, который уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его..."

Флп. 4:4—5: "Радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь!.. Господь близко".

Следовательно, если взгляды Павла и претерпевали какое-то развитие с течением времени, то уж никак не в направлении ослабления его эсхатологических чаяний.

Стоящее за этим эсхатологическим ожиданием представление о спасении в самых общих чертах состоит в том, что Иисус Христос кладет конец природному миру и открывает мессианское Царство. Спасение, таким образом, понимается космически. Бренная, преходящая человеческая природа становится непреходящей, потому что весь мир переходит из одного состояния в другое и человек вместе с ним. Спасение верующего есть поэтому не просто изолированное событие, совершающееся между ним. Богом и Христом, но мировое свершение, в котором он участвует. Невозможно составить себе правильное представление о понимании спасения первыми христианами, если не принять в расчет тот факт, что оно рассматривается как космически обусловленное.

Основными текстами для изучения еврейского эсхатологического мировоззрения, наряду с книгами ранних и поздних пророков, являются Книга Еноха, Псалмы Соломона и апокалипсисы Варуха и Ездры.

Книга Еноха состоит из серии апокалипсисов (откровений), датируемых между 160 и 70 гг. до н.э. Первоначально она, видимо, была написана по-арамейски, но до нас дошла в эфиопской версии'. В Европу ее впервые привез в 1773 г. из Абиссинии английский путешественник Дж. Брюс. В основном эта книга продолжает эсхатологию Книги Даниила. Важнейшую ее часть составляют так называемые Притчи (Ен. 37—71) — откровения о последних временах, полученные от ангелов Енохом, седьмым патриархом эпохи до всемирного потопа. Эти откровения объясняют видения, которые имел Енох.

Псалмы Соломона были написаны вскоре после взятия Иерусалима Помпеем (63 г. до н.э.). Об их существовании было известно из канонических списков литературы раннехристианской эпохи. Греческий перевод этой книги (первоначально написанной на древнееврейском) был найден в начале XVII в. и опубликован иезуитом де ла Серда.

Апокалипсисы Варуха и Ездры были написаны под впечатлением разрушения Иерусалима Титом (70 г. н.э.). Эти откровения, как утверждается в их текстах, были даны писцу пророка Иеремии Варуху во время разрушения Иерусалима Навуходоносором и Ездре при провозглашении Закона в восстановленном Иерусалиме. В этих двух апокалипсисах, видимо, представлены ожидания будущих событий, характерные для книжников времен Павла. Апокалипсис Ездры (другое его название — Четвер-

' Кроме этой эфиопской, существует также славянская Книга Еноха. Она появилась, очевидно, в еврейской диаспоре, вероятно, не позднее 70 г. н.э. (славянское издание 1880 г., немецкое — 1922 г.). Кроме того, существует Книга Еноха на древнееврейском, возникшая, вероятно, во II или III в. н.э. (издание на древнееврейском и английском Гуго Одеберга. Кембридж, 1928).

227

тая книга Ездры*) был известен с давних пор, так как был включен в качестве дополнения в Вульгату*. Апокалипсис Варуха сохранился в сирийском переводе и был опубликован в 1871 г. Чериани. Оба текста, близкие по содержанию, первоначально были, видимо, написаны на древнееврейском.

Кроме этих четырех текстов, следует упомянуть также Книгу Юбилеев, датируемую около 120 г. до н.э., — пересказ Бытия и Исхода вплоть до заключения завета на горе Синай; Заветы двенадцати патриархов (в дошедшем до нас тексте видны следы христианской обработки, но лежащий в ее основе еврейский текст, близкий по духу к Книге Юбилеев, видимо, относится ко времени около 120 г. до н.э.); Вознесение Моисея, написанное в начале I в. н.э.

Природный мир, согласно эсхатологическим воззрениям, характеризуется не только тем, что он является преходящим, но и тем, что бесы и ангельские существа обладают в нем определенной властью. Имеющиеся источники не дают, однако, полной ясности относительно того, как далеко простирается их власть. Еврейская эсхатология, хотя и испытавшая на себе сильное влияние религии Заратустры, по-настоящему все же не признает дуализма. Ангелы, согласно Быт. 6:1—4 отпавшие от Бога, по Книге Еноха немедленно оказываются побежденными и держатся под стражей вплоть до окончательной кары на Страшном суде. Однако их потомки, рожденные от них дочерьми человеческими, — бесы — до самого конца не оставляют мир в покое (Ен. 15:8—16:4). Их предводитель носит разные имена и часто отождествляется с сатаной (обвинителем), который, однако, первоначально был не противником Бога, а лишь обвинителем людей перед Богом, выступавшим в этой роли с божественного разрешения.

В общем, с точки зрения еврейской эсхатологии зло мира проистекает от бесов; ангельские же существа с разрешения Бога поставили себя между Ним и людьми. Таким образом, первоначальное представление о спасении состоит в том, что мессианское Царство кладет конец такому положению вещей.

И Иисус, и Павел одинаково убеждены, что бесы и ангелы обладают властью в этом мире.

Психические больные воспринимаются Иисусом как одержимые бесами. Способность Иисуса исцелять бесноватых фарисеи объясняют тем, что он находится в союзе с князем бесов Вельзевулом и свою власть над бесами получил от него. Иисус, однако, дает гораздо более естественное объяснение: князь бесовский потерял теперь свою власть и поэтому вынужден мириться с происходящим. Он сравнивает его с сильным, который побежден и связан еще более сильным и теперь может лишь наблюдать, как грабят его дом (Мф. 12:22—29).

Не только одержимость, но и телесные страдания представляются Иисусу делом рук бесов. Посылая в путь своих учеников, он дает им власть изгонять нечистых духов и исцелять все болезни и немощи (Мф. 10:1), что они успешно исполняют (Мк. 6:13,30).

Стоящего во главе сил зла Иисус называет "лукавым" (???????)*. В молитве "Отче наш" Он учит верующих молить Бога о том, чтобы Он

228

не ввел их в искушение (?????????), т.е. не подверг бедствиям предмессианского времени, которые порождаются противодействующими Богу силами, а сразу избавил бы от власти "лукавого" (Мф. 6:13). Когда Петр хочет отговорить Его от намерения принять страдание, он представляется Иисусу орудием сатаны (Мф. 16:23).

Слово "дьявол" (????????, клеветник), которым Матфей и Лука передают арамейское слово, употребляемое Иисусом, по смыслу идентично слову "сатана". В Септуагинте сатана переводится как ????????. Слово ???????? встречается затем в Премудрости Соломона (2:24). Из слов Иисуса о вечном огне, уготованном дьяволу и его ангелам (Мф. 25:41), ясно, что этот лукавый мыслится как господин не только над бесами, но и над противодействующими Богу ангельскими существами.

Взгляд Иисуса на бесовские и ангельские силы ближе всего к Книге Еноха. Знакомо Ему и встречающееся там представление об ангелах, которые перед лицом Бога отстаивают дело избранных, защищая их от обвинений сатаны'. Это явствует из Его слов о том, что мы должны остерегаться причинять обиды "малым сим", так как их ангелы на небесах всегда видят лицо Бога, иными словами, имеют постоянный доступ к Богу для заступничества за них (Мф. 18:10).

Интересно (и до сих пор должным образом не отмечено), что, если судить по Псалмам Соломона и апокалипсисам Ездры и Варуха, книжники отрицательно относились к фантастическим учениям о господстве ангелов. В Псалмах Соломона ангелы вообще не играют никакой роли. В апокалипсисах Ездры и Варуха об ангельских существах упоминается только как о послушных слугах Бога и никогда как о противниках или угнетателях людей. Один лишь "ангел смерти" находится при исполнении своей зловещей должности (согласно апокалипсису Варуха (21:22—23), Бог должен пригрозить ему, чтобы смертность прекратилась и "хранилища отдали запертые в них души"). Но и этот ангел каким-то образом мыслится находящимся на службе у Бога.

Показательно, что в апокалипсисе Ездры Бог прямо уверяет Ездру, что Он один создал землю и один будет испытывать все сотворенное в конце времен (3 Езд. 5:56—6:6). Тем самым отвергаются также и еврейско-эллинистические представления о содействии Ему при сотворении мира персонифицированных сил: Духа Божьего, Премудрости Божьей и Слова Божьего.

Следовательно, судя по апокалипсисам Варуха и Ездры, мир идей Книги Еноха был для Иисуса и Павла ближе, чем для современных им книжников.

Таким образом, первоначальное эсхатологическое учение о спасении обнаруживается уже у Иисуса. Он убежден, что Его присутствие в мире означает начало краха власти бесов.

'Ен. 40:1—10, где названы четыре ангела предстояния: Михаил, Рафаил, Гавриил и Фануил. О Фануиле говорится: "Четвертый голос слышал я, противодействующий сатанам и не позволяющий им появляться перед Господом духов, чтобы обвинять обитателей земли" См. также Ен. 104:1: "Клянусь вам, праведные, что ангелы на небесах пред славою Великого поминают вас добром. Ваши имена записаны пред славою Великого. Пребывайте в доброй надежде".

229

Эсхатологические представления о спасении являются определяющими также и в оценке Иисусом своей предстоящей смерти*. Его смерть служит уничтожению власти "лукавого" — уже потому, что ее следствием будет Его возвышение в сан Мессии. Ведь в качестве Царя мессианского Царства Он получит в свое распоряжение ангелов небесных, чтобы окончательно низвергнуть все противное Богу. Но и мысли о том, что Его смерть есть "выкуп (??????) за многих" (Мк. 10:45)* и Его кровь есть кровь "завета, за многих изливаемая" (Мк. 14:24)*, тоже подчинены у Иисуса эсхатологическим представлениям о спасении. Исторический Иисус умирает не за человечество в целом и не ради всеобщего прощения грехов, но за определенную группу людей, а именно тех, кто избран для Царства Божьего. Мысль о том, что Он должен принять страдание и умереть, была у Него с самого начала, но ее первоначальная форма отличалась от той, которую она приняла позднее. Вначале она соответствует тогдашним представлениям о предмессианских бедствиях. Он ожидает, что Бог на какое-то время отдаст Его вместе с избранными, которых Он собрал вокруг себя, во власть "лукавого", и они должны будут пройти через "искушение", т.е. страдания и смерть. Предвидя это. Он призывает верующих бесстрашно отдать эту жизнь за жизнь будущую и ни в коем случае не терять доверия к Нему, когда они увидят Его униженным. Посылая в путь своих учеников. Он совершенно недвусмысленно объявляет о великом смятении, которое должно вот-вот начаться и в котором они должны будут доказать свою верность Ему даже ценой смерти.

Мк. 8:34—38: "И подозвав народ с учениками Своими, сказал им: кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною. Ибо, кто хочет жизнь свою* сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет жизнь свою* ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее. Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а жизнь свою погубит?* Или какой выкуп даст человек за жизнь свою?* Ибо, кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда приидет в славе Отца Своего со святыми Ангелами".

Мф. 10:34—39: "Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч. Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня. И кто не берет креста своего и не следует за Мною*, тот не достоин Меня. Сберегший жизнь свою* потеряет ее; а потерявший жизнь свою* ради Меня сбережет ее".

Иисус, таким образом, полагает, что, посылая учеников, Он тем самым вызывает предмессианские бедствия, в конце которых должно наступить Царство Божие. Однако его ожидания и предсказания не сбылись. Появления Сына Человеческого еще до того, как посланцы

' Относительно представлений Иисуса о смысле Его страданий и смерти см. Schweitzer A. Geschichte der Leben-Jesu-Forschung. Bd. 3. S. 587—591, 618—625.

230

обойдут города Израиля (Мф. 10:23), не произошло; ученики простонапросто возвращаются к Нему. Тогда Он уединяется с ними вдали от людных мест, чтобы попытаться понять смысл этого непостижимого факта. Он находит его у пророка Исаии (Ис. 53): Бог предназначил Ему умереть одному и согласен принять Его смерть как выкуп, освобождающий избранных от предмессианских бедствий. Иисус ведь и раньше считался с возможностью того, что Бог отменит последние бедствия; потому Он и включил эту просьбу в молитву о приходе Царства. Теперь же Он убедился, что эта молитва услышана в отношении других, но не в отношении Его самого. Поэтому Он идет в Иерусалим с намерением вынудить власти убить Его.

Иисус, таким образом, относит к Мессии слова о страданиях Раба Божьего в Ис. 53. Интересно, что уже в апокалипсисах Еноха, Варуха и Ездры о Мессии и Сыне Человеческом говорится в выражениях, восходящих к тем местам Второисаии*, где речь идет о Рабе Божьем. Так, в Книге Еноха Сын Человеческий назван, как и в Ис. 53:11, праведником (Ен. 38:2; 46:3; 47:1; 47:4) и, как в Ис. 42:1, избранным (Ен. 39:6; 45:3; 48:6; 49:2). В апокалипсисах Варуха (70:9) и Ездры (3 Езд. 7:28) Бог называет Мессию своим слугой; в Апокалипсисе Ездры (3 Езд. 13:32) слугой назван также Сын Человеческий. Таким образом, осуществляемое Иисусом соотнесение Мессии — Сына Человеческого со страдающим Рабом Божьим уже было в какой-то мере подготовлено принятым в позднеиудейской эсхатологии словоупотреблением (см.: Kittel G. Der Menschensohn im Neuen Testament // Religion in Geschichte und Gegenwart. 2. Auf Bd III 1929 S. 2118—2121).

То, что Иисус, размышляя о своей миссии, обращался ко Второму и Третьему Исаие*, видно из Его высказываний, в которых Он ссылается на текст из этой части Книги Исаии (Мф. 8:11, ср. Ис. 49:12; Мф. 11:5, ср. Ис. 61:1; Мф. 21:13, ср. Ис. 56:7). Понятие "многие" (??????), выкупом за которых, согласно Мф. 20:28 и 26:28, должны послужить Его страдания, тоже, видимо, взято из Ис. 53:11—12.

Впечатление, произведенное на Иисуса смертью Иоанна Крестителя, тоже, вероятно, повлияло на Его решение принять страдания и умереть.

Иисус ожидает, что результатом Его смерти будет Его воскресение и явление на облаках небесных, а тем самым и наступление Царства. Это ясно видно из Его слов к ученикам по пути в Гефсиманию (Мк. 14:27—28) и к первосвященнику на суде (Мк. 14:62).

Царство может наступить лишь после предмессианских бедствий. Если же Бог примет смерть Иисуса как эквивалент этих бедствий, то Его смерть приведет к наступлению Царства.

Поскольку Иисус смотрит на Царство как на новый завет, обещанный Богом через Иеремию (Иер. 31:31—34), Он может сказать во время Тайной вечери, что Его кровь есть кровь нового завета, проливаемая за многих (Мк. 14:24). Он чувствует себя жертвой, приносимой ради вступления в силу этого нового завета: ведь и заключение завета на горе Синай точно так же сопровождалось жертвой, кровью которой Моисей окропил алтарь и народ (Исх. 24:5—8).

Согласно Марку, Иисус сказал только: "...сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая". Матфей добавляет: "...во оставление грехов" (Мф. 26:28). Если изречение в этой расширенной редакции и нельзя считать безусловно аутентичным, то по смыслу оно верно. По

231

мысли Иисуса, эта проливаемая за многих кровь имеет отношение к прощению грехов. Ибо с предмессианскими бедствиями как-то связано представление о том, что избранные не просто отданы во власть "лукавого" и терпят страдания, но этими страданиями они искупают свои грехи. Следовательно, смерть Иисуса, которая по воле милосердного Бога заменяет собой эти бедствия, происходит ради прощения их грехов. Пока грехи избранных не искуплены, Бог не может допустить наступления Царства. Иисус, таким образом, претерпевает искупительную смерть, вследствие которой Бог прощает избранным их грехи и наступает Царство. Поэтому прощение грехов и создание возможности для наступления Царства в Его представлении нераздельны.

Собственная смерть означает для Иисуса прощение грехов еще и потому, что она является жертвой нового завета. У Иеремии ясно сказано, что при заключении нового завета произойдет прощение грехов. Исаия тоже говорит, что в новом Иерусалиме грехи будут прощены.

Иер. 31:34: "Я прощу беззакония их и грехов их уже не вспомяну более".

Ис. 33:24: "Народу, живущему там [в Сионе], будут отпущены согрешения".

Так как народу нового завета Бог прощает грехи, жертва завета, которую Иисус приносит своей смертью, приобретает значение искупительной жертвы. На самом деле жертва, принесенная при заключении завета на горе Синай, — если принять во внимание, что в совершенном Моисеем ритуальном акте кровью скрепляется связь между обеими сторонами, — это именно жертва завета, а не искупительная жертва. Иисус, однако, мыслит отнюдь не в религиозно-исторических категориях и не разграничивает эти два вида жертв с той скрупулезностью, с какой это должен делать на экзамене современный кандидат богословия. Для Него принесение себя в жертву Богу ради избранных — это и жертва завета, и искупительная жертва. Подобным же образом Он игнорирует различие между "выкупом" и "искуплением" — различие, которое вновь и вновь пытались ввести, чтобы избежать допущения, что Иисус действительно смотрел на свою смерть как на искупительную.

Только исходя из эсхатологического понимания спасения становится понятным, как мог Иисус прийти к тому, чтобы рассматривать свою смерть в одно и то же время как искупительную и как обеспечивающую наступление Царства. Если бы идея предмессианских бедствий не проливала свет на Его слова -о значении Его страданий и смерти, они так и остались бы темными и непонятными. Так как Бог принимает Его жертву как искупление грехов избранных (которые в противном случае должны были бы искупать их собственными страданиями во время предмессианских бедствий). Он может избавить их от этих бедствий, сразу же положить конец власти лукавого и позволить Царству начаться без промедления.

Смерть Иисуса делает возможным исполнение просьб молитвы "Отче наш" о Царстве, о прощении грехов, освобождении от "искушения" и об избавлении от "лукавого".

Только исходя из эсхатологического учения о спасении становится понятным, почему Иисусу в словах Петра, когда тот хочет отговорить Его

232

от решения умереть, слышится голос сатаны. Ведь сатана заинтересован в том, чтобы Иисус отказался от своего намерения: если Он не умрет, власть "лукавого" сохранится.

Идея искупительной смерти Иисуса, если понимать ее так, как она понималась исходя из эсхатологических представлений о спасении, может показаться нам странной и непривычной. Тем не менее идея эта одновременно и проста, и глубока. Искупительные страдания, которые должен претерпеть человек, чтобы получить прощение грехов, будущий Мессия с милостивого разрешения Бога берет на себя. Насколько же эта исторически верная форма мысли Иисуса — мысли, вырастающей из универсальной идеи об искупительной силе страдания, — живее и плодотворнее, чем множество навязываемых Ему догматических и недогматических выдумок!

Иисус не считает нужным наставлять учеников и верующих относительно значения своей искупительной смерти. Она принесет им пользу объективно; для этого им не обязательно знать о ней или верить в ее искупительную силу. Поэтому Он довольствуется неясными намеками. Будучи в Царстве Божьем, они поймут, как это все произошло.

Первохристианская община объясняет смерть Иисуса, исходя из Его хранимых преданием изречений и из своих собственных эсхатологических представлений о спасении. Она полагает, что благодаря смерти и воскресению Он стал Мессией в славе, который вскоре установит свое Царство, и что Он искупил грех, тем самым обеспечив избранным прощение их грехов на предстоящем суде. Первоначальная идея Иисуса — что Его смерть должна заменить собой предмессианские бедствия и тем самым вызвать наступление Царства — ими уже не осознается, да и в силу самого хода событий теряет свое значение. В то время как для Иисуса прощение грехов тождественно избавлению от бедствий, первые христиане верят в прощение грехов благодаря смерти Иисуса и в то же время все еще ждут предмессианских бедствий, интерпретируя выпадающие на их долю страдания и гонения как испытание, долженствующее предшествовать явлению Мессии. Это означает, что идея искупительной смерти и идея смерти, вызывающей наступление Царства, с этого времени уже не составляют единого целого, а превращаются в две разные концепции. Поскольку вторая из них не может существовать самостоятельно, она утрачивает свой особый характер и сохраняется лишь в такой форме, что Иисус, благодаря своей смерти и воскресению ставший Мессией, принесет с собой Царство. Этим объясняется, почему вера ранних христиан в смерть Иисуса выражается в двух независимых утверждениях: что своей смертью Он, во-первых, возвысился и стал Мессией и, во-вторых, заслужил для своих верных прощение грехов. Однако эти две как будто не связанные между собой идеи по своему первоначальному смыслу все же связаны тем, что их объединяет вера в близкое наступление Царства.

Это и есть первохристианское учение о смерти Иисуса. Так оно провозглашается Петром и Павлом в Деяниях апостолов, его же мы находим в Первом послании Петра.

233

Это простое первохристианское учение об искупительной смерти Иисуса принимается в качестве предпосылки и Павлом в его посланиях. Коринфянам он говорит о нем как об основе своего учения.

1 Кор. 15:3: "Ибо я первоначально преподал вам, что и сам принял, т.е. что Христос умер за грехи наши, по Писанию".

Интересно, что Павел, который всюду утверждает, что получил свое учение прямо от Христа, в этом месте явно апеллирует к преданию.

Доказательство "от Писания", что Христос должен умереть за грехи верующих, он в своих посланиях не приводит. Один раз в Послании к римлянам у него встречается (в словах: "Который предан за грехи наши" (Рим. 4:25) намек на те места из Исаии, где говорится о страдании Раба Божьего (Ис. 53:5,12), однако без прямого цитирования. Возможно, что причина, по которой он не дает этого доказательства от Писания, заключается в том, что для него, как и вообще для первых христиан, самоочевидно, что слова Исаии о страдающем Рабе Божьем относятся к Иисусу.

В Гал. 3:13 цитатой из Второзакония "проклят всяк, висящий на дереве" (Втор. 21:23) он доказывает не необходимость искупительной смерти Иисуса, а то, что Его распятием уничтожается Закон. Учение об искупительной смерти Иисуса далее развивается Павлом таким образом, что оно превращается в учение об оправдании одной только верой.

Второе содержащееся в предании утверждение — что Иисус благодаря своей смерти и воскресению стал Мессией, который вознесся в славе и скоро явится, — тоже играет свою роль в учении Павла.

Рим. 1:4: "И открылся Сыном Божиим в силе, по духу святыни, чрез воскресение из мертвых..."

Флп. 2:8—11: "Смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной. Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних, и всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца".

Следовательно, своей смертью и воскресением Иисус вознесен выше всех ангельских существ. Но полностью Он вступит в свою власть лишь в день наступления мессианского Царства. Наделенный такой властью, Он избавит тогда своих верных от будущего гнева (1 Фее. 1:10).

Павел, однако, не ограничивается учением, согласно которому Иисус благодаря заслуженному им прощению грехов и своей мессианской власти над ангелами в скором времени примет верующих в свое Царство; он утверждает, что вследствие смерти Иисуса они уже теперь подвластны ангелам не в той мере, как раньше. Для него характерна постоянная тенденция представлять грядущее спасение как нечто такое, что уже начало оказывать свое действие.

Согласно Павлу, спасение уже стало реальностью постольку, поскольку отныне ангелы-обвинители, выступая перед престолом Божьим против избранных, имеют дело уже не с ангелами предстояния как

234

представителями обвиняемых, а непосредственно с Богом и Христом; Бог же и Христос признают обвиняемых невиновными'.

Рим. 8:31—39: "Если Бог за нас, кто против нас? Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего?

Кто будет обвинять избранных Божиих? Бог оправдывает их. Кто осуждает? Христос Иисус умер, но и воскрес: Он и одесную Бога, Он и ходатайствует за нас.

Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? Как написано: "За Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание" (Пс. 43:23).

Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем".

Даже Юстин в середине II столетия все еще утверждает, что дело Иисуса Христа заключается в том, что Он кладет конец власти ангелов и бесов, которые, обольщая людей, заставляли их служить себе (1 Апол. 54, 58, 62, 64; 2 Апол. 4, 5, 7).

Диал. 49:8: "Вы поэтому можете понять, что тайная сила Божья была во Христе распятом, которого трепещут и демоны, все вообще начальства и власти земные".

В результате ангелы перед Богом уже не в состоянии что-либо предпринять против избранных. И раз последние уверены в любви Бога и оправдании Богом, то не так уж важно, что в течение короткого времени — пока ангельские силы, которым смерть Христа нанесла смертельный удар, бьются в последней агонии, — избранным придется терпеть от них многие мучения.

Преследования, которым подвергается недавно возникшая община в Фессалониках, и обстоятельства, делающие невозможным для Павла вернуться к фессалоникийцам, чтобы укрепить их веру, — это дело рук сатаны (1 Фее. 3:3—5; 2:18).

Мнению, что ставшие верующими супруги не должны после этого жить друг с другом как муж и жена, Павел противопоставляет следующий аргуменг: в этом случае сатана может воспользоваться их воздержанием, чтобы ввергнуть их в блудный грех (1 Кор. 7:1—6).

В случае со своим противником в Коринфе Павел идет на уступку, граничащую со слабостью, ибо он боится, что продолжение этой распри может послужить делу сатаны, который только и ждет, чтобы с помощью таких раздоров разрушить общину (2 Кор. 2:5—11).

Сатане приписывает он и свои ужасные телесные страдания. Из-за того, что он был вознесен на небо и в рай и воспринял невыразимое словами откровение, он особым образом был отдан "ангелу сатаны", которому дано право бить его кулаками, чтобы он не превозносился (2 Кор 12:1—7).

Уничтожение господства ангелов будет завершено вторым пришествием Иисуса. О Его явлении не будет заранее извещено знамениями

' Об ангельских существах, которые обвиняют праведных, и таких, которые их защищают, см. с. 228—229. В Книге Даниила говорится о народах, борющихся среди выступающих за или против них ангельских существ.

235

(1 Фее. 5:1—4). Он явится внезапно. В момент Его прихода с неба прозвучит повелительный зов; все услышат голос ангела; раздастся звук трубы Божьей. Те верующие, которые к этому моменту уже умерли, воскреснут, а живые преобразятся и примут форму бытия воскресших. Все вместе они перенесутся на облака небесные, встретят Господа и навсегда останутся с Ним (1 Фее. 4:16—17).

Архангел, возвышающий свой голос, — это, вероятно, Михаил. Звук трубы первоначально предназначался для того, чтобы созвать рассеянный по разным землям Израиль (Ис. 27:13). У Павла он зовет мертвых воскреснуть, чтобы стать участниками мессианского Царства. 1 Кор. 15:52: "...ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся".

Затем Мессия вершит мессианский суд. В эсхатологии пророков, живших после вавилонского пленения, и в эсхатологии Даниила Бог сам является судьей, и лишь начиная с Книги Еноха в роли судьи, как и у ранних пророков, снова выступает Мессия. Терминология Павла, как, впрочем, и Иисуса, раз от раза меняется: иногда суд называется судом Бога, иногда — судом Мессии.

Христос как судья: "Ибо всем нам должно явиться пред судилище Христово..." (2 Кор. 5:10). См. также: 1 Фее. 4:6; 1 Кор. 4:4—5; 5:5; 2 Кор. 1:14; Флп. 1:10; 2:16. — Бог как судья: "Все мы предстанем на суд Божий" (Рим. 14:10)*. См. также Рим. 1:18; 2:2—10; 3:6. — Бог судит через Христа: Рим. 2:16.

Иисус, или Сын Человеческий, как судья: Мф. 7:21—23; 13:41—43; 19:28; 25:31^6. — Бог как судья: Мф. 6:4; 6:6; 6:14,18; 10:28; 18:35. Павел не оставил нам описания мессианского Царства. О том, что он придает определенное значение представлению о небесном Иерусалиме, мы узнаем случайно из Послания к галатам (4:26). Он, видимо, ожидает, что в мессианские времена этот Иерусалим вместе с раем низойдет на землю, как предполагается в апокалипсисах Ездры (3 Езд. 7:26) и Иоанна (Откр. 3:12; 21:2).

Из "Диалога с Трифоном" (80:1—2) видно, что и для Юстина ожидание мессианского Царства связано с ожиданием Нового Иерусалима. Как и подразумевается эсхатологическим учением о спасении, Павел ожидает, что в мессианский период вся природа будет преображена, так что из смертной она превратится в бессмертную (Рим. 8:19—22).

Как ни странно, но Царство он представляет себе не как мирное блаженство, а как борьбу с ангельскими силами. Одна за другой эти силы будут побеждены Христом и Его верными, и, наконец, последняя из них, смерть, также лишится своей власти (1 Кор. 15:23—28).

Что смерть мыслится здесь как одна из ангельских сил, видно из контекста. Ангел смерти упоминается также в Апокалипсисе Варуха (21:22—23)'. Из этого отрывка не совсем ясно, то ли он вообще является причиной смертности, то ли всего лишь владыкой мертвых. Скорее, кажется, первое. Во всяком случае, это ангельское существо, обитающее в преисподней. В Апокалипсисе Иоанна смерть появляется в виде фигуры, восседающей на коне, за которой следует ад. Во время предмессианских

' См. с. 229.

236

бедствий ей дана власть нести все виды смерти на четвертую часть земли (Откр. 6:8).

В Апокалипсисе Иоанна (Откр. 20:13—14) смерть и ад в конце мессианского Царства вынуждены отдать своих мертвых и сами повергаются в огненное озеро на вечные мучения.

В Книге Юбилеев, согласно которой все ангельские существа создаются в первый день творения, ангел смерти среди них отдельно не упоминается. Он, видимо, входит в число ангелов "бездн глубины и мрака" (Юб. 2:1—2).

Павел, видимо, тоже полагает, что ангел смерти не только имеет власть над мертвыми, но и вообще является причиной смерти. В Первом послании к коринфянам (15:55) он говорит о жале смерти. В этом же послании (1 Кор. 10:10) говорится об "истребителе", жертвой которого стали израильтяне, роптавшие в пустыне. Однако установить, тождествен ли этот "истребитель" ангелу смерти, не представляется возможным.

Одно можно сказать с уверенностью: именно после победы над ангелом смерти становится возможным всеобщее воскресение мертвых. Это же подразумевается и в Апокалипсисе Иоанна (Откр. 20:13).

С победой над смертью мессианское Царство приходит к концу. О его продолжительности Павел ничего не говорит. Ничего не говорится об этом и в Апокалипсисе Варуха. Согласно Апокалипсису Ездры, оно будет длиться 400 лет (3 Езд. 7:26—42), согласно Апокалипсису Иоанна (Откр. 20:1—7) — тысячу лет.

Если Павел полагает, что сатана будет растоптан, видимо, в самом начале мессианского Царства (Рим. 16:20), то, согласно Апокалипсису Иоанна (Откр. 20:2—3, 7—10), он будет закован в течение всего мессианского Царства, после чего снова выйдет на свободу, чтобы вызвать новые потрясения, и, наконец, будет предан вечным мучениям в огненном озере.

Во время всеобщего воскресения в конце мессианского Царства воскреснут все люди, когда-либо жившие на земле, — если они уже не воскресли ранее как участники мессианского Царства. Затем состоится Страшный суд, который решит, кто получит вечное блаженство, а кто будет предан вечной смерти. Эта вечная смерть называется в Апокалипсисе Иоанна "смертью второй" (Откр. 20:6,14—15) и представляется в виде вечных мук в огненном озере.

Всеобщее воскресение и последующий Страшный суд над всеми людьми и над побежденными ангельскими существами не упоминаются Павлом при перечислении грядущих событий в Первом послании к коринфянам (15:23—28). Все это подпадает у него под общее понятие "конца" (?????, 1 Кор. 15:24) и предполагается известным. Описание последних времен не входит в его задачу; он лишь мимоходом упоминает об этих событиях, когда опровергает возникшее в Коринфе мнение, что воскресения мертвых не существует. Однако процедура суда над миром и ангелами, в которой роль судей, согласно Первому посланию к коринфянам (1 Кор. 6:2—3), предназначена вошедшим в мессианское Царство верующим, видимо, имеет место во время Страшного суда. Ведь подлежащие суду ангельские силы побеждаются в ходе мессианского Царства лишь постепенно, одна за другой. Кроме того, согласно Книге Еноха (19:1, 21:10), ангелы, павшие в самом начале мира (Быт. 6:1—4), содержатся в заключении, чтобы предстать перед судом при наступлении

237

вечности. Таким образом, предполагается, что в этот день все непокорные ангелы получат свой приговор одновременно.

Иисус тоже утверждает, что дьявол и его ангелы в конце времен вместе с проклятыми людьми будут ввергнуты в вечный огонь (Мф. 25:41).

Павел озабочен главным образом тем, чтобы разъяснить, что после покорения ангельских сил Мессия передаст свою власть Богу, чтобы Бог был всем во всем. В этот момент мировая история достигнет своего завершения. Все существа, которые при возникновении всего из Бога и при возвращении всего к Богу доказали свою принадлежность Ему, впредь будут снова принадлежать Ему все без различия и в Нем пребывать. Все другие будут преданы вечному проклятию.

Вечное блаженство мыслится Павлом не как чисто духовное существование, но как бытие в состоянии, возникшем в результате телесного воскресения. Избранные, которые стали участниками мессианского Царства, в вечном блаженстве останутся в той же форме бытия, которой они уже обладают. Слово "нетленный" применительно к состоянию, которое они обретают при втором пришествии Иисуса, — либо воскресением, либо преображением, — означает, что это состояние мыслится как вечное. Таким образом, при наступлении вечности происходит только одно: с окончанием мессианского Царства все мертвые, признанные на суде достойными блаженства, тоже вступают в это бытие в нетленной телесности.

В эти эсхатологические представления о власти ангелов и уничтожении этой власти Мессией Павел странным образом привносит идею, принадлежащую ему лично, а именно: что Закон был дан ангелами, которые хотели таким способом подчинить себе людей, и что теперь благодаря смерти Иисуса их власть настолько подорвана, что этот Закон уже не имеет силы.

В этом утверждении проявилось его стремление понять будущее спасение как дело, уже в значительной степени состоявшееся. Что с началом мессианского Царства Закон перестает действовать — это для еврейской мысли самоочевидно. Павел, однако, считает его лишенным силы уже сейчас, в результате смерти Иисуса.

Павел не одинок в своем мнении — хотя в Писании об этом ничего не говорится, — что при принятии Закона на Синае (Исх. 19—20) Моисей получил его не непосредственно от Бога, а от ангелов. В позднем иудаизме Бог мыслится как существо настолько трансцендентное, что Его прямой контакт с человеком трудно себе представить. Вдобавок в Писании говорится, что во времена патриархов Он присутствовал среди людей через своих посланцев. В александрийских кругах, принимавших идею трансцендентности Бога во всей ее полноте, сложилась точка зрения, по которой во всех местах Писания, где говорится о сношениях Бога с людьми, эти сношения следует понимать как осуществляемые через посредство ангелов.

238

Утверждение, что Моисей получил Закон через ангелов, мы находим в речи Стефана перед синедрионом (Деян. 7:38, 53). Это же мнение представлено в Послании к евреям (2:2) и у Иосифа Флавия, младшего современника Павла (Древн. XV, 5:3). У Флавия Ирод перед боем с арабами говорит солдатам, что евреи получили свои самые важные установления и самую священную часть своего Закона через ангелов, посланных Богом. Это говорится в связи с вопросом о неприкосновенности послов. Еврейские послы были убиты арабами, хотя неприкосновенность послов установлена не только языческим, но — ив еще большей степени! — еврейским Законом.

В Книге Юбилеев (Юб. 1:27—2:1; 50:1—2), по-видимому, тоже подразумевается, что Закон был сообщен через ангелов, так как Моисей находится на горе Синай вместе с ангелом.

В еврейском тексте Второзакония (33:2) сказано: "Яхве пришел от Синая... одесную Его огнь пылающий". В Септуагинте это же место выглядит так: "...одесную Его вместе с Ним Его ангелы". Следовательно, ангелы здесь сопровождают Бога при передаче Закона.

В раввинистическом предании тоже упоминается о присутствии ангелов на Синае в момент, когда был дан Закон. В Pesiqta Rabbati со ссылкой на предание, восходящее ко временам вавилонского пленения, говорится, что "два мириада... ангелов спустились вместе с Богом на гору Синай, чтобы дать Тору Израилю".

О том, что Закон был, собственно говоря, дан через ангелов, Павел говорит в Послании к галатам: "...преподан чрез ангелов, рукою посредника. Но посредник при одном не бывает, а Бог один" (Гал. 3:19—20). Логика раввинистической аргументации, которая строится на слове "посредник" (???????), заключается в следующем. Если бы Бог — а Он один

— пожелал дать Закон народу, т.е. многим, то тогда не нужен был бы посредник, поскольку один может иметь дело непосредственно с многими. Однако две группы "многих" не могут сообщаться друг с другом иначе как через какого-то посредника. Поэтому если Закон был дан через посредника, то отсюда следует, что в этом деле с каждой стороны участвовали многие. Следовательно, с небесной стороны не мог быть Бог, который один. Единственные "многие", которые здесь могут быть, — это ангелы. Заметим, что лежащее в основе всей аргументации слово "посредник" в книге Левит (Лев. 26:46), на которую здесь ссылается Павел, отсутствует: оно вставлено туда самим Павлом.

Лев. 26:46: "Вот постановления и определения и законы, которые постановил Господь между собою и между сынами Израилевыми на горе Синае, рукою Моисея"*. Возможность заменить последние слова нужным словосочетанием "рукою посредника" представилась Павлу благодаря тому, что в раввинистических школах представление о Моисее как о sarsor (посреднике, ???????) было широко распространено.

Но из теории, что Закон был дан ангелами, Павел делает выводы, которых другие представители этой точки зрения не делали. В то время как эти последние не идут дальше утверждения, что Закон был объявлен ангелами по поручению Бога, Павел — и только он один — утверждает, что повиновение Закону было повиновением вовсе не Богу, но лишь ангелам. Посредством Закона люди были отданы под опеку "вещественным началам мира" (???????? ??? ??????, Гал. 4:3, 9), которые держали их в подчинении до тех пор, пока Бог, через Христа, не освободил их от

239

проклятия Закона (Гал. 4:1—5). И если бывшие язычники, став христианами, подчиняются Закону, это, согласно Павлу, означает, что вместо служения одному только Богу они еще раз (только в иной форме) попадают в подчинение "вещественным началам мира" (которые теперь уже благодаря Христу стали немощными и убогими) и наблюдают относящиеся к ним "дни, месяцы, времена и годы" (Гал. 4:8—11).

Филон, а еще раньше, около 100 г. до н.э.. Премудрость Соломона (Прем. 13:2) утверждают, что язычники поклоняются началам мира — земле, воде, воздуху, огню, а также звездам — как божественным существам. Павел придает этим воззрениям иной поворот: все эти сущности на самом деле являются ангелами и стоят за иудейским Законом. Утверждая, что Закон означает власть ангелов, а не власть Бога, Павел делает шаг в сторону от традиционных иудейских представлений и подготавливает почву для гностицизма. Как мыслитель, он поднимается выше представлений, по которым Закон действителен лишь до наступления мессианского Царства, а потом заменяется чем-то более совершенным. Он уже не может довольствоваться обычной точкой зрения, усматривающей божественные предначертания как в совершенном, так и в несовершенном: он должен рассматривать несовершенное как допущенную Богом деятельность сил, не понимающих, что такое совершенство. В своем стремлении логически осмыслить священную историю Павел фактически становится на путь, ведущий к представлению о Демиурге.

Он, однако, следует по этому пути лишь постольку, поскольку это касается Закона. Мысль, что именно Бог поддерживает этот мир, не подвергается сомнению. Тем, кто боится согрешить употреблением идоложертвенного мяса, он отвечает, что все из Бога (1 Кор. 8:6), и приводит слова псалма (1 Кор. 10:26; Пс. 23:1): "Господня земля, и что наполняет ее". Возражая тем, кто хочет установить различие между дозволенной и недозволенной пищей, он выдвигает принцип (Рим. 14:14, 20), согласно которому само по себе все чисто, т. е. исходит от Бога. Этот принцип он распространяет даже на мирские власти, утверждая, что они служат не дьяволу, а Богу (Рим. 13:1—7).

Гностическая гипотеза, по которой власть ангелов осуществляется через Закон, требует и гностического решения возникающей при этом проблемы объяснения смерти Иисуса. И Павел такое решение дает. Он утверждает, что смерть Иисуса была делом ангелов, совершенным ими по неведению, что и привело к уничтожению их власти. Согласно Павлу, синедрион и книжники, отдавшие Иисуса на распятие, были лишь орудием ангельских сил. Эти последние, будучи в неведении относительно божественных планов, убили Иисуса из Назарета, не распознав в Нем Господа славы, над которым они не имеют власти.

