Родился
в Москве в 1934 году в семье музыканта. Потеряв веру в Бога в ранней юности, вернулся
в Христианство под влиянием Александра Меня, с которым учился в Иркутском сельхоз-институте.
В 1958 году по окончании института поступил в Московскую духовную семинарию,
но под давлением КГБ был исключён. Работал алтарником, певчим, псаломщиком в церквях
г. Москвы.
10 августа 1962 года рукоположен в сан священника. Служил в храмах городов
Зарайска и Дмитрова.
В 1965 году вместе со священником Николаем Эшлиманом выступил с открытым письмом
протеста против коллабора-ционистской политики руководства Московской патриархии.
В мае 1966 года отец Глеб был подвергнут запрещению в священнослужении с формулировкой:
«Впредь до раскаяния».
В 60 - 70х годах отец Глеб — деятельный участник правозащитного движения. В
1976 году — соучредитель и председатель «Христианского комитета защиты прав верующих
в СССР». До ареста (1 ноября 1979 года) опубликовал сотни материалов, свидетельствующих
о массовом подавлении религиозной свободы в СССР. Эти материалы получили широкий
международный резонанс.
28 августа 1980 года осуждён Мосгорсудом по статье 70, часть I, за «антисоветскую
агитацию и пропаганду». Был узником Лефортовской тюрьмы и политического лагеря
Пермь-37 до 1985 года, затем отбыл два с половиной года ссылки в Якутии в поселке
Ыныкчанский.
В 1987 году вместе с другими узниками совести амнистирован, вернулся в Москву
и после 21 года нахождения под запрещением восстановлен Патриархией в сане священника,
назначен служить в Никольском храме в селе Жегалово Московской области.
В 1990 году избран депутатом Верховного Совета РСФСР, участвовал в работе над
Законом о свободе вероисповеданий, способствовал открытию многих храмов и монастырей,
опубликовал архивные материалы КГБ о сотрудничестве церковной номенклатуры с Госбезопасностью.
Фактически за раскрытие этих архивов 1 ноября 1993 года Московской патриархией
был противозаконно лишен сана священника. Это решение не признал и в феврале 1994
года был принят в «сущем сане» в юрисдикцию Украинской Православной Церкви и направлен
служить священником Богоявленского Собора города Ногинска.
В 1993 - 1995 годах — депутат Первой Государственной Думы. В 1995 году организовал
Общественный комитет защиты свободы совести.
8 сентября 2000 года принял участие в создании новой Религиозной организации
— Церкви Православного Возрождения.
Константин Кедров
От агонии к космогонии
(«Новые Известия» 10 марта 1999 г.)
«Хвалебный примитив юродивый в честь Бога, мирозданья. Родины». Так называется
религиозно-философская поэма — исповедь священника и правозащитника Глеба Якунина.
Правозащитником Глеб Якунин стал в те времена, когда еще и не знал этого слова.
В те годы темные, глухие, конец 60-х, нынешний патриарх благополучно епископствовал
и благодушно смотрел, как Хрущев, объявив атеистическую десятилетку, закрыл 10000
церквей. Никто, кроме Глеба Якунина и его друга священника Николая Эшлимана, не
поднял голос в защиту церкви. Якунин и Эшлиман совершили неслыханное по смелости
деяние - направили открытое письмо тогдашнему патриарху Алексию I (не путать с
нынешним Алексием II).
Они прямо призывали святейшество отбросить страх и смело выступить против стукачества
в храмах, когда на всякого венчающегося, отпевающего родственников или крестившего
своих детей церковь срочно сообщала по месту работы.
Патриарх ответил, что своим посланием Якунин и Эшлиман нарушили «тихое течение
нашей церковной жизни». Однако отдадим должное Алексию I,- под давлением КГБ он
отстранил священников от служения, Но сохранил их сан. Дальше судьба мучеников
была предопределена. Тюрьмы, лагеря, ссылки. Николай Эшлиман умер. Якунин продолжал
подвиг.
28 августа 1980 года отец Глеб стал узником Лефортовской тюрьмы, а затем политического
лагеря Пермь-37. После пятилетней отсидки - ссылка в Ыныкчанск (500 км от Якутска),
где священник пробыл два с половиной года.
В 1987 году амнистирован и после 21 года запрещения восстановлен патриархией
в сане священника. Но не надолго. В 1990 году Якунин стал депутатом
Верховного Совета РСФСР и участвовал в разработке нового закона о свободе совести,
способствовавшего открытию многих монастырей и храмов. После августа 91-го отец
Глеб совершил новое «преступление». Опубликовал архивные материалы КГБ о сотрудничестве
церковной номенклатуры с госбезопасностью. Номенклатура не простила. Алексий II
в условиях свободы сделал то, на что не решился Алексий I в условиях атеистической
диктатуры. 1 ноября 1993 года Якунин решением патриархии лишен сана.
