Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы: Владимир Эфроимсон.
Александр Мац
Ист.: http://instmech.ru/ob-institutie/stranitsa-pamiati/vladimir-pavlovich-efroimson
Мне посчастливилось работать в одной лаборатории с Владимиром Павловичем – легендарной личностью и исследователем – в НИИ вакцин и сывороток им. Мечникова. Он пришёл в наш Институт в 1961 после двух сроков лагеря за генетику и борьбу с лысенковщиной, между которыми была война и старший лейтенант Эфроимсон, безупречно говоривший по-немецки, воевал, как мог, в дивизионной разведке.
Он пришёл в лыжной коричневой куртке с пальцами, профессионально залитыми чернилами, и сияющим взглядом вдохновенного энтузиаста. Тогдашний директор НИИВС им. Мечникова А.Н.Мешалова взяла его старшим научным сотрудником по совету акад. АМН П.Ф.Здродовского, судьба которого несколько напоминала эфроимсоновскую. Для партийного карьериста Мешаловой – это был серьёзный поступок даже по тем уже вегетарианским временам.
Времена же начинались замечательные. Задушенная российская генетика начинала дышать. Сдвинув на дальнюю полку несколько пухлых папок с метками эфроимсоновским почерком по картону «Т.Д.Лысенко» и «О жуликах», Владимир Павлович в Институте им. Мечникова за семь лет написал два изданных сборника переводов актуальных статей по генетике бактерий и клеточным основам образования антител, два издания «Введение в медицинскую генетику», монографию «Иммуногенетика» (Эфроимсон В. П., Иммуногенетика, М., 1971), «Биосоциальные факторы повышенной умственной активности» и «Родословную альтруизма», а также два десятка статей по иммунологии.
В те времена иммунология обретала свою генетическую и молекулярно-биологическую основу. Среди молодежи вокруг Владимира Павловича Эфроимсона (О.В.Рохлин, В.А.Абалакин, Н.П.Перепечкина, Т.С.Котова, Е.С.Шалаева, Л.С.Наумов, Н.Г.Фиш, М.В.Далин, Е.С.Станиславский, Р.П.Хромачёва и др. – тогда и я относил себя к этой когорте) – в разговорах мелькали имена Сциларда, Бернета, Медовара, Ерне, Ледерберга, Татума и Гауровица. Помню, про Нильса Кая Ерне писали, что главная его заслуга - перенос дарвинской идеи отбора (по следам Эрлиха) из популяции макроорганизмов на популяцию антителообразующих клеток и создание вместе с Бернетом клонально-селекционной теории иммунитета. Эфроимсон, развив собственные представления, сделал БОЛЬШЕЕ – он внёс в иммунологию эволюционную генетику, сформулировав эволюционно-генетическую концепцию иммуногенеза, объясняющую внутривидовое антигенное разнообразие и гетерогенность антител по специфичности.
Теперь, через 40, лет стало очевидным, как много чрезвычайно важного он предвидел и предвосхитил – в частности, высокую квазииммунологическую специфичность врождённого иммунитета – открытые после смерти Эфроимсона Toll-подобная рецепторика, системы коллектина, фиколина, и пентраксинов, поверхностные лектины макрофагов, ТNF-альфа и IL-1 со своими рецепторами, противомикробные белки лейкоцитов, гаптоглобины, трансферрины и т.п., распознающие патоген-ассоцированные стереотипные молекулярные структуры. Главное, Владимир Павлович доказал, что их специфическое функционирование обусловлено разнообразием структур, возникших на основе сбалансированного генетического полиморфизма. Эфроимсон предсказал обнаруженную позже множественную аллелию генов иммунного ответа. Сейчас это прекрасно известно, множество аллелей в ряде локусов – обширные таблицы. Он обосновал происхождение этого полиморфизма как следствия отбора на резистентность к инфекционным агентам и коэволюции макроорганизма и микробов. Сейчас вновь много обсуждают значение актуальных соматических мутаций в ходе иммунного ответа (как дополнения к мутациям, наследуемым с гаметами) в происхождении нарастающей биоспецифической аффинности антител и Т-клеточных рецепторов. А ведь, это Эфроимсон раньше всех рассчитал частоту мутаций у человека в 1932 перед первым арестом.
Идеи Владимира Павловича ещё даже не реализованы в современной иммуногенетике. Они, сказал однажды Эфроимсон, «пришли мне в голову, когда я катал тачку на общих работах в Джезказганском лагере». У него был хронический диссонанс с системой государственной аттестации деятелей науки: его выгнали из МГУ без диплома, его блистательная докторская провалялась более 15 лет то ли в ВАКе, то ли на Лубянке. Ему не нашлось места ни в одной из российских академий. Тем не менее, сейчас о нём пишут в зарубежных и российских энциклопедиях. Почему? В.П.Эфроимсон был уникальным Мастером, умевшим из хаоса научной информации и интуиции, разрозненных фактов и противоречивых суждений создавать логически безупречные и конструктивно элегантные концепции. Как писал журналист, и я с ним полностью согласен, «в Эфроимсоне воплотились лучшие черты русского интеллигента: мощный независимый ум, смелость, фантастическое трудолюбие, патриотизм и мессианство – при разносторонней щедрости, человеколюбии, аскетизме и самоиронии.