1 Кор. 2:6—8: "Мудрость же мы проповедуем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей, которой никто из. властей века сего не познал; ибо, если бы познали, то не распяли бы Господа славы". Смерть Иисуса означает конец власти ангелов, ибо, замыслив и осуществив ее, они сделали именно то, что по замыслу Бога должно повлечь наступление последних времен. Держать этого убитого в плену могилы,

240

подобно всем другим умершим, — не в их власти. Он воскресает к новой жизни и именно благодаря своей смерти и воскресению явится теперь как Мессия в славе и с небесным войском верных Ему ангелов тотчас обрушится на них.

Но они не только подготовили конец своего господства: в результате смерти Иисуса они уже сейчас теряют ту власть, которую они осуществляли через Закон.

Ибо в Законе сказано, что всякий повешенный на дереве проклят (Втор. 21:23). Иисус был повешен на дереве, но Он не может быть проклят. Следовательно, имел место случай, для которого Закон недействителен. Но так как он должен быть либо всегда действительным, либо всегда недействительным, именно этот единственный случай прекращает его действие. Таким образом, ангельские силы помогают Иисусу искупить избранных, избавив их от проклятия Закона исполнением этого проклятия на Нем самом (Гал. 3:13—14). Если бы они знали, как действовать ради сохранения своей власти, они сделали бы все возможное, чтобы предотвратить Его смерть. Не будь Его смерти, в ближайшем будущем не мог бы появиться Мессия и действие Закона не прекратилось бы.

Гал. 3:13—14: "Христос искупил нас от проклятия закона, сделавшись за нас проклятием*, — ибо написано: "проклят всяк, висящий на древе".

Втор. 21:22—23: "Если в ком найдется преступление, достойное смерти, и он будет умерщвлен, и ты повесишь его на дереве: то тело его не должно ночевать на дереве, но погреби его в тот же день; ибо проклят пред Богом всякий повешенный на дереве, и не оскверняй земли твоей, которую Господь, Бог твой, дает тебе в удел".

Это положение Закона, примененное Павлом к распятию, на самом деле не имеет к нему никакого отношения. Оно касается не этого вида казни, который не практиковался у евреев, а обычая выставлять на всеобщее обозрение труп побитого камнями или каким-то иным способом казненного преступника. Чтобы труп, будучи проклят, не осквернял землю, предписывается не оставлять его висящим, а похоронить в тот же день.

Вероятнее всего, это положение Закона просто кодифицирует ставший в то время уже непонятным древний обычай. Первоначальная идея, видимо, заключалась в том, что, пока тело умершего не захоронено, дух его бродит неподалеку. Поэтому как ради страны (которой этот дух может нанести вред), так и ради самого казненного (духу которого следует дать покой) наказание преступника следует ограничить разумными пределами, и его труп не должен висеть в течение нескольких дней.

Чтобы свести к минимуму последствия своего поражения, ангельские силы пустили в ход утверждение, согласно которому соблюдение Закона необходимо наряду с верой в Христа, и новообращенные язычники должны подчиниться Закону и подвергнуться обрезанию.

Павел настолько убежден, что борьба вокруг Закона — это борьба против ангельских сил, что в Послании к галатам не исключает и такую абсурдную возможность, что они позволят ангелу с неба обольстить себя и проповедовать им евангелие Закона. Он проклинает его заранее — как и всякого, кто хочет извратить Евангелие Христа (Гал. 1:6—9).

Учение Павла о совершившимся на кресте уничтожении Закона важно потому, что оно вновь оживляет уже утраченное первохристианством представление, согласно которому смерть Иисуса оказывает непо-

241

средственное воздействие на наступление Царства. Если, согласно общепринятым верованиям, Иисус является учредителем Царства потому, что благодаря смерти и воскресению Он стал Мессией, то Павел расценивает эту смерть как деяние, в котором более сильный побеждает сильного и овладевает его имуществом (Мк. 3:27). Чудеса и исцеления, посредством которых Иисус при жизни боролся с противостоящими Царству Божьему силами, представляются Павлу настолько незначительными по сравнению с великим последним ударом, который Он нанес этим силам своей смертью, что Павел о них вообще не упоминает.

Но если Закон, стоявший между Богом и человеком, теряет силу, это означает, что Царство, собственно говоря, уже началось. Ибо характерная особенность мессианского времени в том и состоит, что Закон уже недействителен. Поскольку верующие служат Богу непосредственно, без Закона и могут считать, что власть ангелов на них более не распространяется, то тем самым они уже спасены в гораздо большей степени, чем представляется им самим.

Утверждая, что спасение в указанном выше смысле уже имеет место, Павел должен был развить эсхатологические представления о спасении в направлении гностицизма. Все элементы гностицизма у него уже налицо. Каким бы туманом ни была окутана история возникновения гностицизма, одно можно утверждать с определенностью: христианскоэллинистический гнозис вырос из христианско-эсхатологического. План постройки в обоих случаях один и тот же, только строительным материалом служат в одном случае чисто эсхатологические, а в другом — восточно-эллинистические идеи. Если в эсхатологическом учении о спасении, которое Павел продумал и развил в направлении гностицизма, на место сотворившего мир Бога евреев поставить чисто духовного высочайшего Бога и ввести спиритуалистическое представление о спасении как о восстановлении погруженного в материю духовного начала, мы получим поздний гнозис в его основных чертах.

Однако, стремясь доказать, что спасение и свобода от Закона уже существуют, Павел отнюдь не всегда обращается к эсхатологическому гнозису. Он прибегает к нему только в Послании к галатам и в начале Первого послания к коринфянам. Напротив, Послание к римлянам оставляет впечатление, что Павел намеренно старается обойтись без него. И в самом деле, наряду с эсхатологическим гнозисом у Павла есть нечто еще, что дает те же результаты, только в более совершенной форме, а именно эсхатологическая мистика. Это мистическое учение также позволяет доказать, что спасение уже налицо, но в то же время оно выше эсхатологического гнозиса в том отношении, что чисто внешнее истолкование смерти и воскресения Иисуса заменяет внутренним, более глубоким истолкованием. По этой причине гностический вариант эсхатологического учения о спасении появляется у Павла лишь от случая к случаю, тогда как мистический является тем центром, вокруг которого вращается его мысль.

Глава V. ПРОБЛЕМЫ ЭСХАТОЛОГИИ ПАВЛА ...................................... 243

Мессианская эсхатология и эсхатология "Сына Человеческого" ............. 243

Возрождение мессианской эсхатологии в Псалмах Соломона .................. 245

Эсхатология Иисуса: присутствие воскресших праведников в Царстве

Божьем .................................................................................................... 246

Отождествление Иисусом "Сына Человеческого" с Мессией .................... 248

Эсхатология апокалипсисов Варуха и Ездры ............................................ 250

Эсхатология Павла: воскресение для участия в мессианском Царстве ..... 254

Отрицатели воскресения из Коринфа ........................................................ 256

Учение Павла о двух воскресениях ............................................................ 257

Обоснование воскресения для участия в мессианском Царстве с помощью мистического учения ...... 259

Воскресение Иисуса как начало мессианской эры .............................................................................. 260

Объективная мистика одновременного существования природного и сверхприродного миров ............ 261

Тот факт, что у Павла есть не только вера, но и мистическое учение, до сих пор не воспринимался исследователями как требующий специального объяснения. Они не задумывались над тем, почему Павел не довольствуется, подобно другим, уверенным ожиданием будущего спасения вследствие смерти и воскресения Иисуса, но с помощью мистического учения о бытии во Христе пытается понять это спасение как нечто такое, что уже осуществляется в настоящем. Что толкало его на этот путь, следуя которому он был вынужден прибегать к весьма парадоксальным утверждениям, а также настаивать на отмене Закона для верующих, вступая тем самым в непримиримый конфликт с первохристианской общиной?

Чтобы найти ключ к тайне мистики Павла, мы должны исследовать обстоятельства, из которых эта мистика с необходимостью вытекает. Так как спасение мыслится Павлом эсхатологически, естественно предположить, что именно проблемы эсхатологии заставляют его отстаивать идею спасения, которое уже осуществляется в настоящем.

До сих пор к изучению этого вопроса подходили поверхностно, полагая — без достаточных оснований, — что мир эсхатологических идей представлял собой хаотический набор разнообразных чаяний будущего и что жившие в этом мире не чувствовали необходимости реально представить себе эсхатологическую надежду. Исследователи иудейской эсхатологии слишком мало внимания уделяли проблемам, возникающим при соединении в одно целое разнородных представлений о будущем, а также вопросу о том, в какой степени эти проблемы осознавались жившими в то время людьми и влияли на формирование традиции.

Эсхатология создавалась не только фантазией, но и работой мысли. Иисус, Павел и авторы апокалипсисов Варуха и Ездры не просто перенимают традиционные представления о будущем, но стремятся составить из них удовлетворительное с точки зрения логики целое.

Все проблемы эсхатологии Павла связаны с двумя обстоятельствами: во-первых, она — подобно апокалипсисам Варуха и Ездры — представляет собой синтез эсхатологии древних пророков и эсхатологии "Сына Человеческого" Книги Даниила; во-вторых, она должна была считаться с фактами, которых иудейская эсхатология совершенно не предвидела: что Мессия явился вначале в человеческом облике, умер и воскрес.

Пророки, жившие до и во время вавилонского пленения, полагали, что Мессией будет один из потомков Давида. Он придет как помазанный Богом, наделенный мудростью и силой властитель великого Царства Мира, завершающего мировую историю. Будущее они уже тогда раскрашивали в сверхъестественные цвета. Но это было лишь идеализированным изображением действительности. Мессия — это действительно

243

потомок Давида, которого Бог затем наделяет сверхъестественной силой. Участники Царства — это люди, которым Бог сохранил жизнь в бедствиях, посредством которых Он просеивает народы. Он дарует им бесконечно долгое и полное радости существование среди природы, удовлетворяющей все их нужды.

Во время возвращения из плена, около 520 г. до н.э., пророки Аггей и Захария увидели того князя из рода Давида, который в грядущий День Божий возвысится и станет властителем Священного Города и Господом всех народов, в Зоровавеле, предводителе первого каравана возвращающихся на родину изгнанников и наместнике Иудеи. Но День Господень не наступил. Зоровавель исчезает из виду. Роль дома Давидова окончилась: в истории — навсегда, в эсхатологии — до поры до времени.

В чаяниях будущего, рисуемых пророками последующей эпохи. Мессия уже не играет никакой роли. Место мессианского Царства занимает Царство Божье, в котором Бог властвует непосредственно. Типичными для этой эсхатологии без Мессии являются Книга Малахии, написанная около 450 г. до н.э., и пророческий текст из Книги Исаии (Ис. 24—27), датируемый 300 г. до н.э. или позднее.

Этот этап развития эсхатологии завершается Книгой Даниила, написанной между 168 и 164 гг. до н.э. под впечатлением осквернения иерусалимского храма Антиохом Эпифаном. Согласно Книге Даниила, Бог правит Царством Божьим через Сына Человеческого, т.е. ангельское существо, имеющее внешность сына человека.

Большое значение имеет та трансформация, которую претерпевает в Книге Даниила идея предшествующих Царству бедствий. У древних пророков бедствия рассматривались как средство, используемое Богом, чтобы просеять свой народ. Согласно Второисаие (места, относящиеся к страдающему Рабу Божьему, — Ис. 53), они устраиваются Богом для распространения Его имени среди других народов и откровения Его славы язычникам. У Даниила идея бедствий заключается в том, что противящиеся Богу мировые силы, поднявшись на Него в последней битве, обрушиваются на призванных в Его Царство святых и тем самым дают им возможность доказать свою принадлежность Богу.

Особый характер придает эсхатологии Даниила еще и то, что она включает в себя идею воскресения. В эсхатологических ожиданиях более раннего времени участниками Царства становятся лишь те, кто принадлежит к поколению, живущему во время наступления Царства'. Теперь же находит признание идея, продиктованная требованиями этики и подсказанная религией Заратустры: в конце времен умершие воскресают, чтобы либо получить приговор на Божьем суде, либо войти в Царство.

Дан. 12:1—3: "И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего; и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени; но спасутся в это время из народа твоего все, которые найдены будут записанными в книге. ·

' Возможно, что идея воскресения содержится уже в пророческом тексте Ис. 24—27. Ис. 26:19: "Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела! Воспряните и торжествуйте, поверженные в прахе".

244

И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление.

И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде — как звезды, вовеки, навсегда".

Надежда на будущее, таким образом, превращается у Даниила в нечто трансцендентное. Царство уже не является, как у пророков, результатом эволюции, приведенной к счастливому завершению всемогуществом Бога; оно возникает в результате космической катастрофы. Этому соответствует и надмирный характер Царства. Князь ангелов правит в нем людьми, которые благодаря воскресению сами стали сверхприродными существами.

Книга Еноха перенимает эсхатологию Даниила и развивает ее дальше. О Мессии в ней нет ни слова, как и в Книге Даниила'. В соответствии с надмирным характером Царства Божьего, которое управляется Сыном Человеческим, в Книге Еноха развивается следующая мысль: все хорошее, что должно открыться в последние времена, существовало с самого начала мира и всегда было предназначено для праведных и святых. Вера в воскресение в Книге Еноха является составной частью эсхатологического мировоззрения, что ясно видно из длинной полемики против тех, кто его отрицает2.

Кажется, что эсхатология Сына Человеческого, развитая в Книге Даниила, вытеснила прежнюю мессианскую эсхатологию пророков. Однако в Псалмах Соломона — книге, написанной под впечатлением взятия Иерусалима Помпеем (63 г. до н.э.), эта эсхатология возникает снова, причем так, как будто она всегда сохраняла свое значение, а Книги Даниила не существовало.

Как объяснить это возобновление мессианских чаяний пророков? Оно произошло благодаря изучению Писания. Будучи книжником, автор Псалмов Соломона живет в мире идей Исаии и Второисаии, которые становятся его собственными идеями.

Была здесь и другая причина. Со времен пленения еврейский народ был всего лишь придатком то одного, то другого иностранного государства. Благодаря Хасмонеям он снова стал политической силой, нацией, управляемой царями. Так как идея Царства вновь стала близкой набожным учителям Писания, это могло побудить их еще раз вдуматься в сущность мессианских ожиданий будущего. Тот факт, что Бог рукой Помпея положил конец ставшему неугодным Ему царству Хасмонеев, они интерпретировали как указание на то, что вскоре Он облечет властью обещанного Исаией мессианского властителя из рода Давида и наступит конец всего. Таким образом, царство Хасмонеев создало предпосылки для возвращения в эсхатологию Мессии из дома Давидова.

В действительности вместо Мессии пришел царь Ирод, но вновь пробудившийся идеал мессианского Царства сохранился.

Наличие в Книге Еноха выражения "Его Помазанник" (Ен. 48:10; 52:4)

составляет отдельную проблему, Ей. 102—104.

245

В этом возобновлении древней пророческой эсхатологии Псалмами Соломона многое пока остается неясным. Как случилось, что представленная Книгой Даниила и развитая далее Книгой Еноха эсхатология Сына Человеческого оказалась для автора Псалмов Соломона как бы несуществующей? Может быть, она отражала точку зрения какого-то узкого круга? Или ученые книжники специально положили игнорировать ее и признавать только то, что говорили древние пророки?

Суд, описываемый в Псалмах Соломона, не распространяется на ангелов — только на народы и царей. Судит их потомок Давида от имени Бога. Бог опоясывает его силой, чтобы он очистил Иерусалим от язычников и уничтожил безбожников дыханием своих уст. Языческие народы находятся под его игом, чтобы служить ему. Однако чужеземцам в мессианские времена жить в Иерусалиме не разрешается.

Относительно воскресения мертвых для суда и Царства в Псалмах Соломона, как и у Исаии, ничего не говорится. Царство является привилегией избранных того поколения, которое будет жить в момент его наступления. Праведники, жившие ранее, обречены оставаться мертвыми.

Пс. Сол. 17:44—45: "Блажен, кто будет жить в те дни и сможет увидеть спасение Израиля в союзе колен его, совершенное Богом. Да снизойдет скорее милость Божия на Израиль!" Всякий раз, когда в Псалмах Соломона упоминается вечная жизнь, имеется в виду блаженное существование, в которое вступят после суда дожившие до последних времен благочестивые, тогда как грешники будут уничтожены (Пс. Сол. 3:12; 13:11; 4:3—5). Греческая фраза в Пс. Сол. 3:12 при буквальном переводе может быть понята так, что речь идет о воскресении, однако другие места это впечатление не подтверждают. Отсутствие оригинального еврейского текста не позволяет прийти к определенному заключению. Но так как автор никогда не говорит о суде над воскресшими, представление о воскресении мертвых в любом случае не является у него частью мессианских ожиданий.

Таким образом, в период, предшествующий появлению Иоанна Крестителя и Иисуса, два совершенно разных типа эсхатологических ожиданий существовали бок о бок'. Какого из них придерживался Креститель, установить невозможно, так как мы слишком мало знаем о его учении.

Но что касается Иисуса, то очевидно, что Он всецело живет эсхатологией Сына Человеческого, представленной книгами Даниила и Еноха. Он возвещает пришествие Сына Человеческого в окружении ангелов, на облаках небесных. Он говорит не о мессианском Царстве, но о Царстве Божьем, которое мыслит как безусловно надмирное. Из Его слов, когда Он обещает ученикам, что они сядут на двенадцати престолах и будут судить двенадцать колен Израилевых, мы узнаем, что суд Сына Человеческого совпадает с "палингенесией" (????????????*), ?. е. с сотворением заново неба и земли (Мф. 19:28).

' Об этом факте, которому до сих пор не уделялось должного внимания, см. также: Jeremias J. Erloser und Erlosung im Spatjudentum und Urchristentum // Deutsche Theologie II. Gottingen, 1929. S. 106 ff. Несколько замечаний по этому вопросу см. также в: Gall A. von. ???????? ??? ????. Heidelberg, 1926. S. 491.

246

Сотворение вечного неба и вечной земли — это последнее из всех эсхатологических событий: Ен. 91:16—17; Апок. Вар. 32:6; 44:11—12; 57:2; 3 Езд. 7:75; Откр. 21:1.

С этим согласуется и заверение Иисуса, что Закон будет действительным, "доколе не прейдет небо и земля" (Мф. 5:18), а также Его слова о суде, который состоится "в конце времен" (Мф. 13:40)*. Этот суд, как в Книге Еноха, будет происходить и над ангелами, что можно заключить из того, что Сын Человеческий приговаривает безнравственных к геенне огненной, уготованной для дьявола и его ангелов (Мф. 13:42; 25:41). Приговор исполняют окружающие Его ангельские существа (Мф. 13:41).

Решающее значение для характеристики представлений Иисуса о Царстве имеет то обстоятельство, что о людях, принадлежащих к прошлым поколениям. Он говорит как о воскресших для участия в Царстве. Так, Он говорит об Аврааме, Исааке и Иакове как об участниках праздничной мессианской трапезы (Мф. 8:11). Вообще же в Царстве все будут находиться в том виде, который приобретается по воскресении, и будут подобны ангелам небесным. Это следует из ответа Иисуса на вопрос саддукеев о воскресении (Мк. 12:24—25). Когда, опираясь на слова из Даниила и Еноха, Он обещает праведным, что они будут сиять, как солнце, в Царстве их Отца (Мф. 13:43), Он имеет в виду, что они будут тогда сверхприродными существами.

Дан. 12:3: "И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде — как звезды, вовеки, навсегда".

Ен. 104:2: "Отныне будете, как светила небесные, светить и сиять". Мф. 13:43: "Тогда праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их".

Для Иисуса настолько очевидно, что участники Царства окажутся в состоянии воскресших, что Он призывает верующих во время преследований не заботиться о том, потеряют ли они свою теперешнюю жизнь, а думать только о приобретении будущей жизни.

Мк. 8:35: "Ибо, кто хочет жизнь свою * сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет жизнь свою * ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее". См. также Мф. 10:39.

Мф. 10:28: "И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу, и тело погубить в геенне".

Иисус считается с возможностью смерти избранных во время предмессианских бедствий. Это — нечто совершенно новое, и на это обстоятельство до сих пор не обращали внимания. Тем самым Он завершает процесс развития, начатый Даниилом. В то время как у пророков бедствия последних времен исходят от Бога и протекают таким образом, что злые погибают, а праведные спасаются, чтобы войти в Царство, то у Даниила указанные бедствия — это дело противящихся Богу сил. Такая точка зрения объясняется тем, что Даниил рассматривает борьбу Антиоха Эпифана против Бога и набожных как потрясение, в ходе которого начнутся последние бедствия и наступит Царство Божье. Тем не менее, хотя он уже включил в свою эсхатологию идею воскресения, но относительно последних бедствий придерживается прежних представлений, согласно которым принадлежность к избранным

247

проявляется именно в том, что гонения не в силах причинить им вред. Он ставит их под особое покровительство архангела Михаила.

Дан. 12:1: "И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего; и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени, но спасутся в это время из народа твоего все, которые найдены будут записанными в книге".

Но и Даниил вынужден снова обратиться к фактам и признать, что праведные станут жертвами гонений.

Дан. 7:25: "И против Всевышнего будет произносить слова и угнетать святых Всевышнего; даже возмечтает отменить у них праздничные времена и закон, и они преданы будут в руку его до времени, и времен, и полувремени"

Дан. 11:33: "И разумные из народа вразумят многих, хотя будут несколько времени страдать от меча и огня, от плена и грабежа".

Дан. 11:35: "Пострадают некоторые и из разумных для испытания их, очищения и для убеления к последнему времени; ибо есть еще время до срока".

Следовательно, согласно представлениям Даниила, пока гонения сохраняют свой естественный характер, праведные гибнут; однако с определенного момента, когда смятение достигает беспрецедентной силы, избранные становятся под защиту Михаила. Так как Даниил не может указать четкой границы между этими двумя видами гонений, он не в состоянии последовательно провести свои воззрения. Идея чудесного сохранения избранных идет у него от пророческих представлений о просеивании людей Богом, но она уже не соответствует его новому пониманию последних бедствий и оказывается теперь излишней. Эта идея была нужна для эсхатологии, которая еще не рассчитывала на воскресение мертвых и только там имеет смысл.

В Книге Еноха эмпирическая идея мученичества и догматическая идея сохранения избранных тоже присутствуют одновременно. Последняя, однако, занимает доминирующее положение, как и представление о том, что последние бедствия устраиваются Богом для уничтожения грешников'. Местами текст настолько неясен, что нельзя понять, идет ли речь о последних бедствиях или уже о самом суде.

Иисус, таким образом, доводит точку зрения Даниила на последние бедствия до ее логического завершения. Он отходит от идеи пророческой эсхатологии, согласно которой Бог уничтожит злых, а избранных оставит в живых, и заменяет ее идеей, которая с точки зрения эсхатологии Сына Человеческого является единственно логичной: во время последних бедствий избранные находятся в руке Божьей и им гарантировано участие в Царстве независимо от того, останутся они в живых или погибнут. Так возникает и входит в эсхатологию идея мученичества.

Синтез эсхатологии Даниила и эсхатологии пророков осуществляется Иисусом лишь постольку, поскольку Он отождествляет Сына Человеческого с Мессией из рода Давида. Он может это сделать в силу двойственности Его самосознания. Будучи потомком Давида, Он ожи-

'Ен. 45:5; 48:7; 56:1—8; 91:5—10; 96:1—3; 99:3—10; 100:1—5.

248

дает, что с наступлением Царства Ему предстоит преобразиться в Мессию — Сына Человеческого. Так Он решает проблему, возникшую в связи с тем, что эсхатология приобрела трансцендентный характер: каким образом властитель последних времен может быть человеком по происхождению и в то же время — сверхприродным существом? В иерусалимском храме Он предлагает эту проблему книжникам в качестве загадки, спрашивая их, как мог Давид называть своего потомка "Господом".

Мк. 12:35—37: "...как говорят книжники, что Христос есть сын Давидов? Ибо сам Давид сказал Духом Святым: "сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих"'. Итак, сам Давид называет Его Господом: как же Он сын ему?" Решение этой загадки в том, что Мессия — о чем совершенно не подозревают книжники — вначале в лице Иисуса неузнанным и униженным живет среди людей как человек из рода Давида, но впоследствии будет преображен в сверхземного Мессию и, как таковой, хотя и будет сыном Давида, является его Господом, так как Он теперь обладает властью над всеми существами — как людьми, так и ангелами. Исследователи Нового завета и поныне, как правило, интерпретируют этот мессиологический вопрос книжникам как свидетельство о намерении Иисуса либо оспорить утверждение о происхождении Мессии от Давида, либо продемонстрировать его бессмысленность. Это лишь показывает, как мало они считаются с тем, что обнаруживаемые нами в эсхатологии проблемы осознавались также и самими носителями эсхатологического мировоззрения.

Хотя Иисус и отождествляет Мессию с Сыном Человеческим, он не пытается достигнуть сколько-нибудь более полного синтеза пророческой эсхатологии и эсхатологии Даниила. Свою картину последних событий Он рисует целиком по схеме, известной нам из книг Даниила и Еноха. Находился ли Он под непосредственным влиянием этих книг или просто придерживался этих представлений, потому что в то время в определенных кругах они были общепринятыми, — этот вопрос остается открытым. Его эсхатология проста и однозначна. Он ожидает Страшного суда, который начнется с явлением Мессии — Сына Человеческого и которому подлежат люди всех поколений и ангелы. Он полагает, — так же как в Книге Даниила, — что перед этим судом и для этого суда произойдет всеобщее воскресение мертвых. Оставшиеся в живых люди последнего поколения вместе с воскресшими людьми предшествующих поколений получат свой приговор: одни — к проклятию, другие — к жизни. Таким образом, в Царстве Божьем под властью Сына Человеческого живут избранные из всех поколений человечества. Они обладают формой бытия, приобретаемой в результате воскресения, независимо от того, были они до этого живыми и претерпели соответствующее преображение или воскресли из мертвых. Это Царство есть нечто окончательное; замена его чем-либо другим не предполагается; оно является завершением исторического процесса и продолжается вечно.

'Пс. 109:1. Об интерпретации этого вопроса см.: Schweitzer A. Geschichte der Leben-Jesu-Forschung. Bd. 3. S. 567 f.

249

Совершенно отличной от эсхатологии Иисуса является эсхатология апокалипсисов Варуха и Ездры. В этих книгах делается попытка согласовать эсхатологию пророков с эсхатологией Даниила. Их метод прост: они рассматривают мессианское Царство пророков как нечто временное, впоследствии уступающее место вечному Царству Божьему как окончательному завершению истории. Тем самым они получают возможность изображать мессианское Царство в точности так, как оно описано у древних пророков.

Участниками мессианского Царства, согласно апокалипсисам Варуха и Ездры, являются только избранные последнего поколения человечества, оставшиеся в живых в конце времен. Пророческий взгляд на предмессианские бедствия как устраиваемое Богом просеивание людей остается в силе. Те, кому предназначено Царство, сохраняются Богом среди этих бедствий, так что к приходу Мессии они еще живы.

Апок. Вар. 70:2—71:1: "Смотри, дни близятся, когда свершится сие, что когда время мира созреет и наступит жатва посева злого и доброго, пошлет Всемогущий на землю и на обитателей ее, и на их правителей смятение духа и страх, сковывающий сердце. И возненавидят один другого, и сами себя будут подстрекать на войну. ... И кто спасется от войны, погибнет от землетрясения; и кто спасется от землетрясения, сгорит в огне; и кто спасется от огня, погибнет от голода; и всякий, кто спасется и избежит этих напастей — будь то победитель или побежденный — предан будет в руки слуги Моего, Мессии. Ибо земля поглотит обитателей своих; но Святая Земля помилует своих и охранит во время то живущих в ней".

Суд, который вершит Мессия по окончании бедствий, — это суд только над живущими, не над мертвыми. Чужеземцев, народы которых никогда не выступали против Израиля, он оставляет в живых и делает своими подданными. Однако всех, кто боролся против Израиля, он предает мечу (Апок. Вар. 72).

В Царстве мира, которое после этого начнется, не будет ни боли, ни скорби, по всей земле распространится радость. Никто не будет умирать преждевременной смертью. Дикие звери выйдут из лесов и сделаются домашними. Женщины будут рожать без боли (Апок. Вар. 73). Бегемот и Левиафан будут пищей для избранных. Земля умножит свое плодородие в десять тысяч раз, на одной виноградной грозди будет тысяча виноградин'. Манна снова будет падать с неба. Соратники Мессии будут питаться ею в те годы, так как они пережили конец времен (Апок. Вар. 29).

Это мессианское Царство, рисуемое в духе Третьеисаии (Ис. 65:17—25), ограничено во времени. Именно в конце его происходит воскресение мертвых (Апок. Вар. 30:1—4).

' Ириней (V,33:3) цитирует из Четвертой книги толкований речений Господних (?????? ??????&? ????????) Папия якобы принадлежащие Иисусу слова о плодородии в мессианском Царстве, согласно которым на каждой виноградной лозе будет 10 000 ветвей, на каждой ветви — 10 000 побегов, на каждом побеге — 10 000 гроздей, а каждая гроздь даст 25 мер вина. Другие растения будут давать столь же обильный урожай, а звери — жить в мире друг с другом и с человеком.

250

Конец мессианского Царства в апокалипсисах Варуха и Ездры изображается по-разному. Апокалипсис Варуха ничего не говорит о его продолжительности, ограничиваясь утверждением, что Мессия, когда время его владычества придет к концу, вернется на небо, после чего произойдет воскресение мертвых.

Апок. Вар. 30:1—4: "И затем, когда время пришествия Мессии окончится, Он вернется в славу [на небеса]. Тогда все те, кто почили в надежде на него, воскреснут. И свершится в то время: хранилища многих душ праведников будут открыты, и те выйдут; и множество душ явятся разом, толпой, подобно мыслям в голове. И первые возрадуются, и последние не опечалятся. Ибо всякий знает, что пришло время, о котором сказано, что это конец времен. А души безбожников, когда увидят все это, тут же погибнут [от страха]. Ибо они знают, что [теперь] настигли их мучения и пришла им гибель".

Согласно Апокалипсису Ездры, мессианское Царство будет длиться 400 лет и окончится тем, что Мессия и вместе с ним все, что имеет дыхание человеческое, умрут; за этим последует воскресение всех когдалибо живших.

3 Езд. 7:26—33: "Вот, придет время, когда придут знамения, которые Я предсказал тебе, и явится незримый град, и покажется сокрытая земля; и всякий, кто избавится от прежде исчисленных зол, сам увидит чудеса Мои. Ибо откроется Раб Мой, Мессия', с теми, которые с Ним, и оставшиеся будут наслаждаться четыреста лет. А после этих лет умрет Сын Мой Мессия, и с ним все, что имеет дыхание человеческое. И обратится век в древнее молчание на семь дней, подобно тому, как было прежде, так что не останется никого. После же семи дней восстанет век усыпленный, и тленность сама истлеет. И отдаст земля тех, которые в ней спят, и прах — тех, которые молчаливо в нем обитают, а хранилища отдадут вверенные им души. Тогда явится Всевышний на престоле Суда".

Так как Апокалипсис Варуха не допускает смерти участников мессианского Царства, он вынужден предположить, что к присущей воскресшим форме бытия они приходят на последующем суде через преображение. Дальше он в этот вопрос не углубляется. Более простое решение предлагается в Апокалипсисе Ездры: Мессия и его соратники по мессианскому Царству одновременно умирают и впоследствии воскресают вместе со всеми остальными умершими.

Обе книги изображают мессианское Царство как точку, в которой сходятся естественный и сверхъестественный миры. В соответствии с этим Апокалипсис Варуха характеризует мессианские времена как "конец преходящего и начало непреходящего" (Апок. Вар. 74:2). Однако · в основном в мессианском Царстве доминируют черты естественного мира, поскольку его участники — это люди, сохраняющие свое природное начало и, согласно Апокалипсису Варуха, даже рожающие детей. Лишь продолжительность жизни у них неестественно высока.

' В книге Kautzsch E. "Apokryphen und Pseudepigraphen des Alten Testaments" эта часть фразы, следуя латинскому тексту, переводится как "Ибо откроется Сын мой, Христос...". Как следует из эфиопского текста и двух арабских версий этого отрывка, в оригинале стояло слово ????, которым в Септуагинте переводится слово ebed из Второисаии*. (См.: Violet В. Die Ezra-Apokalypse, l Teil. Leipzig, 1910. S. 140 ff., 384 ff.

251

Казалось бы, самое простое и очевидное, что должны были сделать авторы обоих апокалипсисов, — это провести различие между временным Царством Мессии из рода Давида и вечным Царством Сына Человеческого. Благодаря этому Мессия мог бы, как у древних пророков, родиться потомком Давида, быть опоясанным силой Божьей, а впоследствии уступить место Сыну Человеческому, являющемуся на облаках небесных. Но для обоих апокалипсисов такое решение невозможно, так как их Мессия уже с самого начала является надмирным существом. Он уже не рождается — он является. В Апокалипсисе Варуха он сходит с неба и туда же возвращается. У Варуха не сказано, что Мессия — это потомок Давида; однако и "Сыном Человеческим" он тоже не называется.

В Апокалипсисе Ездры Мессия представлен потомком Давида (3 Езд. 12:32) и в то же время — Сыном Человеческим, который перенесен из глубин морских на небеса и является оттуда в мессианское Царство (3 Езд. 13:1—52).

Сыновство Мессии — Сына Человеческого Давиду здесь хотя и утверждается, но остается непонятным. Эта проблема — каким образом Мессия — Сын Человеческий мог происходить из рода Давида и в то же время быть сверхземной личностью — была по-настоящему решена только Иисусом.

На суде, который вершится над воскресшими по окончании мессианского Царства, решается, кто из них получит вечное блаженство, а кто будет предан на вечные мучения. Все они воскресают в своем прежнем облике. Затем верующие преображаются и превращаются в существа, великолепие которых больше великолепия ангелов. Страданиями, перенесенными в прежнем мире за свою праведность, они заслужили это блаженство. Нечестивые же приобретают ужасающие обличья и идут на муки (Апок. Вар. 50—52).

В Царстве, которое следует за воскресением мертвых. Мессия и Сын Человеческий уже не играют никакой роли; оно мыслится исключительно как владычество Бога.

Таким образом, согласно апокалипсисам Варуха и Ездры, участие в мессианском Царстве — это привилегия избранных последнего поколения человечества, которые сохраняются в бедствиях и остаются в живых к моменту явления Мессии. После окончания мессианского Царства они переходят в состояние воскресших и в этом состоянии участвуют также и в вечном блаженстве. Таким образом, им дарованы два блаженства: мессианское и вечное. Те из избранных, кто жил и умер в прежних поколениях, могут получить только вечное блаженство, наступающее после воскресения из мертвых.

Так как праведники последнего поколения человечества, перед тем как войти в мессианское Царство, все должны пройти через ужасные предмессианские бедствия, в Апокалипсисе Ездры поднимается вопрос, не лучше ли быть среди тех, кто умер раньше, и не испытать ни предмессианских бедствий, ни блаженства в мессианском Царстве, или мессианская слава все же перевешивает предмессианские муки. На это дается ответ, что если Бог в те времена насылает бедствия, то Он же и защитит своих подданных, если у них есть добрые дела и вера в Него. "Итак, знай, что те, которые оставлены, блаженнее умерших" (3 Езд. 13:14—24). Ибо первые испытают не только вечное, но и мессианское блаженство.

252

Согласно апокалипсисам Варуха и Ездры, последовательность событий выглядит следующим образом: предмессианские бедствия, в которых избранные для участия в мессианском Царстве остаются в живых; явление Мессии; суд Мессии над всеми оставшимися в живых, на котором недостойные мессианского Царства приговариваются к смерти; мессианское Царство; конец мессианского Царства и возвращение Мессии на небо; воскресение мертвых всех поколений и Страшный суд над ними, вершимый Богом; вечное блаженство в Царстве Божьем либо вечные мучения.

Эта эсхатология признает, следовательно, два блаженства (мессианское и вечное); два суда (суд Мессии в начале мессианского Царства над оставшимися в живых из последнего поколения человечества и Страшный суд Бога над всем воскресшим после окончания мессианского Царства человечеством) и два Царства (временное мессианское и вечное Царство Божье). Иисус ожидает только одного блаженства (мессианского, которое одновременно является и вечным); одного суда (суда Мессии — Сына Человеческого в начале Царства Божьего, который вершится над оставшимися в живых из последнего поколения и одновременно над всем воскресшим человечеством) и одного Царства (Царства Мессии — Сына Человеческого, которое одновременно является вечным

Царством Божьим).

Различие этих двух воззрений проистекает из того, что Иисус, как и автор Книги Даниила, считает, что воскресение имеет место в начале мессианского Царства, тогда как апокалипсисы Варуха и Ездры приурочивают его к концу.

В апокалипсисах Варуха и Ездры представлена эсхатология книжников, признающих истинными все эсхатологические ожидания пророческих книг, включая Книгу Даниила, и стремящихся привести все это в согласие. Их усилия по наведению порядка в доставшемся им хаосе не могут не вызвать восхищения. Их работа — это работа богословов, показавших себя серьезными мыслителями.

Первая попытка изложить события конца времен сделана в так называемом "Десятинедельном апокалипсисе", одной из древнейших частей Книги Еноха (Ен. 91:12—17; 93:1—9). Здесь события от начала мира до его конца сгруппированы в мировые недели ("седмицы"). Мессианское Царство начинается на восьмой седмице, в течение которой грешники предаются в руки праведных и дом великого Царя воздвигается в славе на вечные времена. На девятой седмице происходит "суд праведности", в результате которого все дела безбожников исчезают с лица земли и предписывается гибель мира. На десятой седмице, в ее седьмой "день", происходит великий вечный суд, осуществляющий наказание ангелов. После этого "первое небо" исчезает, чтобы дать место новому, а вместе с этим наступает конец истории (Ен. 91:12—17). Таким образом, здесь имеют место два суда в ходе вечно длящегося мессианского Царства. Когда происходит воскресение мертвых, здесь не указано. По-видимому, предполагается, что на последнем суде воскресшие праведники прежних поколений присоединяются к уже находящимся в вечном мессианском Царстве оставшимся в живых представителям последнего поколения, которые по логике должны мыслиться обладающими той же формой бытия, что и воскресшие. Подобная же точка зрения представлена в "Притчах Еноха" (Ен. 37—71), где сначала описываются явление и суд Сына Человеческого (Ен. 45—50), после

253

чего упоминается о воскресении мертвых (Ен. 51). Но так как в Притчах каждый эпизод связан с предыдущим словами "В те дни", то невозможно точно сказать, идет ли речь об одновременно происходящих или следующих Друг за другом событиях. Решающим является то обстоятельство, что согласно Книге Еноха Царство Сына Человеческого вечно, откуда с необходимостью следует, что его участники должны обладать формой бытия воскресших. Однако книжники, как видно из апокалипсисов Варуха и Ездры, отвергают подобные представления, оставаясь на точке зрения древних пророков, согласно которой участие в мессианском Царстве — это привилегия оставшихся в живых представителей последнего поколения человечества.

Поскольку апокалипсисы Варуха и Ездры были написаны уже после разрушения Иерусалима Титом, может возникнуть вопрос, придерживались ли книжники более раннего периода изложенных в этих книгах эсхатологических воззрений. Доказательство, что дело обстояло именно так, мы находим в посланиях Павла. Эсхатология, которую он принимает в качестве предпосылки, в том, что касается схемы последних событий, совпадает с эсхатологией апокалипсисов Варуха и Ездры. Следовательно, последняя должна была быть в ходу у книжников, из среды которых он вышел.

Что Павел представляет себе последовательность событий последних времен в соответствии с "двойной" эсхатологией книжников, видно из того, что смерть у него уничтожается лишь в конце мессианского Царства. Это означает, что воскресение мертвых и суд над воскресшими всех поколений, по его мнению, происходят лишь по окончании мессианского Царства'. Подобно книжникам, он считает участие в Царстве привилегией избранных последнего поколения и мыслит его как временное, преходящее.

Соответственно Павел различает два блаженства: мессианское и вечное. Избранные последнего поколения обретут оба этих блаженства; те, кто умер раньше, — только вечное, которое" начинается по завершении мессианского Царства. Во время мессианского Царства они еще мертвы. Следовательно, эсхатология Павла совершенно отлична от эсхатологии Иисуса — факт, на который до сих пор не обращали должного внимания. Вместо того чтобы, подобно Иисусу, оставаться в рамках простой эсхатологии книг Даниила и Еноха, он выступает как представитель двойной эсхатологии книжников.

То обстоятельство, что Павел никогда не пользуется выражением "Сын Человеческий", связано, вероятно, с эсхатологическими воззрениями тех кругов, из которых он вышел. Оно отсутствует и в Апокалипсисе Варуха. Тем не менее Павел представляет себе Мессию как Сына Человеческого, так как Мессия у него является на облаках небесных.