Дальше началась привычная кампания по дискредитации. Бывшие и нынешние агенты
КГБ спровоцировали драку в Думе, когда с отца Глеба распоясавшиеся депутаты срывали
крест. Страна не очень поняла, что происходит. Засело одно - священник в драке.
Наши идеологические спецслужбы умеют работать.
Ныне отец Глеб служит в Богоявленском соборе города Ногинска под юрисдикцией
Украинской православной церкви,- не признаваемой нашей патриархией.
Только что вышла его поэма, напечатанная на средства автора и написанная в
ыныкчанской ссылке.
В предисловии о.Глеб пишет, что замысел этого произведения сложился под влиянием
идей крупнейшего философа и богослова космиста Тейяра де Шардена. Необходимой
литературы под рукой не было. И Якунин избрал жанр, дающий возможность работать.
Это поэтический лубок. Известный со времен подвижничества знаменитых московских
юродивых Христа ради. Юродивые бормотали в рифму свои пророчества, не заботясь
о размере и ритме, обильно смешивая слова литургических и богословских текстов
с простонародной лексикой. Якунин использовал народный стих и даже лексику блатной
фени, знакомую ему не понаслышке, а по личному мученическому семилетнему опыту
тюрем и лагерей.
«Крылатый Пегас», запряженный в неподъемную телегу, все таки сдвинулся с места.
Но лишь тогда, когда с вершин классики я перебрался в низину раешного примитива».
Получилась одна из самых оригинальных поэм конца ХХ века, продолжающая виршевую
традицию религиозных поэтов ХVII века, прерванную позднее силлабо-тоникой Ломоносова.
Среди предшественников отца Глеба следует назвать поэтов-монахов ХVII столетия
Симеона Полоцкого, Сильвестра Медведева и поэтов из круга патриарха Никона.
Повторяя во многом судьбу другого страдальца за веру, тоже сосланного в Сибирь,
протопопа Аввакума, Якунин, несомненно, подражает его юродствующему стилю и его
обличительному огнесловству:
От холода не околею,
Меня, как лилию
Из Галилеи,
Бог на груди своей лелеет.
Это начало поэмы. Так мог написать только настоящий поэт.
Далеким пращурам
Пращу
Вокруг земли я запущу
Кометой-метою
Галлея
На удивленье Галилея.
Этот космический фон поэмы отнюдь не случаен, и дело тут не только в трудах
Тейяра де Шардена, которые были недоступны поэту,- сосланному за 500 км от Якутска.
Зато доступно было небо и комета Галлея, прилетевшая как раз к началу поэмы. Этот
труд настолько оригинален и смел, что нельзя говорить о нем, не цитируя. Однако
суровость жанра газетной рецензии не позволяет воспроизводить авторское написание
строк, как у Андрея Белого и раннего
Маяковского, поэтому в дальнейшем я позволю себе некоторые
фрагменты воспроизвести в прозаическом варианте. Поэзия при этом не исчезает.
Это поэма:«О поразительном развитии из водорода гелия. Домостроительная ода во
славу Бога-Гения».
Не слишком ли это — применять простенький раешный стих при изложении таких
открытий космологии, как расширение Вселенной от момента первовзрыва и красное
смещение спектра, благодаря которому удалось документально подтвердить эту гипо-тезу?
Конечно слишком! Поэзия всегда «слишком». Неожиданно, просто и, конечно же, иронично:
Узнав о красном, о смещении,
Не стал я красным от смущения.
Развитья мира явный факт
Не произвел во мне инфаркт.
«От агонии к космогонии» — таков путь поэта. Во время сочинения
поэмы Якунин плел стальные стропы, употребляемые для переноса тяжестей. Этот изнурительный,
каторжный труд для человека, всю жизнь служащего Богу и книге, оставил свой след
в композиции произведения и в ее стилистике. «О, Боже, ты меня прости, // за то,
что начал я плести // словес лубочные картинки, а не стальные стропы // тропы,
// не словеса — троса стальные, // чтоб ими души поднимать упавшие и остальные».
Главная заветная мысль Якунина о грехе ферапонтовщины. Помните фанатичного
монаха Ферапонта в «Братьях Карамазовых», который ворвался в келью усопшего старца
Зосимы с воплями: «Пусто место сие». Грех ферапонтовщины свойственен и католикам,
и православным. Это древняя ересь. Ферапонтовщина — это "вера в то, что царство
материи // навсегда для Бога потеряно, // что во власть сатаны // навсегда отданы
// всякая плоть, // до человеческой вплоть». Вот почему терпели мы крепостное
право, а монастыри владели, по меткому выражению Герцена, «крещеной собственностью».