В нашем прикладном институте далеко не академического уровня в те уже не плотоядные времена ему не светила даже должность завлаба – не тасовалась карточка беспартийного Эфроимсона в кадровом ящике райкома и горкома партии. В марте 1965 Институт представил Владимира Павловича на конкурс члена-корреспондента АМН по специальности «Экспериментальная генетика». Партгруппа АМН приняла решение поддержать конкурента Эфроимсона – коммуниста теперешнего академика РАН Рэма Викторовича Петрова (претензия которого на генетику была несопоставима с заслугами Эфроимсона), и голоса разделились поровну – никто не прошёл. В 1966 году ситуация на самом верху резко поменялась уже не в пользу Владимира Павловича.
В.П.Эфроимсон был прирождённым, как сказали бы сейчас, харизматическим лидером, и когда его пригласили руководить лабораторией генетики нервно-психических заболеваний в институте психиатрии, он принял предложение, оставив иммуногенетику. Кстати, я занял кабинет Владимира Павловича и ставку старшего научного сотрудника непосредственно после его ухода и кое-что сделал по его стопам.
Всем, кто имел дело с Эфроимсоном, памятно его поразительное умение создавать атмосферу весёлого творческого полета вокруг себя, его самоирония и презрение ко всяким бытовым удобствам, к меркантильным интересам, именно, этакое высокое воспарение… Вот, такая иллюстрация. Владимир Павлович разговаривал с Жоресом Александровичем Медведевым. Тут входит Мирра Александровна Фролова – заведующая отделом иммунологии и замечательная женщина. И Эфроимсон, и Фролова – они были друг от друга в восторге. Владимир Павлович знакомит ее с Жоресом: «Жорес! Понимаете – эта негодяйка считает себя моей начальницей». Все трое смеются, и возникает изумительная возможность паритетного, остроумного разговора. И так было во многих случаях.
Тут напомнили нам, что у Эфроимсона была хорошо отработанная рука. Действительно, его рукопожатие чувствовалось, и самым неожиданным образом. Мы, мелкозарплатная молодёжь, часто брали взаймы у Владимира Павловича по десятке и или чуть больше. Он терпеть не мог, когда ему возвращали долги. И вот, аспирант Виктор Анатольевич Абалакин – очень гордый и высокий – возвращает ему десятку, тогда это были хорошие деньги. Эфроимсон, не поднимаясь со стула, пытается своей могучей рукой засунуть эту десятку ему в карман обратно – в результате по шву до колена разорвана штанина Абалакина. Все хохочут, девушки зашивают штаны Абалакину. Эфроимсон ужасно сконфужен.
Всё, что говорил Эфроимсон, и все, что он писал, было восхитительной литературой – так сказать, высокого полета. Однажды из дальнего конца коридора я услышал его незабываемый голос трибуна: «Мац! Мац!» – «Что такое, Владимир Павлович?» – «Я понял, в чем секрет Достоевского! Он же описывает то, что происходит в сознании человека «до фильтра». А мы все, дураки, думаем, что все это происходит якобы в жизни. А на самом деле, это всё «дофильтровый» розыгрыш событий. Это мыслимое, это виртуальное изложение… Не бросают купцы пачки ассигнаций, завернутые в газетную бумагу, в камины! А вот там – за фильтром это возможно».
Вначале мне показалось экстравагантным нейтральное отношение Эфроимсона к моей общей с ним этнической принадлежности. Но потом я понял абсолютную нормальность этого. Был 1964. Назначив свидание по телефону, мы познакомились на ступенях библиотеки им. Ленина… Вы знаете эти накрытые ковром мраморные ступени… Я подбежал к Владимиру Павловичу и услышал скороговорку: Да! Здравствуйте! Какие Вы знаете языки? Да! Английский, немецкий… – несколько фраз по-немецки ко мне и от меня – Кто вас учил? (по-немецки). Школьная учительница-немка (ответ по-немецки) – Начал рассказывать (по-русски), кто его учил немецкому языку в лагере. Потом – Что Вы читали последнее? «Биологию» Вилли (4-е издание русский перевод, 1964). Да-да. Хорошо. Замечательно. – Начал мне рассказывать про трансдукцию у пневмококков. Выяснилось, что все это я, в общем, знаю… – Ну, об этнической Вашей принадлежности я не спрашиваю – она мне абсолютно ясна, – говорит Владимир Павлович. – Но знаете, я Вам должен сказать, что еврейцы гораздо больше обещают, чем дают…
Когда наступили времена «перестройки» и многие наши общие друзья стали удаляться в эмиграцию, я спросил у Владимира Павловича, почему они уезжают. Он сказал, улыбнувшись – «Потому что их выпускают». А Вы остаётесь? Он ответил очень просто и без пафоса: «Мне кажется, что здесь я владею технологией работы. А что будет там – не известно. И надо спешить. Потеряно слишком много времени». Ключевым в его ответе было слово «работа».