Самое любопытное, однако, заключается в том, что Павел не просто перенимает эсхатологию книжников как она есть, но вносит в нее представления, противоречащие всей ее логике. Он утверждает, что

' О схеме событий последних времен у Павла см. с. 236—238.

254

участники преходящего мессианского Царства уже обладают формой бытия, присущей воскресшим, и что избранные последнего поколения, даже если они и умерли до наступления Царства, смогут воскреснуть и стать его участниками. Эта противоречивая эсхатология занимает промежуточное положение между эсхатологиями книжников и Иисуса. С книжниками Павел согласен в том, что касается хода событий последних времен; с Иисусом — в том, что касается формы бытия участников мессианского Царства.

Утверждение Павла, что в мессианском Царстве избранные обладают формой бытия воскресших, отнюдь не является чем-то более или менее самоочевидным. Напротив, оно выглядит странным и идущим вразрез с характером его эсхатологии. Это обстоятельство до сих пор в достаточной мере не осознается. Поскольку Иисус предполагает, что воскресение необходимо для участия в мессианском Царстве, и это же предполагается в Апокалипсисе Иоанна (Откр. 20:4—6)', то кажется совершенно естественным, что и Павел думал точно так же. Однако эсхатология, из которой он исходит, не предполагает ни какого-либо воскресения, ни особой, присущей воскресшим формы бытия в мессианском Царстве. Если это Царство является преходящим, то и его участники по логике вещей не могут находиться в состоянии бессмертия. И если Павел тем не менее чувствует себя обязанным утверждать эту нелогичную вещь, то она никак не может представляться ему самоочевидной. И действительно, способ, каким он возвещает фессалоникийцам, что умершие верующие воскреснут для жизни в мессианском Царстве, ясно показывает, что ни для них, ни для него самого это не было бесспорным утверждением, не требовавшим дополнительных разъяснений. Он апеллирует к "слову Господню", т.е. к полученному им от Христа откровению.

1 Фее. 4:13—18: "Не хочу же оставить вас, братия, в неведении об умерших, дабы вы не скорбели, как прочие не имеющие надежды. Ибо, если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, то и умерших в Иисусе Бог приведет с Ним. Ибо сие говорим вам словом Господним, что мы живущие, оставшиеся до пришествия Господня, не предупредим умерших. Потому что Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде. Потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем. Итак, утешайте друг друга сими словами".

Чтобы понять, в каком свете представлялась Павлу участь верующих, умерших до второго пришествия Иисуса, мы должны ясно отдавать себе отчет в том, что он, подобно авторам апокалипсисов Варуха и Ездры, ждал воскресения только после мессианского Царства. Поэтому он должен был принять, что все умершие, включая и тех, кто умер

' Откр. 20.4—6: "...и души обезглавленных за свидетельство Иисуса и за слово Божие, которые не поклонились зверю, ни образу его, и не приняли начертания на чело свое и на руку свою. Они ожили и царствовали со Христом тысячу лет. Прочие же из умерших не ожили, доколе не окончится тысяча лет. Это — первое воскресение. Блажен и свят имеющий участие в воскресении первом: над ними смерть вторая не имеет власти...".

255

лишь незадолго до второго пришествия Иисуса, не будут участвовать в мессианском Царстве, а должны ждать воскресения мертвых. Однако что касается тех, кто скончался, веруя в Иисуса, то здесь речь идет о случае, не предусмотренном традиционной эсхатологией, так как последняя не ожидала появления будущего Мессии до открытия Царства.

Своей верой в Иисуса эти усопшие подтвердили свою принадлежность грядущему Мессии и его Царству. Поэтому возникает вопрос: оказываются ли они в результате своей смерти в тех же условиях, что и ранее умершие, так что должны вместе с последними ждать воскресения в конце Царства, или же в глазах Бога они — благодаря своей вере в Иисуса, грядущего Мессию, — заслужили привилегию людей последнего поколения и в качестве таковых будут участвовать также и в мессианской славе? Проблема участи тех, кто умер, веруя в мессианство Иисуса, — это первая из проблем, возникших в связи с задержкой второго пришествия Христа. Павел решает ее следующим образом: эти умершие не должны ждать воскресения, происходящего в конце мессианского Царства; благодаря особому, предшествующему воскресению они станут участниками славы мессианского Царства в той же мере, что и остальные избранные последнего поколения.

Таким образом, идея, что мессианское Царство является привилегией последнего поколения, полностью сохраняется, несмотря на то что с ней связывается представление о воскресении мертвых. Не все из мертвых, а только те, кто умер с верой в Иисуса, входят, согласно Павлу, в мессианское Царство.

Первые христиане воспринимали смерть верующих до второго пришествия Иисуса как тяжкий удар. Это видно из того, что Павел объясняет случаи смерти в коринфской общине как наказание от Бога за недостойное поведение во время трапезы Господней (1 Кор. 11:29—32). Возможно, что в самые первые годы христианства смерть до второго пришествия объяснялась просто тем, что этим умершим, несмотря на их веру в Иисуса, не суждено мессианское блаженство.

Действительно, точка зрения, согласно которой в мессианском Царстве участвуют только те, кто остался в живых к моменту второго пришествия Иисуса, имела своих представителей в первохристианстве. Доказательством служит появление в Коринфе людей, отрицавших воскресение (1 Кор. 15:12—18, 29—33). Эти люди доставили много хлопот Павлу, но еще больше — его толкователям: именно им мы обязаны пятнадцатой главой Первого послания к коринфянам. В самом деле, кто были эти отрицатели воскресения? Скептики? Было бы крайне удивительно, если бы подобные люди забрели в христианскую общину. Да и Павел возражает им совсем не как скептикам, а старается, исходя из факта воскресения Иисуса, который они тоже признают, показать им, что они ошибаются. В его опровержении интересно как раз то, чего обыкновенно не замечают: эти отрицатели воскресения вовсе не сомневаются в воскресении Иисуса; их сомнения относятся только к воскресению, которого верующие ожидают для самих себя. Поэтому Павел и опровергает их с помощью аргумента, что, если бы не было воскресения мертвых, Христос сам не мог бы воскреснуть.

256

1 Кор. 15:13: "Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес". — 1 Кор. 15:16: "Ибо, если мертвые не воскресают, то и Христос не воскрес".

Эти отрицатели воскресения были, следовательно, не скептиками, а представителями ультраконсервативных эсхатологических взглядов, согласно которым воскресения не существует. По их мнению, только те могут на что-то надеяться, кто будет в живых в момент второго пришествия Иисуса. Они, таким образом, отрицают не только воскресение для мессианского Царства, но и воскресение для вечного блаженства. Их позиция — это позиция Псалмов Соломона и эсхатологии пророков.

Мы не знаем, как решалась проблема смерти верующих в первохристианстве. Когда же обнаружилось, что смерть является не исключением, а правилом, христианская вера не могла просто принять это как факт. Чтобы не утратить совсем христианскую надежду, она была вынуждена согласиться с Павлом, что умершие с верой в Иисуса воскресают к Его второму пришествию. Так возникла необходимость предполагать два воскресения: первое, которым верующие в Христа достигают участия в мессианском Царстве, и второе, в результате которого все остальные люди, когда-либо жившие на земле, в конце мессианского Царства являются пред Божьим престолом для последнего суда, чтобы принять вечную жизнь или вечные мучения '. Создателем этого учения о двух воскресениях был Павел.

До Павла учения о двух воскресениях не существовало. Вся предшествующая ему эсхатология знает только одно воскресение: либо перед мессианским Царством (как в книгах Даниила и Еноха, а также у Иисуса), либо после него (как в апокалипсисах Варуха и Ездры).

По Павлу, усопшие с верой в Иисуса входят в мессианское Царство воскресшими. Но утверждать это Павел мог лишь в том случае, если он в то же время предполагал, что оставшиеся в живых к моменту прихода Царства входят в него не в естественном, пусть даже идеально прекрасном состоянии, но именно как существа, принявшие в результате преображения форму бытия воскресших, которая мыслится как вечная. Именно это он и делает. И, делая так, он хорошо понимает, что утверждает нечто не только не самоочевидное, но и выходящее за рамки обычных представлений. Ведь если мессианское Царство есть нечто преходящее, то и его участники по логике вещей должны иметь преходящую, а не вечную форму бытия. Поэтому, ставя коринфян в известность, что они войдут в Царство Божие не во плоти и крови, а переменят смертную форму бытия на бессмертную (независимо от того, будут ли они при наступлении Царства живыми или мертвыми), Павел сообщает им это как тайну.

1 Кор. 15:50—53: "Но то скажу вам, братия, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления. Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся, вдруг, во мгновение ока, при

257

' Откр. 20:4—6; см. с. 255. 9 Альберт Швейцер

последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетленное, и смертному сему — облечься в бессмертие".

Если понимать эти слова буквально, Павел говорит здесь о воскресении мертвых вообще. Он, однако, так же как и в 1 Фее. 4:16 и 1 Кор. 15:23, имеет в виду только усопших во Христе. Только они будут пробуждены к новой жизни в момент второго пришествия Иисуса и преображения оставшихся в живых.

Согласно эсхатологии книжников, как она изложена в апокалипсисах Варуха и Ездры, праведники наследуют Царство, находясь во плоти и крови.

Что заставляет Павла столь свободно обращаться с эсхатологией книжников, которая в других случаях принимается им как авторитетный источник?

Быть может, причину следует искать во влиянии на него эсхатологии Иисуса? Но если бы она хоть как-то влияла на него, он взял бы из этой эсхатологии гораздо более простое решение проблемы, согласно которому всеобщее воскресение помещается перед мессианским Царством. Этого, однако, он сделать не может, так как это означало бы отказ от убеждения, что мессианское Царство является привилегией избранных последнего поколения. Решив поставить на ветхую одежду двойной эсхатологии книжников новую заплату в виде идеи воскресения-преображения, Павел делает это не под влиянием учения Иисуса, а под влиянием факта Его смерти и воскресения. Это видно из того, как он в Первом послании к фессалоникийцам обосновывает воскресение умерших во Христе воскресением Иисуса.

1 Фее. 4:14: "Ибо, если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, то

и умерших через Иисуса* Бог приведет с Ним".

Следует ли понимать эти слова так, что приведены будут те, кто умер

через Иисуса (т.е. в Нем), или что те, кто умер, будут приведены через

Иисуса, — решить невозможно. Однако в любом случае имеются в виду

только те, кто умер во Христе.

Аргументация против отрицателей воскресения из Коринфа (1 Кор. 15) — это еще одно доказательство, что именно воскресение Иисуса привело Павла к мысли, что верующие находятся в мессианском Царстве в состоянии воскресших. Так как будущий Мессия до наступления Царства жил, умер и воскрес как человек, Павел уже не может настаивать на традиционной эсхатологии книжников. Как мыслитель, он обязан привести ее в согласие с этим фактом, и сделать это он может только с помощью предположения о наличии двух воскресений.

Допуская, что участники Царства обладают, как и Мессия, формой бытия воскресших, Павел оказывается в состоянии разрешить иначе неразрешимую проблему участи верующих, умерших до второго пришествия Иисуса, с помощью утверждения об их воскресении до всеобщего воскресения. В противном случае ему пришлось бы допустить, что в Царстве обыкновенные люди живут бок о бок с воскресшими — вещь абсолютно немыслимая.

258

Но какие трудности влечет за собой допущение досрочного воскресения верующих! Ведь смерть, которая мыслится как ангельское существо, сохраняет свою власть вплоть до конца мессианского Царства. Мыслимо ли, чтобы некоторые из умерших могли ускользнуть от нее до того, как она будет вынуждена отпустить их всех, т.е. до момента всеобщего воскресения?

Не меньшие трудности связаны с допущением, что оставшиеся в живых, преображаясь, приобретают форму бытия, присущую воскресшим. Как могут люди достигнуть этого состояния, не пройдя предварительно через смерть и воскресение? Эта проблема присутствовала уже в эсхатологии Иисуса, но там она еще не осознавалась. Книжники, однако, хорошо понимали ее. Автор Апокалипсиса Ездры устраняет затруднение, полагая, что Мессия — Сын Человеческий и участники его Царства под конец умирают все одновременно, чтобы вместе с остальными мертвыми путем воскресения стать обладателями вечной жизни. Для Павла это решение становится неизбежным. Так как Иисус, чтобы достигнуть формы бытия, соответствующей мессианскому Царству, должен был пройти через смерть и воскресение, невозможно было игнорировать эти два события, размышляя о судьбе тех, кто, оставшись в живых к моменту Его второго пришествия, сменит естественную форму существования на сверхъестественную. Они тоже должны каким-то образом пережить смерть и воскресение.

Таким образом, было бы неверно представлять себе дело так, что утверждать досрочное воскресение усопших верующих и преображение оставшихся в живых не составляло для Павла особого труда. Тем, кто позднее принял учение о двух воскресениях, эти утверждения казались самоочевидными. Павел же, выдвинувший их впервые, чувствовал, что их необходимо обосновать. И такое обоснование он мог найти только... в мистике бытия во Христе.

Только будучи во Христе, верующие, которые остались в живых к моменту второго пришествия Иисуса, могут перейти путем преображения из природной формы бытия в непреходящую; только потому, что усопшие верующие умерли "во Христе" (1 Фее. 4:16; 1 Кор. 15:18, 23), они умерли не как все остальные, а сохранили способность к досрочному воскресению при втором пришествии Иисуса. Мысль Павла заключается в том, что верующие таинственным образом участвуют в смерти и воскресении Христа. Тем самым они вырываются из рамок своего природного существования и образуют особую категорию людей. К моменту наступления мессианского Царства те из них, кто еще жив, — это не обыкновенные люди, подобные всем остальным: они каким-то образом прошли через смерть и воскресение вместе с Христом и вследствие этого оказываются способными участвовать в бытии воскресших; остальные же подлежат смерти. Точно так же умершие во Христе — это не обычные мертвецы; благодаря смерти и воскресанию с Христом они оказываются способными воскреснуть раньше других людей.

Обоснование того, что умершие верующие воскресают уже при наступлении мессианского Царства, а оставшиеся в живых одновремен-

259

но с этим преображаются и становятся бессмертными существами, представляет для Павла трудную проблему. Именно для ее решения вынужден он создать мистическое учение об умирании и воскресании с Христом. Мистика Павла так долго оставалась непонятой (из-за ее кажущейся необязательности) потому, что не было понято своеобразие его эсхатологии и наличие в ней трудностей, связанных с утверждением формы бытия воскресших для участников мессианского Царства. Большая ошибка, в которую до сих пор впадали исследователи, заключается в том, что самоочевидное с точки зрения эсхатологии Иисуса они считали самоочевидным также и в эсхатологии Павла.

Но не одна только проблема формы бытия избранных в мессианском Царстве приводит Павла как мыслителя к его мистическому учению. Важную роль сыграло здесь также непосредственное размышление о значимости смерти и воскресения Иисуса.

Простые верующие рассматривали смерть и воскресение Иисуса только как событие, делающее возможным Его пришествие как Мессии в славе и наступление Царства. Они занимали сугубо выжидательную позицию и простодушно полагали, что естественный мир будет продолжаться до наступления мессианского Царства. Но с верующим, склонным к размышлению, дело обстоит иначе. В связи с фактом воскресения Иисуса у человека мыслящего должен был возникнуть вопрос: живем ли мы все еще в природном зоне или уже вступили в сверхприродный? Простого противопоставления будущего настоящему стало уже недостаточно, ибо воскресение Иисуса — это, строго говоря, не предмессианское, а мессианское событие. В природном мировом зоне вознесение на небо могло обеспечить безопасность в последние времена, как это было с Енохом, Илией, а также, согласно апокалипсисам Варуха и Ездры (Апок. Вар. 76:1—4; 3 Езд. 14:49), с писцом Иеремии Варухом и Ездрой. Можно было ожидать и возвращения с неба, как ожидалось возвращение Илии согласно Книге Малахии (Мал. 4:5—6). Но воскресение мертвых может иметь место только после наступления сверхъестественного века. Если Иисус воскрес, то для тех, кто не боится мыслить последовательно, это означает, что сверхъестественный век уже наступил. Именно такова точка зрения Павла. Он не мог смотреть на воскресение Иисуса как на изолированное событие, но должен был рассматривать его как начало воскресения вообще всех мертвых. По его мнению, Иисус воскрес как "первенец из умерших" (?????? ??? ???????? ?????, 1 Кор. 15:20). Следовательно, мы живем уже во времена воскресения мертвых, хотя воскресение остальных еще заставляет себя ждать. Павел делает логический вывод из того факта, что Иисус Христос по окончании своего земного бытия был не просто вознесен на небо, чтобы вернуться оттуда как Мессия в славе, но прошел через смерть и воскресение.

В Апокалипсисе Ездры (3 Езд. 7:29—32) Сын Человеческий тоже умирает, вследствие чего все имеющие дыхание умирают вместе с ним, а потом вместе с ним воскресают из мертвых. Но это происходит в конце мессианского Царства. Хотя Мессия здесь не рождается, а "является", в одном он

260

все же приравнивается ко всем людям чтобы достигнуть бессмертия, он должен пройти через смерть и воскресение. В этом сказывается влияние пророков, изображавших его человеком из рода Давида, одаренным от Бога сверхъестественной силой. Эти представления проливают свет на самосознание Иисуса. Ибо Он, находясь под влиянием эсхатологии Даниила и Еноха и побуждаемый сознанием своего предназначения, переносит смерть и воскресение Мессии на начало мессианской эры и тем самым объясняет, как потомок Давида по плоти может стать Мессией — Сыном Человеческим и как воскресение мертвых начинается с явлением Сына Человеческого.

Явление будущего Мессии до начала мессианской эры. Его смерть и воскресение — события, которых традиционная эсхатология не предвидела, — придают периоду между воскресением Иисуса и Его вторым пришествием проблематичный характер. Христос, очевидно, еще не явился, и мир еще сохраняет свой естественный облик. Если судить по внешним признакам, это все тот же природный мировой цикл. Но отдающему себе отчет в значении того факта, что воскресение мертвых уже идет (воскресение Иисуса доказывает это), все должно представляться иначе. Решающим признаком для характеристики периода между воскресением и вторым пришествием Иисуса служит не внешняя видимость, а природа тех сил, которые в это время действуют в мире. Благодаря воскресению Иисуса стало очевидным, что силы, производящие воскресение, т.е. силы сверхъестественного мира, уже действуют в тварном мире. Обладающий этим знанием уже не считает, что природный мир будет продолжаться вплоть до пришествия Иисуса в славе; промежуток времени между Его воскресением и началом мессианского Царства он представляет себе как время взаимопроникновения природного и сверхприродного миров. С воскресением Иисуса сверхприродный мир уже начался, хотя это еще и не сделалось очевидным для всех.

В то время как остальные верующие думают, что стрелка мировых часов коснулась нового часа, и ждут возвещающего об этом боя, Павел говорит им, что они прослушали, ибо этот час уже пробил в момент воскресения Иисуса.

За неизменностью внешнего облика природного мира скрывается процесс преображения его в мир сверхприродный, подобно тому как за театральным занавесом происходит невидимая зрителям смена декораций.

Для того, кто обладает знанием и не боится видеть вещи такими, какие они есть, вера перестает быть просто верой ожидания. Она включает в себя уверенность в настоящем. Это возникновение веры в настоящее изнутри веры в будущее не имеет ничего общего с одухотворением эсхатологического ожидания: оно является результатом его интенсификации. В момент мирового времени между воскресением Иисуса и Его вторым пришествием мир преходящий и мир вечный как бы вклинились друг в друга. Тем самым создаются условия для возникновения мистики, единственной в своем роде. Обладающий истинным знанием может сознавать себя пребывающим в одно и то же время как в преходящем,

261

так и в непреходящем мирах, и не просто чистым актом мысли, как в других мистических системах, а в силу фактически сложившихся в мире условий. Ему нужно лишь путем размышления прийти к пониманию того, что происходит с ним и с миром, а именно что силы сверхприродного бытия преображают его самого и то, что его окружает (в той мере, в которой это окружающее подлежит преображению), причем по внешнему виду эти силы кажутся силами преходящего мира, тогда как в действительности они являются силами мира непреходящего. В избранных, которые призваны тотчас же при втором пришествии Христа принять форму бытия воскресших, работа этих сверхприродных сил должна продвинуться дальше всего.

Эта объективная мистика фактов возникает в тот момент, когда живущая в эсхатологическом ожидании мысль осознает значение смерти и воскресения Иисуса как космического события и усматривает в воскресении Иисуса начало воскресения всех умерших. Павел был единственным из верующих того времени, кто понял, что традиционная эсхатология не может сохраняться и далее в неизменном виде: Мессия уже явился во плоти, умер и воскрес из мертвых и эсхатологическое ожидание необходимо привести в согласие с этими фактами. Так он приходит, вопреки привычным для него представлениям, к постулированию для избранных формы бытия воскресших в мессианском Царстве, а вопреки бытовавшей наивной вере — к утверждению, что с воскресением Иисуса мессианские времена фактически уже наступили и воскресение мертвых уже началось. Так проблемы эсхатологии со всех сторон подталкивали его к парадоксальному утверждению, что силы, проявившие себя в смерти и воскресении Иисуса, сказываются уже и на тех, кто избран для мессианского Царства.

Глава VI. МИСТИЧЕСКОЕ УЧЕНИЕ ОБ УМИРАНИИ И ВОСКРЕСАНИИ ИЗ МЕРТВЫХ С ХРИСТОМ

Представление об общине святых как зародыш мистики единения с Христом ........ 262

Мистика единения с Христом в провозвестии Иисуса и в учении Павла .... 265

Та же мистика как эсхатологическое спасение, увиденное изнутри ............. 271

Решение проблемы отношения Павла к Иисусу ............................................. 272

Община святых и мистическое тело Христа ................................................... 274

Умирание и воскресание с Христом ................................................................ 276

Бытие во Христе ................................................................................................ 278

Взаимность отношений в мистическом теле ................................................... 281

Натуралистический характер общности с Христом ....................................... 282

Уничтожение общности с Христом безнравственностью .............................. 283

Представления Павла о смерти и воскресении ............................................. 285

Желание умереть и быть с Христом ............................................................... 288

Преимущества эсхатологического объяснения учения Павла перед эллинистическим ......... 290

Как следствие своих эсхатологических представлений о спасении Павел вынужден утверждать, что проявившиеся в Иисусе силы смерти и воскрешения теперь, с момента, когда Он умер и воскрес, сказываются на телесном состоянии тех, кто избран для участия в мессианском Царстве, и делают их способными еще до всеобщего воскресения мертвых перейти к форме бытия, присущей воскресшим.

Каким же образом обосновывает он это утверждение? Так или иначе, он вынужден призвать на помощь представление о том, что между избранными для мессианского Царства и Иисусом Христом существует некая общность. Благодаря этому и появляется возможность объяснить перенесение на них действующих в Нем сил. Фактически такого рода представление уже имеется в эсхатологии: речь идет об изначально предопределенном единстве избранных для мессианского Царства друг с другом и с Мессией, называемом "общиной святых".

262

Указанное представление возникает как естественное следствие идеи предопределения к участию в мессианском Царстве. В принципе слава была предназначена народу как таковому. Но так как среди народа обнаружились преступники, оказалось необходимым допустить, что лишь часть Израиля достигнет этой славы. Вследствие этого как у древних, так и у поздних пророков идея избрания оказалась связанной с идеей просеивания народа. К участию в мессианском Царстве предназначены только те, кого Бог оставит в живых, когда будет решаться судьба Израиля.

Ис. 4:3: "Тогда оставшиеся на Сионе и уцелевшие в Иерусалиме будут именоваться святыми, все вписанные в книгу для житья в Иерусалиме". Они называются святыми, потому что будут жить вблизи Бога, который будет над Иерусалимом в виде облака и пылающего огня.

Мал. 3:16—17: "Но боящиеся Бога говорят друг другу: "Внимает Господь и слышит это, и пред лицом Его пишется памятная книга о боящихся Господа и чтущих имя Его. И они будут Моими, говорит Господь Саваоф, собственностью Моею в тот день, который Я соделаю, и буду миловать их, как милует человек сына своего, служащего ему".

С этого времени представление о том, что все святые, которым предназначено быть участниками Царства, записаны в книге жизни, вновь и вновь возникает в эсхатологии (Пс. 68:29; Дан. 12:1; Ен. 103:2; 104:1; 108:3). Согласно Псалмам Соломона, они носят на себе знак Бога, который спасет их, когда гнев Божий разразится, чтобы уничтожить безбожников (Пс. Сол. 15:4—^).

В Книге Даниила (Дан. 7:27) говорится о "народе святых Всевышнего", которому дано будет вечное Царство Божье. Представление об "общине святых", называемой также "общиной праведных", развивается в Книге Еноха. Она мыслится там как некая предсуществующая реальность, которая с наступлением мессианских времен явится вместе с Мессией (Ен. 38:1—5).

Ен. 62:7—8: "Ибо прежде Сын Человеческий был сокрыт, и Всевышний сохранял Его пред Своим могуществом и открыл Его избранным. И просеяна будет община святых и избранных, и все избранные предстанут перед Ним в тот день".

Ен. 62:14—15: "Господь духов будет обитать над ними, и они будут жить вместе с тем Сыном Человеческим, и есть, и ложиться, и вставать от века до века. Праведные и избранные будут вознесены от земли, и перестанут опускать свой взор, и будут облечены в одежду жизни".

И Иисус, и Павел включают это представление о предопределенной "общине святых" в свою эсхатологию. О Царстве Божьем Иисус говорит притчами, чтобы Его слышали только те, "кто имеет уши слышать". Иначе говоря, те, кому предназначено принять Его весть, поймут ее, а те, кто не призван к Царству, не покаются под влиянием Его проповеди и тем самым не получат права на прощение грехов на суде и на участие в Царстве (Мк. 4, 9—12)'. Ибо много званных (т.е. слышащих призыв к Царству), но мало избранных (Мф. 22:14). В притче о царском брачном пире человек, сидящий среди гостей, но не имеющий на себе брачной

? предопределении у Иисуса см.: Schweitzer A. Geschichte der Leben-JesuForschung. Bd. 3. S. 577—579.

263

одежды, — это тот, кто последовал призыву, нарушив предопределение. Поэтому он будет выброшен во тьму (Мф. 22:9—13). Избранным Царство уготовано с самого начала мира (Мф. 25:34).

В словах, обращенных к Петру: "Ты — Петр, и на сем камне Я построю общину (?????????) Мою*, и врата ада не одолеют ее" (Мф.16:18), — словах, которые нет оснований считать исторически недостоверными, — Иисус явно ссылается на "общину святых" из Книги Еноха, которая от века едина с Сыном Человеческим и с Его пришествием откроется всем.

Подобным же образом — в русле идеи предопределения — мыслит и Павел. Верующие для него — это призванные (3?????) святые (1 Кор. 1:2; Рим. 1:7), а "призванные" у Павла означает "избранные"! Прекрасные слова о том, что любящим Бога Бог во всем содействует ко благу, относятся только к "призванным по Его изволению" (Рим. 8:28).

Предсуществующая "община святых" отождествляется Павлом, как и в Апокалипсисе Ездры (3 Езд. 9:38—10:57), с жителями предсуществующего небесного Иерусалима. К нему он относит слова Исаии (Ис. 54:1): "...возвеселись, неплодная, нерождающая; воскликни и возгласи, не мучившаяся родами; потому что у оставленной гораздо более детей, нежели у имеющей мужа" (Гал. 4:26—27).

Несмотря на то что Павел показывает здесь свое знакомство с представлением об идеальной "общине Божией", протестантская наука долго не могла избавиться от предубеждения, что под "общиной" (???3??????) он всякий раз имеет в виду только эмпирическую отдельную общину, но не идеальную общину всех верующих (Церковь). За этим стояло ее стремление показать, что в католицизме понятие Церкви возникло эмпирически. Полагали возможным доказать, что у Павла исходным было понятие отдельной общины и что из представления о совокупности этих отдельных общин постепенно сформировалось понятие общины как единого целого.

Слово ???????? употребляется для обозначения любого религиозного сообщества. Поэтому само по себе оно может означать как идеальную эсхатологическую общину избранных для участия в мессианском Царстве ("община святых", "община Божия"), так и любую эмпирическую религиозную общину

Действительно, в большинстве случаев Павел подразумевает под "общиной" эмпирическую, находящуюся в определенном месте отдельную общину. Это следует хотя бы из того, что около двадцати раз он употребляет это слово во множественном числе. Однако оно встречается у него и в таком контексте, в котором его можно понять лишь в смысле общины как единого целого. Так, он винит себя за то, что преследовал "общину Божию" (Гал. 1:13; 1 Кор. 15:9). Он порицает коринфян за пренебрежение "общиной Божией" (1 Кор. 11:22) и призывает их быть безупречными по отношению к "общине Божией" (1 Кор. 10:32)*.

Итак, понятие идеальной "общины Божией" уже присутствует в несомненно подлинных посланиях Павла, и его создание не может быть целиком приписано второму поколению христиан. Это понятие вытекает из эсхатологии и является составной частью мессианской догматики.

264

Для Павла община, находящаяся в каком-либо конкретном месте, — это локальное явление "общины святых" как целого.

Католическое понятие Церкви в том виде, в котором мы находим его уже в древней христианской догматике, восходит к эсхатологической "общине святых". Его невозможно объяснить никаким иным способом. Уже у Игнатия ясно видно, что представление о реальной Церкви базируется на идеально-мистическом представлении.

Понятно, почему наличие у Иисуса и Павла, а также в первохристианской общине представления об общине как едином целом так долго отрицалось: этот факт было трудно объяснить. Поскольку возникновение христианства пытались понять, не прибегая к эсхатологии, все, что могло быть понято только из эсхатологии, попросту не признавалось. Соответствующие места в тексте либо истолковывались вопреки их явному смыслу, либо объявлялись позднейшими вставками.

Так как Иисус и Павел жили в мире эсхатологических идей, представление об "общине святых", по предопределению Бога объединяющей святых друг с другом и с Мессией как Господом всех избранных, хорошо им знакомо.

В еврейской эсхатологии, в которой явление Мессии и его избранных является исключительно делом будущего, этому представлению не придавалось большого значения. В сущности, в нем содержится не более того, что и так очевидно, а именно, что избранные и Мессия соединяются друг с другом в мессианском Царстве. Дело, однако, существенно меняется, когда происходит событие, которого еврейская эсхатология не предвидела: еще до наступления Царства Мессия появляется среди людей как человек. Но если цепь эсхатологических событий начинается с такого пролога, представление о предопределенном единстве избранных друг с другом и с Мессией наполняется удивительной жизненной силой. Ибо теперь оно соединяет природный мир с мессианским. Единство избранных друг с другом и с Мессией получает как бы предварительное осуществление. Отношения между ними, которые должны были сделаться явными лишь в мессианском мире, вступают в силу уже сейчас; с другой стороны, отношения, возникшие меж ними в природном мире, будут продолжены в мессианском. Так в эсхатологии, принимающей во внимание факт явления Иисуса, представление о предопределенном единстве избранных друг с другом и с Мессией неизбежно порождает мистику единения с Христом, т.е. идею общности с Мессией, которая реализуется уже в этом природном мире. Причем это происходит не только у Павла, но уже в провозвестии Иисуса.

Действительно, уже в провозвестии Иисуса содержится мистика единения с Христом. Весть Иисуса отнюдь не сводится к провозглашению близости Царства Божьего и этики, которая должна практиковаться в ожидании Царства. Одновременно с этим Он говорит, что присоединившиеся к Нему уже сейчас гарантируют себе роль будущих соратников Сына Человеческого в мессианском Царстве. Эту мистику единения с Христом Он открывает им как тайну. Ведь Его слушатели не

265

знают, что Он и есть Тот, кто явится однажды как Сын Человеческий, и, следовательно, не могут понять, почему общность с Ним означает общность с Сыном Человеческим. Если бы эсхатология хоть как-то предвидела возможность того, что Мессия — Сын Человеческий до своего явления будет вначале жить неузнанным в облике человека, Его слушатели не могли бы не заключить из Его слов, что утверждаемая Им солидарность между Ним и будущим Сыном Человеческим есть не что иное, как тождественность. Однако связь между существованием некоего человека и явлением Сына Человеческого является пока лишь фактом самосознания Иисуса и известна только Ему одному. Поэтому Он может в своих высказываниях заходить настолько далеко, что Его уверенность в своей тождественности с Сыном Человеческим явственно проступает чуть ли не в каждом слове; и, однако, слушатели в состоянии усвоить из Его слов только то, что Сын Человеческий во всем будет солидарен с Ним как с провозвестником Его прихода. Большего им знать и не нужно. Для их спасения важно лишь одно: чтобы через единение с Иисусом они достигли единения с Сыном Человеческим, понимать же, как именно это произойдет, им вовсе не обязательно.

В действительности учение о том, что достигнутое и сохраненное единение с Ним означает единение с Сыном Человеческим, подчиняет себе все провозвестие Иисуса — хотя до сих пор этот факт во всем его значении не осознавался научной теологией.

Зная, что ожидает Его и верующих во время предмессианских бедствий, Иисус умоляет их не покидать Его, когда Он будет унижен, и если понадобится, то даже принять ради этого смерть — ибо страдания с Ним означают славу с Сыном Человеческим в мессианском Царстве.

Мф. 5:11—12: "Блаженны вы, когда будут поносить вас, и гнать, и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах..."

Мк. 8:35: "...кто потеряет жизнь свою* ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее".

Мк. 8:38: "Ибо кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда приидет в славе Отца Своего со святыми ангелами".

Отвечая на вопрос Крестителя — кто он, Иисус не может разгласить свою тайну. Он уклоняется от прямого ответа, указывая на признаки приближения Царства и заканчивая словами: "И блажен, кто не будет Мною шокирован" (Мф. 11:6)*. Тем самым Он сообщает Крестителю, равно как ученикам и народу, то единственное, что им необходимо знать.

Позднее, когда Ему становится ясно, что все остальные избегнут бедствий и только Он один должен принять страдание и умереть, Он сообщает об этом ученикам, открывая им тайну своего мессианства. Он делает это для того, чтобы они в дальнейшем не оказались введенными в заблуждение. Тот, кто покинет Его, когда Он будет в унижении, лишится права быть вместе с Ним в Его славе Сына Человеческого.

Ибо избрание, согласно Иисусу, не есть нечто неизменное. Хотя у Него, как и у Павла, идея предопределения выражена более резко, чем в предшествующей еврейской эсхатологии. Его представлению об избра-

266

нии присуща некоторая нетвердость, перешедшая от той же эсхатологии. Эта нетвердость происходит от сочетания идеи предопределения с этикой. Избранный — уже вследствие того, что он избран, — является праведником; и в то же время он избран потому, что он праведник. И у Иисуса идея предопределения и этика тоже пока еще взаимосвязаны. Если избрание не закрепляется вхождением в число тех, кто объединился вокруг Него, и соблюдением верности Ему, оно теряет силу. С другой стороны, тот, кто, собственно говоря, не является избранным, но по своей инициативе вступает в число объединившихся с Иисусом, может тем самым приобрести право, которое дается избранным, — быть с Сыном Человеческим в мессианском Царстве. Таким образом, в конечном итоге все зависит от того, осуществляется ли единение с Иисусом.

Когда в начале своей миссии Иисус говорит о наступлении Царства Божьего притчами, чтобы неизбранные этого не поняли и, не покаявшись, не получили права на прощение грехов и мессианское блаженство, Он тем самым подразумевает, что избрание можно приобрести делом (Мк. 4:10—12)1.

У Геннисаретского озера Иисус реализует избрание верующих делом, исходящим от Него самого. Во время еды, которую предание описывает как чудесное насыщение многих. Он каждого оделяет пищей из своих рук. Это — сакральная трапеза, предвосхищающая мессианский пир. Утоление голода не входило в Его намерения. Иисус заботится лишь о том, чтобы каждый принял из Его рук освященную пищу и благодаря этому вступил в число тех, кто разделяет с Ним трапезу. Ибо тем самым он становится сотрапезником Сына Человеческого, с которым избранные будут возлежать за столом на мессианском пире, и приобретает право на участие в этом пире. Получающий пищу не понимает смысла этого действия Иисуса, да ему и нет необходимости это понимать. Он, сам не зная об этом, уже вступил в число тех, кто разделяет трапезу с Сыном Человеческим.

Поскольку смысл этого таинственного разделения небольшого количества пищи на множество людей оставался непонятным, предание превратило его в рассказ о чудесном умножении хлеба и рыбы в руках Иисуса (Мк. 6:34—44)2.

Принадлежность Сыну Человеческому обеспечивается не только непосредственным общением с Иисусом: ее можно приобрести и опосредованно, через общение с любым человеком, близким к Иисусу или даже просто принадлежащим к кругу тех, кого Он считает своими. Посылая учеников, Иисус говорит им, что тот, кто принимает их, принимает и Его (Мф. 10:40). Города и селения, которые не хотят их слышать, готовят себе в день суда участь худшую, чем участь Содома и Гоморры (Мф. 10:14—15): ведь они, сами того не зная, отвергли Сына Человеческого. Кто принимает дитя во имя Его, принимает Его; а кто оскорбит нравственное чувство одного из малейших, верующих в Него, готовит себе участь настолько страшную, что ему лучше было бы не родиться (Мф. 18:5—6).

• См. с. 263.

2 Об этом истолковании чудесного насыщения у озера см.: Schweitzer A. Geschichte der Leben-Jesu-Forschung. S. 604f.

267

Вследствие того, что принадлежность Сыну Человеческому может неосознанно приобретаться или ложно пониматься, в день суда людей ждут большие неожиданности. Одних Сын Человеческий объявит праведниками и участниками Царства, объясняя это тем, что они накормили Его, когда Он был голоден; дали Ему пить, когда Он испытывал жажду; приютили Его, когда Он был странником; одели Его, когда Он был наг; посетили Его, когда Он был болен; пришли к Нему, когда Он был в темнице. На их удивленный вопрос: "Когда они сделали Ему все это?" — будет дан ответ, что они сделали это одному из малейших, кто был Ему братом, и поэтому сделали Ему. Точно так же другие, к своему удивлению, узнают, что они отвергнуты, ибо не удосужились проявить милосердие к одному из малейших из окружения Сына Человеческого, когда он в нем нуждался, и из-за этого утратили свою принадлежность Сыну Человеческому (Мф. 25:31—46). Эта речь Иисуса о суде не является чисто этической по своему характеру, хотя мы, повинуясь своему внутреннему чувству, склонны воспринимать ее именно так. Малейший из братьев Сына Человеческого, помощь которому столь удивительно вознаграждается, — это вовсе не любой человек, оказавшийся в нужде, а тот, кто принадлежит к общине избранных сподвижников Сына Человеческого. Этическое осмысливается через мистическое.

Принадлежность к общине тех, кто призван быть соратником Сына Человеческого, аннулирует все другие отношения. Когда ему говорят, что Его мать и братья хотят Его видеть, Иисус, глядя на окружавших Его верующих, отвечает, что именно они Ему и мать, и братья, ибо они решили исполнять волю Божию (Мк. 3:31—35). Посылая учеников. Он в своей напутственной речи в резкой форме утверждает, что любовь к отцу, матери, братьям и сестрам должна стоять на втором месте после любви к Нему (Мф. 10:37), имея в виду, что через любовь к Нему осуществляется принадлежность к Сыну Человеческому и Его верным. Он даже не разрешает называть себя учителем (равви), потому что отныне они должны знать лишь одного Учителя (т. е. Мессию); и не следует называть кого-либо отцом, так как (в момент, когда "община святых", т. е. детей Божьих, вот-вот должна сделаться видимой для всех) лишь Отец небесный может притязать на это имя (Мф. 23:8—9).

Таким образом, представление об общине избранных и о реализуемой уже в этом мире принадлежности ей и грядущему Сыну Человеческому играет большую роль в провозвестии Иисуса. Не открывая слушателям своих мыслей, связанных с осознанием своей личной судьбы. Он снова и снова внушает им, что через общение с Ним они приобщаются к Сыну Человеческому. Он учит мистике единения с Христом применительно к тому времени, когда грядущий Мессия в земном облике неузнанным скитается по земле.

Павел, напротив, учит мистике единения с Христом применительно к периоду, последовавшему за смертью и воскресением Иисуса. Но возможна ли вообще такая мистика?

268

Мыслимо ли, чтобы избранные, ходящие по земле, как и все обыкновенные люди, были в общении с Христом, который находится уже в сверхприродном состоянии? Ввиду столь большой разницы в формах бытия как возможно предварительное осуществление их единства с Мессией? Какой смысл можно ему приписать?

Может показаться, что в период между воскресением Иисуса и Его вторым пришествием отношение к Нему избранных должно ограничиваться верой в Его мессианство и предвосхищением будущего — в надежде, что оно принесет осуществление того единства с Ним, которое должно иметь место в период мессианской славы. И действительно, это кажется самоочевидным всем верующим первохристианских общин

— всем, кроме Павла. Невзирая на всю совокупность свидетельствующих, казалось бы, против него фактов, Павел утверждал, что единство избранных с Христом реализуется уже в период между Его воскресением и вторым пришествием и что только вследствие этого оказывается возможным их соединение с Ним в мессианской славе.

Из всего того, что должно быть общим у Иисуса и у избранных, чтобы они могли соединиться в славе мессианского Царства, одна вещь стоит у Павла на первом месте: избранные разделяют с Ним форму бытия, присущую воскресшим, еще до того, как начнется воскресение остальных мертвых. Существенный момент их изначально предопределенного единства заключается, таким образом, в том, что все они

— одной и той же телесной природы, которая особым образом подвержена действию воскрешающих сил и способна его воспринимать. Их общее предопределение к участию в мессианском Царстве представляется как предопределение к досрочному обретению формы бытия, присущей воскресшим. В соответствии с этим эсхатологическое представление об общине избранных (т. е. об изначально предопределенном единстве избранных друг с другом и с Мессией) принимает у Павла натуралистический характер. И, как таковое, оно заключает в себе решение тех эсхатологических проблем, которые перед ним стояли.

Фундаментальное значение смерти и воскресения Иисуса, согласно Павлу, заключается в том, что они приводят в действие процесс умирания и воскресания в телесной субстанции всех избранных для участия в мессианском Царстве, подобно тому как огонь, поднесенный к куче горючего материала, стремительно охватывает всю кучу. Но если в Иисусе смерть и воскресение проявились открыто и явно, то в избранных эти процессы протекают в скрытой форме, хотя и не менее реально. Так как природа их телесности связывает их теперь с Иисусом Христом, они благодаря Его смерти и воскресению стали существами, которые сами находятся в состоянии умерших и воскресших, хотя внешне кажется, что их природное существование осталось неизменным.

Вследствие того, что они испытали на себе это таинственное воздействие, они способны в момент второго пришествия Христа немедленно принять

— независимо от того, будут ли они к тому времени живыми или уже мертвыми — форму бытия, присущую воскресшим. Потому-то в Первом послании к фессалоникийцам (5:9—10) Павел может с такой удивительной простотой объяснить спасение, осуществленное Иисусом Христом: он умер за нас, "чтобы мы, бодрствуем ли, или спим, жили вместе с Ним".

269

В телесной субстанции объединенных с Христом избранных со смертью и воскресением Иисуса весна сверхприродной жизни уже началась, даже если повсюду в мире зима природного существования все еще остается в своих правах.

Так вопрос, каким образом обыкновенный человек может иметь нечто общее с уже прославленным Иисусом, получает свое решение: эти избранные в действительности уже не обыкновенные люди, но, подобно самому Христу, являются сверхприродными существами, только эта перемена в них еще не сделалась видимой для всех.

Такое натуралистическое понимание и истолкование эсхатологических представлений о предопределенном единстве избранных друг с другом и с Мессией сразу решает три проблемы эсхатологии Павла. Действительно, таким путем удается объяснить: 1) что те, кто умер во Христе, не теряют из-за своей смерти мессианского Царства: как уже воскресшие с Христом, они примут в нем участие посредством особого, досрочного воскресения; 2) что при втором пришествии Христа тем, кто будет жив, чтобы принять форму бытия воскресших, не нужно будет прежде умереть: так как они уже умерли и воскресли с Христом, они приобретают ее простым преображением, сбрасывая с себя природное существование как ненужную оболочку; 3) что с воскресением Иисуса всеобщее воскресение мертвых — а тем самым и сверхприродный мир — уже началось, хотя вытеснение преходящего непреходящим осуществляется пока только в телесной субстанции избранных для участия в мессианском Царстве, да и то невидимым снаружи образом.

Неумолимая логика эсхатологической мистики единения с Христом заставляет Павла без колебаний идти против логики видимого хода событий. Речь идет о разрешении первой и самой безотлагательной проблемы христианской веры, заключающейся в том, что воскресение Иисуса Христа и Его второе пришествие оказались разделенными во времени. Ведь на самом деле три события — воскресение Иисуса, Его явление как Мессии и наступление мессианского Царства (включающее в себя воскресение и преображение избранных) — и во времени, и по своей сути составляют неразрывное целое.

Согласно представлениям Иисуса, события должны были развиваться так: после своего воскресения Он должен был идти со своими учениками в Галилею и там должно было произойти Его прославление как Сына Человеческого. Ничего другого Он не мог иметь в виду, когда на пути в Гефсиманию говорил ученикам: "По воскресении же Моем, Я пойду впереди вас в Галилею" (Мк. 14:28)*. Следовательно, явление Сына Человеческого на облаках небесных, которое Он обещает своим судьям (Мк. 14:62), должно было осуществиться из Галилеи.

Павел уже не рассчитывает на предварительный приход Иисуса к ученикам в облике воскресшего человека. Он ожидает, что Иисус, поскольку Он уже на небесах, сразу явится на облаках небесных.

Случилось же нечто неожиданное и труднообъяснимое: поскольку между воскресением Иисуса и Его вторым пришествием вклинился некий временной интервал, воскресение Иисуса стало самостоятельным событием. Но Павел непоколебимо стоит на позиции, согласно которой то, что по сути составляет одно целое, даже если оно и оказалось разделенным во времени, должно по-прежнему рассматриваться как

270

нераздельное. Для Павла то, что должно было произойти вместе с воскресением Иисуса, фактически и заключено в этом воскресении, даже если оно пока еще явно и не просматривается. Избранные воскресли вместе с Христом, несмотря на то что внешне они все еще кажутся обыкновенными людьми.

На место реальности в том виде, как она представляется нашим органам чувств, Павел парадоксальным образом ставит другую реальность — ту, которая открывается мыслителю, ясно понимающему, какой момент мировой истории мы переживаем. Он знает, что непреходящий мир вот-вот будет поднят из океана преходящего серией подземных толчков. В результате воскресения Иисуса, "первенца из умерших" (1 Кор. 15:20), один островок этого непреходящего мира уже показался на поверхности. Но это только часть большего острова, который, будучи еще под водой, фактически уже поднимается и погружен лишь настолько, чтобы до поры оставаться невидимым. Этот большой остров есть телесная материя объединенных с Христом избранных. С их преображением и досрочным воскресением эта следующая часть непреходящего мира незамедлительно выступит над водой. Затем в ходе следующих друг за другом толчков все новые и новые участки суши будут подниматься на поверхность. В течение мессианского периода вся природа достигнет непреходящего существования. И тогда, как последнее событие, завершающее обновление мира, в конце мессианского Царства произойдет всеобщее воскресение мертвых. С ним станет виден весь материк непреходящего мира. После этого наступит конец: все будет вечным в Боге, и Бог будет всем во всем.

Все это мистическое учение о мире, находящемся вместе с человечеством в процессе преображения, есть не что иное, как эсхатологическое представление о спасении, увиденное изнутри. Утверждение, что со смертью и воскресением Иисуса природный мир начинает преображаться в сверхприродный, — это только другой способ выражения мысли о том, что начиная с этого момента власть ангельских сил постепенно прекращается и начинается мессианское время.

Реальная принадлежность избранных к сверхчувственному миру является следствием того, что власть ангелов (хотя и сломленная, но еще существующая до конца мессианского периода) на них больше не распространяется.

То обстоятельство, что избранные переходят к форме бытия воскресших, не дожидаясь всеобщего воскресения мертвых, соответствует тому, что ангел смерти уже не властен над ними.

Что всеобщее воскресение мертвых является последним событием, завершающим преображение природного мира в сверхприродный, — это следствие того, что ангел смерти будет последней силой, преодолеваемой Христом в ходе Его мессианского правления.

Так как его мистическое учение — это лишь по-иному выраженное эсхатологическое представление о спасении, Павел справедливо рассматривает его как нечто непосредственно очевидное для первохристианской

271

веры; поэтому он может использовать его как аргумент против тех, кто хотел бы приписать смысл соблюдению верующими Закона и обрезания, — как если бы они все еще обладали земной телесностью.

Итак, Павел провозглашает мистику единения с Христом, основанную на эсхатологическом представлении о предопределенном единстве избранных друг с другом и с Мессией, — точно так же, как делал до него Иисус, с той только разницей, что Павел придает этой мистике вид, вытекающий из факта смерти и воскресения Иисуса.

Сколько усилий прилагают исследователи к решению проблемы Павла и Иисуса! Сколь разнообразны гипотезы, выдвигаемые ими, чтобы объяснить, почему Павел, вместо того чтобы строить свое учение, исходя из проповеди Иисуса, создает какое-то самостоятельное учение, которое ставит рядом с ней! Множество разговоров ведется вокруг проблемы, которую они сами изначально сделали неразрешимой, не сумев осознать ее во всей полноте. Констатация того факта, что Павел занимает самостоятельную позицию по отношению к Иисусу, легко может ввести в заблуждение, если при этом упускается из виду то общее, что у них есть. Ибо Павел разделяет с Иисусом эсхатологическое мировоззрение и эсхатологическое ожидание — со всем, что отсюда вытекает. Различие связано только с тем, что речь у них идет о разных мировых эпохах. Оба онвг смотрят на одну и ту же горную цепь, но если Иисус видит всю ее перед собой, то Павел уже находится на ней, и ее первые отроги остались позади. С этой точки эсхатологическая картина выглядит по-иному. Не все, что раньше имело значение, имеет его и теперь, и не все, что имеет силу теперь, было в силе тогда. Так как прежняя мировая эпоха миновала, "учение Иисуса" уже не может служить Павлу основополагающим руководством. Авторитет фактов оказывается сильнее, чем авторитетность высказываний, содержащихся в учении Иисуса. Истина для него — это знание о спасении, основанное

на эсхатологическом ожидании и вытекающее из факта смерти и воскресения Иисуса.

Согласно Павлу, тот, кто продолжает простодушно апеллировать к изречениям Иисуса, лишь показывает этим свою неспособность понять, насколько велики перемены, происшедшие благодаря Его смерти и воскресению. В борьбе с такого рода заблуждениями он не боится сказать, что даже тот, кто »знал Христа по плоти, теперь уже не имеет права знать Его в этом качестве.

2 Кор. 5:16: "...если же и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем".

Делая логический вывод из изменения мировых условий, Павел вынужден принять творческое участие в создании учения наряду с Иисусом. Но, поступая так, он лишь придает новую, соответствующую условиям своего времени форму фундаментальным эсхатологическим представлениям, которые являются общими для них обоих. Он не отходит от Иисуса, а продолжает Его провозвестие в соответствии с его смыслом. Именно потому, что он разделяет с Иисусом мысль, согласно

272

которой спасение людей является результатом изменения состояния мира, он должен в своем учении о спасении принять в расчет космические события, каковыми были смерть и воскресение Иисуса, и как следствие этого — утверждать, что власть ангелов находится в процессе уничтожения и что преображение земной формы бытия в сверхземную уже происходит. Так он приходит к заключению, что слова Иисуса о Законе или те выводы из Его умолчания, которые при обычных обстоятельствах могли бы считаться правильными, теперь уже не являются авторитетными. Хотя Иисус признавал Закон и никогда не сказал ни слова против обрезания, и то и другое теперь следует рассматривать как уже недействительное, потому что все это говорилось исходя из предпосылок о власти ангелов, которая теперь рушится, и о продолжающемся природном состоянии мира, что по отношению к телесности избранных уже несправедливо.

Иисус тоже полагает, что Закон перестанет действовать с началом мессианского Царства. Он понимает также, что там, где появляется Он, будущий Сын Человеческий, Закону и связанным с ним постановлениям книжников уже нечего сказать. Упрекающим Его за то, что Его ученики не постятся, как ученики Крестителя, Он отвечает таинственной фразой, что им нет необходимости поститься, пока с ними жених. Они будут поститься, когда он будет от них взят (Мк. 2:18—20). Этими словами Он намекает на времена предмессианских бедствий, во время которых ожидает для себя преследований и смерти.

Позиция Иисуса по отношению к Закону противоречива. В торжественных выражениях Он настаивает на его исполнении (Мф. 5:17—19). Но в то же время Он учит и требует праведности, которая выше праведности книжников, и язвительно замечает, что глупо ставить новую заплату на ветхую одежду и вливать молодое вино в ветхий бурдюк (Мк. 2:21—22).

Но Он никогда не говорил и не помышлял о том, что Закон может быть отменен до наступления мессианского Царства. С точки зрения Его эсхатологических ожиданий подобные высказывания были бы лишены смысла. Павел же сталкивается с вопросом: может ли Закон все еще оставаться в силе, если с воскресением Иисуса мессианские времена уже наступили?

Придавая смерти и воскресению Иисуса эсхатологическое значение космических событий (как это делал и сам Иисус), Павел, поскольку эти события уже произошли, приходит к утверждениям, от которых Иисус был далек. Подобным же образом его мистика, хотя она и кажется рядом с учением Иисуса чем-то совершенно иным, на самом деле не представляет собой ничего -абсолютно нового, а является лишь видоизменением мистики единения с Христом, к которой пришел уже Иисус из эсхатологических представлений о предопределенном единстве избранных друг с другом и с Мессией.

Поскольку Иисус ожидает, что мессианское Царство наступит сразу после Его смерти. Он не предполагает, что для этого времени нужно еще какое-либо учение о спасении. Когда вследствие задержки мессианского Царства необходимость в таком учении возникла, все, кроме Павла, удовлетворились временными заплатами. Они все еще ожидали спасения, осуществляемого Иисусом по линии традиционной эсхатологии, совершенно неприложимой в данном случае, когда будущий Мессия уже умер и воскрес. Павел — единственный, кто преобразовал веру в спасе-

273

ние в соответствии с тем, что Мессия не просто явится в будущем, но уже был на земле в образе человека и своей смертью и воскресением положил начало воскресению мертвых.

Итак, первоначальная и центральная идея мистики Павла заключается в том, что избранные обладают общей друг с другом и с Христом телесностью, которая особым образом подвержена действию сил смерти и воскрешения, и вследствие этого еще до наступления всеобщего воскресения мертвых они способны перейти к форме бытия, присущей воскресшим.

Что это мистическое учение действительно берет свое начало в эсхатологических представлениях об "общине Божьей", в которой избранные тесно связаны друг с другом и с Мессией, совершенно очевидно благодаря тому факту, что включение в эту привилегированную телесность осуществляется не в момент уверования и не верой как таковой. Это включение осуществляется только в крещении, т. е. в действии, посредством которого верующий входит в "общину Божию" и становится соратником не только Христа, но и остальных избранных. Поэтому мистика Павла есть не что иное, как учение о явлении — вследствие смерти и воскресения Иисуса — предсуществующей Церкви ("общины Божьей"). Таким образом, играющее в этой мистике главную роль загадочное представление о "теле Христовом", к которому принадлежат все верующие и в котором они умирают и воскресают, восходит к представлению о предсуществующей Церкви ("общине Божьей").

Во всей мистической литературе не существует загадки, сравнимой по трудности с проблемой мистического тела Христова. Каким образом мыслитель мог прийти к этому представлению о расширении тела отдельной личности? Как мог Павел считать это представление настолько самоочевидным, чтобы пользоваться им без всяких объяснений?

Выражение "мистическое тело Христово" у Павла не встречается. Сам он говорит всегда просто о теле Христовом, даже в тех случаях, когда употребляет это выражение в расширенном смысле тела, включающего в свою сферу верующих.

Истолкование мистики Павла, хотя никто в этом и не признавался, никогда не шло дальше того места, где появлялось мистическое тело Христово. Способ, которым пытались его объяснить, не мог привести к цели. Идея заключалась в том, чтобы вывести его из веры в Христа и бытия во Христе. Полагали, что вначале вера в Христа превратилась в бытие во Христе, а потом от бытия во Христе многих верующих Павел пришел к представлению о мистическом теле Христа.

Все предпринимавшиеся до сих пор попытки перейти от веры в Христа к бытию во Христе были тщетными; те, которые будут предприниматься и дальше, — бесперспективны. Все они сводятся к тому, что вера в Христа, углубляясь, благодаря словесной изобретательности представляется как бытие во Христе. Павел, однако, нигде не указывает и нигде не предполагает, что бытие во Христе возникает из усиления веры в Христа. Для него связь между верой в Христа и общностью с Христом

274

заключается в следующем: при наличии веры в Христа общность с Христом возникает автоматически... при определенных условиях, а именно если верующий крестился. Без крещения нет и бытия во Христе! Своеобразие мистики Павла как раз в том и состоит, что бытие во Христе — это не субъективный духовный опыт, достигаемый отдельными людьми благодаря особой напряженности веры, но нечто такое, что происходит в них (как и в других верующих) при крещении.

Если веру в Христа невозможно непосредственно переделать в бытие во Христе, то точно так же представление о мистическом теле Христа невозможно объяснить как результат суммирования бытия во Христе многих верующих. У Павла нельзя найти ни единого слова, которое давало бы хоть малейшее основание для подобного предположения.

Так как у Павла мы имеем дело со спекулятивным, т.е. дедуктивным, мышлением, мы должны идти не путем индукции, а только путем дедукции. Общее здесь не может быть объяснено из частного, напротив, частное должно выводиться из общего. Мистическое тело Христа остается загадкой до тех пор, пока оно не понято в свете основополагающего представления об "общине Божьей", в которой, по предопределению, избранные объединены друг с другом и с Христом. "Бытие во Христе" остается необъяснимым до тех пор, пока оно не понято исходя из представления о мистическом теле Христа.

Как только понято, что за отправную точку мы должны взять представление о предопределенном единстве избранных друг с другом и с Мессией, мистическое тело Христа немедленно получает объяснение. Из представления о предопределенном единстве избранных друг с другом и с Христом у Павла возникает представление об общем обладании телесностью, предрасположенной к воскресению. А отсюда, как упрощенный его вариант, возникает представление о мистическом теле Христа. Причастность избранных и Христа к одной и той же телесности превращается в их причастность телу Христа.

Общая телесность Христа и избранных названа телом Христа по имени высшей из причастных к ней личностей, а также потому, что ее особый характер впервые полностью осуществился и стал явным в Христе; общее выражается через индивидуальное. Так как в Христе процесс уже завершился, первоначальное представление о том, что избранные и Христос, обладая одной и той же телесностью, вместе испытывают одно и то же, трансформировалось в другое, согласно которому они испытывают то, что Он уже испытал. Первый акт этого процесса понимается теперь как непрерывно продолжающийся. Так из первоначального представления возникает производное от него и упрощенное представление, согласно которому избранные включены в тело Христа. Взятое изолированно, само по себе, оно непонятно. Объяснимым оно становится лишь в свете первоначального представления.

Все попытки отыскать в соответствующих местах посланий различие между телом Христа как исторической, личности и мистическим телом заранее обречены на неудачу. Неясность допускается здесь Павлом намеренно. Тело Христа мыслится им уже не как нечто существующее само по себе, но как место, в котором начавшийся с Христа процесс умирания и воскресания переходит "на телесность составляющих с Ним

275

единое целое избранных; точно так же избранные больше не существуют сами по себе, а являются теперь только телом Христа.

Так как корни представления о мистическом теле Христа и сопутствующего учения о бытии во Христе лежат в эсхатологии, найти соответствующие аналогии в эллинистической литературе невозможно.

То обстоятельство, что верующие посредством крещения включаются в "общину Божию", согласно логике и словоупотреблению мистического учения означает, что они становятся одним телом не только с Христом, но и между собой. Фразу "Все мы крестились в одно тело" (1 Кор. 12:13) следует понимать буквально. Так как избранные образуют одно тело друг с другом и с Христом, Павел может с равным успехом говорить, что "мы многие составляем одно тело во Христе" (Рим. 12:5) или что "мы многие одно тело" (1 Кор. 10:17). Он не боится даже сказать, что все они — "один во Христе Иисусе" (Гал. 3:28)*, иначе говоря, что они друг с другом и с Христом образуют одну совокупную личность, в которой индивидуальные особенности конкретных людей, обусловленные происхождением, полом и социальным положением, уже ничего не значат.

Гал. 3:27—28: "Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже ни иудея, ни язычника; нет ни раба, ни свободного; нет ни мужеского пола, ни женского: ибо все вы один во Христе Иисусе". Так как в мистическом теле Христа происходит умирание и воскресание с Христом, избранные из числа иудеев "умерли для закона Телом Христовым" и в отношении Закона рассматриваются как мертвые, на которых он уже не распространяется (Рим. 7:4—б). Они перестали быть плотскими существами и "жить по плоти" (Рим. 7:5; 8:4—5; 8:9; 8:12). Их плоть, с*-ее страстями и вожделениями, уничтожена — как если бы они были распяты с Христом (Гал. 5:24).

Как люди, которых, собственно говоря, надлежит считать умершими, они освобождены как от плоти, так и от греха (Рим. 6:2, 6—7). Все происходит так, как будто они были погребены с Христом и теперь живут новой жизнью (Рим. 6:4—5). Суть этой новой формы бытия в том, что они — мертвые, ставшие живыми (Рим. 6:13). Если по видимости они все еще являются обыкновенными людьми, то заключенная в них жизненная сила носит уже не природный, а сверхприродный характер. Все, что они переживают, заключено в словах: "...если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется" (2 Кор. 4:16).

Их жизненная сила — Дух Божий, и это тот же Дух, который живет во Христе и от Него исходит (Рим. 8:9). Христос сам — в них (Рим. 8:10; Гал. 2:20). Так как жизненная сила, которой Он обладает в своем воскресшем бытии, есть также и их сила, они — "новая тварь" (????? ??????, 2 Кор. 5:17; Гал. 6:15), т. е. они уже являются творениями нового мира. Обитающий в них Дух Того, кто воскресил Иисуса из мертвых, оживит и их смертные тела (Рим. 8:11). Будучи пересажены в смерть Христа*, они также пересажены и в Его воскресение (Рим. 6:5) и уверены, что будут жить с Ним (Рим. 6:8).

276

Мистика Павла — это последняя фаза борьбы идеи воскресения за достойное место в эсхатологии.

Реализм и логика этой мистики не оставляют ни малейшего места для представления о новом состоянии как результате рождения заново — при всем том, что такое представление, казалось бы, близко мистике Павла и могло бы быть позаимствовано из эллинизма, с которым Павел как мыслитель должен был в какой-то степени быть знаком'. Причастные телу Христа избранные становятся новыми творениями благодаря предвосхищению своего воскресения. И если наличие у Павла представления о рождении заново часто считалось чем-то само собой разумеющимся, то это лишь показывает, насколько толкования его учения были далеки от действительности.

В мистическом учении о причастности телу Христову заключены у Павла и его надежды на Царство Божье, и его уверенность в богосыновстве; вот почему он так лаконичен, когда речь заходит непосредственно об этих двух моментах.

1 Фее. 2:12: "...поступать достойно Бога, призвавшего вас в Свое Царство". — Гал. 5:21: "...поступающие так Царства Божия не наследуют".

— 1 Кор. 4:20: "Ибо Царство Божие не в слове, а в силе". — 1 Кор. 6:9: "...неправедные Царства Божия не наследуют". — 1 Кор. 6:9—10: "...ни блудники, ни идолослужители... ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют". — 1 Кор. 15:50: "...плоть и кровь не могут наследовать Царства Божия". — Рим. 14:17: "Ибо Царство Божие не пища и питье, но праведность, и мир, и радость во Святом Духе".

В той мере, в какой верующие умерли и воскресли с Христом и обладают Духом, они уже участвуют в Царстве Божьем, хотя оно еще не явлено. На основе того же самого опыта они уже дети Бога, хотя это станет очевидным лишь при наступлении Царства.

Богосыновство, по Павлу, гарантировано умиранием и воскресанием с Христом и проистекающим отсюда обладанием Духом (Гал. 3:26—27; 4:6; Рим. 8:14—16).

Так как воззрения Павла на реальное осуществление предсуществующей Церкви содержатся в учении о мистическом теле Христовом, он подходит к представлению о Церкви только так и никак иначе. Наличие в Послании к ефесянам умозрительных рассуждений о христианской общине как целом (Церкви) и об отношениях между нею и Христом является аргументом против того, чтобы считать Павла автором этого Послания.

Еф. 1:22—23: "...и поставил Его выше всего, главою общины*, которая есть тело Его". — Еф. 3:21: "Тому слава в общине* и во Христе Иисусе".

— Еф. 5:23: "...муж есть глава жены, как и Христос глава общины*". — Еф. 5:24—25: "Как община* повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем. Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил общину* и предал Себя за нее, чтобы освятить ее". — Еф. 5:31—32: "...и будут двое одна плоть. Тайна сия велика: я говорю по отношению к Христу и к общине*". Мысли Павла о единстве Христа и идеальной сущности — общины как единого целого — вращаются исключительно вокруг представления

'Об отсутствии у Павла идеи возрождения см. с. 195—197.

277

о мистическом теле Христа, объединяющем их обоих. Автор Послания к ефесянам, говоря о теле Христа и параллельно с этим рассуждая о взаимоотношениях Христа и Церкви, тем самым показывает, что первоначальная природа представления о мистическом теле Христа ему уже не известна. Он уже не сознает, что в этом представлении с исчерпывающей полнотой выражено все, что может быть сказано о Церкви, а также о Христе и Церкви.

Так как фундаментальное представление мистики Павла заключается в том, что избранные и Христос причастны одной и той же телесности, она точнее всего передается оборотами речи, из которых заметно, что речь идет об опыте, общем для Христа и для избранных. Соответственно те выражения, в которых "со Христом" превращается в "во Христе", должны рассматриваться как отклонение от первоначальной идеи.

Со Христом. "Я распят со Христом" (Гал. 2:19)*. — "Мы погреблись с Ним крещением" (Рим. 6:4). — "Если же мы умерли со Христом, то веруем, что и жить будем с Ним" (Рим. 6:8).

Общность с Христом. "Верен Бог, Которым вы призваны в общение (?????????) Сына Его Иисуса Христа, Господа нашего" (1 Кор. 1:9). — "Чтобы познать Его, и силу воскресения Его, и приобщение (aeoiv?via) к страданиям Его, уподобляясь Его смерти*, чтобы достигнуть воскресения мертвых" (Флп. 3:10—11).

Принадлежность Христу. "Если же вы Христовы, то вы семя Авраамово" (Гад. 3:29). — "Те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями" (Гал. 5:24). — "Вы же — Христовы, а Христос — Божий" (1 Кор. 3:23). — "Кто уверен в себе, что он Христов, тот сам по себе суди, что, как он Христов, так и мы Христовы" (2 Кор. 10:7). — "Кто Духа Христова не имеет, тот и не Его" (Рим. 8:9).

Быть захваченным Христом. "Но стремлюсь, не смогу ли и я захватить, ибо и я захвачен Христом"* (Флп. 3:12).

Облечение в Христа. "Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись" (Гал. 3:27)'.

Поскольку выражение "во Христе" встречается чаще остальных, его рассматривают как "самое первоначальное" и пытаются взять за отправную точку при исследовании мистики Павла. Но этот путь ведет в тупик. На самом деле словосочетание "во Христе" является не изначальным, а производным, и, отправляясь от него, нельзя уловить истинную суть стоящего за ним представления.

Уже тот факт, что наряду с этим словосочетанием встречаются и другие, например "со Христом", должен был навести на мысль, что за словами "во Христе" следует искать более общее представление — "общий знаменатель" для всех выражений этого типа. Это становится особенно очевидным, если принять во внимание, что наряду со словосочетанием "мы во Христе" встречается и противоположное по смыслу

' О том, что "облечься во Христа" — это не эллинистическое представление, см. ниже, с. 288.

278

— "Христос в нас". Как же можно было не заметить этого нарушения внутренней логики языка и трактовать два противоположных по смыслу выражения как идентичные, не чувствуя необходимости хоть как-то объяснить, почему они идентичны?

Христос в нас. "Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!" (Гал. 4:19). — "Или вы не знаете самих себя, что Иисус Христос в вас?" (2 Кор. 13:5). — "А если Христос в вас, то тело мертво для греха, но дух жив для праведности" (Рим. 8:10). — "... возвеличится Христос в теле моем, жизнью ли то, или смертью" (Флп. 1:20). — "Вы ищете доказательства на то, Христос ли говорит во мне: Он не бессилен для вас, но силен в вас" (2 Кор. 13:3). Первоначальное представление, в которое все эти выражения укладываются как в общий знаменатель, — это представление о причастности вместе с Христом к телесности, особым образом способной к воскресению. Выражения "Христос в нас" и "мы во Христе" становятся в равной мере понятными, если рассматривать их как характеристику такого рода общности.

"Быть во Христе" — это просто краткая формула, заменяющая более длинное выражение "быть причастным к мистическому телу Христа". Так как в этой формуле не содержится указаний на то, что отдельный человек причастен к телу Христа вместе с множеством всех остальных избранных, она ввела исследователей в заблуждение. Согласно Павлу, происходящее с верующим — это коллективное и объективное событие. Они же пытались истолковать это как индивидуальный и субъективный опыт.

"Быть во Христе", таким образом, — это самое употребительное, но не самое точное выражение для обозначения общности с Христом. Оно укоренилось как наиболее удобное не только благодаря своей краткости, но прежде всего потому, что его можно использовать в качестве антитезы к другим аналогичным выражениям: "в теле", "во плоти", "во грехе" и "в духе" и таким образом подкрепить мистическое учение серией лаконичных параллелизмов.

Помимо указанных выражений, "во Христе" является антитезой выражения "в Законе". Возможно, что вместо творительного падежа "Законом" в первоначальном тексте в большинстве случаев стоял предложный падеж "в Законе" — в соответствии с языком Септуагинты, в которой древнееврейское be передается греческим ??. Но когда Павел говорит о согрешивших в Законе (Рим. 2:12) и оправдывающихся в Законе (Гал. 3:11; 5:4)*, за этим стоит еще и представление о грешащих и оправдывающихся в состоянии "бытия в Законе". "Бытие в Законе" дано человеку вместе с "бытием во плоти". Как правило, вместо выражения "быть в Законе" Павел пользуется более естественным выражением "быть под Законом" (Рим. 6:14; 1 Кор. 9:20; Гал. 3:23; 4:4,5,21; 5:18). Однако ради того, чтобы последнее по форме звучало аналогично выражениям "быть во плоти" и "быть во Христе", он говорит также и "быть в Законе". Так, в Послании к римлянам (3:19) он говорит, что

279

слова Закона обращены к "состоящим в Законе"*. Пространственное значение еврейского be соединяется у него с инструментальным.

Бытие во Христе. "Мертвые во Христе воскреснут прежде" (1 Фее. 4.16) — "Ища оправдания во Христе" (Гад. 2:17). — "Во Христе Иисусе не имеет силы ни обрезание, ни необрезание, но вера, действующая любовью" (Гал. 5:6). — "Освященным во Христе Иисусе" (1 Кор. 1:2).

— " .от Него [Бога] и вы во Христе Иисусе" (1 Кор. 1:30). — "...младенцы во Христе" (1 Кор. 3:1). — "...Тимофея, моего возлюбленного и верного в Господе сына..." (1 Кор. 4:17). — "Раб, призванный в Господе, есть свободный Господа" (1 Кор. 7:22). — "А если Христос не воскрес, то... и умершие во Христе погибли" (1 Кор. 15:17—18). — "Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут" (1 Кор. 15:22). — "Итак, кто во Христе, тот новая тварь" (2 Кор. 5:17). — "Чтобы мы в Нем (Христе) сделались праведными перед Богом (2 Кор. 5:21). — "Знаю человека во Христе" (2 Кор. 12:2). — "Спасением во Христе Иисусе" (Рим. 3:24)*. — "Почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе" (Рим. 6:11). — "Дар Божий — жизнь вечная во Христе Иисусе" (Рим. 6:23). — "Нет ныне никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе" (Рим. 8:1). — "Закон духа жизни во Христе Иисусе" (Рим. 8:2). — "Так мы многие составляем одно тело во Христе" (Рим. 12:5). — "Андроника и Юнию... прежде меня еще бывших во Христе" (Рим. 16:7)*. — "Приветствуйте из домашних Наркисса тех, которые в Господе" (Рим. 16:11). — "Приветствуйте Руфа, избранного в Господе" (Рим. 16:13). — "Всем святым во Христе Иисусе, находящимся в Филиппах" (Флп. 1:1). — "И найтись в Нем (Христе)" (Флп. 3:9).

— "И мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе" (Флп. 4:7). — "Брата возлюбленного... и по плоти, и в Господе" (Флм. 16). — "Приветствует тебя Епафрас, узник вместе со мною во Христе Иисусе" (Флм. 23)*.

Исходя из этого "бытия во Христе" становится понятным и выражение "через Христа", часто употребляемое Павлом.

"Благодарю Бога моего через Иисуса Христа" (Рим. 1:8). — "Благодарю Бога через Иисуса Христа" (Рим. 7:25)*. — "Мир с Богом через Господа "нашего Иисуса Христа" (Рим. 5:1). — "К жизни вечной через Иисуса Христа" (Рим. 5:21)*. — "Даровавшего нам победу через Господа нашего Иисуса Христа" (1 Кор. 15:57)*. — "К получению спасения через Господа нашего Иисуса Христа" (1 Фее. 5:9).

Представление о бытии во Христе овладевает Павлом в такой степени, что он не только видит в нем обоснование всего, что связано со спасением, но и описывает все переживания, чувства, мысли и желания крестившегося как происходящие во Христе. Поэтому слова "во Христе Иисусе" добавляются к самым разным высказываниям — почти как трафаретная формула.

Верующий говорит истину во Христе (Рим. 9:1), знает и уверен во Христе (Рим. 14:14), имеет те же чувства, что и во Христе (Флп. 2:5), утешается во Христе (Флп. 2:1), проповедует во Христе (2 Кор. 2:17), говорит во Христе (2 Кор. 12:19), дает свое "да" или "нет" во Христе (2 Кор. 1:19), приветствует в Господе (1 Кор. 16:19; Рим. 16:22), трудится во Христе (Рим. 16:3, 9, 12), имеет труд в Господе (1 Кор. 15:58), предстоит в Господе (1 Фее. 5:12), имеет свободу во Христе Иисусе (Гал. 2:4), радуется в Господе (Флп. 3:1; 4:4, 10), надеется в Господе Иисусе (Флп. 2:19), уверен в Господе (Флп. 2:24), немощен во Христе (2 Кор. 13:4), все может во

280

Христе (Флп. 4:13), стоит твердо в Господе (Флп. 4.1), обогащается во Христе Иисусе (1 Кор. 1:5), имеет похвалу во Христе Иисусе (1 Кор. 15:31; Рим 15:17; Флп. 1:26; 3:3), мудр во Христе (1 Кор. 4:10), испытан во Христе (Рим. 16:10), имеет любовь во Христе (1 Кор. 16:24; Рим. 16:8), принимает посланного в Господе (Рим. 16:2; Флп. 2:29), единодушен во Христе (Флп. 4:2), уверен в Господе (Гал. 5:10; Флп. 2:24), выходит замуж в Господе (1 Кор. 7:39). Оковы Павла стали известными как оковы во Христе (Флп. 1:13).

Хотя это выражение и превращается чуть ли не в трафаретную формулу, для Павла это не просто формула. Любое проявление жизни крещеного человека обусловлено его бытием во Христе. Пересаженный в телесность Христа, он утрачивает свою жизнь в качестве отдельного тварного существа и свою природную личность. Отныне он суть только форма проявления личности Иисуса Христа, доминирующей в этой телесности. Павел решительно говорит об этом в Послании к галатам: "Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Христос" (Гал. 2:19—20).

Таким образом, верующий входит в сферу мистического опыта всем своим существом, вплоть до своих повседневных мыслей и действий. Это делает мистику Павла почти беспримерной по широте, постоянству, реальности и силе воздействия. В этом она во всяком случае совершенно не похожа на эллинистическую мистику, которая предоставляет повседневной жизни идти своим чередом, в стороне от мистического опыта и без всякой связи с ним.

Несмотря на то что выражение "во Христе" господствует в языке Павла, первоначальное представление о том, что избранные и Христос вместе причастны к одной и той же телесности, то и дело прорывается наружу. Особенно заметно это проявляется в обратимости характерных для этой мистики отношений между избранными и Христом. Не только "мы во Христе" может заменяться выражением "Христос в нас", но и вместо "Христос для нас" аналогичным образом появляется противоположное "мы для Христа". Павел смело утверждает, что "мы, живые, непрестанно предаемся на смерть ради Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в смертной плоти нашей" (2 Кор. 4:11)'. Следовательно, общность избранных с Христом имеет значение не только для избранных, но и для самого Христа. В приведенном отрывке избранные — это нечто вроде горючего материала, сгорание которого расширяет сферу действия смерти и воскресения Иисуса.

Павел заходит здесь настолько далеко, что допускает — для тех, которые соединены в теле Христа, — возможность передачи мистического опыта от одного к другому. Так, он говорит о коринфянах, что они вместе с ним испытывают умирание и воскресание в теле Христа, причем таким образом, что силы смерти сказываются на нем, а соответствующие силы жизни проявляются в них. Поэтому он, ради Христа, ' Первая часть фразы перекликается с цитатой из Рим. 8:36: "За Тебя умерщвляют нас всякий день; считают нас за овец, обреченных на заклание" (Пс. 43:23).

281

безрассуден, слаб и презираем, тогда как они, во Христе, мудры, сильны и почитаемы. В своих страданиях он находит утешение, которое передается им и помогает им переносить их страдания. Таинственность и важность этой передаваемости до сих пор еще не привлекли к себе должного внимания.

2 Кор. 4:10—12. "Всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем. Ибо мы, живые, непрестанно предаемся на смерть ради Иисуса, чтоб и жизнь Иисусова открылась в смертной плоти нашей. Так что смерть действует в нас, а жизнь в вас".

2 Кор. 13:9: "Мы радуемся, когда мы немощны, а вы сильны..."

1 Кор. 4:10: "Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии".

2 Кор. 1:5—7: "Ибо по мере, как умножаются в нас страдания Христовы, умножается Христом и утешение наше. Скорбим ли мы, скорбим для вашего утешения и спасения, которое совершается перенесением тех же страданий, какие и мы терпим. И надежда наша о вас тверда. Утешаемся ли, утешаемся для вашего утешения и спасения, зная, что вы участвуете как в страданиях (наших), так и в утешении".

Этот отрывок, который мог бы показаться всего лишь вычурным комплиментарным вступлением к посланию, сразу же становится простым и глубоко впечатляющим, если придать ему его истинный смысл: испытываемое одним может передаваться другому внутри мистического тела Христа.

В своей крайней форме эта идея выражена в Послании к колоссянам: "Ныне радуюсь в страданиях моих за вас и восполняю недостаток в плоти моей скорбей Христовых за тело Его, которое есть Церковь" (Кол. 1:24). Принадлежит ли этот отрывок Павлу, нельзя сказать с уверенностью. Во всяком случае, он стоит в одном ряду с мыслями, развиваемыми в 2 Кор. 4:10—12, и идеей заместительства в Послании к филиппинцам.

Флп. 1:20: "Возвеличится Христос в теле моем, жизнью ли то, или смертью". — Флп. 1:29: "Потому что вам дано ради Христа не только веровать в Него, но и страдать за Него". — Флп. 2:17: "Но если я и оказываюсь жертвой и священническим приношением веры вашей*, то радуюсь и сорадуюсь всем вам".

Мистическое тело Христа — это для Павла не образ, не представление, выросшее из символических или этических построений, а реальная сущность. Только так можно объяснить, что не только Христос может страдать за избранных, но и избранные за Христа и друг за друга. Эта взаимность отношений основана на том, что их жизни естественным образом взаимосвязаны через одну и ту же телесность и могут перетекать одна в другую. Такого рода высказывания были бы необъяснимы, если бы мы исходили из односторонней формулы "быть во Христе".

Доказательством того, что в мистическом учении Павла речь идет о натуралистически понимаемой общности между Христом и избранными, служит тот факт, что "бытие во Христе" соответствует природному "бытию во плоти" и приходит ему на смену.

До какой степени натуралистически понимается общность с Христом, видно из того, что она мыслится такой же по своему характеру, как

282

телесное общение между мужчиной и женщиной. Павел не боится использовать одно и то же слово, взятое из Быт. 2:24, — "прилепиться" (??????????) — для обозначения телесного общения с женой и общности с Христом (1 Кор. 6:16—17). Он представляет эти две связи настолько близкими по характеру, что одна может продолжаться в другой или вытесняться ею. В случае нравственно узаконенного телесного общения между мужем и женой в нем продолжается связь с Христом; в случае аморальной связи связь с Христом ею уничтожается.

Исходя из своего мистического учения о натуралистически понимаемой общности с Христом, Павел решает вопрос о том, может ли ставший верующим супруг (или супруга) продолжать жить в браке со своей неверующей половиной. Он — за сохранение брачного союза, так как неверующая жена будет освящена верующим мужем, и наоборот. Слово "освящена" здесь не следует понимать в каком-то общем смысле. Оно означает лишь, что неверующий супруг через телесную связь с верующим участвует в бытии во Христе последнего и тем самым становится вместе с ним членом "общины святых". Так как супруги принадлежат телесно друг другу, тот из них, который является неверующим, становится, без всякого старания со своей стороны, приобщенным к Христу и подвергается воздействию исходящих от Христа сил смерти и воскрешения, которые подготавливают его к бытию с Христом в мессианском Царстве. Подобным же образом и дети, родившиеся от такого брака, тоже принадлежат к "общине святых".

1 Кор. 7:12—14: "...если какой брат имеет жену неверующую, и она согласна жить с ним, то он не должен оставлять ее; и жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его Ибо неверующий муж освящается женою верующею, и жена неверующая освящается мужем верующим. Иначе дети ваши были бы нечисты, а теперь святы".

Значение этого отрывка для интерпретации мистики Павла до сих пор недооценивается. Из него видно, что Павел не боится делать самые крайние выводы из того, что общность верующих с Христом он мыслит как натуралистически понимаемое единство.

Поскольку связь с Христом носит натуралистический характер, она может быть аннулирована другими, несовместимыми с ней естественными связями.

Отношения с блудницей — смертный грех, так как благодаря им устанавливается общность, неизбежно аннулирующая общность с Христом. Ибо немыслимо, чтобы можно было одновременно иметь телесную общность со столь противоположными существами. Всякий другой грех является внешним по отношению к телу и не так прямо влияет на принадлежность нашего тела к Господу и Господа к нашему телу.

1 Кор. 6:13—19: "...тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тела... Разве не знаете, что тела ваши суть члены Христовы? Итак, отниму ли члены у Христа, чтобы сделать их членами блудницы? Да не будет! Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею становится одно

283

тело с нею? Ибо сказано: "два будут одна плоть". А соединяющийся с Господом есть один дух с Господом. Бегайте блуда; всякий грех, какой делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против собственного тела. Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои?"

Отречение от общности с Христом происходит и в тех случаях, когда наряду с ней или одновременно с ней продолжают придавать значение природной телесности; ибо поступать так — значит полагать, что человек может быть в одно и то же время во Христе и во плоти. Это тот случай, когда от верующих требуют, чтобы они подверглись обрезанию. Те, кто надеется посредством этого производимого над плотью действия стать членами избранного народа и тем самым получить возможность стать сподвижниками Мессии как еврея по плоти, — эти люди совершают роковую ошибку. Считая необходимым изменение природной телесности посредством обрезания, они тем самым утверждают, что природная телесность, несмотря на бытие во Христе, все еще имеет значение. Но быть можно либо во Христе, либо во плоти — одно исключает другое. Подвергая себя обрезанию, человек решает в пользу бытия во плоти, для которого имеет силу Закон, и тем самым отвергает бытие во Христе. Если верующий посредством умирания с Христом "освобождается" от Закона, то, подчиняясь еще раз власти Закона, он точно таким же образом "освобождается" от Христа.

Рим. 7:4—6: "Так и вы, братия мои, умерли для закона телом Христовым, чтобы принадлежать другому. Воскресшему из мертвых... Но ныне, умерши для закона, которым были связаны, мы освободились (???? ????? ???) от него..."

Гал. 5:4: "Вы, оправдывающие себя законом, остались без (???????????) Христа, отпали от благодати".

Еще один способ аннулировать общность с Христом — это вступить в общение с бесами. Павел проводит аналогию между культовыми пирами в храмах, на которые приносящие жертву приглашают своих знакомых, и трапезой Господней. Трапеза Господня означает общение с Христом. Жертвы же, поскольку богов не существует, в действительности приносятся бесам. Поэтому жертвенные пиры ведут к общению с бесами. Так как общность с Христом и общность с бесами взаимно исключают друг друга, всякий, кто участвует в идоложертвенных пирах, теряет общность с Христом (1 Кор. 10:14—21).

1 Кор. 10:20—21: "Я не хочу, чтобы вы были сотрапезниками бесов*. Не можете пить чашу Господню и чашу бесовскую; не можете быть участниками в трапезе Господней а в трапезе бесовской".

Таким образом, исходя из своего мистического учения, Павел относит к разряду смертных грехов три: блуд, обрезание после крещения и участие в идоложертвенных пирах. Если все другие грехи наносят общности с Христом лишь больший или меньший ущерб, то эти три уничтожают ее немедленно. И так как приобретение формы бытия воскресших при втором пришествии Иисуса может иметь место только как результат бытия во Христе, эти грехи влекут за собой смерть.

284

Каким образом умирание и воскресание с Христом подготавливает избранных к досрочному воскресению или преображению?

Если мы хотим понять Павла правильно, мы не должны приписывать ему то представление о воскресении плоти, которое мы находим у Игнатия, Юстина и в теологии Иоанна. Согласно этому представлению, плотское тело человека, благодаря тому, что с ним соединяется Дух, становится способным к участию в Вечном. Образ мыслей Павла совершенно иной. Он различает телесность как таковую и природное или преображенное тело. В соответствии с этим он полагает, что душа — иначе говоря, неразрушимая личность человека — есть нечто телесное, соединенное сначала с плотским телом, а впоследствии — с прославленным телом. Новая способность, приобретаемая избранным посредством умирания и воскресания с Христом, заключается в том, что душевное тело, которое и составляет его сущность, готово теперь к тому, чтобы немедленно отбросить свою связь с плотским телом и вступить в связь с прославленным телом.

Это представление Павла соответствует представлению о смерти и воскресении в позднем иудаизме. Последнее тоже предполагает, что душа после смерти ведет индивидуальное телесное существование, спит ли она в земле (Дан. 12:2) или живет в обиталищах подземного мира, предназначенных для временного пребывания душ умерших. Обычно предполагается второе. Согласно Апокалипсису Ездры, судьбы душ даже в этом промежуточном состоянии оказываются разными. Души нечестивых не попадают в обители покоя; несчастные, бродят они около них, испытывая семикратную муку. Души праведных пребывают в мире и испытывают семикратную радость.

Семикратная мука душ злых состоит в том, что они 1) презрели закон Всевышнего; 2) уже неспособны к покаянию; 3) видят награду праведных; 4) знают о мучениях, предстоящих им с приходом конца света; 5) видят обители, в которых души праведников, охраняемые ангелами, покоятся в мире; 6) должны терпеть мучения, которым они подвергаются даже в этом промежуточном состоянии; 7) видят перед собой картину Божьего суда, на котором они получают окончательный приговор (3 Езд. 7:81—87).

Семикратная радость душ праведников заключается в следующем: 1) они сознают, что одержали победу; 2) видят мучения блуждающих вокруг душ нечестивых; 3) получают похвалу от Бога за свою верность Закону; 4) уверены, что смогут отдыхать в своих обителях вплоть до суда под защитой ангелов; 5) оглядываются на свои прошлые печали, а впереди видят славу вечности; 6) ожидают сияния, в котором они будут светить подобно звездам; 7) уверены, что на суде они без страха предстанут перед Богом (3 Езд. 7:88—99).

Состояние душ в этот промежуточный период Павел, в полном соответствии с позднеиудейскими воззрениями, определяет как наготу. Душа сбросила с себя оболочку плотского тела, но пока еще ждет оболочку небесного. Так как ему кажется, что и для душ праведников эта нагота является довольно жалким состоянием, он утверждает, что оставшимся в живых к моменту второго пришествия Иисуса и сразу после этого преобразившимся из природной формы бытия в сверхприродную

285

будет лучше, чем тем, кто, не дожив до этого момента, должен пройти через период наготы, т.е. смутного, призрачного существования. Сам он страстно желает остаться в живых к моменту второго пришествия Иисуса Христа, чтобы облачиться в новые одежды, не испытав наготы.

2 Кор. 5:1—9: "Ибо знаем, что, когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный. Оттого мы и воздыхаем, желая облечься в небесное наше жилище; ведь когда облачимся, не будем измышлять себя нагими*. Ибо мы, находясь в этой хижине, воздыхаем под бременем, потому что не хотим совлечься, но облечься, чтобы смертное поглощено было жизнью. На сие самое и создал нас Бог, и дал нам залог Духа. Итак, мы всегда полны уверенности*; и как знаем, что, водворяясь в теле, мы устранены от Господа, — ибо мы ходим верою, а не видением, — то мы полны уверенности* и желаем лучше выйти из тела и водвориться у Господа. И потому ревностно стараемся, водворяясь ли, выходя ли, быть Ему угодными".

Согласно Апокалипсису Варуха (49—51), все мертвые воскресают сперва в своем первоначальном образе, чтобы они могли узнать друг друга. Затем следует суд, в результате которого одни становятся ангелоподобными существами, другие — существами с отталкивающей внешностью. Все это относится к всеобщему воскресению; ведь Апокалипсис Варуха, а с ним и вся позднеиудейская эсхатология признают только одно это воскресение.

Павел же мыслит воскресение усопших во Христе, которое должно произойти в момент второго пришествия Иисуса, совсем иначе. Он позволяет им облечься в прославленное тело уже в процессе воскресения. Именно это имеет он в виду, когда в Первом послании к коринфянам (15:52) пишет, что мертвые во Христе воскресают нетленными (????????), а живые в это же время преображаются'. Мертвые во Христе — это именно не обычные мертвецы. Если относительно всех прочих решение, войдут ли они в славу или будут преданы проклятию, принимается только после того, как они воскреснут, то судьба мертвых во Христе определена заранее. Притом, благодаря причастности к прославленному телу Христа, они уже подготовлены к получению того прославленного тела, которое им суждено. Следовательно, они могут воскреснуть сразу же в прославленном теле.

Слова Павла о погребенном плотском теле, из которого, как из семени, восстает тело нетленное (1 Кор. 15:42—44), служат еще одним доказательством того, что для умерших во Христе, о которых здесь идет речь, он ожидает воскресения в уже прославленном теле.

Однако, что касается всеобщего воскресения мертвых, то и Павел не может утверждать, что умершие явятся сразу же в прославленном теле. Ведь только на суде, которому они подлежат в качестве воскресших, решается, получат ли они тело славы или, приобретя отталкивающую внешность, будут терпеть позор вечных мучений.

' Хотя в 1 Кор. 15:52 Павел, если понимать его буквально, говорит о мертвых вообще, в действительности, как и в 1 Фее. 4:16 и в 1 Кор. 15:23, он имеет в виду только мертвых во Христе. См. с. 258.

286

Павел, само собой, полагает, что все люди, когда-либо жившие на земле, должны воскреснуть — за исключением тех, которые к моменту второго пришествия Иисуса живут во Христе и поэтому переходят в форму бытия воскресших путем преображения. Мертвые во Христе воскреснут в момент второго пришествия Иисуса, остальные — во время всеобщего воскресения по окончании мессианского Царства.

Для того чтобы они могли воскреснуть, они должны прежде умереть. Поэтому Павел вынужден предположить, что на суде, происходящем в начале мессианского Царства, все оставшиеся в живых, за исключением тех, кто во Христе, будут преданы смерти. Означает ли это, что на Страшном суде, для которого они воскреснут, они, безусловно, будут осуждены на вечное проклятие, остается неясным. Вполне можно себе представить, что некоторые из них могли бы достигнуть вечного блаженства, хотя и потеряв мессианское. Теоретически такая возможность могла бы быть предоставлена, например, избранным последнего поколения человечества, которые не успели получить весть о Христе и потому не смогли осуществить свое избранничество бытием во Христе. Тем самым они потеряли бы привилегию последнего поколения, но не вечное блаженство.

С другой стороны, совершенно ясно, что участвующие в мессианском блаженстве вместе с тем обладают неоспоримым правом на вечное блаженство.

Интересно отметить, что в наиболее ранней попытке соединить идею воскресения с эсхатологией (апокалипсис Ис. 24—27) предполагалось воскресение не всех, а лишь угодных Богу.

Ис. 26:14: "Мертвые не оживут, тени не встанут*, потому что Ты посетил и истребил их, и уничтожил всякую память о них". — Ис. 26:19: "Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела! Воспрянете и торжествуйте, поверженные в прахе".

Здесь идея воскресения более простым образом соединяется с идеей сохранения праведников во время последних бедствий: к праведникам, сохраненным в живых при просеивании народов, присоединяется множество тех, кто воскреснет из мертвых для участия в Царстве (Ис. 26:7—21).

В Книге Даниила речь тоже идет лишь о том, что воскреснут многие из спящих во прахе земли. Однако здесь уже предполагается идея суда над воскресшими, так как одним воскресение несет блаженство, а другим — страдания.

Дан. 12:2: "И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление".

Как только идея воскресения соединяется с эсхатологией таким образом, что предполагается суд над воскресшими, становится необходимым дальнейшее развитие: все умершие должны воскреснуть, чтобы каждый получил свой приговор. К этому выводу приходит эсхатология апокалипсисов Еноха, Варуха и Ездры, и к нему же приходят Иисус и Павел. Слова Павла об облачении в небесное жилище (2 Кор. 5:2—3), в нетление и в бессмертие (1 Кор. 15:53—54) полностью объясняются известными ему позднеиудейскими воззрениями, согласно которым душа, мыслимая как нечто телесное, со смертью сбрасывает с себя плотскую телесность и в состоянии наготы ожидает телесности небесной. Следовательно, для объяснения этих слов нет необходимости привлекать эллинистические воззрения: от этого они не делаются более понят-

287

ными — скорее, затемняются. Единственно допустимый комментарий к представлениям Павла о смерти и воскресении — это позднеиудейские апокалипсисы Еноха, Варуха и Ездры.

Что сами эти позднеиудейские воззрения имеют не еврейские корни, а пришли вместе с идеей воскресения из парсизма* и восточной религиозности в целом — это отдельный вопрос. Каково бы ни было их происхождение, Павел усвоил их через еврейскую традицию и не чувствовал никакой необходимости углублять или дополнять их идеями смертности и бессмертия, которые он мог бы почерпнуть из окружающего эллинистического мира.

Так как бытие во Христе уже означает причастность (хотя до времени и скрытую) к небесной телесности Христа, Павел может говорить о нем как об облечении в Христа.

Гал. 3:27: "Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись". Рим. 13:14: "Но облекитесь в Господа Иисуса Христа".

Поэтому для объяснения его слов об облечении в Христа нет никакой необходимости ссылаться на тот факт, что в культе Исиды посвящаемый после пережитого в мистерии странствования по подземному миру и небесным пространствам освящается облачением в двенадцать одеяний и напоследок, одетый в небесное одеяние, предстает перед общиной, которая поклоняется ему как богу (Апулей, Метаморфозы XI, 23 и ел.). фундаментальное отличие мысли Павла от всех эллинистических воззрений, воплощающихся в подобного рода театрализованных действиях, заключается в том, что у него речь идет о коллективном и постоянно длящемся опыте, который к тому же может быть понят только исходя из представления о мистическом теле Христовом. Избранные совместно и постоянно, таинственным образом обладают преображенной телесностью Христа. И акт, в котором она им дается, — крещение — происходил без всяких пышных переодеваний.

Во Втором послании к коринфянам (5:1—9) Павел, в согласии с позднеиудейскими взглядами, говорит о смерти как о раздевании и выражает желание избежать этого и остаться в живых, чтобы из природной жизни перейти в сверхприродную. Однако в Послании к филиппийцам он говорит совершенно иное. Здесь смерть уже не представляется ему началом жалкого промежуточного существования. Напротив, он надеется благодаря смерти сразу же войти в бытие со Христом. И если бы его пребывание во плоти не было нужно общине, он предпочел бы немедленно покинуть этот мир.

Флп. 1:21—24: "Ибо для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение. Если же жизнь во плоти доставляет плод моему делу, то не знаю, что избрать. Влечет меня то и другое: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас".

Как можно объяснить этот переворот в его взглядах на смерть? Высказывалось предположение, что ко времени Послания к филиппийцам Павел уже не ожидал второго пришествия Иисуса в столь

288

скором времени, а поэтому и к смерти верующих начал относиться по-иному, считая ее нормальным явлением. Для того чтобы лишить горечи эту смерть, ожидавшую теперь всех без исключения, он с помощью эллинизма с его индивидуалистическими представлениями о бессмертии достиг уверенности в том, что всякий умерший во Христе сразу же после смерти вступает в форму бытия воскресших и, будучи вознесен к Христу, попадает на небо. Согласно его прежней точке зрения, усопшие во Христе лишь при Его втором пришествии все вместе воскреснут и вознесутся, чтобы встретиться с Ним на облаках.

По поводу этого объяснения можно сказать следующее. Во-первых, неверно, что в Послании к филиппийцам Павел уже не так уверен в скором втором пришествии, как раньше. Против этого свидетельствуют его слова "Господь близко" (Флп. 4:5) и призыв "Радуйтесь" (Флп. 4:4), основанный именно на этой уверенности'. Во-вторых, непонятно, почему эту надежду на немедленное и индивидуальное воскресение нужно обязательно рассматривать как нечто эллинистическое, оказывающее свое действие помимо эсхатологии. Что эллинистического в представлении о вознесении к Христу?

Гораздо естественнее объяснить надежду на немедленное воскресение и вознесение тем, что эта надежда, вытекающая из мистического учения о бытии во Христе, достигает у Павла чрезвычайной силы.

Начнем с того, что в Флп. 1:21—26 Павел говорит только о том, чего он ожидает для себя лично. Он не выдвигает нового учения о смерти и воскресении взамен прежнего; он лишь выражает особую надежду, основанную на его представлении о самом себе. И думает он об этом ввиду той конкретной смерти, которую ему, возможно, суждено претерпеть. Ибо он не мог не считаться с возможностью того, что заключение окончится для него мученической смертью. В этом конкретном случае он и надеется вознестись к Христу в результате немедленного воскресения.

Таким образом, учение Павла о смерти и воскресении не изменилось. Речь идет только о том, что, оценивая себя и свою жизнь, он надеется, что в случае его мученической смерти он будет удостоен особого воскресения.

Как сильно самооценка Павла сказывается на его мыслях по поводу возможности вынесения ему смертного приговора, видно из того, что он придает своей возможной смерти значение жертвы во имя своих общин.

Флп. 2:17: "Но если я и оказываюсь жертвой и священническим приношением веры вашей*, то радуюсь и сорадуюсь всем вам". Исходя из этой самооценки, силу воздействия которой едва ли можно переоценить, Павел ожидает, что ему уготована та же судьба, что и Еноху, Илии, Ездре и Варуху. Возможно также, что зарождению его надежды на вознесение к Иисусу способствовало экстатическое переживание, когда "в теле ли... вне ли тела" он был вознесен до третьего неба и в рай (2 Кор. 12:2—4).

Это вознесение, о котором во Втором послании к коринфянам упоминается как об имевшем место 14 лет тому назад, ко времени написания

' О неослабевающей живости эсхатологического ожидания в Послании к филиппийцам см. с. 226—227.

10 Альберт Швейцер

289

Послания к филиппийцам имело уже приблизительно двадцатилетнюю давность. Однако Павел всегда придавал ему огромное значение. Об этом можно судить по тому, что, отстаивая свой апостольский авторитет, он ссылается на него как на уникальный знак отличия, сразу же с очевидностью показывающий его равенство с первоапостолами, если не превосходство над ними. Ведь в рай был вознесен и Енох (Ен. 60:8; 70:3). Павел, таким образом, имел опыт, сравнимый с опытом благочестивейшего человека древних времен, и побывал там, где ныне пребывает Енох! Кому из апостолов была оказана такая милость?

Сомнение в праве Павла считать себя апостолом воспламенило и усилило у него сознание важности своей миссии. И это сознание дает ему надежду на немедленное воскресение после смерти и связанное с ним вознесение к Христу. Эсхатологическая мистика допускает некоторое добавление. Ведь он уже пришел к выводу, что мертвые во Христе, как уже прошедшие вместе с Христом через смерть и воскресение, воскреснут не как все остальные мертвецы, но, пробудившись от смертного сна, немедленно обретут непреходящую телесность и в ней будут вознесены, чтобы встретиться с Иисусом в воздухе (1 Фее. 4:17). Следовательно, идея вознесения к Иисусу в действительности уже присутствует в представлении о воскресении умерших во Христе. Зная, с какой исключительной силой испытывает он умирание с Христом, а также что он уже испытал вознесение на небо, Павел перед лицом вероятной жертвенной смерти мог прийти к ожиданию еще более привилегированного воскресения, чем у других умерших во Христе. Так возникает у него надежда, что в случае мученической смерти он посредством немедленного индивидуального воскресения будет вознесен туда, где находится Христос. Находясь в заключении, Павел утешает себя этой мыслью. И все-таки чувство реальности берет верх. Когда он спрашивает себя, что определил ему Бог: смерть или освобождение из тюрьмы, он решает в пользу последнего, ибо продолжение его плотской жизни необходимо его общинам. Поэтому Павел с предписанной ему Богом бодростью надеется освободиться из заключения и вернуться к своим общинам, ожидая в дальнейшем преображения в момент второго пришествия Иисуса.

Флп. 1:24—26: "А оставаться во плоти нужнее для вас. И я верно знаю, что останусь и пребуду со всеми вами для вашего успеха и радости в вере, дабы похвала ваша во Христе Иисусе умножилась чрез меня, при моем вторичном к вам пришествии".

Павел нигде не говорит ни о проблемах, из которых с необходимостью вытекает его мистика, ни об общих представлениях, лежащих в ее основе. Да и учение о бытии во Христе нигде у него последовательно не изложено; его положения просто утверждаются как нечто самоочевидное. Однако за фразами, в которых находит выражение его мистика, видны проблемы, вызвавшие ее к жизни, и фундаментальные представления, из которых она выросла, причем с такой ясностью, что их нельзя было бы не увидеть, если бы только теологи имели мужество попытаться понять эту мистику в свете эсхатологических ожиданий. Они, однако, считали само собой разумеющимся, что она должна быть в большей или меньшей мере эллинистической.

290

Возможность того, что Павел благодаря знанию греческого языка усвоил некоторые эллинистические идеи и что последние не преминули оказать влияние на его мистику, никоим образом нельзя было подвергать сомнению — даже несмотря на то, что эллинистические тексты, приводившиеся для объяснения идей Павла, по большей части не проливали на них ожидаемого света. И все же можно с уверенностью утверждать, что, взятую в целом, эту мистику невозможно сшить, как из лоскутков, из эллинистических идей; понятной она становится лишь в свете эсхатологии. Ее эсхатологическое объяснение превосходит эллинистическое буквально по всем статьям. Оно показывает, что мистика Павла порождена имеющимися в эсхатологии проблемами и необходима для их решения; показывает, как самые разнообразные утверждения вытекают из единого фундаментального представления; делает ясным происхождение представления о мистическом теле Христовом (эллинистическое объяснение оказывается здесь совершенно беспомощным); показывает, как из этого представления вытекает понятие "бытия во Христе", для которого в эллинизме не найдено сколько-нибудь удовлетворительных аналогий; объясняет натуралистический характер общности с Христом и реалистическое понимание умирания и воскресания вместе с Ним; позволяет понять, почему у Павла отсутствует представление о возрождении, а новое состояние верующего мыслится исключительно как предвосхищаемое воскресение.

Далее, благодаря эсхатологическому объяснению становится понятным следующее: связь этой мистики с предопределением; ее характерная особенность, состоящая в том, что бытие во Христе — это не субъективный, а коллективный опыт; отсутствие символизма; тот факт, что вся жизнь верующего, вплоть до ее повседневных проявлений, мыслится как происходящая во Христе; что результат сказывающейся на избранных смерти Христа может переноситься на других и проявляться в них как жизнь Христа. Таким образом, как в целом, так и в деталях мистика Павла неизмеримо лучше объясняется из эсхатологии, чем из эллинизма.

Превосходство эсхатологической интерпретации проявляется далее в том, что она представляет в новом свете проблему отношения Павла к Иисусу и решает ее намного удовлетворительнее, чем она решалась раньше. Оказывается возможным показать, что у Павла с Иисусом гораздо больше общего, чем обычно принято считать. В то же время становится понятным, почему Павел был вынужден создать свое собственное учение. Теория об отходе Павла от Иисуса, без которой не может обойтись эллинистическая и полуэллинистическая интерпретация мистики Павла, становится совершенно ненужной при эсхатологической интерпретации.

Еще одно преимущество эсхатологического объяснения заключается в том, что оно естественным образом связывает Павла с первохристианством. Показывая, что единственной предпосылкой его идей являются эсхатологические верования первой общины (хотя он и делает из них выводы, до которых не доходит ординарное мышление), эсхатологическое объяснение делает одинаково понятным как то общее, что есть у Павла с первохристианством, так и то, в чем он выходит за его рамки.

291

Решающим доводом, однако, является следующий: эсхатологическое объяснение способно показать, что мистика Павла необходима для решения тех проблем, которые возникли в связи с имевшимися представлениями о спасении. Это еще один пример, иллюстрирующий общий принцип: по-настоящему объяснить то или иное явление — значит показать его необходимость.

Насколько же неправы те, кто отказываются признать Павла последовательным мыслителем и как о величайшем открытии возвещают нам, что у него не было системы! Ибо Павел — это именно последовательный мыслитель, а его мистическое учение — это полная система. Интерпретируя и приспосабливая для своих целей тексты из Писания, он может пользоваться рискованными приемами раввинистической логики; однако там, где дело касается его мистики, мы видим логику, которая своей простотой и ясностью свидетельствует о наличии подлинной мысли в высшем значении этого слова. Его парадоксальное утверждение, что те, кто во Христе, лишь внешне являются обыкновенными людьми, на самом же деле их следует рассматривать как уже умерших и воскресших, — это утверждение становится неопровержимым, как только факту смерти и воскресения Иисуса придается то значение, которое он действительно имеет для эсхатологических чаяний.

Понятый на основе эсхатологии, Павел оказывается мыслителем большой силы, который один из всех сумел постигнуть особый характер промежуточного времени между воскресением и вторым пришествием Иисуса и первый попытался решить проблему, возникшую в связи с его задержкой. Так как все его представления и идеи коренятся в эсхатологии, пытаться объяснить его, исходя из эллинизма, — все равно что издалека таскать воду в дырявых ведрах для поливки сада, лежащего у самого ручья.

Подобно тому как сорванная со своих нитей паутина из изумительно простого сооружения сразу же превращается в спутанный клубок, мистика Павла представляет собой изумительно простую вещь, пока находится в рамках эсхатологии, и превращается в безнадежную путаницу, когда она из нее вырвана.

Глава VII. СТРАДАНИЕ КАК ПРОЯВЛЕНИЕ УМИРАНИЯ С ХРИСТОМ

Общность с Христом в страдании и умирании .............................................. 294

Страдание с Христом в представлении первых христиан ............................. 295

Описание страданий Павла в Деяниях апостолов .......................................... 297

Описание страданий Павла в посланиях ......................................................... 298

Бичевания ........................................................................................................... 300

Болезнь и экстатические переживания ............................................................. 301

Преследования со стороны евреев и враждебное отношение иудео-христиан ........ 303

Страдания Павла: враждебность внутри его собственных общин ............... 305

Страдания Павла: "Когда я немощен, тогда силен" ..................................... 306

На основании своего мистического учения Павел вынужден утверждать наличие смерти и воскресения даже там, где ничего похожего не наблюдается. Он, однако, может указать их признаки. Умирание, испытываемое верующим вместе с Христом, проявляется в страдании, которое поглощает его жизнь. Состояние воскрешённое™, которое находится пока еще в процессе становления, проявляется в наличии Духа как сверхприродной основы жизни. Для человека знающего, способного смотреть в глубь вещей, умаление природной жизни и проявление в ней жизни сверхприродной — это отправные точки происходящего в верующем процесса вытеснения природной формы бытия сверхприродной.

292

В соответствии с этим Павел трактует всякое страдание как умирание и характеризует его именно так. Вот почему мысль о страдании с Христом всегда или переходит у него в мысль об умирании с Ним, или, что чаще, попросту вытесняется последней. Здесь ощутимо проявляется отличие богословия Павла от любого другого. Так, например, в Первом послании Петра — какому бы автору и какому бы времени оно ни принадлежало — о страдании и о страдании с Христом говорится больше, чем во всех посланиях Павла, вместе взятых. Однако идея умирания с Христом в нем отсутствует.

1 Пет. 1:6—7: "...поскорбевши теперь немного, если нужно, от различных искушений, дабы испытанная вера ваша оказалась драгоценнее гибнущего, хотя и огнем испытываемого золота..." — 1 Пет. 1:11: "...Христовы страдания и последующую за ними славу". — 1 Пет. 2:20—21: "Но если, делая добро и страдая, терпите, это угодно Богу, ибо вы к тому призваны; потому что и Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его". — 1 Пет. 3:14: "Но если и страдаете за правду, то вы блаженны..." — 1 Пет. 4:1: "Итак, как Христос пострадал за нас плотью, то и вы вооружитесь тою же мыслью; ибо страдающий плотью перестает грешить". ·— 1 Пет. 4:13: "Но как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явление славы Его возрадуетесь и восторжествуете".

— 1 Пет. 4:16: "А если (пострадал) как Христос*, то не стыдись, а прославляй Бога за такую участь". — 1 Пет. 4:19: "...страждущие по воле Божией..." — 1 Пет. 5:9: "...зная, что такие же страдания случаются и с братьями вашими в мире". — 1 Пет. 5:10: "Бог же всякой благодати... по кратковременном страдании вашем, да совершит вас..."

У Павла есть лишь несколько мест, где он говорит только о страдании с Христом.

2 Кор. 1:5: "Ибо по мере, как умножаются в нас страдания Христовы, умножается Христом и утешение наше". — Рим. 8:17: "...сонаследники же Христу, если только с Ним страдаем, чтобы с Ним и прославиться".

— Рим. 8:18: "Ибо думаю, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас".

Обычно Павел, как бы из внутренней необходимости, переводит мысль о страдании в мысль о смерти. В Флп. 3:10—11 он говорит об общности с Христом в страданиях, но тут же добавляет, что в этом он уподобляется Его смерти*. В Рим. 8:35—36 он заключает перечень страданий цитатой: "За Тебя умерщвляют нас всякий день" (Пс. 43:23). В 2 Кор. 1:8—10 Павел описывает избавление от страшных несчастий в Асии как избавление от смерти Богом, который воскрешает мертвых. В 2 Кор. 4:8—12 он интерпретирует свои беды как ношение в своем теле смерти Иисуса. Особенно показательное место — 2 Кор. 11:23. Перечисляя тяготы и страдания, которые ему пришлось испытать, он заканчивает упоминанием о смертельных опасностях, но вместо этого пользуется словом "смерть", хотя для этого он должен образовать от него не имеющее смысла множественное число "в смертях" (?? ????????)!*

Как правило, однако, он избавляет себя от необходимости идти окольным путем через идею страдания и говорит просто о смерти там, где логичнее было бы говорить только о страдании. Чтобы довершить парадокс, он может сказать о смерти как о распятии и погребении с Христом.

293

"Я каждый день умираю"' (1 Кор. 15:31). — "Мы погреблись с Ним (Христом) крещением в смерть" (Рим. 6:4). — "Если же мы умерли со Христом..." (Рим. 6:8). — "Так и вы почитайте себя мертвыми" (Рим. 6:11). — "Мы умерли для греха" (Рим. 6:2). — "Так и вы, братия мои, умерли для закона телом Христовым" (Рим. 7:4). — "А если Христос в вас, то тело мертво" (Рим. 8:10). — "Всегда носим в теле мертвость Иисуса" (2 Кор. 4:10). — "Ибо мы, живые, непрестанно предаемся на смерть ради Иисуса" (2 Кор. 4:11). — "А я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, и я для мира" (Гал. 6:14). — "Я распят с Христом" (Гал. 2:19). — "Никто не отягощай меня, ибо я ношу язвы (stigmata; ????????) Господа Иисуса на теле моем" (Гал. 6:17).

Слово stigmata означает, собственно говоря, следы от прижигания каленым железом, т. е. клеймо, указывающее на принадлежность раба или животного их владельцу. Знак принадлежности Христу — страдание. Поэтому фраза Гал. 6:17 означает то же, что и 2 Кор. 4:10, — что Павел носит в себе смерть Христа. Возможно, что под стигматами он также имеет в виду рубцы от многократных бичеваний, которым он подвергался. Быть может, он хочет сказать, что испытал распятие с Христом в такой степени, что его следует почитать так, как если бы на его теле были следы от прибивания к кресту. Как уже распятый подобно Христу, он требует, чтобы впредь никто не причинял ему беспокойства, как это делали раньше, когда он был еще обыкновенным человеком.

Утверждение Павла, что он носит на себе стигматы (язвы) Иисуса, как известно, положило начало явлению, наблюдавшемуся у ряда людей с необычно высокой внушаемостью, — появлению у них кровоточащих ран на руках и на ногах. Благодаря постоянному и напряженному вызыванию в своем воображении известных по картинам ран и вследствие сознательного или бессознательного стремления быть отмеченным такими же стигматами, как и Павел, эти раны и на самом деле появляются как результат вазомоторного возбуждения. То, что у Павла было образным выражением, здесь становится реальностью.

Формулируя в непривычных выражениях мысль об общности с Христом в Его смерти, Павел лишь выражает в новой форме ту же идею, которая вышла из эсхатологии, была возвещена Иисусом и принята первохристианством, причем эта новая форма логически вытекает из факта смерти и воскресения Иисуса.

Вплоть до момента посылки двенадцати апостолов Иисус учил, что Его последователи должны страдать вместе с Ним и не оставлять Его даже под угрозой смерти, чтобы Сын Человеческий признал их принадлежащими к мессианскому Царству2. Преследований, которым должны подвергнуться Он сам и верящие в Царство, Он ожидал потому, что они являются частью всеобщих предмессианских бедствий. Позднее, вследствие ненаступления этих бедствий, Он приходит к убеждению, что Его добровольная смерть будет принята Богом как искупление избранных, благодаря которому они будут избавлены от бедствий3. Так как Он

' Карл фон Вайцзекер в своем известном переводе Нового завета не рискнул выразить эту мысль во всей ее силе. Он переводит эту фразу так: "Смерть каждый день предо мной".

2 См. с. 230.

? представлениях Иисуса относительно значения Его страданий и смерти см. с. 231—233.

294

держит эту мысль в тайне, позволяя себе лишь завуалированные намеки, первые христиане поняли относительно Его смерти только то, что она явилась искуплением, которое сделало возможным приход Царства и благодаря которому избранные, крестившись, получат прощение грехов на предстоящем суде. Между тем преследования и бедствия не прекращаются; собственно говоря, они по-настоящему начались именно теперь, после Его смерти. Поэтому первоначальная идея, с которой Иисус шел на смерть, если даже когда-то и понималась, то теперь оказалась аннулированной фактическим ходом событий. Идея же предмессианских бедствий по-прежнему сохранялась. Преследования, которым подвергались верующие, понимались ими как составная часть этих бедствий. Тем самым их страдания естественно связывались со страданиями Иисуса, ибо последние тоже представлялись одним из звеньев в цепи предмессианских бедствий. Их страдания — того же типа, что и Его, и являются их продолжением. Пусть даже во всем остальном первые христиане и занимали позицию чистой веры и ожидания, в их понимании страдания уже присутствует элемент мистики единения с Христом — постольку, поскольку благодаря представлению о предмессианских бедствиях они страдают вместе с Ним.

В отличие от идеи общности с Христом в страдании идея необходимости страдать по примеру Христа в первохристианстве почти не встречается. Верующие полагали, что их страдания являются частью великих бедствий, по воле Божьей обрушиваемых противостоящими Богу силами на тех, кто принадлежит к будущему мессианскому Царству (т. е. на Мессию и на избранных), чтобы в страданиях они очистились, доказали свою принадлежность Богу и приобрели право на грядущую славу'. Тот факт, что их страдания составляют одно целое со страданиями Иисуса Христа, не делается менее реальным оттого, что они разделены во времени. Более того, унижение, испытанное до появления Иисуса, тоже может оказаться связанным с Его унижением. В Послании к евреям Моисей, отказавшийся называться сыном дочери фараона, чтобы разделить судьбу народа Божьего, восхваляется за то, что он, в предвидении своей веры, "поношение Христово почел большим для себя богатством, нежели египетские сокровища" (Евр. 11:24—26).

Идея следования примеру Христа в страдании встречается в Новом завете лишь в нескольких местах: 1 Пет. 2:21: "Ибо вы к тому [к страданию] призваны; потому что и Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его".

1 Пет. 4:1: "...как Христос пострадал за нас плотью, то и вы вооружитесь тою же мыслью..."

Евр. 13:12—13: "То и Иисус, дабы освятить людей кровью Своею, пострадал вне врат. Итак, выйдем к Нему за стан, нося Его поругание".

В Первом послании Петра идея подражания Христу в Его страданиях присутствует наряду с идеей общности с Ним в страданиях. В посланиях Павла первая вообще не встречается.

' О последних бедствиях см. с. 247—248.

295

На представлении о единстве страданий верующих и страданий Христа построено Первое послание Петра; к нему же восходят многие высказывания о страданиях в соборных посланиях*. Откровении Иоанна Богослова, у апостольских мужей*. Первоначально оно соотносилось с представлением об искупительной смерти Иисуса. Вся более поздняя догматика не способна дать сколько-нибудь удовлетворительный и логически непротиворечивый ответ на вопрос, каким образом завоеванное Иисусом в Его страданиях может переходить на других. Она не в состоянии в должной мере обосновать необходимую для такого перенесения общность, так как имеет в своем распоряжении лишь понятие веры и понятие Церкви, уже потерявшее свою первоначальную жизненную силу. Однако первохристианству была знакома живая, зримая связь страданий Христа со страданиями верующих. Завоеванное Христом в Его страданиях переходило к тем, кто эти с-фадания разделял. В этом представлении об общности с Христом в страдании, основанном на идее предмессианских бедствий и предсуществующей Церкви и сохранившем свою живость благодаря действительно имевшим место преследованиям, заключено объяснение той непосредственной убежденности, с которой верили в прощение грехов первые христиане. Именно в этом духе учит автор Первого послания Петра, когда говорит, что тот, кто страдает во плоти, освобожден от греха (1 Пет. 4:1). Это соответствует простой и сильной идее Павла, стоящей за его утверждениями об оправдании верой, что тот, кто умер с Христом, свободен от греха.

1 Пет. 4:1—2: "Ибо страдающий во плоти свободен от греха*, чтобы остальное во плоти время жить уже не по человеческим похотям, но по воле Божией".

Смысл этого места не в том, что страдание умерщвляет плоть верующего, так что он не имеет больше никаких побуждений к греху; освобождение от греха означает прощение на основании искупительной силы страдания.

В Псалмах Соломона тоже говорится о том, что страдание способно искупать грех.

Пс. Сол. 13:10: "Ибо Господь бережет Своих набожных и искупает их проступки наказанием".

Пс. Сол. 18:4—5: "Наказание твое посылается нам, как первородному единственному сыну, так что Ты отводишь послушные души от нечаянных ошибок. Да очистит Господь Израиль ко дню Его целительной милости, ко дню избрания, когда помазанник Его придет и будет царствовать".

Идея искупления греха страданием нашла свое выражение также в Книге Исаии, где говорится о страдающем Рабе Божьем (Ис. 53). Он страдает, чтобы другие не должны были страдать за свои преступления.

Так как Павел на место страдания ставит умирание, он приходит к следующему утверждению (Рим. 6:7): "Ибо умерший освободился (????^??????) от греха". Как видно из контекста (Рим. 6:4—11), он имеет в виду умершего с Христом.

У Игнатия есть место, которое может создать впечатление, что он не признает за страданием искупительного значения. В своем Послании к римлянам (5:1), упоминая о страданиях, причиняемых ему тюремщиками, он говорит: "Оскорблениями их я больше научаюсь, но этим не оправдываюсь". Однако это лишь скромность мученика. Он хочет сказать, что по сравнению с растерзанием дикими зверями в Риме его теперешние лишения

296

нельзя причислить к страданиям, обладающим искупительной силой. Эта

фраза выдержана в том же духе, что и его слова о том, что лишь теперь он

становится учеником (Игн. к рим. 5:3)

Слова "но этим не оправдываюсь" — это реминисценция из 1 Кор. 4:4: "Ибо, хотя я ничего не знаю за собою, но тем не оправдываюсь". Общность с Христом в страдании и смерти заключает в себе решение проблемы греха, совершенного после крещения. Согласно воззрениям первохристианства и Павла, искупительная смерть Христа не обеспечивает прощения грехов на все времена. Она освобождает крестившегося только от ранее совершенных грехов. Искупление последующих прегрешений приобретается страданием с Христом. Но эти взгляды имеют прочную основу лишь до тех пор, пока сохраняются живое эсхатологическое ожидание и сопутствующие ему представления о предмессианских бедствиях. С момента, когда верующие утрачивают убеждение, что они живут в период предмессианских бедствий и поэтому страдают вместе с Иисусом Христом, проблема возможности прощения грехов, совершенных после крещения, сразу же принимает форму вопроса о втором покаянии — и так и не находит удовлетворительного решения.

Таким образом, идея участия в завоеванном Христом искуплении понятна без дополнительных разъяснений только в связи с первоначально составлявшей с ней единое целое идеей общности с Христом в страдании. С исчезновением последней учение о прощении грехов переходит в стадию неясности и в конце концов превращается — в католицизме и в протестантизме — в нечто совершенно отличное от того, чем оно было в первохристианстве.

Итак, идея общности с Христом в страдании принадлежит не Павлу, как это неоднократно утверждалось, а непосредственно вытекает из представления о предмессианских бедствиях. Павел разделяет ее с Иисусом и с первохристианством, но в соответствии со своим мистическим учением вынужден усилить ее, доведя страдание с Христом до умирания с Христом. Согласно его воззрениям, после смерти и воскресения Иисуса никаких дальнейших предмессианских бедствий быть не может, ибо мессианские времена уже наступили. Остается только один путь — трактовать страдания как умирание с Христом.

И поскольку необходимость рассматривать страдание как эквивалент смерти столь велика, Павел вправе надеяться, что те, кому близка мысль о страдании с Христом, вновь обретут и поймут ее в той усиленной форме, которую оказалось необходимым ей придать, — в форме общности с Христом в смерти.

Логика мистического учения Павла вынуждает его, как мы видели, трактовать страдание как проявление умирания с Христом. Чрезмерные страдания, выпавшие на его долю с момента, когда он начал проповедовать Христа, способствовали развитию его мысли в этом направлении.

Часто полагали, что учение Павла следует объяснять, исходя из уникального характера его переживания в момент обращения. Считалось, что его мистическое учение есть выражение этого опыта в обще-

297

принятых терминах. Но если в его учении действительно можно распознать нечто связанное с его особым личным опытом, то это не столько видение Христа на дороге в Дамаск, сколько тот факт, что его отданная Христу жизнь действительно могла представляться ему как постоянное предавание себя смерти. В своих посланиях он ни разу не ссылается на особенности своего обращения. В то же время он вновь и вновь говорит о своих бесчисленных и тяжких страданиях. Следовательно, если основываться на его собственных свидетельствах, то именно здесь нужно искать тот опыт, который он обобщает в своем учении.

Деяния апостолов сообщают лишь о части выпавших на его долю тяжких испытаний. Но даже если ограничиться только ими, как это много для одного человека! В Дамаске, сразу после обращения, он ускользнул от расправы со стороны евреев и этнарха царя Ареты только благодаря тому, что ночью его спустили по городской стене в корзине (Деян. 9:23—25; 2 Кор. 11:32). В Иерусалиме евреи-эллинисты покушались на его жизнь, поэтому братья отправили его в Кесарию, а оттуда препроводили в Таре (Деян. 9:29—30).

Во время первого миссионерского путешествия он был изгнан из Антиохии Писидийской в результате волнений, вызванных подстрекательством евреев (Деян. 13:50—51). В Иконии ему пришлось спасаться бегством от пытавшихся побить его камнями (Деян. 14:5—6). В Листре его побили камнями, и толпа, сочтя его мертвым, выволокла из города (Деян. 14:19—20).

Во время второго миссионерского путешествия, в Филиппах, он был подвергнут жестокому телесному наказанию и брошен в тюрьму римскими властями (Деян. 16:22—24). В Фессалониках он был вынужден спасаться бегством от подстрекаемой евреями толпы (Деян. 17:5—9). Та же судьба постигла его позднее и в Верии (Деян. 17:13—14). В Коринфе его притащили на суд к проконсулу Галлиону, брату философа Сенеки, который, однако, отказался разбирать внутренние религиозные распри евреев (Деян. 18:12—17).

Во время третьего миссионерского путешествия против него был поднят мятеж в Эфесе (Деян. 19:23—20:1). В Коринфе он не смог осуществить свой план путешествия в Сирию морем, так как евреи собирались напасть на него (очевидно, они хотели сделать это или во время посадки на корабль, или в море). Вместо этого ему пришлось идти сухопутным путем через Македонию под охраной сопровождавших его братьев (Деян. 20:3). Затем в Иерусалиме толпа, возбужденная малоазийскими евреями, хотела убить его перед храмом. Его спас начальник римской стражи. Но это спасение явилось началом заключения, окончившегося для него смертью (Деян. 21:27—35).

И все же только послания дают нам полное представление о страданиях, выпавших на долю Павла. В Эфесе он сражался с людьми, как с дикими зверями.

1 Кор. 15:32: "Когда я по-человечески боролся со зверями* (???? ?'??????? ????????????) в Ефесе, какая мне польза...?"

298

Слова о сражении со зверями нельзя понимать здесь в буквальном смысле. Если бы Павел, как возмутитель спокойствия, был приговорен к участию в сражении с дикими зверями, он тем самым лишился бы своего римского гражданства. Однако к моменту ареста в Иерусалиме это гражданство у него еще было. Вероятно, он хотел сказать, что в Эфесе люди вели себя по отношению к нему, как дикие звери. Не было ли это еще одним возмущением, помимо поднятого Димитрием (Деян. 19:23—20:1), поскольку в ходе последнего Павел, согласно Деяниям, не подвергался прямому насилию толпы?

Вероятно, следуя Павлу, о сражении со зверями во время" своего путешествия в качестве заключенного говорит и Игнатий. Игн. к рим. 5:1: "Из Сирии до Рима, на суше и на море, ночью и днем я уже борюсь со зверями, будучи связан с десятью леопардами, то есть с отрядом воинов, которые от благодеяний им оказываемых делаются только злее".

Нужно заметить, что указанные слова Павла можно прочесть и так, что он имеет в виду воображаемый случай: "Если бы я, подобно другим людям, сражался со зверями в Эфесе, какая была бы мне от этого польза?" Тогда эту фразу можно понимать как намек на факт, известный его читателям, — что в Эфесе его едва не приговорили к сражению с дикими зверями на арене цирка. Но в этом случае, однако, слова ???? ???????? (по-человечески?) кажутся не совсем подходящими. Во всяком случае, Игнатий понимает эту борьбу со зверями в метафорическом смысле.

Пять раз евреи подвергали Павла бичеванию; три раза его наказывали палками; не раз сажали в тюрьму; трижды он попадал в кораблекрушение, причем в одном из этих случаев провел в море ночь и день; он страдал от голода, жажды и наготы, подвергался опасностям в пустыне и при нападении разбойников.

1 Кор. 4:9—13: "Ибо я думаю, что нам, последним посланникам. Бог судил быть как бы приговоренными к смерти; потому что мы сделались зрелищем* для мира, для ангелов и для человеков'. Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии. Даже доныне терпим голод и нужду, и наготу, и побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками. Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне".

2 Кор. 6:4—5: "Но во всем являем себя, как служители Божий, в великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах, под ударами, в темницах, в изгнаниях, в трудах, в бдениях..."

2 Кор. 11:23—30: "[Они] Христовы служители? В безумии говорю: я больше. Я гораздо более был в трудах, безмерно-в ранах, более в темницах и многократно в смерти*. От иудеев пять раз дано мне было по сорока ударов без одного. Три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыл над пучиной*; много раз был в путешествиях, в опасностях на реках, в опас-

'Этот связанный с римской ареной образ мы находим уже в Книге Еноха (62:9—12). Здесь цари и властители земные на суде умоляют Сына Человеческого испросить для них милости у Бога. Он, однако, предает их в руки карающих ангелов, которые берут их, чтобы отомстить за плохое обращение с Его детьми и избранными. "И они сделаются зрелищем для праведных и избранных Его: они (праведные) будут радоваться, взирая на них, ибо гнев Господа духов будет пребывать на них". В стоической риторике тоже используется эта метафора: мудрец в борьбе с роком являет собой зрелище для Бога и людей.

299

ностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников; в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратиями, в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе. Кроме посторонних приключений, у меня ежедневно стечение людей, забота о всех церквах! Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся? Если должно мне хвалиться, то буду хвалиться немощью моею".

Еврейские власти наказывали бичеванием, римские — палочными ударами. При наказаниях, налагаемых синагогой, применялся, собственно говоря, не бич, а сложенный вчетверо и сплетенный ремень из телячьей кожи типа плети. Эта ужасающая процедура описана — со ссылкой на Втор. 25:2—3, где предписывается бичевание, — в мишнаитском трактате "Маккот" ("Удары"). Первоначально это была вторая часть знаменитого мишнаитского трактата "Санхедрин" ("Синедрион")*, посвященного еврейскому уголовному праву. Древнейшие места обоих трактатов восходят, по-видимому, к еще более древнему еврейскому уголовному закону, записанному во II в. н.э. Содержащиеся в них предписания, видимо, соответствуют правовым нормам времен Иисуса и апостолов'.

Втор. 25:2—3: "И если виновный достоин будет побоев, то судья пусть прикажет положить его и бить при себе, смотря по вине его, по счету. Сорок ударов можно дать ему, а не более, чтобы от многих ударов брат твой не был опозорен* перед глазами твоими".

Маккот, 111:10: "Сколько ударов дать ему? Сорок без одного; ибо говорится [Втор. 25:2—3] о числе около сорока, [следовательно] о числе, близком к сорока"2.

Об обычае не давать все сорок ударов свидетельствует также Иосиф Флавий (Древн. IV, 8:21): "Если кто-нибудь поступит вопреки этим предписаниям, тот да подвергнется от руки общественного служителя сорока без одного ударам плетью"·. То же самое IV.8:23.

Маккот, 12—14: "[Один] привязывает его руки к столбу крест-накрест, и служитель общины срывает с него одежды — если они рвутся, пусть рвутся, если разорвутся в клочья, пусть разорвутся, — пока не обнажится его сердце. И позади него кладется камень, и служитель общины становится на него и [держит] в руке ремень из телячьей кожи, сложенный вдвое и еще раз вдвое, и в нем два ремня поднимаются и опускаются. [Это, вероятно, означает, что двумя ремнями сплетаются остальные два.] Рукоятка должна иметь длину в ширину ладони, и ширина его [также равна] ширине ладони, и он [должен быть такой длины, чтобы] доставать ему до пупка.

[Служитель] наносит ему треть [ударов] спереди и две трети сзади. И пока он его бьет, тот не стоит [прямо] и не сидит, а находится в согнутом положении... и бьющий бьет в полную силу одной рукой.

Чтец читает: "Если не будешь стараться исполнять все слова закона сего, написанные в книге сей, и не будешь бояться сего славного и страшного имени..." и т. д. (Втор. 28:58—59) "...и он начинает снова.

' Holscher G. Die Mischnatraktate Sanhedrin und Makkot ins Deutsche ubersetzt. Tubingen, 1910.

2 Чтобы из-за ошибки в счете не было дано больше сорока ударов, предписывается нанести ему сорок без одного. "Рабби Иуда (против этого) говорит: "Он получает сорок ударов. Куда наносят ему избыточный (сороковой)? Между лопаток".

300

И если он [наказываемый] умирает под рукой его [т. е. служителя

общины], то он [служитель] не подлежит наказанию; [но] если он дает ему

одним [ударом] ремнем больше и тот умрет, то за это он подлежит

изгнанию.

Если он [наказываемый во время нанесения ему ударов] осквернит

себя испражнениями или мочой, то он освобождается [от продолжения

наказания]".

Маккот, 111:11: "Если ему назначено сорок ударов, [а] он получил

часть ударов [и] говорят, что он не может вынести все сорок, то он

освобождается".

Эту ужасную пытку, сопровождаемую чтением Писания, Павел перенес пять раз. Каждый раз он получал, и он это специально оговаривает, максимально допустимое число ударов, хотя, как мы знаем из посланий, он был болезненным и не отличался крепким сложением. Будучи римским гражданином, он, как еврей, подпадал тем не менее под юрисдикцию еврейских религиозных властей тех городов, в которых он оказывался.

Троекратное наказание палками он претерпел уже от римских властей. Собственно говоря, римское гражданство должно было бы служить ему защитой от этого наказания. Очевидно, в тех трех случаях, о которых идет речь, у него попросту не было времени заявить о своем гражданстве. С какой легкостью и быстротой римские власти назначали телесное наказание тем, кого они считали бесправными, показывает арест Павла в Иерусалиме. Не успел римский офицер, спасший Павла от толпы евреев, ввести его в крепость, как тут же решил допросить его под палками, чтобы выяснить, в чем его обвиняют евреи (Деян. 22:24).

Таким образом, Павел, еврей и одновременно римский гражданин, терпел жестокие притеснения как от еврейских, так и от римских властей. О степени этих притеснений мы не имели бы никакого представления, если бы в письме к коринфянам он не был вынужден перечислить свои страдания, чтобы показать, как много перенес он ради Христа, и тем самым доказать свое право на апостольство.

И этот подвижник, который вдобавок к трудностям и опасностям постоянных путешествий подвергался тюремному заключению, побиванию камнями, бичеванию и палочным ударам, был больным человеком! Из его слов нельзя точно установить характер его телесного недуга. Из Послания к галатам мы узнаем, что он страдал от припадков, могущих унизить его в глазах людей. Он благодарит галатов за то, что они не отвергли и не презирали его за его болезнь.

Гал. 4:13—14: "Знаете, что, хотя я в немощи плоти благовествовал вам в первый раз, вы вашего искушения во плоти моей не презрели и не оплевали*, а приняли меня, как ангела Божия, как Христа Иисуса".

В обычаях того времени было плевать в людей, страдавших непонятными заболеваниями, чтобы защитить себя от бесов, считавшихся причиной болезни. Это средство защиты особенно часто употреблялось по отношению к эпилептикам и психическим больным.

Естественно предположить, что Павел страдал припадками типа эпилептических, что, однако, никоим образом не означает, что он дейст-

301

вительно был эпилептиком. С этим согласуется и то, что на дороге в Дамаск он во время припадка слышал голоса, после чего имела место временная потеря зрения — если только обращение действительно произошло во время такого приступа (Деян. 9:3—9). Вознесение на третье небо и в рай, во время которого Павел слышал неизреченные слова, представляется ему особой, специально дарованной ему милостью (2 Кор. 12:1—4).

2 Кор. 12:1—4: "Не полезно хвалиться мне; ибо я приду к видениям и откровениям Господним. Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет, — в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает, — восхищен был до третьего неба. И знаю о таком человеке, — только не знаю — в теле, или вне тела: Бог знает, — что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать".

Возможно, что вознесение на третье небо и вознесение в рай — это одно и то же переживание, которое Павел в обычном для еврейской литературы стиле описывает дважды.

Согласно славянской Книге Еноха и "Жизни Адама и Евы", рай помещается на третьем небе. Сдав. Ен. рец. А, гл. 8 (изд. Бонвеча, с. 7): "И они водили меня по третьему небу и поставили меня в середине рая". Согласно "Жизни Адама и Евы" (гл. 37), архангел Михаил возносит Адама после его смерти в рай до третьего неба. О числе небес, равном семи, которое принято в славянской Книге Еноха, греческом Апокалипсисе Варуха (1—17), Завете Левия (3) и других текстах, написанных позднее I в. н. э., Павел, очевидно, еще не знает. До II в. н. э. в иудаизме насчитывали лишь три неба. К этому числу книжники пришли, основываясь на одном месте из Третьей книги царств. В 3 Цар. 8:27 Соломон говорит о Боге: "Небо и небо небес не вмещают Тебя". Согласно раввинистическому толкованию, это означает, что небес три. Мидраш* к Пс. 113, § 2: "Учителя говорили, есть два небосвода, ибо написано "Шествующего на небесах небес" (Пс. 67:34). Наш учитель говорил: [есть] три [неба], ибо написано "небо и небо небес" (3 Цар. 8:27)". См.: Struck H., Billerbeck P. Die Briefe des Neuen Testaments und die Offenbarung Johannis, erlautert aus Talmud und Midrasch. Munchen, 1926. S. 531.

Согласно Апокалипсису Еноха, в котором говорится только об одном небе, рай, называемый там садом избранных и праведных (Ен. 60:23; 61:12), находится в самом дальнем конце неба. Он служит местом пребывания сподвижников Сына Человеческого. Енох возносится туда в конце своей жизни (Ен. 60:8; 70:3).

Думал ли Павел, насчитывавший только три неба, что рай помещается на третьем (так же как и более поздние авторы, считавшие, что небес семь), — нам неизвестно. Если рай не является частью третьего неба, то в 2 Кор. 12:1—4 речь идет не об одном, а о двух разных экстатических переживаниях. Вынужденный переносить телесные страдания, Павел отдавал себе отчет в том, что он болен. Он объясняет свою болезнь тем, что ангелу сатаны разрешено бить его кулаками, чтобы он не превозносился сверх меры из-за дарованной ему привилегии быть вознесенным на третье небо и в рай.

2 Кор. 12:6—9: "...я удерживаюсь, чтобы кто не подумал о мне более, нежели сколько во мне видит, или слышит от меня. И чтоб я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, бить меня кулаками*, чтоб я не превозносился. Трижды молил

302

я Господа о том, чтобы удалил его от меня. Но Господь сказал мне: "Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи".

Какого характера были эти страдания и как они были связаны с припадками, остается неясным. Но сколько же должен был он выстрадать, чтобы так говорить об этом!

И этот столь часто подвергавшийся истязаниям больной человек ни минуты не чувствовал себя в безопасности. Как много стоит за словами "в опасностях от единоплеменников" (2 Кор. 11:26)! Евреи-эллинисты, ранее под его предводительством побившие камнями Стефана', поклялись убить его. С момента, когда он уже обращенным вернулся в Иерусалим (Деян. 9:29), они постоянно плели против него заговоры, и даже не столько потому, что он стал верующим в Христа, сколько по той причине, что он объявил обрезание и Закон утратившими силу. Каким выразительным штрихом в характеристике его подверженной постоянному риску жизни является лаконичное замечание о том, что для возвращения из Коринфа в Иерусалим он вместо предполагаемого кратчайшего пути морем в Малую Азию был вынужден идти сухопутным путем через Македонию, чтобы избежать готовившегося нападения (Деян. 20:3)! После его ареста в Иерусалиме сорок евреев поклялись не есть и не пить, пока не убьют его; так что начальник стражи, предупрежденный о заговоре племянником Павла, решил для безопасности спешно и тайно отправить его ночью в Кесарию под мощным вооруженным прикрытием — 400 пеших и 70 конных солдат (Деян. 23:12—24)!

Не менее упорным преследованиям подвергался Павел со стороны ревностных иудео-христиан, с той лишь разницей, что они ополчились не против его жизни, а против его взглядов и деятельности. За ними стояли иерусалимские апостолы. Его учение, согласно которому верующим из язычников не нужны Закон и обрезание, казалось христианам из евреев непонятным и недопустимым.

Попытка достигнуть соглашения путем раздела сфер влияния (Павел посвящает себя проповеди среди язычников, в то время как апостолы из Иерусалима оставляют за собой работу среди евреев), если и рассматривалась обеими сторонами сколько-нибудь серьезно, на практике оказалась неосуществимой2. Да и территориальное разделение было изнача-

' Иерусалимские евреи родом из Киликии и Асии вместе с другими евреямиэллинистами спорили со Стефаном и обвиняли его перед синедрионом (Деян. 6:8—14). При избиении его камнями свидетели (которые должны первыми бросить камни. — Втор. 17:7), чтобы освободить руки, сложили свои одежды у ног Савла из Тарса в Киликии, откуда видно, что он руководил этим делом (Деян. 7:58).

Упоминание о свидетелях и об их участии в избиении ясно показывает, что избиение Стефана не было делом рук возбужденной толпы, а представляло собой обычную казнь, которая описана в трактате "Санхедрин" (Sanhedrin. Tubingen, 1910. S. 75—78. Нем. перевод Густава Хёлыпера).

2 Насколько расходятся Деян. 15 и Гал. 2 уже в самой интерпретации искомого соглашения!

303

льно невозможным. В последовавшей неизбежной борьбе побежденным оказался Павел. С помощью своих посланцев лидеры из Иерусалима без труда отторгли у него его общины. На его стороне была только истина; на их стороне — традиция и здравый смысл, говорившие, что всякий, желающий участвовать в осуществлении надежд израильского народа, должен присоединиться к нему через обрезание и Закон. Если Павел мог опереться лишь на свой личный авторитет, то они имели за собой авторитет Церкви. Тот факт, что уже в то время существовало некое подобие Церкви и иерусалимская община была ее олицетворением, обыкновенно отрицают. И тем не менее это было так. Для верующих из малоазийских и греческих общин иерусалимская община была авторитетным высшим органом — в том же смысле и в такой же степени, как синедрион для синагог диаспоры. Пожертвования, которые они для нее собирали, были не столько подаянием для бедных, сколько налоговым сбором, аналогичным налогу на содержание Храма, который взимался с новообращенных иудеев'. А из Послания к коринфянам видно, какие усилия прилагает Павел, чтобы эта дань была достаточно большой. Он надеется снискать этим расположение Иерусалима! Однако по прибытии в Иерусалим апостолы потребовали от него наложить на себя обет вместе с четырьмя назначенными ими людьми, чтобы все видели, что он продолжает соблюдать Закон. Он смиренно соглашается, но этот навязанный ему обет оказался роковым. Когда, исполняя его, он стоял с остриженной головой в храме, евреи из Малой Азии узнали его и подняли волнение в народе, приведшее к его аресту (Деян. 21:20—36).

Личное влияние, которое апостол язычников мог противопоставить влиянию апостолов иерусалимской церкви, было невелико. Временами резкий, но потом опять мягкий и уступчивый, он не мог организовать обдуманного сопротивления. Он мыслитель, а не тактик. Его резкость, как и его мягкость, ставили его в невыгодное положение. Осуждая, открыто или завуалированно, первоапостолов, он заходит настолько далеко, что оказывается неправым, и тем самым дает им в руки оружие против самого себя. Он позволяет себе иронию по поводу уважения, которое им оказывают; упрекает одного из них, Петра, в лицемерии перед всеми верующими в Антиохии2; ставит себя выше их, поскольку он больше сделал и больше страдал; намекает, что они одобряют обрезание, чтобы избежать преследований, которые обрушиваются на провозвестников истинного учения креста Христова; и наконец, в страшном возбуждении, в которое он впадает во Втором послании к коринфянам, утверждает не более и не менее, что они в своей слепоте, обманутые сатаной, служат делу сатаны против Христа.

Гад. 2:6: "И в знаменитых чем-либо, какими бы ни были они когдалибо, для меня нет ничего особенного: Бог не взирает на лице человека". — 2 Кор. 11:5: "Но я думаю, что у меня ни в чем нет недостатка против высших Апостолов (??? ???????? ?????????)". Эти же слова — в 2 Кор.

'Карл Голь пришел к ясному пониманию этого обстоятельства в своем содержательном исследовании "Der Kirchenbegriff des Paulus in seinem Verhaltnis zu dem Urgemeinde". См. также выше с. 210.

2 Гал. 2:11—16: Петр сначала сидел за одним столом с христианами из язычников, но потом, когда прибыли люди от Иакова Праведного, стал избегать этого.

304

12:11. — 1 Кор. 15:10: "...но я более всех их потрудился". — Гал. 5:10: "Смущающий вас, кто бы он ни был, понесет на себе осуждение". — Гал. 5:12: "О, если бы удалены были возмущающие вас!" — Гал. 6:12: ".. принуждают вас обрезываться только для того, чтобы не быть гонимыми за крест Христов". — 2 Кор, 11:13—15: "Ибо таковые лжеапостолы, лукавые делатели, принимают вид Апостолов Христовых. И не удивительно: потому что сам сатана принимает вид Ангела света. А потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды; но конец их будет по делам их".

В последнем отрывке Павел не называет прямо апостолов из Иерусалима. Однако и здесь он не мог подразумевать никого иного, кроме "высших апостолов" (2 Кор. 11:5). Ведь именно о них он ведет речь в этих последних главах Второго послания к коринфянам.

При всем этом Павел временами проявлял невероятную уступчивость. Это видно хотя бы из того, что его противники могли утверждать (Гал. 5:11), будто он все еще проповедует обрезание. Согласно Деян. 16:3, он обрезал Тимофея, а из туманного и неполного объяснения в Гал. 2:3—5 нельзя с уверенностью заключить, что он не согласился обрезать также и Тита.

Павел сам в начале Послания к галатам ссылается на широко распространенное мнение о нем, что он говорит так, чтобы угодить людям, и старается им понравиться.

Гал. 1:10: "У людей ли я ныне ищу благоволение, или у Бога? Людям ли угождать стараюсь?"

Но даже если бы он применял более совершенную тактику, его дело все равно было бы безнадежным. Его притязания на то, чтобы его считали апостолом Христа в том же смысле, в каком это слово употреблялось по отношению к первоапостолам и к Иакову Праведному, не могли быть достаточно обоснованы. Последние получили свои полномочия благодаря тому, что были призваны Христом, когда Он ходил по земле, или благодаря близкому родству с Ним. Павел претендует на такие же полномочия только для того, чтобы бороться против их взглядов на Закон и обрезание. К этому его вынуждает более глубокое понимание значения смерти и воскресения Иисуса. Апостол язычников был первым из противодействовавших авторитету Церкви; и он же первый почувствовал на себе его мощь.

К концу его трехлетнего пребывания в Эфесе (приблизительно 54— 57 гг.) его поражение должно было стать очевидным ему самому. Общины Галатии от него отпали. В Коринфе его авторитет был подорван. Его противники глумились над ним, утверждая, что он не смеет требовать материальной поддержки от общин, так как сам понимает, что он не апостол (2 Кор. 11:7—9). Они утверждали, что в своих письмах он силен, но в непосредственном общении с людьми слаб, и то, что он неоднократно откладывал свой приезд, приписывали его страху перед ними (2 Кор. 10:1—2; 10:10; 1:23). Далее, его обвиняют в том, что на его слово нельзя положиться (2 Кор. 1:17); что он пишет не то, что думает (2 Кор. 1:13); прибегает к хитрости (2 Кор. 12:16—17); любит хвалить себя (2 Кор. 3:1); превознося себя, доходит до глупости (2 Кор. 11:1; 11:16; 12:11).

305

Хотя благодаря величию его личности он может раз за разом одерживать верх над такого рода противниками и хотя некоторые общины, как, например, филиппийская, выражают ему свою любовь, он не в состоянии добиться долговременного успеха в борьбе с авторитетом Иерусалима. У него нет надежды хотя бы рассеять враждебность к нему, которая оттуда исходит.

Когда в Коринфе он писал свое Послание к римлянам, чтобы сохранить для себя путь на запад, ему уже было очевидно, что враждебность евреев и противодействие апостолов из Иерусалима делают невозможным продолжение его работы в прежних местах. Но это лишь укрепляет его убеждение, что ему предназначено нести Евангелие туда, где оно еще не проповедовалось.

Таким образом, этот человек — больной, терзаемый, жизнь которого была постоянно в опасности, — нес на себе еще и огромную ношу душевных тревог. Но он понимал смысл этих страданий. Именно потому, что он один осмелился сказать всю правду о значении Креста, он и должен претерпеть величайшие гонения. Благодаря этому стало ясно, что только он один — истинный апостол Иисуса Христа, даже если другие и отрицают его право носить этот титул. За всеми его испытаниями стоят ангельские существа, которые ополчились на него, так как он пытается спасти людей, не допустить, чтобы они повторно подпали под их иго благодаря ложным идеям о Законе и обрезании. Пускай он, как приговоренный к смерти, стал зрелищем для ангелов и для людей (1 Кор. 4:9) — он знает: это лишь показывает, как далеко продвинулся он в умирании с Христом и соответственно как сильно жизнь Христа открывается в нем. Поэтому в конечном итоге его страдания приобретают для него даже большее значение, чем вознесение на третье небо и в рай. Рассказ о своем вознесении и о своих телесных страданиях он заканчивает словами, полными энтузиазма: "И потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова. Посему я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа, ибо, когда я немощен, тогда силен" (2 Кор. 12:9—10).

Глава VIII. ОБЛАДАНИЕ ДУХОМ КАК ПРОЯВЛЕНИЕ ВОСКРЕСАНИЯ С ХРИСТОМ

Учение о пришествии Духа у пророков ........................................................... 306

Излияние Духа и "Тот, который должен прийти" у Иоанна Крестителя и у Иисуса ......... 307

Дух у Павла как Дух Христа и Дух воскресения ........................................... 310

Бытие в Духе ...................................................................................................... 311

Действие Духа .................................................................................................... 313

Познание в Духе ................................................................................................ 315

Испытание духов: 1 Ин. 4, Учение 12 апостолов. Пастырь Ермы ............... 317

Рассматривая обладание Духом как признак уже совершающегося воскресения, Павел утверждает нечто такое, что является самоочевидным с точки зрения эсхатологии, за которой стоит факт смерти и воскресения Христа, но чего не предвидели ни традиционная эсхатология, ни учение Иисуса, ни вера первохристианской общины.

Согласно эсхатологии пророков. Мессия из рода Давида одарен Духом Божьим и благодаря этому оказывается способным установить Царство мира. У Иезекииля это представление расширяется: носителем Духа является весь мессианский народ. Это же имеет в виду и Иеремия, согласно которому Новый завет заключается в том, что Бог записывает

306

свой закон во всех сердцах и умах. Второисаия тоже ожидает, что Дух снизойдет на всех. Следовательно, согласно этим пророческим воззрениям, мессианское Царство состоит в том, что Мессия и его подданные во всех своих помышлениях и делах все вместе направляются Духом Божьим.

Ис. 11:1—2: "И произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произрастет от корня его. И почиет на Нем Дух Господень, дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения и благочестия".

Иез 36:26—27: "И дам вам сердце новое и дух новый дам вам... вложу внутрь вас дух Мой и сделаю то, что вы будете ходить в заповедях Моих и уставы Мои будете соблюдать и выполнять".

Иер. 31:33: "Но вот завет, который я заключу с домом Израилевым после тех дней, говорит Господь: вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его, и буду им Богом, а они будут Моим народом". Ис. 44:3: "Излию дух Мой на племя твое [Иакова]". Ис. 59:21: "И вот завет Мой с ними, говорит Господь: Дух Мой, Который на тебе, и слова Мои, которые вложил Я в уста твои, не отступят от уст твоих, и от уст потомства твоего, и от уст потомков потомства твоего, говорит Господь, отныне и до века".

Раб Ягве тоже представлен носителем Духа (Ис. 42:1). Более поздняя эсхатология отказывается от взгляда на Дух как на основу жизни участников мессианского Царства. Явление Духа становится чудом, которое наряду с другими событиями указывает на близость Божьего суда. Эта трансформация нашла отражение в известном отрывке из Книги Иоиля, написанной, вероятно, в III или II в. до н. э.

Иоил. 2:28—31: "И будет после того, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; старцам вашим будут сниться сны, и юноши ваши будут видеть видения. И также на рабов и на рабынь в те дни излию от Духа Моего. И покажу знамения на небе и на земле: кровь, и огонь, и столбы дыма. Солнце превратится в тьму и луна — в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и страшный". Это новое представление о явлении Духа объясняется тем, что место мессианского Царства заняло Царство Божье. Если во главе Царства уже не стоит помазанный Духом правитель из рода Давида, то исчезает и связанное с этим воззрение, согласно которому участники Царства будут носителями Духа. Таким образом, воззрения пророков на явление Духа теряют силу из-за того, что чаяния будущего принимают трансцендентный характер.

В эсхатологии Книги Даниила и в апокалипсисе Еноха излияние Духа уже не играет никакой роли — даже в качестве признака конца.

Псалмы Соломона возвращаются к эсхатологическим чаяниям пророков, ожидая, что правителем последних времен будет Сын Давида, "которого Бог укрепил святым Духом" (Пс. Сол. 17:37). Однако о том, что участники Царства также будут носителями Духа, ничего не говорится.

Иоанн Креститель соединяет излияние Духа на весь народ, о котором пророчествует Иоиль, с приходом Илии — событием, которое в Книге Малахии также приурочено к последним дням.

307

Мал. 4:5—6: "Вот, Я пошлю к вам Илию пророка перед наступлением дня Господня, великого и страшного. И он обратит сердца отцов к детям и сердца детей к отцам их, чтобы Я пришед не поразил земли проклятием"'.

В Апокалипсисе Ездры (3 Езд. 6:23—26) те, "которые некогда вознеслись и не вкусили смерти от рождения своего" (т. е. Енох, Илия и Ездра), появляются в конце последних бедствий, после чего "сердца живущих на земле изменяются и обращаются к новому духу". Таким образом здесь, как и у Крестителя, явление Илии и излияние Духа совпадают.

Креститель ожидает, что "Тот, Который должен прийти", будет крестить людей Святым Духом. Свое предназначение он видит в том, чтобы подготовить путь тому, кто должен прийти, и призвать людей покаяться, чтобы они стали способными воспринять Дух, который должен излиться в момент прихода. Тот, кого он сейчас крестит водой для покаяния, освящается, благодаря чему станет потом носителем Духа и тем самым получит знак, по которому он будет избавлен от суда.

В научно-критической литературе вплоть до самого недавнего времени господствовало мнение, что под "Тем, Который должен прийти" Креститель подразумевал Мессию. Это показывает, как трудно бывает в науке отказаться от традиционной точки зрения, даже если она ошибочна.

"Тот, Который должен прийти" — это Илия, который сойдет с небес. Никто из обыкновенных людей не может притязать на то, чтобы быть этим предшественником Мессии. С другой стороны, ожидается в первую очередь не приход Мессии, а появление "Того, Который должен прийти", т.е. Илии. До тех пор, пока он не придет. Мессия появиться не может.

Как можно было в течение столь долгого времени не понимать написанный ясным языком рассказ о вопросе Крестителя Иисусу! Ученики заключенного в темницу Крестителя обратились от его имени к Иисусу с вопросом, не есть ли Он "Тот, Который должен прийти" (о ?????????

— Мф. 11:3). Отослав их обратно с неясным ответом, — ибо Он не мог раскрыть тайну своего будущего мессианства! — Иисус открывает окружающим его людям, что Креститель сам есть Илия, который должен прийти ( ?????? ? ?????? ?'??????? — Мф. 11:14). Из этих слов совершенно ясно, что и Креститель в своем вопросе — и, следовательно, в своей проповеди!

— под "Тем, Который должен прийти" подразумевал Илию.

Что Креститель сам является Илией, который должен прийти, Иисус сообщает своим слушателям как нечто трудное для понимания.

Мф. 11:14—15: "И если хотите принять, он есть Илия, которому должно прийти. Кто имеет уши слышать, да слышит!"

В самом деле, отождествляя Крестителя с Илией, Иисус делает насилие над реальной действительностью. Ни то, что говорится в Писании, ни образ Илии, рисуемый самим Иоанном, не подходят к тому, который является — и хочет быть — не кем иным, как провозвестником прихода Илии. Однако самосознание Иисуса заставляет Его сделать Крестителя Илией. Если Он сам — будущий Мессия, то Илия уже должен быть здесь. Следовательно, Креститель и есть Илия2.

' Согласно раввинистической литературе, Илия разрешит все спорные вопросы, оставшиеся неразрешенными до прихода Мессии. См.: Rengstorf К. Н. Jebamot (Von der Schwagerehe). Gie?en, 1929. S. 150.

2 Об этой проблеме см.: Schweitzer A. Das Messianitats- und Leidensgeheimnis. Tubingen, 1901. Кар. 6. 6 (2. Aufl. 1929); Geschichte der Leben-Jesu-Forschung. S. 600—604.

308

Креститель идет дальше Иоиля в том отношении, что для него излияние Духа — это не просто чудо, возвещающее о наступлении последних времен и могущее произойти с любым человеком: оно происходит только с теми, кому суждено стать участником грядущего Царства и кто подготовился к нему покаянием.

Иисус ощущает себя носителем Духа и объясняет чудеса, которые Он совершает, тем, что они производятся Духом. Утверждение, что эти чудеса совершаются не силой Святого Духа, а силой предводителя бесов. Он характеризует как грех против Святого Духа, который не прощается, хотя все остальные грехи, и даже клевета на Сына Человеческого, могут снискать прощение (Мф. 12:22—32).

Посылая учеников. Он обещает им, что во время разразившихся бедствий, когда из-за Него их приведут к правителям, они почувствуют, что Дух Божий будет говорить их устами. Следовательно, Он разделяет с Крестителем точку зрения, представленную в Книге Иоиля, что излияние Духа является событием, указывающим на непосредственную близость конца. Конец означает для Него явление Сына Человеческого.

Мф. 10:17—23: "...они будут отдавать вас в судилища и в синагогах своих будут бить вас. И поведут вас к правителям и царям за Меня, для свидетельства пред ними и язычниками. Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать. Ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас... Претерпевший же до конца спасется. Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой. Ибо истинно говорю вам: не успеете обойти городов Израилевых, как придет Сын Человеческий".

Следует заметить, что Иисус никогда не представляет бытие в Царстве Божьем как состояние обладания Духом. Он полагает, что участники Царства Божьего находятся там в воскресшем состоянии. Как воскресшие, они в Духе не нуждаются. Только в том случае, если участники Царства мыслятся обыкновенными людьми, есть смысл наделять их Духом. Павел был первым, кто пришел к представлению о воскресших, которые в то же время являются носителями Духа. Иисус сводит в одно целое воззрения древних пророков и Иоиля следующим простым способом: в согласии с пророками Он утверждает, что, как призванный Мессия, Он является носителем Духа; в согласии с Иоилем — ожидает излияния Духа как признака начала конца.

Экстатические явления среди апостолов в день Пятидесятницы, а затем и у других верующих были восприняты первохристианской общиной как исполнение пророчества Иоиля. Петр в своей речи ссылается именно на соответствующее место из Иоиля (Деян. 2:16—21). В явлениях экстатической речи и повсеместно открывающемся даре пророчества основанная на смерти и воскресении Христа надежда верующих на немедленный приход мессианского Царства получала все новые и новые подтверждения. В оценке этих реальнейших подтверждений веры Павел был заодно со всей первохристианской общиной. Однако он не мог, подобно всем остальным, довольствоваться взглядом на эту работу Духа как на некое изолированное чудо; как мыслитель, он чувствовал себя обязанным увязать ее с фактом смерти и воскресения Христа

309

и с представлением о форме бытия верующих в мессианском Царстве. В соответствии с этим он объясняет ее как проявление умирания и воскресания с Христом.

Для наивного представления проявление Духа Божьего в обыкновенном человеке природного мира происходит благодаря обещанному Богом чуду. Для обладающего более глубоким знанием дело приобретает иной аспект. Если Дух Божий изливается после воскресения Христа, то это означает, что он изливается вследствие этого воскресения. Дух Божий присутствует в людях только с того момента, когда они — "во Христе Иисусе" и, приобщившись к Его телесности, становятся причастными также и к Духу Божьему, которым она оживляется. Святой Дух, следовательно, приходит к верующим от Христа и как Дух Христа. Они становятся причастными ему через бытие во Христе. Не как обыкновенные люди, а как умершие и снова воскресшие с Христом, являются они носителями Духа. Представлениям древних пророков, согласно которым Мессия и участники мессианского Царства совместно обладают Духом, Павел придает иную форму: Дух Мессии переходит на участников Царства.

С обычной точки зрения Дух, проявляющий себя в верующих, — это Дух откровения, который был также у пророков и у Христа. Именно в этом смысле Первое послание Петра приписывает Дух Христа уже пророкам.

1 Пет. 1:10—11: "К сему-то спасению относились изыскания и исследования пророков, которые предсказывали о назначенной вам благодати, исследуя, на которое и на какое время указывал сущий в них Дух Христов, когда Он предвозвещал Христовы страдания и последующую за ними славу".

Однако для Павла Дух Христов, к которому причастны верующие, является намного более всеохватывающим, чем прежний пророческий дух. Он составляет жизненную основу Его мессианской личности и вообще той формы существования, которая характерна для мессианского Царства. Как таковой, он представляет собой нечто уникальное, ранее не бывшее. В качестве тех, кому предопределено разделить с Мессией его славу, верующие причастны Его Духу.

Таким образом, Павел делает выводы из того факта, что доставшийся верующим Дух — это Дух Христа и что излияние Духа следует за воскресением Христа. То, что обычной вере представляется чудом предмессианских времен, для него является событием мессианской эры. Понимание того, что с воскресением Иисуса сверхприродный мировой период уже начался, накладывает отпечаток на все его мысли и является определяющим также и в его воззрении на Дух. Поэтому Павел с неизбежностью приходит к тому, что видит в явлении Духа прорыв мессианской славы в природный мир.

Связывая чудо наличия Духа с личностью Иисуса Христа как грядущего Мессии и с ожидаемой сверхприродной формой бытия верующих в мессианском Царстве, Павел, выходя за рамки Иоиля, снова приходит

310

к первоначальному воззрению пророков на Дух как на общую жизненную основу Мессии и участников Его Царства. Он приспосабливает эту точку зрения к принявшим трансцендентный характер ожиданиям будущего, рассматривая Дух не только как духовный и этический принцип (что характерно для мессианских ожиданий пророков), или феномен откровения (как у Иоиля), но и как силу, на которой основана форма бытия воскресших.

Следовательно, с точки зрения человека, знающего смысл происходящих событий, главное заключается в том, что Дух есть форма проявления воскрешающих сил. Благодаря обладанию Духом верующие уверены в том, что они причастны к тому же воскресению, что и Христос. Дух — это залог их грядущей славы, который они носят в своих сердцах. Как носитель достающегося избранным Духа воскресения, Христос становится родоначальником вечного человечества. Он —'небесный Адам, пришедший на смену земному.

Рим. 8:11: "Если же Дух Того, Кто воскресил из мертвых Иисуса, живет в вас, то Воскресивший Христа из мертвых оживит и ваши смертные тела Духом Своим, живущим в вас".

2 Кор. 1:22: "...Бог, Который и запечатлел нас и дал залог Духа в сердца наши".

1 Кор. 15:45—49: "...первый человек Адам стал душою живущею; а последний Адам есть дух животворящий... Первый человек — из земли, земной; второй человек — с неба*... И как мы носили образ земного*, так будем носить и образ небесного".

Учение Павла о Христе как втором Адаме так естественно объясняется исходя из мистического учения об умирании и воскресании с Христом и причастности верующих к Духу Христа, что нет никакой необходимости связывать его с персидским мифом о первочеловеке Гайомарте, с индийским — о первочеловеке Пуруше или с учением о первочеловеке в эллинистическом трактате "Poimandres". Точно так же никакого отношения к нему не имеет и тот нетелесный первый человек, который, согласно Филону, был прежде Адама и Евы. Филон приходит к выводу о его существовании, истолковывая таким образом факт наличия двух повествований о сотворении человека в Книге Бытия (Быт. 1:26—27; 2:15—25).

Будучи предсуществующим, Христос должен был бы называться у Павла первым Адамом. Но человеком, от которого берет начало новое человечество, он становится только благодаря своему приходу во плоти и своей смерти и воскресению. Так как это человечество, которому предначертана мессианская слава и которое происходит от Него, следует за первым человечеством, происходящим от Адама, Павел и говорит о Нем как о втором Адаме. Это именование само по себе с очевидностью показывает, что Он не имеет ничего общего с первочеловеком индийского, персидского или эллинистического мифов. Он ведь совсем не первочеловек, а второй Адам, и именно вследствие своего воскресения, посредством которого Он стал родоначальником тех, кто призван воскреснуть. Представление о втором Адаме у Павла — это представление эсхатологическое, а не мифическое.

Обладание Духом доказывает верующим, что они уже освобождены от природной формы бытия и переведены в сверхприродную. Они "в Духе", а это значит — уже не во плоти. Ибо бытие в Духе — это только проявление бытия во Христе. Оба эти выражения служат обозначением одного и того же состояния.

311

Будучи в Духе, верующие освобождены от всех условностей бытия во плоти. Поскольку они уже не подвержены смерти, то не подвержены также Закону, греху и проклятию. Благодаря Духу над ними совершается истинное обрезание, "обрезание в сердце". В Духе осуществляется Новый завет. Дух — это новый Закон, дающий жизнь, тогда как прежний Закон, Закон буквы, способен лишь сделать грех явным и тем самым обрекает человека на смерть. Дух дает верующим уверенность в том, что они — дети Божьи и оправданы в Его глазах. Через Дух они ощущают в своих сердцах любовь, с которой относится к ним Бог.

Рим. 8:1—2: "Итак, нет ныне никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе живут не по плоти, но по духу. Потому что закон духа жизни во Христе Иисусе освободил меня от закона греха и смерти".

Рим. 2:28—29: "Не тот иудей, кто таков по наружности, и не то обрезание, которое наружно, на плоти; но тот иудей, кто внутренне таков, и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве..." — Флп. 3:3: "Потому что обрезание — мы, служащие Богу духом, и хвалящиеся Христом Иисусом, и не на плоть надеющиеся".

2 Кор. 3:6: "Он [Бог] дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа; потому что буква убивает, а дух животворит".

Гал. 5:18: "Если же вы духом водитесь, то вы не под законом". — Рим. 7:6: "Но ныне, умерши для закона, которым были связаны, мы освободились от него, чтобы нам служить в обновлении духа, а не по ветхой букве".

Гал. 4:6: "А как вы — сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: "Авва, Отче!" — Рим. 8:14—16: "Ибо все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божий. Потому что вы не приняли духа рабства, чтобы опять жить в страхе, но приняли Духа усыновления, Которым взываем; "Авва, Отче!" Сей Самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы — дети Божий".

Гал. 5:5: "А мы духом ожидаем и надеемся праведности от веры".

— Рим. 8:4: "Чтобы оправдание закона исполнялось в нас, живущих не по плоти, но по духу". — Рим. 8:10: "А если Христос в вас, то тело мертво для греха, но дух жив для праведности". — 1 Кор. 6:11: "... [вы] оправдались именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего".

Рим. 5:5: "Любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам".

Будучи в Духе, верующий должен решить для себя, будет ли он относиться к этому со всей серьезностью и соответственно этому жить в Духе. Он должен предоставить Духу полностью управлять всеми его мыслями, словами и поступками. Он не должен думать, что он может быть в Духе и в то же время жить по плоти. Для тех, кто во Христе и в Духе, существование во плоти есть лишь внешняя видимость, а не истинное состояние. Это отношение к жизни избранный должен сохранять и поддерживать, освобождаясь от мыслей и вожделений своего природного Я и во всем подчиняясь этическим предписаниям Духа. Если своим поведением он позволяет бытию во плоти снова стать реальностью, он отказывается от бытия в Духе, а тем самым — от формы существования воскресших, залогом которой оно служит.

Гал. 5:16—17: "...поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделений плоти. Ибо плоть желает противного духу, а дух — противного плоти: они друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы". — Гал. 5:25: "Если мы живем духом, то по духу и поступать должны".

— Гал. 6:7—8: "Что посеет человек, то и пожнет. Сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление; а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную".

312

— 1 Кор. 3:16—17: "Разве не знаете, что вы храм Божий и Дух Божий живет в вас? Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог, ибо храм Божий свят; а этот храм — вы". — Рим. 8:5—6: "Ибо живущие по плоти о плотском помышляют, а живущие по духу — о духовном. Помышления плотские суть смерть, а помышления духовные — жизнь и мир". — Рим. 8:13: "Ибо, если живете по плоти, то умрете, а если духом умерщвляете дела плотские, то живы будете".

О себе самом Павел знает, что через него действует Дух. Если его проповедь оказывает действие, то это потому, что она делается силой Духа; если от него исходят знамения и чудеса, то они совершаются Духом. Равным образом все дары, которые проявляются у верующих, каковы бы они ни были, обязаны своим происхождением Духу. Все, что есть истинно духовного, всякое проявление чудодейственной силы происходит от этой сверхприродной первопричины, которая действует уже в этом мире.

1 Фее. 1:5: "Потому что наше благовествование у вас было не в слове только, но и в силе и во Святом Духе". — 1 Кор. 2:3—4: "...был я у вас в немощи, и в страхе, и в великом трепете. И слово мое, и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы".

— Рим. 15:19: "Силою знамений и чудес, силою Духа Божия, так что благовествование Христово распространено мною от Иерусалима и [его] окрестностей до Иллирика".

Гал. 3:5: "[Бог] Подающий вам Духа и совершающий между вами чудеса".

1 Кор. 12:4—11: "Дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же, производящий все во всех. Но каждому дается проявление Духа на пользу: одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом; иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков. Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно".

Насколько полно действия Павла определялись Духом, видно из его рассказа в Послании к галатам — о том, как в конце своего первого миссионерского путешествия он, повинуясь откровению, отправился к апостолам в Иерусалим (Гал. 2:2). В Деяниях апостолов Дух предписывает Павлу и его спутникам выбор пути в начале второго миссионерского путешествия. Дух не разрешил им проповедовать в Асии и не допустил их в Вифинию (Деян. 16:6—7).

Из всех проявлений Духа наивысшую ценность, по общему мнению, представляла экстатическая речь верующих во время богослужения (глоссолалия) — ибо она обладала наибольшей очевидностью. Павел, однако, оценивает действие Духа по тому, что оно дает для назидания и духовной помощи. Поэтому он возражает против чересчур* высокой оценки экстатической речи, хотя и благодарит Бога за то, что сам он наделен этим даром в большей мере, чем остальные (1 Кор. 14:18). Ему не хотелось бы, чтобы она занимала слишком много места в богослужении, как это случалось в Коринфе. Говорение языками — это, по его мнению, разговор с Богом, из которого все остальные ничего не понимают. Поэтому во время богослужения лучше сказать пять слов с пониманием, чтобы они послужили поучением другим, чем десять тысяч слов

313

экстатической речи (1 Кор. 14:19). Экстатическая речь представляется ему обращенной к Богу молитвой, в которой Дух Божий, пребывающий в человеке, невыразимыми в словах воздыханиями доносит до Бога превышающее все мысли и слова желание избавления от смертности (Рим. 8:26). Однако наряду с этой молитвой от Духа к Богу "молитва с умом" также должна занять свое законное место (1 Кор. 14:14—17). Поэтому в 14-й главе Первого послания к коринфянам, где Павел разбирает вопросы, связанные с богослужением, он предписывает, чтобы с экстатической речью всякий раз выступало не более двух-трех человек, и то лишь в том случае, если кто-либо из присутствующих обладает даром истолковывать такую речь. Если же истолкователя нет, то экстатический оратор вообще не должен принимать участия в богослужении; пусть он лучше разговаривает с Богом у себя дома (1 Кор. 14:27—28).

Пророки — даже если их пророчества всем понятны и служат к назиданию — тоже должны всякий раз говорить только двое или трое, по очереди. Если в то время, как пророк говорит, кто-либо объявляет, что получил откровение, пророк должен замолчать и уступить ему место (1 Кор. 14:29—33).

Одаренным экстатической речью и пророкам возможность говорить предоставлялась во время благодарения на трапезе Господней. Это было главной частью богослужения. Согласно Дидахе ("Учению двенадцати апостолов"), датируемому, по-видимому, концом I в. н. э., во время этого ритуала совершалось три благодарения: над чашей, над хлебом и после трапезы (Дид. 9—10)'. Насколько это соответствует порядку проведения псрвохристианской трапезы — нам неизвестно. Важно, однако, что из "Учения двенадцати апостолов" мы узнаем о характере благодарения. Оно относится не только к трапезе, но также к ожидаемому Царству и его славе. И оно не ограничивается выражением благодарности, но включает в себя горячую мольбу о будущем блаженстве. Легко понять, почему это "благодарение" считалось делом обладающих даром экстатической речи и пророков.

В Дидахе, в котором уже установлены формы благодарственных молитв, ясно указано, что сверх того следует разрешить пророкам благодарить столько, сколько они хотят.

То, что Павел, разделявший со своими современниками высокую оценку видимых доказательств действия Духа, несмотря на это, так решительно отстаивает высшие права сознательно-разумных проявлений духовного — это факт огромной важности. В этом он снова проявляет себя мыслителем, доходящим до самой сути вещей. Насколько верной была руководившая им интуиция, по-настоящему могут оценить только люди нашего времени, знающие, что экстатическая речь — это всего лишь психофизический феномен.

А сколько мужества требовалось для того, чтобы в то время, да еще наперекор коринфянам, которые так гордились бурными внешними проявлениями Духа в их общине, отстаивать высшее право разумнодуховного! Едва ли найдется какое-либо другое место в посланиях, где

' Дидахе считалось утраченным до 1873 г., когда митрополит Никомидии Филофей Вриенний обнаружил рукопись, датированную 1056 г. и содержащую его текст, в монастыре иерусалимских христиан в Константинополе.

314

величие Павла как человека, способного подняться над своим временем, выступает с такой силой, как в этой четырнадцатой главе Первого послания к коринфянам.

Познание в Духе, которое Павел ставит выше говорения в Духе, заключается в способности проникать в глубины божественного и понимать во всей полноте "слово о кресте" (1 Кор. 1:18), которое земной мудрости кажется безумием. Чего природный человек не может понять (1 Кор. 2:14) и что остается скрытым даже от ангельских существ (1 Кор. 2:8), о том Бог дает знать избранным через свой Дух. Содержание этого духовного откровения есть знание всей тайны умирания и воскресания с Христом.

1 Кор. 2:10—13: "А нам Бог открыл это Духом Своим; ибо Дух все проницает, и глубины Божий. Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия. Но мы приняли не духа мира сего, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога, — что и возвещаем не от человеческой мудрости изученными словами, но изученными от Духа Святого, соображая духовное с духовным".

На основе откровений, идущих от Духа, Павел решает вопросы веры и образа жизни верующих. Как "тайну", т. е. знание, полученное от Духа, сообщает он коринфянам, что по пришествии Христа и те, кто еще живы, и мертвые (имеются в виду умершие во Христе) все вместе станут нетленными (1 Кор. 15:51—52). То же самое он сообщает фессалоникийцам (1 Фее. 4:15—18) как "слово Господне". Открытое ему Духом Христа он трактует как слово, полученное от Христа.

Так как Павел через Дух получает сообщения непосредственно от самого Христа, он может оставить в стороне сохраняемое преданием учение Иисуса из Назарета. Смерть и воскресение Иисуса настолько изменили состояние мира, что предшествующее этим событиям учение Иисуса уже не может безоговорочно считаться действительным в новых условиях. Это вынуждает Павла подойти к нему творчески, встав как бы рядом с Иисусом, и дать Евангелию такую формулировку, в которой оно и теперь сохраняло бы свое значение'. Убежденность, почерпнутая им из откровения Духа Христа, дает ему силы для выполнения этой необходимой задачи.

Он старается по возможности избегать ссылок на провозвестие Иисуса, даже вообще не упоминать о нем. Если бы мы опирались только на его послания, мы бы не знали, что Иисус говорил притчами, что Он произнес Нагорную проповедь и научил своих учеников молитве "Отче наш". Павел не упоминает о словах, сказанных Иисусом, даже в тех случаях, когда этого, казалось бы, невозможно избежать. Так, он цитирует заповедь "люби ближнего твоего, как самого себя" как заключающую в себе весь Закон, даже не упоминая при этом, что так говорил сам Иисус (Гал. 5:14; Рим. 13:8—10). Оправдываясь перед коринфянами в том, что он не выполнил обещания и не пришел к ним в ранее назначенный срок, Павел говорит, что он не такой человек, у которого то "да, да", то "нет, нет" (2 Кор. 1:17—19). С этими словами у него

•См. с. 272—273.

315

так или иначе должны были ассоциироваться слова Иисуса (возможно, коринфяне привели их в письме, на которое он отвечает): "Да будет слово ваше: "да, да" и "нет, нет"; а что сверх этого, то от лукавого" (Мф. 5:37). Однако Павел об этом не упоминает. Подобным же образом он не заботится о том, чтобы указать, что его призыв "Благословляйте гонителей ваших" (Рим. 12:14) воспроизводит высказывание Иисуса (Мф. 5:44).

И действительно, в Послании к галатам Павел самым решительным образом утверждает, что Евангелие, которое он возвещает, никак не зависит от дошедшего через людей предания и от учения Христа.

Гал. 1:11—12: "Возвещаю вам, братия, что Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое; ибо и я принял его и научился не от человека, но через откровение Иисуса Христа".

Разумеется, Павел не в состоянии провести свою теорию независимости от предания последовательно и до конца. Объясняя коринфянам значение трапезы Господней, он вынужден сослаться на предание о словах Иисуса на последней трапезе с учениками (1 Кор. 11:23—25). В подтверждение своего мнения, что проповедующий Евангелие должен жить за счет общин, он ссылается на указание Господа, которое предполагается хорошо известным (1 Кор. 9:14). Согласно Первому посланию к коринфянам (15:3) учение о том, что Иисус, по Писанию, умер за грехи своих верных, Павел воспринял из предания. По-видимому, известное высказывание Иисуса о разводе (Мф. 5:31—32) тоже подразумевается им, когда в 1 Кор. 7:10 он запрещает состоящим в браке верующим разводиться, ссылаясь на повеление Христа (?????????? ооае ??? ???? о аеорюс).

Если не считать этих неизбежных уступок традиции, Павел придерживается принципа, согласно которому истина о Христе и спасении узнается не из передаваемых преданием рассказов и учений, а из откровений Духа Иисуса Христа. Этим принципом он поступиться не может, ибо его собственная интерпретация смерти и воскресения Иисуса выходит за рамки учения, содержащегося в предании, а его позиция относительно свободы от Закона ему противоречит.

В 1 Фее. 4:15 под "словом Господним" (?? ???? ?upiov) Павел мог иметь в виду не изречение исторического Иисуса, а лишь полученное через Дух откровение Христа. Откуда бы он мог взять высказывание Иисуса, подтверждающее, что верующие, умершие после смерти Иисуса, обретут тем не менее форму бытия воскресших в момент Его второго пришествия одновременно с оставшимися в живых? Кроме того, он сообщает коринфянам (1 Кор. 15:51), что одновременное обретение и умершими и оставшимися в живых формы существования воскресших есть "тайна" (????? ????), что может означать только полученное им откровение, но никак не высказывание Господа, известное из предания.

Павел не занимается проблемой, действительно ли все то, что представляется сказанным под действием Духа Божьего, исходит от этого Духа. Он, видимо, считается с возможностью того, что Сатана скрывается под видом Ангела света (2 Кор. 11:14). Но что бесовский дух мог бы говорить голосом Духа Божьего — этого он, как ни странно, по-видимому, не принимает в расчет. Если кто-либо, говорящий в Духе, признает

316

Христа Господом — это служит для Павла доказательством, что в нем говорит Дух Божий. Дух, согласно Павлу, может произносить только то, что согласуется с его природой.

1 Кор. 12:3: "Потому сказываю вам, что никто, говорящий Духом Божиим, не произнесет анафемы на Иисуса, и никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым".

В 1 Кор. 12:10 в качестве одного из духовных даров упоминается "различение духов" (?????????? ?????????). Что имел здесь в виду Павел, мы не знаем. В любом случае под этими словами не может подразумеваться дар отличать речь божественного Духа от речи бесовского. Ибо согласно 1 Кор. 12:3 любой дух, который исповедует Христа, должен быть признан божественным по своей природе.

Эта замечательная непосредственность в оценке изречений Духа была возможна только в первохристианстве. Если бы желающие доказать, что послания Павла были написаны во II в. н.э. и намеренно датированы годами начала христианства, были способны справиться со всеми остальными местами посланий, которые говорят против их теории, то для 1 Кор. 12:3 они никогда не сумели бы найти удовлетворительного объяснения. Как мог писатель более позднего времени, решивший написать первохристианские письма от имени Павла, приписать ему такое уверенное признание подлинности любого духа, признающего себя причастным Христу?

С появлением гностицизма, тоже апеллировавшего к Духу, такое простодушие в отношении этого вопроса, какое проявлял Павел, стало недопустимым. Возникла необходимость проверки духов. Соответствующее предписание есть в Первом послании Иоанна (1 Ин. 4:1—3). Если дух признает, что Иисус Христос "пришел во плоти" (?????? ??????? ?? ????? ?????????) — т. е. что Логос соединен с Иисусом из Назарета от рождения, а не только с момента Его крещения! — этот дух от Бога. Если же он говорит иное, то нет.

Теперь уже недостаточно, чтобы дух просто признавал Христа; он должен, кроме того, придерживаться правильных взглядов на Его личность. Если он выражает взгляды гностической или иудаистской христологии, то уже не может считаться-божественным.

В конце I в. в Дидахе была предпринята попытка установить правило, по которому можно было бы отличать ложных пророков от истинных. Проверка самого содержания пророчеств недопустима. Считается, что она запрещена словами Иисуса о грехе против Святого Духа. Однако о тех, кто говорит в духе, следует судить по их поведению. Некоторое колебание, которое чувствуется за этой установкой, свидетельствует, что в то время желательность проверки духов в какой-то мере уже ощущалась, но делать ее еще не решались. Возникшая в связи с гностицизмом необходимость принимать в расчет догматическую позицию духа в Дидахе еще не дает о себе знать.

Дид. 11:7—12: "И всякого пророка, говорящего в духе, не испытывайте и не судите; ибо всякий грех простится, а этот грех не простится. Но не всякий говорящий в духе есть пророк, а лишь тот, кто живет по Господу; по жизни познают лжепророка и (истинного) пророка. И никакой пророк, назначая в духе трапезу, не ест от нее, разве что он лжепророк. И всякий пророк, научающий истине, есть лжепророк, если не делает того, чему

317

учит... Если же кто скажет в духе: дай мне денег или другого, не слушайте его; но если же просит о даянии для других, неимущих, никто да не осудит его".

Около 150 г. н. э. автор книги "Пастырь Ермы", который сам был пророком, тоже рассматривает эту острую проблему и тоже еще не пользуется критерием догматической правильности. По сравнению с Дидахе, он берется за дело более основательно.

Пастыря Ермы Заповеди 11:8: "Имеющий духа свыше — спокоен, кроток и смирен, удаляется от всякого зла и суетного желания этого века, ставит себя ниже всех людей и никому не отвечает по вопросам, не говорит наедине; дух Божий говорит не тогда, когда человек желает, но тогда, когда угодно Богу". — Заповеди 11:12—14: "Может ли дух Божий брать мзду и для того пророчествовать? Делать это не свойственно пророку Божию; и в поступающих таким образом действует дух земной. Потом, он не входит в собрание мужей праведных, но избегает их, напротив, имеет общение с людьми двоедушными и пустыми, пророчествует в местах потаенных и обманывает их, говоря по их желаниям... А когда он входит в собрание людей праведных, имеющих духа божественного, и ими совершается молитва, тогда тот человек оказывается пустым. Земной дух от страха бежит от него, и он совершенно поражается и ничего не может говорить".

Таким образом, здесь устанавливается критерий, по которому действительно одаренный Духом говорит только во время общинного богослужения, а лжепророк — вне его.

Среди этих забот о подлинности Духа как будто из другого мира доносится до нас мощный голос Павла, который заботится единственно о духовном горении и призывает фессалоникийцев (1 Фее. 5:19—20): "Духа не угашайте! Пророчествами не пренебрегайте!"

Глава IX. МИСТИКА И ЗАКОН

Универсализм и национальная исключительность у пророков .................... 318

Особенности универсализма Иисуса; запрещение проповеди язычникам ... 319

Проповедь язычникам в понимании первых христиан и в понимании Павла ........ 321

Важность проповеди язычникам для Израиля ............................................. 323

Свобода от Закона как следствие бытия во Христе ...................................... 325

Своеобразие учения Павла о свободе от Закона .......................................... 326

Несовместимость Закона и эсхатологии ........................................................ 327

Теория сохранения статус-кво ........................................................................ 330

Трудность применения теоретических положений Павла на практике ........ 332

Борьба против Закона и ее исход .................................................................... 334

Павлу не было необходимости бороться за идею, согласно которой язычники тоже призваны к мессианской славе и им тоже следует проповедовать Евангелие Христа. Эта идея существовала и до него; противники Павла были убеждены в этом не меньше, чем он сам. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что убеждения Павла и его противников исходят из разного понимания универсализма и мотивов проповеди язычникам, и именно этим различием объясняется тот факт, что если другие считали необходимым подвергать новообращенных язычников обрезанию и налагать на них Закон, то Павел считал своим долгом всемерно противодействовать этому.

Чтобы понять особую позицию Павла, необходимо вначале выяснить, как возник универсализм в еврейской и в христианской эсхатологии и каким образом из него вытекает необходимость проповеди язычникам.

Универсализм был впервые введен в эсхатологию пророками, жившими во время и после вавилонского пленения. Они ожидали, что

318

в новом Сионе языческие народы будут служить Богу вместе с Израилем.

Зах. 2:10—11: "Ликуй и веселись, дщерь Сиона! Ибо вот, Я приду и поселюсь посреди тебя, говорит Господь. И прибегнут к Господу многие народы в тот день и будут моим народом".

Зах. 8:22—23: "И будут приходить многие племена и сильные народы, чтобы взыскать Господа Саваофа в Иерусалиме и помолиться лицу Господа... будет в те дни, возьмутся десять человек из всех разноязыких народов, возьмутся за полу Иудея и будут говорить: мы с тобою, ибо мы слышали, что с вами — Бог".

Ис. 60:2—3: "... а над тобою (Сионом) воссияет Господь, и слава Его явится над тобою. И придут народы к свету твоему, и цари — к восходящему над тобою сиянию".

Ис. 25:6—7: "И сделает Господь Саваоф на горе сей для всех народов трапезу из тучных яств, трапезу из чистых вин, из тука костей и самых чистых вин. И уничтожит на горе сей покрывало, покрывающее все народы, покрывало, лежащее на всех племенах".

В эсхатологии Книги Даниила налицо движение в обратном направлении. Иудаизму, борющемуся с язычниками за сохранение веры, становится чуждой мысль о том, что последние тоже должны участвовать в грядущей славе. С этого времени универсализм практически не играет никакой роли в эсхатологии. Более или менее отчетливо он проявляется только в Книге Еноха.

Ен. 48:4—5: "Сын Человеческий будет светом народов и чаянием тех, которые опечалены в своем сердце. Пред Ним падут ниц, будут молиться Ему и славить Его все живущие на земле".

Псалмы Соломона отвергают универсализм. Их автор полагает (вступая тем самым в противоречие со взглядами пророков времен вавилонского пленения и последующего периода), что в Царстве Мессии никаким иноплеменникам не будет разрешено жить среди Израиля (Пс. Сол. 17:28).

В апокалипсисах Варуха и Ездры тоже ничего не говорится об участии язычников в мессианском Царстве". Следовательно, книжники уже не ожидают открытого для всех народов мессианского Царства. Однако на место прежнего универсализма приходит новый универсализм, в соответствии с духом времени принявший форму миссионерской деятельности. Пока мир находится в периоде своего природного существования, они хотят обратить язычников в иудаизм; последние, сделавшись иудеями, тем самым получат доступ в Царство.

Об энергичной миссионерской деятельности, развитой фарисеями в духе этого нового универсализма, мы знаем со слов Иисуса: Мф. 23:15: "Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас".

Иисус не разделяет миссионерского рвения книжников и фарисеев, так как его мысль идет по пути универсализма древних эсхатологических ожиданий, согласно которым язычники, призванные участвовать в Царстве, выявятся с наступлением мессианского времени. Обращать языч-

' Следы универсализма можно видеть в Апок. Вар. 42:5 и 3 Езд. 3:32—36.

319

ников заранее — значит вмешиваться в дело, которое Бог оставил за собой. Миссионерский универсализм, который у книжников пришел на смену эсхатологическому универсализму, был его логическим отрицанием.

Вследствие изменения представлений о Царстве, а также вследствие того значения, которое Иисус придавал предопределению. Его эсхатологический универсализм отличается от универсализма пророков времен вавилонского пленения и последующего периода. Последние мыслили в терминах коллективных совокупностей, ожидая, что участниками Царства будут народ Израиля и целые языческие народы. С точки зрения Иисуса, оно предназначено лишь отдельным избранным людям, причем эти избранные не обязательно принадлежат к последнему поколению израильтян и язычников; они выбираются из всех когда-либо живших на земле поколений.

Судя по некоторым высказываниям Иисуса, он полагал, что избранным из числа язычников предназначено занять место тех избранных израильтян, которые не последовали Его призыву.

Мф. 8:11—12: "Говорю же вам, что многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном; а сыны Царства извержены будут во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов".

Мф. 12:41—42: "Ниневитяне восстанут на суд с родом сим и осудят его, ибо они покаялись от проповеди Иониной; и вот, здесь больше Ионы. Царица Южная восстанет на суд с родом сим и осудит его, ибо она приходила от пределов земли послушать мудрости Соломоновой; и вот, здесь больше Соломона".

Мф. 21:43: "Потому сказываю вам, что отнимется от вас Царство Божие и дано будет народу, приносящему плоды его". Хотя Он и сохраняет такого рода ожидания относительно язычников и уже теперь время от времени находит у них — как, например, у сотника из Капернаума (Мф. 8:10) и женщины-хананеянки (Мф. 15:28)! — такую веру, что она Его изумляет, Иисус направляет свою деятельность только на Израиль и, посылая учеников, ставит им такое же ограничение.

Мф. 15:24: "Я послан только к погибшим овцам дома Израилева". Мф. 10:5—6: "...на путь к язычникам не ходите, и в город Самарянский не входите; а идите наипаче к погибшим овцам дома Израилева". Эта установка объясняется отнюдь не недостатком великодушия и не только краткостью времени, оставшегося до наступления Царства. Она связана с самим характером универсализма Иисуса. Его эсхатологический универсализм запрещает миссию к язычникам.

К евреям Он послан как из милости, так и для суда. Для избранных из евреев Его проповедь — это пробный камень. Если они верят ей, избрание становится реальностью; если же не услышат ее, они потеряют свое избрание. Но и те, кто пока не принадлежит к числу избранных и кого по их прежней жизни явно следует считать людьми отвергнутыми, могут, восприняв Его подтвержденную чудесами проповедь, приобрести права избранных. Возможно, за этим стоит представление Иисуса о том, что все те дети Израиля, которым дана привилегия присутствия среди них неузнанного Мессии, имеют возможность получить избрание через общение с Ним. В этом случае прерогативы и Израиля как

320

такового, и последнего поколения людей были бы сохранены и приведены в согласие с идеей избранничества в целом. Что же касается язычников, то Бог просто избрал некоторое количество из них, чтобы принять в мессианское Царство, когда оно наступит. Однако они не могут, подобно детям Израиля, сами приобрести избрание, так как Царство Божие им не проповедуется.

Таким образом, первоначальная идея Иисуса заключалась в том, что реальная возможность войти в Царство в принципе предоставлена всем живущим в данное время израильтянам. Для этого им достаточно было признать себя верными Ему — по-видимости всего лишь проповеднику Царства, на самом же деле — Сыну Человеческому. Но по мере того как Он на опыте убеждался, что многие израильтяне не заботятся о том, чтобы сделать свое потенциальное избрание действительным, Он укреплялся во мнении, что избранные из язычников должны заступить на их место, так, чтобы число участников Царства было полным. Эти дополнительные избранники просто назначаются Богом. Проповедь им не адресуется. Привилегия получения прав избранных в результате свободного выбора остается за детьми Израиля. Этим объясняется, почему Иисус, несмотря на универсализм своего мышления, в своей деятельности ограничивается обращением исключительно к израильскому народу.

После смерти Иисуса Евангелие стали проповедовать язычникам, что было отступлением от Его позиции в этом вопросе. Как это произошло?

Это получилось само собой: благодаря верующим в Христа евреям из эллинистических стран иудейская миссия в диаспоре естественно и неизбежно превратилась в христианскую миссию. Согласно повествованию, принадлежащему наиболее древнему слою Деяний апостолов, это произошло впервые в Антиохии Сирийской. Именно там верующие евреи, выходцы из Кипра и Кирении, которые принадлежали к иерусалимской общине, но после избиения Стефана были изгнаны из нее и которые вначале проповедовали только евреям, начали проповедовать Евангелие также и грекам (Деян. 11:19—21). Получив известие об их успехе, иерусалимские апостолы — они не подвергались преследованиям (Деян. 8:1), так как гонения, и в том числе избиение Стефана, были связаны, собственно говоря с распрями между евреями из эллинистических стран, — послали в Антиохию Варнаву. Тот привел Павла из Тарса, и позднее они вместе, призванные Духом и по поручению общины, занялись миссионерской работой (Деян. 11:22—26; 13:1—3).

Согласно рассказу из более позднего слоя Деяний, изгнанные из Иерусалима христиане сразу же начали проповедовать Евангелие в Самарии, которая у евреев считалась языческой (Деян. 8:4—13). И самому Петру было видение, по которому он должен был пойти в Кесарию, в дом язычника — сотника Корнилия — и крестить его и его семью (Деян. 10:1-48).

Каким образом Павел пришел к решению посвятить себя именно проповеди среди язычников и понял, что быть апостолом язычников — его призвание? Нередко полагают, что это произошло в момент его обращения под Дамаском, и в доказательство приводят цитату из Послания к галатам (1:15—16). Однако этот отрывок не может служить

11 Альберт Швейцер

321

доказательством. Павел лишь утверждает, что Бог еще с утробы матери предназначил ему возвестить язычникам Сына Своего, который теперь открылся ему.

Не стал ли он апостолом язычников вследствие своих неудач у евреев и успехов у язычников? Это предположение согласуется с тем, что сообщают Деяния апостолов, согласно которым он всегда проповедовал вначале в синагогах и только после того, как продолжение проповеди становилось невозможным, обращался к язычникам. Против этого, однако, говорит то, как Павел в своих посланиях представляет проповедь язычникам, — как нечто принципиально необходимое и потому взятое им на себя.

Мы уже видели, что своеобразие убеждений Павла является следствием его учения. Поэтому естественно задаться вопросом, не так ли обстоит дело и в данном случае. И действительно, в эсхатологии Павла имеется особая побудительная причина для проповеди среди язычников, связанная со своеобразной особенностью его эсхатологического универсализма.

Это универсализм совершенно иного характера, нежели универсализм Иисуса. Для Павла мессианское Царство является привилегией избранных последнего поколения человечества — постольку, поскольку они находятся в состоянии бытия во Христе. Ибо вне бытия во Христе они не могут заранее приобрести способность к участию в форме бытия воскресших и таким образом, в качестве соратников воскресшего Христа, войти в Его мессианскую славу. Для избранных из язычников это означает, что их избрание не может осуществиться, пока они не получат вести о Христе и не вступят в бытие во Христе.

У прочих проповедников христианства проповедь среди язычников, по аналогии с иудейской миссионерской деятельностью, была нацелена на превращение язычников в верующих во Христа евреев, с тем чтобы они уравнялись с верующими из евреев и вместе с ними стали участниками мессианского Царства, устанавливаемого Христом. Относительная необходимость такого рода проповеди превратилась у Павла в абсолютную. У него есть сильнейшее побуждение к этой деятельности — необходимость довести количество участников Царства до полного числа.

В Апокалипсисе Ездры доведению количества избранных до полного числа придается большое значение. На вопрос, не задержится ли из-за грехов людей пришествие славы в последние времена, Ездра получает отрицательный ответ. Как только число умерших праведников станет полным, так тотчас должны начаться те события конца времен, которые связаны с воскресением мертвых. Тогда появится мессианское Царство, которое есть только прелюдия к воскресению. 3 Езд. 4:40—43: "Пойди, спроси беременную женщину, могут ли, по исполнении девятимесячного срока, ложесна ее удержать в себе плод? Я сказал: не могут. Тогда он сказал мне: подобны ложеснам и обиталища душ в преисподней. Как рождающая спешит родить, чтобы освободиться от болезней рождения, так и эти спешат отдать вверенное им. Тогда будет показано тебе то, что ты желаешь видеть".

Мысль Павла, следовательно, такова, что конец наступит, когда все избранные для участия в мессианском Царстве верой в Иисуса реально

322

осуществят свое избрание. Если он чувствует себя обязанным нести весть о Христе всему миру, то это потому, что его цель — дать всем избранным из язычников возможность достигнуть состояния бытия во Христе и таким образом сделать свое избрание действительным. Именно этими догматическими мотивами объясняется его желание проникнуть даже в Испанию.

О своих планах, связанных с проповедью Евангелия там, где оно еще не известно, Павел впервые объявляет не в Послании к римлянам (15:20—24), а еще раньше, в одном не совсем ясном месте Второго послания к коринфянам (10:15—16): "Мы не без меры хвалимся, не чужими трудами, но надеемся, с возрастанием веры вашей, с избытком увеличить в вас удел наш, так чтобы и далее вас проповедовать Евангелие, а не хвалиться готовым в чуждом уделе".

Так как Павел одинок в своем понимании необходимости проповеди среди язычников и желании предпринять для этого необходимые действия, он сознает себя призванным Богом апостолом язычников, который, как таковой, должен занять место рядом с апостолами тех, кто обрезан.

Какой глубокий смысл придает это обстоятельство тому месту из Послания к римлянам, где говорится о необходимости нести Евангелие повсюду!

Рим. 10:13—15: "Ибо "всякий, кто призовет имя Господне, спасется". Но как призывать Того, в Кого не уверовали? Как веровать в Того, о Ком не слышали? Как слышать без проповедующего? И как проповедовать, если не будут посланы? Как написано: "как прекрасны ноги благовествующих мир, благовествующих благое!"

Только Павел понимает, что язычники действительно имеют право на проповедь Христа. Так как вследствие своего избрания они имеют равные права с евреями, им тоже должны быть предоставлены такие же возможности узнать Христа, какие уже есть у евреев. До второго пришествия Христа Евангелие должно быть проповедано во всем мире!

Евангелие должно быть как можно быстрее возвещено во всем мире не только ради избранных из числа язычников, но и ради самого Израиля. Павел не может смириться с мыслью, что "те от обрезания", которые в первую очередь призваны быть истинными детьми Авраамовыми, не осуществляют своего избрания. Пытаясь разрешить эту наиболее трудную с точки зрения идеи предопределения проблему, он находит выход в утверждении, что это ожесточение их сердец — лишь временное явление, которое может быть заранее предусмотрено в божественном плане. В Послании к римлянам он возвещает как тайну, что как только все избранные из необрезанных выявятся через веру в Христа, то и избранные Израиля, в которых это возбудит ревность, отбросят временно постигшее их ожесточение и тоже войдут в милость к Богу. Он ожидает, что это чудо произойдет до второго пришествия Христа! Чтобы способствовать его осуществлению, он хочет нести весть о Христе во все концы земли. Ведь второго пришествия Христа не будет, пока все избранные из язычников не услышат призыв Евангелия. Следовате-

323

льно, именно ради спасения Израиля осуществляет Павел свое призвание апостола язычников! Он прилагает все усилия к тому, чтобы возбудить ревность, которая решительно повернет его народ к спасению (Рим. 11:13—14). Если ветви дикой маслины привились к маслине Израиля, то и ее собственные ранее отсеченные ветви смогут снова привиться (Рим. 11:17—24).

Рим. 11:13—14: "Вам говорю, язычникам: как апостол язычников, я прославляю служение мое; не возбужу ли ревность в сродниках моих по плоти и не спасу ли некоторых из них?"

Рим. 11:23—24: "Но и те, если не пребудут в неверии, привьются, потому что Бог силен опять привить их. Ибо, если ты отсечен от дикой по природе маслины и не по природе привился к хорошей маслине, то тем более сии природные привьются к своей маслине".

Рим. 11:25—26: "Ибо не хочу оставить вас, братья, в неведении о тайне сей, — чтобы вы не мечтали о себе, — что ожесточение произошло в Израиле отчасти, до времени, пока войдет полное число язычников. И так весь Израиль спасется..."

В Первом послании к фессалоникийцам Павел выносит евреям столь суровый приговор, что трудно понять, как это может сочетаться с надеждой увидеть их уверовавшими и спасенными.

1 Фее. 2:14—16: "Ибо вы, братия, сделались подражателями общинам Божиим* во Христе Иисусе, находящимся в Иудее, потому что и вы то же претерпели от своих единоплеменников, что и те от иудеев, которые убили и Господа Иисуса, и Его пророков, и нас изгнали, и Богу не угождают, и всем человекам противятся; которые препятствуют нам говорить язычникам, чтобы спаслись, и через это всегда наполняют меру грехов своих; но приближается на них гнев до конца".

Возможно, что ко времени написания Первого послания к фессалоникийцам Павел еще не пришел к вере в конечное спасение всего Израиля. Многие комментаторы полагают, что слова "но приближается на них гнев до конца" — это заметка на полях рукописи, сделанная переписчиком и позднее вошедшая в текст. В этом случае их можно было бы рассматривать как намек на разрушение Иерусалима, имевшее место в 70 г. И действительно, нелегко понять, что мог иметь в виду Павел под Божьей карой, которая вот-вот настигнет евреев.

Если прежде непокорными Богу были язычники, то теперь — евреи. При поверхностном взгляде это можно истолковать как аннулирование избрания. Но для Павла это все тот же процесс, в котором спасение всех избранных осуществляется согласно божественному предначертанию.

Рим. 11:29: "Ибо дары и призвание Божие непреложны". — Рим. 11:32: "Ибо всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать". Комментаторы Павла до сих пор не знают, как быть с этим спасением всех, и тому есть две причины. Во-первых, они просмотрели тот факт, что под "всеми" имеются в виду не вообще все, а все избранные. Во-вторых, они не делают различия, которое подразумевается Павлом, — между мессианским и вечным блаженством. Если принять во внимание ту трактовку проблемы в целом, которую дает Павел в главах 9—11 Послания к римлянам, то его слова в Рим. 11:32 никак не могут относиться к вечному блаженству. Павел говорит здесь не о возвращении всех людей, когда-либо живших на земле (????????????? ??????), и не о всеобщем блаженстве, которое должно наступить в момент, когда

324

Бог станет всем во всем. Он имеет в виду только то поколение человечества, которое живет в конце времен, и его участие в мессианском Царстве. Речь идет у него об обращении к вере всех избранных, как из язычников, так и из евреев, к моменту второго пришествия Христа, — короче, о чуде, которого требует его вера, побуждаемая заботой об Израиле, и которое он сам надеется увидеть в своей земной жизни.

Вследствие этой надежды — что все призванные достигнут праведности, которая дается верой, — ему становится понятной задержка второго пришествия Христа. Вероятно, он полагает, что всему Израилю суждено уверовать (Рим. 11:26). Таким образом, он придерживается представления, которое, видимо, было и у Иисуса и от которого Иисус отказался в ходе своего служения.

Из того, что проповедь Павла язычникам проистекает из эсхатологического универсализма, следует ее совершенно особый характер. Она обращена к язычникам, призванным пополнить число участников Царства именно в качестве язычников, а не в качестве евреев, верующих в Христа. Это теоретическое различие на первый взгляд не имеет большого значения. Однако оно ведет очень далеко. Именно от него в конечном счете зависит тот факт, что Павел не может допустить подчинения Закону и обрезания, которых требуют от обращенных им язычников. Он не может отступить от своей позиции, состоящей в том, что они были призваны к бытию во Христе как язычники, а не как язычники, превращенные в евреев. А кроме того, свободы от Закона для христиан из язычников, вытекающей из его эсхатологического универсализма, требует и мистика бытия во Христе. Если бы вопрос о Законе не возникал, Павел мог бы держать свое мистическое учение о бытии во Христе при себе. Верующему ведь нет необходимости знать всю тайну того, что происходит с ним, начиная с момента крещения. Если, простодушно полагая, что он все еще живет в природном мире, верующий ожидает пришествия Иисуса в качестве Мессии и готовится к этому событию покаянием и очищением, он войдет к Нему в Его мессианскую славу так же неминуемо, как и в том случае, если он к тому же еще и знает, что благодаря воскресению Иисуса время сверхприродного мира уже наступило, что силы смерти и воскресения с момента его крещения уже действуют в нем и что поэтому он только внешне все еще кажется природным человеком.

Но как только возникает вопрос о Законе, без знания мистического учения о бытии во Христе обойтись уже невозможно. Не обладая этим знанием, верующий может совершить непоправимую ошибку: решить, что и после смерти и воскресения Иисуса Закон все еще действителен, и, не мудрствуя лукаво, заключить отсюда, что новообращенный язычник обязан подчиниться Закону, чтобы, присоединившись к избранному народу, с полным правом притязать на данные ему обетования. Но если верующий из язычников действительно поступит так, он безвозвратно отпадет от Христа, даже если по-прежнему будет признавать Его Мессией и покаянием и очищением готовить себя к Его приходу. Ибо, согласившись на бытие в Законе, он отказывается от бытия во Христе, а вместе с этим и от своего спасения. Чтобы не допустить этого страшного безумия, Павел вынужден выступить со своим мистическим учением о бытии во Христе.

325

Какова же, собственно, позиция Павла в отношении Закона? Если собрать вместе все содержащиеся в его посланиях высказывания на эту тему, создается впечатление чего-то чрезвычайно сложного и противоречивого. Он утверждает, что Закон уже не имеет силы. Но в то же время он считает его действующим, поскольку полагает, что признающие Закон подчинены ему и из-за этого гибнут. К этому добавляется еще одна непонятная вещь. Если верующие из иудеев продолжают жить согласно Закону, Павел считает, что это в порядке вещей и не вредит их спасению. Но если то же самое хотят делать верующие из язычников, он расценивает это как отречение от креста Христова.

Поэтому отношение Павла к Закону нельзя свести к простому утверждению, что Закон отныне должен считаться недействительным. Если мы хотим понять его по-настоящему, мы должны постоянно иметь в виду те вопросы, которые его волновали. Этих вопросов два; один из них теоретический, другой — практический.

1. В каком смысле и в какой мере Закон уже не действует?

2. Как должны вести себя верующие по отношению к Закону, который в определенном смысле уже не действует?

Как только эти вопросы правильно поставлены и правильно разделены, становятся понятными и сама проблема, и решение ее Павлом. Его отношение к Закону, на первый взгляд столь сложное, оказывается простым и логичным.

Итак, в каком смысле и в какой мере Закон уже не действует?

Ответ прост. Закон принадлежит природному миру, находящемуся под властью ангельских существ. Насколько этот мир, со времени смерти и воскресения Иисуса, еще существует или уже не существует — настолько и Закон сохраняет или теряет свою силу. Смерть и воскресение Иисуса нанесли власти ангелов смертельный удар, даже если эта власть пока еще и сохраняется. Точно так же — ибо власть ангелов соответствует природному состоянию мира — наступил конец природного мира. В настоящее время он находится в процессе перехода в мир сверхприродный. Там, где сверхприродный мир уже стал реальностью, власть ангелов и Закон более не имеют силы. Там, где природный мир все еще удерживает свои права, власть ангелов и Закон продолжают действовать.

Сверхприродный мир уже существует в сфере телесности избранных, которые во Христе, пронизанной силами умирания и воскресания. Вне этой сферы до поры до времени, т. е. до наступления мессианского Царства, мир все еще находится в природном состоянии. Закон уже не действует для тех, кто во Христе Иисусе, над ними он уже не властен. Как уже умершие — умершие с Христом! — они освободились от Закона точно так же, как умерший и воскресший Христос. На мертвых и воскресших Закон не распространяется.

Рим. 7:1: "Разве вы не знаете, братия, — ибо говорю знающим закон, — что закон имеет власть над человеком, пока он жив?" — Рим. 7:4: "Так и вы, братия мои, умерли для закона телом Христовым, чтобы принадлежать другому. Воскресшему из мертвых, да приносим плод Богу'".

' Как принадлежащие телу Христову, они умерли с Христом.

326

Гал. 2:19: "Законом я умер для закона, чтобы жить для Бога. Я был распят* с Христом'.

Гал. 5:18: "Если же вы духом водитесь, то вы не под законом". Таким образом, хотя Павел и может сказать в весьма общей форме, что Христос есть конец Закона (Рим. 10:4), он имеет в виду только то, что с Христом конец Закона уже начался. Но реальностью это стало только для тех, кто во Христе. Те, кто еще не перешли от бытия под Законом к бытию во Христе, а также те, кто позволили ввести себя в заблуждение и променяли бытие во Христе на бытие под Законом, находятся под Законом и должны почувствовать на себе его власть.

Гал. 3:10: "А все, утверждающиеся на делах закона, находятся под клятвою. Ибо написано: "проклят всяк, кто не исполняет постоянно всего, что написано в книге закона".

Гал. 5:2—4: "Вот, я, Павел, говорю вам: если вы обрезываетесь, не будет вам никакой пользы от Христа. Еще свидетельствую всякому человеку обрезывающемуся, что он должен исполнить весь закон. Вы, оправдывающие себя законом, остались без Христа, отпали от благодати". Павел, таким образом, утверждает как действительность, так и недействительность Закона в одно и то же время, что соответствует разным состояниям мира внутри и вне сферы бытия во Христе. И это вовсе не какое-то хитроумное измышление, а логическое следствие того, что Закон прекращается там, где начинается мессианское Царство.

Несовместимость Закона и эсхатологии проявляется в том, что эсхатология постоянно создает угрозу Закону, причем сразу с двух сторон: от заложенного в самой природе эсхатологии побуждения к ничем не опосредованной, абсолютной этике и от надмирного характера мессианского бытия, к которому неприменим Закон, установленный для природного мира.

Иудаизм эпохи после вавилонского пленения и законоучители Талмуда пытаются соединить несоединимое. Они сочетают Закон с эсхатологией, утверждая, что Закон ведет к мессианскому Царству, а соблюдение Закона обеспечивает достижение присущей обитателям этого Царства формы бытия. Тем самым они строят мост, который хорошо выглядит, но не обладает требуемой прочностью. Они не могут ничего поделать против истории и логики, ибо в эсхатологию, создаваемую пророками до вавилонского пленения, был заложен не Закон, которого тогда еще не было, а ничем не опосредованная, абсолютная этика. И это единство эсхатологии и этики неизбежно дает себя знать, как только эсхатологию начинают принимать всерьез, т. е. всякий раз, когда эсхатология ожидания воплощается в живых людях и становится эсхатологией действия. Этика в ее чистом виде начинает проявляться в ней, подобно тому как старая краска проступает из-под тонкого слоя новой. Она не заменяет собой Закон, но оттесняет его на второе место. Соответственно этому и Креститель, и Иисус требуют не соблюдения Закона во всех его мелочах, а покаяния и абсолютной, идущей от

' Он умер для Закона через Закон, потому что Христос, с которым он умер, был приведен на крест Законом и на кресте уничтожил проклятие Закона (Гал. 3:13); а также потому, что Закон, будучи приведен в соприкосновение с плотью и грехом, предает человека смерти.

327

сердца этики как самоочевидной линии поведения ввиду близости наступления Царства. У них не было причин оспаривать действенность Закона — он не стоял на их пути. Ведь с наступлением Царства он в любом случае упразднится. Поэтому Иисус торжественно объявляет, что Закон продолжает быть обязательным во всех своих предписаниях (Мф. 5:17—19). В то же время Он лишает его всякого значения этикой, которая не от мира сего, и требованием праведности, которая выше праведности книжников (Мф. 5:20)'.

Мф. 5:17—18: "Не думайте, что Я пришел нарушить Закон или пророков; не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все".

Эти слова не означают, как обыкновенно полагают, что Иисус приписывает Закону вечную значимость. Он говорит, что Закон будет оставаться в силе, "доколе не прейдет небо и земля", т. е. до тех пор, пока нынешние небо и земля не уступят место (с наступлением Царства Божьего) новому небу и новой земле. Лишь в такой интерпретации заключительная часть предложения "пока не исполнится все" приобретает смысл.

Иисус, таким образом, ясно говорит, что Закон остается в силе лишь до начала Царства Божьего. И в самом деле, мог ли Он утверждать действительность Закона для воскресших людей, участников Царства?

Иудаизм отказывается признать несовместимость Закона и эсхатологии. Пророки, жившие во время и после вавилонского пленения, пытаются представить мессианское Царство как царство безупречного соблюдения Закона. Согласно Иезекиилю (Иез. 36:26—27) и Иеремии (Иер. 31:33), в мессианские времена Бог, дав людям свой Дух, тем самым запишет Закон в их сердцах, так что они не смогут жить иначе как в соответствии с Законом2. У них Дух находится на службе у Закона. Около 520 г. до н. э., в эпоху восстановления Храма, Аггей и Захария провозглашают мессианское Царство царством мира, которое от Иерусалима распространится на все народы и в котором будет править Закон. Те же взгляды представлены фрагментами из книг Исаии (Ис. 2:2—4) и Михея (Мих. 4:1—4), относящимися, вероятно, к V в. до н. э., и пророчествами Ис. 60 и Ис. 66, также принадлежащими ко времени после вавилонского пленения.

Однако идеал мессианского Царства как совершенного царства Закона теряет под собой почву по мере того, как грядущее Царс1во начинает представляться трансцендентным. Закон, созданный для природного человека, становится ненужным и бесполезным, когда природных людей уже нет, а есть только сверхприродные существа. Это обстоятельство дает себя чувствовать даже тогда, когда его стараются не замечать. Хотя позднеиудейские апокалипсисы прямо не утверждают, что в будущем Царстве Закон уже ничего не значит, фактически они этим руководствуются. Например, как это ни удивительно, они нигде не утверждают, что Закон будет оставаться в силе в мессианском Царстве, и никогда не

'Об отношении Иисуса к Закону см. также с. 247, 273. 2 См. с. 306—307.

328

изображают жизнь в грядущем Царстве как совершенное исполнение Закона; напротив, о ней всегда говорится как о жизни в новом, блаженном состоянии, освобожденной от всех земных ограничений! Если, согласно Книге Еноха, святые "сделаются ангелами на небе" (Ен. 51:4), то может ли в ней одновременно проводиться мысль о том, что они будут жить в соответствии с Законом? Но и в Псалмах Соломона и в апокалипсисах Варуха и Ездры, в которых участники мессианского Царства изображаются не воскресшими, а лишь живущими в идеальных условиях, не делается никаких попыток представить мессианское Царство царством абсолютной власти Закона. Их точка зрения заключается в том, что соблюдением Закона человек приобретает право на мессианское Царство, но в этом Царстве, в силу его природы и своего нового состояния, он живет в соответствии с волей Бога.

В Апокалипсисе Варуха (48:47) говорится, что Бог в день суда карает за нарушение Закона. Однако отсюда не следует, что Закон будет оставаться в силе и в мессианском Царстве.

В доказательство того, что Закон считался действительным на вечные времена, цитируют 3 Езд. 9:36—37. "Мы, принявшие закон, согрешая, погибли, равно и сердце наше, которое приняло его; но закон не погиб и остается в своей силе" Из того, что Закон вечен, не следует, что он будет вечно применяться. Он вечен, потому что он предсуществовал. Но так же, как он не действовал (хотя и существовал) до тех пор, пока не был дан народу Израиля на Синае, он может снова перестать действовать с началом мессианских времен. Павел, когда он говорит, что Закон свят (Рим. 7:12), духовен (Рим. 7:14) и Божий (Рим. 7:22), тоже должен мыслить его вечным. Это не мешает ему утверждать, что Закон имеет силу только в природном мире и только в течение сравнительно короткого времени.

Во всяком случае. Апокалипсис Ездры изображает новое состояние в мессианском Царстве без какого-либо упоминания о Законе. 3 Езд. 6:26—28: "...и изменится сердце живущих и обратится в чувство иное. Ибо зло истребится, и исчезнет лукавство; процветет вера, побеждено будет растление, явится истина, которая столько времени оставалась без плода".

Там, где зло более не существует. Закону по логике вещей делать нечего.

Следовательно, сверхприродный характер Царства фактически не позволяет позднему иудаизму мыслить его как Царство Закона. В соответствии с этим представление, согласно которому в Царстве сердцами людей правит Дух Божий, вытесняет прежнее, по которому они подвластны Закону, хотя первоначально Иезекииль и Иеремия, возможно, имели в виду, что через Дух Божий в сердца людей будет вложен Закон. Человек, в котором с непреодолимой силой действует сам Бог, не нуждается в Законе, чтобы исполнять Его волю.

В представлении Павла об этике, которая творится духом воскресения, ничем не опосредованная этика и факт сверхприродного бытия в мессианские времена объединяются, чтобы вместе противостоять Закону. Павел, как и Иисус, убежден, что Закон может оставаться в силе лишь до начала мессианского Царства. Но так как он считает, что избранные, поскольку они во Христе, принадлежат уже не к природному, а к мессианскому миру, он с необходимостью приходит к утверждению, что отныне они уже не под Законом.

329

Историческая и логическая несовместимость Закона и эсхатологии неумолимо делает свое дело, и уже во времена Павла и в иудаизме следующего поколения наступает неизбежная развязка. Павел жертвует Законом ради эсхатологии; иудаизм отказывается от эсхатологии и сохраняет Закон.

Для законоучителей Талмуда, у которых эсхатологические представления утратили живую силу и сохранялись лишь в виде книжного знания, стало возможным то, чего не считали возможным авторы позднеиудейских апокалипсисов — представлять мессианское Царство царством Закона. Они часто описывают, как праведные в саду Эдема изучают Тору. Шестьдесят сообществ должны заниматься этим под деревом жизни (Мидраш Песнь Песней 6:9). Моисей, учивший Торе в этой жизни, будет делать то же самое и в жизни будущей (Экзодус Рабба, 2). Согласно другим утверждениям, этим занимается сам Бог (Танхума, изд. Бубера, 106а), или Мессия (Таргум Песнь Песней 8:1—2)*.

На основании этих воззрений законоучителей Талмуда более позднего периода никоим образом нельзя утверждать, что и в иудаизме времен Иисуса и Павла придерживались тех же взглядов. Они лишь показывают, что в раввинистической эсхатологии литературных реминисценций многие вещи представлялись в ином свете, нежели в живой эсхатологии во времена, предшествующие разрушению Иерусалима.

Как же должны вести себя верующие по отношению к этому Закону, который для них уже недействителен?

Простейшим решением было бы объявить Закон adiaphoron, т. е. безразличным, не приносящим ни вреда, ни пользы обычаем. В этом случае Павел мог бы жить в мире с первоапостолами и со снисходительной улыбкой наблюдать за деятельностью иудео-христианских посланцев, зная и разъясняя, что верующие из язычников, позволившие убедить себя подвергнуться обрезанию и подчиниться Закону, тем самым просто взваливают на себя ненужное ярмо. Однако вся трагичность ситуации заключалась в том, что он не мог занять ироническую позицию по отношению к их усердию, а должен был отнестись к нему со всей серьезностью. Ибо этого требовала неумолимая логика мистического учения о бытии во Христе.

Но как объяснить противоречивое решение, согласно которому верующие из евреев могут соблюдать Закон в соответствии с принятым обычаем, в то время как верующим из язычников это запрещается под страхом лишения спасения? Оно тоже вытекает из мистики бытия во Христе.

Предписания Павла об отношении к Закону в действительности следует рассматривать как результат применения некой вытекающей из других соображений теории, которую он применяет и к другим случаям. Эта теория гласит: в тех внешних условиях, в которых человек осуществил свое избрание, т. е. стал верующим, он должен оставаться и впредь. Эту теорию сохранения статус-кво Павел формулирует два раза подряд.

1 Кор. 7:17: "Каждый поступай так, как Бог ему определил, и каждый, как Господь призвал. Так я повелеваю по всем церквам". — 1 Кор. 7:20: "Каждый оставайся в том положении*, в котором призван". Следовательно, тот, кто стал верующим, будучи рабом, по этой теории впредь не должен принимать свободы, даже если она ему будет

330

предложена (1 Кор. 7:21—22)'. Если ставший верующим был в этот момент женат, он должен сохранять свое семейное положение и не поддаваться на уговоры, что ввиду грядущего Царства они с женой должны впредь жить как брат и сестра (1 Кор. 7:3—5, 10—11). Если кто-то уверовал, будучи холостяком или вдовцом, он должен оставаться в том же положении — хотя бы уже потому, что в этом случае он может направить все свои помыслы к Христу, тогда как семейные заботятся еще и о своих близких (1 Кор. 7:8, 32—35).

Подобным же образом тот, кто призван необрезанным, должен оставаться необрезанным, а тот, кто был обрезан к моменту, когда стал верующим, не должен стараться это скрыть (1 Кор. 7:18).

Эта теория сохранения статус-кво с необходимостью вытекает из мистического учения о бытии во Христе. С момента, когда человек начинает быть во Христе, все его бытие целиком определяется этим фактом. Его природная форма бытия и все связанные с нею обстоятельства теряют всякое значение. Он подобен дому, проданному на слом: ремонтировать такой дом бессмысленно. Если, несмотря на это, он начинает менять условия своего природного бытия, он игнорирует тот факт, что впредь его бытие определяется бытием во Христе, а не чем-либо иным, связанным с его природным бытием. Таким образом, форма его природного бытия становится несущественной, не в общем смысле этого слова, согласно которому все, что делается в отношении ее, не имеет значения, а в том особом смысле, что впредь по отношению к ней ничего делаться не должно. Контракт о продаже дома оговаривает, что он продан только на слом и, следовательно, не допускается никаких ремонтных работ, не говоря уже об улучшениях с целью сделать его более уютным.

Если Павла упрекали в том, что он в Духе Христа не протестовал против рабства и поэтому сторонники рабства, утверждавшие, что оно не противоречит христианству, столетиями могли опираться на его авторитет, то виною тому была теория сохранения статус-кво. Его мистика не допускает иной точки зрения. Ибо если человек уже сгал свободным во Христе Иисусе и, как таковой, надеется вот-вот войти в мессианскую славу, то какая ему необходимость заботиться об освобождении из рабства на тот краткий миг, который ему осталось провести в природном мире? Поэтому Павел предписывает Онисиму — беглому рабу, с которым он познакомился в тюрьме, — вернуться к своему хозяину филимону и продолжать служить ему (хотя, как верующий, он теперь так же свободен во Христе, как и его хозяин).

Игнатий в своем Послании Поликарпу тоже стоит на точке зрения Павла. Игн. к Полик. 4:3: "Рабов и рабынь не презирай; но и они пусть не

'Это требование кажется настолько невероятным, что многие переводчики и комментаторы понимают это место иначе. Вместо того чтобы переводить: "Рабом ли ты призван, не заботься об этом. Даже если ты и можешь сделаться свободным, лучше оставайся как есть", они передают смысл этого текста (???' ?? seai ??????? ????????? ????????, ?????? ??????) так: "Если ты в состоянии стать свободным, воспользуйся этим", что невозможно ни с точки зрения грамматики, ни с точки зрения логики. В этой ошибочной трактовке предписание Павла фигурирует в большинстве библейских переводов.

331

надмеваются, напротив, пусть во славу Божию еще более поработят себя, чтобы получить им от Бога лучшую свободу. Пусть не домогаются получить свободу на общий счет, чтобы не сделаться им рабами страсти".

Вывод, что уверовавший раб не должен стараться стать свободным, показывает, как серьезно относился Павел к теории сохранения статускво. Единственная уступка, которую он делает, касается неженатых. Если продолжение холостой жизни связано с опасностью безнравственного поведения, то те, кому это угрожает, могут вступать в брак, хотя они и были холостыми к моменту, когда стали верующими. Он, однако, считает необходимым специально заверить их, что, поступая так, они не совершают никакого греха, так как эта перемена незначительна и оправдана желанием избежать большего зла (1 Кор. 7:9, 28, 36—40).

Применительно к Закону и обрезанию теория сохранения статус-кво гласит, что тот, кто уверовал, будучи евреем, должен продолжать жить как еврей, а неевреем — как нееврей. С точки зрения Павла, разрешить еврею отступать от требований Закона и приравненных к нему предписаний книжников было бы так же неоправданно, как требовать от неевреев, чтобы они после крещения подчинились Закону. Он сам — сколько бы он ни говорил, что становится греком для греков, — продолжал жить как еврей. Он даже подчинился требованию первоапостолов наложить на себя обет, связанный с храмовой жертвой, чтобы все могли убедиться в неосновательности слухов, что он учит евреев диаспоры отступать от Моисея (Деян. 21:20—26). Поступая так, он ни в чем не шел против своих убеждений.

Таким образом, проповедь свободы от Закона у Павла никоим образом не следует понимать в духе свободомыслия. И от евреев, и от неевреев он требует оставаться в том состоянии, в котором они впервые уверовали. Поборник свободы христиан из язычников был в то же время их тираном. Если кто-либо из обращенных желал встать под благословение Закона и обрезания, он этого не допускал.

Применение теории Павла на практике натолкнулось на трудности. Если верующие из евреев участвовали в трапезе Господней вместе с братьями из язычников, они тем самым нарушали Закон, запрещающий есть за одним столом с язычниками. Именно в связи с этим произошел разрыв между Павлом и Петром в Антиохии (Гал. 2:11—16). Петр, поначалу принимавший участие в трапезе Господней вместе с христианами из язычников, перестал это делать после того, как в Антиохию прибыли братья из окружения Иакова Праведного, — то ли потому, что последние сделали ему замечание на этот счет, то ли желая избежать полемики по этому вопросу с Иаковом, который находился под сильным влиянием фарисейства.

Что конфликт в Антиохии был связан именно с совместной едой во время трапезы Господней — это настолько очевидно, что Павел не считает нужным специально об этом говорить. Вряд ли он был бы так глубоко задет отказом Петра от частных приглашений к христианам из язычников с предполагаемым застольем. В любом случае проблема застольного

332

общения с язычниками впервые должна была настоятельно потребовать решения именно там, где, как в случае с трапезой Господней, нельзя было избежать совместного приема пищи.

В ветхозаветном законодательстве нет каких-либо установлений, запрещающих евреям есть за одним столом с язычниками. Все, что там предписывается, — это воздержание от определенных видов пищи и от мяса животных, забитых не по предписаниям Закона. Совместное застолье с язычниками впервые было запрещено положениями книжников. Действительно ли эти далеко идущие предписания еще до разрушения Иерусалима были разработаны настолько полно и были настолько общепризнаны, что каждый еврей, который ел вместе с язычниками, сознавал, что нарушает Закон, — этого мы на самом деле не можем с определенностью сказать. В Деяниях апостолов (10:28 и 11:3) подразумевается, что дело обстояло именно так. Павел, по-видимому, тоже это предполагает, когда говорит Петру, что, участвуя вместе со всеми в трапезе, он, иудей, жил по-язычески (Гал. 2:14).

Следуя примеру Петра, и другие верующие из евреев, в том числе даже Варнава, стали воздерживаться от участия в совместной трапезе Господней. Тогда Павел упрекнул Петра в том, что его действия идут вразрез с его же собственными убеждениями и что он поступает так из страха перед строгими правилами, принятыми в Иерусалиме. Так как он сам вначале нарушил Закон едой с христианами из язычников, он теперь уже не имеет права принуждать других жить по-иудейски (Гал. 2:11—14).

Несомненно, что именно эта проблема застольного общения во время трапезы Господней заставляла руководителей иерусалимской общины настаивать на том, чтобы христиане из язычников, приняв обрезание и Закон, тем самым уравнялись бы с христианами из евреев. Таким образом, внутренняя борьба в первохристианстве началась со споров по поводу Евхаристии.

Кроме того, были и другие обстоятельства, из-за которых теория Павла, ясная и логичная с точки зрения мистического учения о бытии во Христе, на практике оказалась трудноприемлемой. Требуя от одних того, что он сам же запрещал другим, он тем самым давал повод к ложному истолкованию своих действий с обеих сторон. Так, в то время как одни утверждали, что Павел сбивает с пути истинного евреев диаспоры, уча их отступать от Закона (Деян. 21:21), другие, как мы знаем из Послания к галатам, распускали слух, что он сам по-прежнему проповедует обрезание, хотя и запретил его христианам из язычников (Гал. 5:11). Возможно, упрекавшие Павла в том, что при случае он может действовать вопреки своим правилам, могли даже привести соответствующие факты. Если верить Деяниям апостолов, в начале своего второго миссионерского путешествия он обрезал Тимофея из Листры (перед тем как взять его с собой в качестве сопровождающего) "ради иудеев, находившихся в тех местах" (Деян. 16:1—3). Возможно, что еще раньше, во время апостольского совета в Иерусалиме, он обрезал также и Тита.

Гал. 2:3—5: "Но они и Тита, бывшего со мною, хотя и еллина, не принуждали обрезаться. А вкравшимся лжебратиям, скрытно приходившим подсмотреть за нашею свободою, которую мы имеем во Христе Иисусе, чтобы поработить нас, мы ни на час не уступили и не покорились, дабы истина благовествования сохранилась у вас". На этом месте пред-

333

ложение обрывается. Естественнее всего понять эти слова так, что Тит не был обрезан. Однако возможно и другое объяснение, что акцент здесь делается на словах "не принуждали". В этом случае смысл фразы заключается в том, что обрезание имело место, но не по принуждению, а как акт доброй воли, ради сохранения мира.

В случае с Тимофеем обстоятельства несколько иные, так как у него "мать была иудеянка уверовавшая, а отец — еллин" (Деян. 16:1—3). Так как согласно раввинистическим воззрениям в случае смешанного брака определяющим является национальный и социальный статус матери, Тимофей был евреем. Тем не менее Павел, если бы он оставался верным своим принципам, не должен был обрезать его после крещения.

Может быть, Павел в то время был еще не столь твердо уверен, что тех, кто во Христе, уже нельзя подвергать обрезанию и подчинять Закону? Или он действительно был человеком, который в своих посланиях употреблял громкие слова, но в очных спорах был слаб (2 Кор. 10:10) и потому в определенных обстоятельствах, чтобы угодить людям (Гал. 1:10), мог соглашаться с вещами, идущими вразрез с его убеждениями?

Так или иначе, Павел твердо убежден, что верующего из язычников, позволившего уговорить себя принять Закон и обрезание, можно считать пропавшим. Ибо тот, кто считает необходимым такого рода изменение бытия во плоти, тем самым показывает, что в действительности он все еще считает себя находящимся во плоти. Этим он аннулирует бытие во Христе и отдает себя в руки стоящих за Законом ангельских сил'. Закон и обрезание, принятые уже после того, как человек стал верующим, есть нечто совершенно отличное от того, чем они являются для человека, уже жившего под Законом. Павел старается внушить людям эту замечательную истину, чтобы положить конец заблуждению, ведущему к гибели тех, кого он завоевал для Христа. Послание к галатам — это крик души, исполненный боли за тех, к кому обращены его слова.

Гал. 3:2—3: "Сие только хочу знать от вас: через дела ли Закона вы получили Духа, или через наставление в вере? Так ли вы несмысленны, что, начавши духом, теперь оканчиваете плотью?"

Гал. 4:3—5: "Так и мы, доколе были в детстве, были порабощены вещественным началам мира. Но когда пришла полнота времени, Бог послал Сына Своего, Который родился от жены, подчинился закону, чтобы искупить подзаконных, дабы нам получить усыновление". — Гал. 4:8—11: "Но тогда, не знавши Бога, вы служили богам, которые в существе не боги; ныне же, познавши Бога, или лучше, получивши познание от Бога, для чего возвращаетесь опять к немощным и бедным вещественным началам и хотите еще снова поработить себя им? ...Боюсь за вас, не напрасно ли я трудился у вас".

Гал. 4:16: "...неужели я сделался врагом вашим, говоря вам истину?" — Гал. 4:19—20: "Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос! Хотел бы я теперь быть у вас и изменить голос мой, потому что я в недоумении о вас".

' О Законе и власти ангелов см. с. 238—241.

334

Гал. 5:1: "Итак, стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства".

Весь обман в конечном счете исходит от ангельских сил. Они хотят удержать за собой все, что только можно удержать. Так как они не могут аннулировать смерть Иисуса, они стараются сделать все от них зависящее, чтобы она оказалась напрасной'. Ибо, если бы им удалось внушить ошибочное мнение, что Закон и обрезание являются необходимым дополнением к вере в Христа, то тогда, несмотря на веру в смерть и воскресение Христа, не было бы бытия во Христе. И таким образом они добились бы того, что люди, воображающие себя принадлежащими Христу, снова подпали бы под их власть, причем это касалось бы всех христиан — как из язычников, так и из иудеев. Ибо "отпали от благодати" (Гал. 5:4) не только верующие из язычников, практикующие бытие под Законом в дополнение к бытию во Христе; та же судьба постигнет и верующих из евреев, если Закон и обрезание для них есть нечто большее, чем состояние, которое стало теперь безразличным и сохраняется просто потому, что они были в нем, когда уверовали. Если тот, кто крещен, рассматривает что-либо связанное с бытием во плоти как важное для спасения, он тем самым теряет бытие во Христе. Страшный приговор, по которому человек не может быть одновременно и во Христе, и во плоти, исполняется над ним еще более безжалостно, чем над теми, кто вследствие греха, по причине своей слабости, остается в ловушке бытия во плоти. Он виноват точно так же, как и те, которые аморальной половой связью или участием в идоложертвенных пирах аннулируют свое бытие во Христе2. Так приписывание важности Закону и обрезанию, само по себе ничего общего с грехом не имеющее, становится серьезнейшим преступлением против Христа.

Следовательно, любой, кто требует, чтобы верующие приняли Закон и обрезание, поддерживает дело ангельских существ. Для Павла апостолы в Иерусалиме и их посланцы ослеплены сатаной. Под маской апостолов Христа они действуют как лжеапостолы. За зло, которое они этим причиняют, им однажды придется держать ответ (Гал. 5:10; 2 Кор. 11:13—15)3.

Павел отказывается допустить, что ревнители иудео-христианства действуют так только потому, что они обмануты. Он полагает, что они, кроме того, движимы страхом. На его примере они видят, что те, кто проповедуют чистое учение о кресте и поэтому служат препятствием для планов ангельских сил, подвергаются преследованиям и страданиям. Этого они не хотят. Вот почему они воздвигают Закон рядом с крестом.

Гал. 6:12: "Желающие хвалиться по плоти принуждают вас обрезываться только для того, чтобы не быть гонимыми за крест Христов". Павел — единственный, от кого не укрылся подлинный смысл действий тех, кто настаивает на Законе и обрезании; поэтому именно на него

' Об участии ангелов в борьбе вокруг Закона см. с. 306.

2 О трех смертных грехах в понимании Павла см. с. 283—284.

? том, что под лжеапостолами, ослепленными сатаной (2 Кор. 11:13—15), Павел имеет в виду двенадцать апостолов из Иерусалима, хотя и не называет их прямо, см. с. 305.

335

обрушивается мщение ангельских сил. В то время как апостолы в Иерусалиме живут в мире и почете, он подвергается всяческим унижениям и мучениям. Если он, как никто другой, несет в себе смерть Христа, то это потому, что ангелы хотят погубить его, как в свое время — Христа. Они рассчитывают выиграть свою игру, если им удастся убрать его с дороги.

Поэтому ему нет необходимости опровергать слухи, что он все еще проповедует обрезание. Гонения, которым он подвергается, сами по себе являются убедительным опровержением.

Гал. 5:11: "За что же гонят меня, братия, если я и теперь проповедую обрезание? Тогда соблазн креста прекратился бы".

Часто полагают, что со временем Павел занял более умеренную позицию в вопросе о Законе. Говорят, что послания к коринфянам и римлянам свидетельствуют об ослаблении борьбы. Это неверно. Если в посланиях к коринфянам вопросы обрезания и Закона не затрагиваются, это не означает, что проблемы больше не существует. Борьба приняла иную форму. Павел был вынужден перейти от наступления к обороне. Вместо того чтобы вести с ним дебаты о Законе и обрезании, первоапостолы и их посланцы стали доказывать, что он вообще не имеет права называться апостолом. Этим тактическим приемом они поставили его в такое положение, что борьбу с обрезанием и Законом он вынужден вести как борьбу за свой авторитет в своих общинах.

В Послании к римлянам борьба с Законом не нашла отражения еще и по другим, достаточно веским причинам. Павел пишет им с целью подготовить общину к своему приходу и расположить ее в свою пользу. Он как бы заранее оправдывается перед ней. Поэтому он излагает свое отношение к Закону со всем миролюбием, на какое он способен.

В Послании к филиппийцам Павлу не нужно соблюдать предосторожность. По тому, с какой страстью обращается он к ним из своего заточения, видно, что борьба отнюдь не утихла и что апостол переживает ее столь же остро, как и прежде.

Флп. 3:2—3: "Берегитесь псов! Берегитесь злых делателей! Берегитесь обрезания! Потому что обрезание — мы, служащие Богу духом, и хвалящиеся Христом Иисусом, и не на плоть надеющиеся".

Ревнителей обрезания имеет в виду Павел и в Флп. 3:18—19: "Ибо многие, о которых я часто говорил вам, а теперь даже со слезами говорю, поступают как враги креста Христова. Их конец — погибель, их бог — чрево, и слава их — в сраме: они мыслят о земном".

Если не соглашаться с тем, что эти выпады вызваны борьбой, происходившей во время пребывания Павла в тюрьме, цитируемое место Послания к филиппийцам придется считать отрывком из более раннего, адресованного им же послания, которое впоследствии было вместе с написанным в тюрьме переработано в один текст. В этом нет ничего невозможного'. Но даже если принять эту гипотезу, мы все равно не имеем доказательств, что во время заключения Павел придерживался иных взглядов на Закон, нежели тех, которые у него были раньше.

То, что противники Павла не прекращали борьбу и во время его заключения, видно из того места Послания к филиппийцам, где он

' О возможности того, что Послание к филиппийцам скомпоновано из двух документов, см. с. 223—224.

336

говорит о братьях из Рима, проповедующих Христа таким образом, чтобы причинить ему боль. Он утешает себя мыслью, что, каковы бы ни были их мотивы, Христос все-таки проповедуется.

Флп. 1:15—18: "Некоторые [подразумеваются братья из Рима], правда, по зависти и любопрению, а другие с добрым расположением проповедуют Христа. Одни по любопрению проповедуют Христа не чисто, думая увеличить тяжесть уз моих; а другие — из любви, зная, что я поставлен защищать благовествование. Но что до того? Как бы ни проповедали Христа, притворно или искренно, я и тому радуюсь и буду радоваться". Павел не может отойти от своих взглядов на Закон и обрезание, не перестав быть самим собой. Он был вынужден вступить в борьбу, и в этом заключалась трагедия его жизни. Все трудности, с которыми он сталкивался, проповедуя Евангелие, связаны с тем, что вытекающую из его мистического учения о бытии во Христе теорию сохранения статускво необходимо было применить также и к Закону и обрезанию. Борьба, в которую он себя таким образом вовлек, была безнадежной с самого начала. Мог ли он надеяться убедить верующих из евреев, что Закон и обрезание, в которых они, согласно Писанию, видели путь к праведности, утратили всякую важность с того момента, когда они сделались верующими, но при этом остались обязательными? И как мог он объяснить христианам из язычников, что соблюдение Закона и вера в Христа совместимы в том случае, если верующий находился под Законом и был обрезан до своего обращения, и несовместимы, если он принял их потом? А после всего этого он должен был, противореча сам себе, требовать от верующих из евреев, чтобы они нарушили Закон застольным общением с верующими из язычников!

В тот момент, когда писалось Послание к галатам, Павел полагал, что они с Петром пришли к согласному решению, которое по существу означало параллельное существование двух церквей: двенадцать апостолов были бы апостолами обрезанных, а он и Варнава — апостолами язычников (Гал. 2:7—9). Осуществить это разделение оказалось невозможным, потому что обе церкви существовали в пределах одной и той же общины. Поэтому во время совместного проведения трапезы Господней одна из них должна была подчиниться мнению другой: либо христиане из евреев должны были нарушить предписанный Законом обычай, либо христиане из язычников — принять обрезание и таким образом снять вопрос.

Другая причина, в силу которой было невозможно разделение, заключалась в том, что первоапостолы не могли отказаться от распространения своего авторитета на всю Церковь. Так борьба вокруг Закона стала борьбой двух авторитетов: того, кто был призван к апостольству прославленным Христом на дороге в Дамаск, и тех, кого Иисус из Назарета сделал своими учениками и у кого всегда были под рукой Его изречения, позволяющие отразить любое посягательство на Закон1.

Исход борьбы был предрешен. Против Павла были здравый смысл, Писание, авторитет Иисуса и авторитет двенадцати апостолов. А вследствие того, что его отношение к Закону навлекло на него также и ненависть всего еврейства, его положение стало еще более безнадежным.

• См. также с. 247, 273, 327—328.

337

Сразу же после смерти Павла проигранная им битва оборачивается победой. К освобождению от Закона, за которое Павел боролся идейным оружием, христианство было приведено ходом исторических событий. Разрушение Иерусалима положило конец первохристианской общине, распространявшей свой авторитет на всю Церковь. В иудаизме после этой катастрофы усилились тенденции к обособлению, благодаря чему начался процесс размежевания между иудаизмом и христианством. А все возрастающее численное превосходство язычников среди обращаемых в христианство довершило работу в этом направлении.

Так проблема Закона перестала существовать. Темой споров между иудео-христианами и христианами из язычников становится учение Христа*.

Но если освобождение от Закона произошло столь быстро и мирно сразу вслед за изменением общей ситуации, то только потому, что теоретическая база для этого была подготовлена посланиями Павла и преданием о нем. Первоначальный смысл провозглашенной Павлом свободы от Закона был столь же мало понят новым поколением, как и смысл эсхатологической мистики, из которой эта свобода вытекала. Однако она легко вошла в ранее неприступную крепость через брешь, пробитую апостолом язычников.

Павел был первым христианским мыслителем, восставшим против авторитета Церкви, и его постигла та же участь, что и тех, кто пытался это делать после него. И именно с ним впервые произошло то, что не раз случалось впоследствии: истина, отстаиваемая мыслителем вопреки церковному учению, спустя некоторое время принимается церковным учением как нечто само собой разумеющееся.