Отсюда наша готовность терпеть любое зло и одновременно готовность к совершению
зла.
Глеб Якунин верит, что Россия преодолеет ферапон-товщину и придет к подлинному
христианству, к свободе по Бердяеву. Блажен, кто верует, тепло ему на свете, даже
в ыныкчанской ссылке. Да и сейчас отец Глеб, оклеве-танный, оболганный, дискредитированный
опытными провокаторами и помощниками КГБ, разве не пребывает в духовной ссылке?
Разве знает Россия о его подвиге во славу веры, длящемся уже сорок лет?
Ныне мы узнали, что Глеб Якунин не только право-защитник и мученик за Веру,
но и …а может быть, прежде всего поэт. Молитва, завершающая поэму, заставляет
вспомнить «Облако в штанах» Вл. Маяковского. Поэт-богоборец и отчасти богостроитель,
проповедовавший «социализма великую ересь», начинал поэзию ХХ века. Завершает
ее православный священник и мученик за веру, больше многих других пострадавший
от социалистической ереси.
О, мой Бог, о, мой Патрон!
Я не Гёте —
Йота только из-под гнета,
Но фауст-патрон и мой не пуст —
Его запустил
Из пустующих
Уст
Всесильный.
Восхвальный
О, Боже, Ты Сам!
(Хвалу возношу ко
святым Небесам.)
Врагу полетела в рога
О, как Господи,
Родина мне дорога!
Прочитав эти строки, я вдруг понял, что Святая Русь не умерла в незабываемом
1917-м и не исчезнет в грядущем тысячелетии. Слишком ярок и яр талант.
Евгений Ихлов
Дух Христовой свободы
Читатель устал от бесконечного повторения слова "харизма", применяемого
к самым различным персонажам отечественных политических подмостков. От этого забылось,
что Харизма - это по-гречески благодать, нисходящая на человека от Бога, это проявление
Духа, который веет, где хочет. Жизнь и судьба отца Глеба - это жизнь христианина,
которого овевает Дух. Этот Дух сполна проявился в его Поэме, где виден странный
сплав горького сарказма А.К. Толстого и духовная мощь М. Волошина - сквозь пунктирный
рассказ о российской духовной и политической истории проливаются тончайшие вибрации
метафизических сил с изнанки Мироздания. Но в сущности, его Поэма - это Катахезис
Православного Реформаторства. И если за это на него вновь обрушится ярость Мосгорпатриархии,
то он лишь станет первым в отечесвенной истории дважды кавалером Советской Анафемы.
Отец Глеб очень скромен и нигде не дает понять, что осознает свою истинную
роль в современности - роль самородка, начинающего новый этап в жизни Православной
церкви в России. Он, как любой настоящий талант, очень широк как личность, и не
концентрируется на каких-либо узких, пусть и важных направлениях. Отец Глеб просто
идет вперед: священнослужитель, поэт, гражданин и патриот, тонко чувствующий стоящую
за ним прекрасную великую и страшную национальную трагедию. Он свободен и свободны
его стихи. Ибо знает - его долг - хоть еще немного освободить свою Церковь и свою
родину от напластований гнета, лжи и предательства. Отец Глеб готов повторить,
и повторяет каждым своим жестом, поступком и словом Мартина Лютера: "И на
том стою - и не могу иначе!" и его Поэма - это чернильница, брошенная в "лубянских
рясоносцев".
Через полвека с учетом его роли в освобождении России от коммунизма и создании
мирного ненасильственного демокра-тического движения в нашей стране - историки
будущего, не задумываясь, могли бы сравнить отца Глеба с преподобным Мартином
Лютером Кингом - если бы одновременно и рядом с о. Г. Якуниным не было бы блестящей
плеяды из десятков и сотен мужественнейших и талантливейших людей своей жизнью,
свободой и здоровьем сполна заплативших за свободу России. Читайте поэму отца
Глеба. Она пронизана негасимым светом: церковных лампад ... и тюремных ламп.
Елена Волкова
Юродивый Христа ради
Блажени есте, егда поносят вам...
Собор Василия Блаженного стал символом России в мире, но обличительный голос
юродивого давно не раздавался на Красной площади. Если бы Василий вышел сегодня
из собора, он бы, наверное, забросал камнями мавзолей и кремлевскую стену, а Патриарху
предложил бы совершать внутри мавзолея литургию, коли тому так дороги “мощи” вождя
революции. Юродивого не смутили бы ни чины, ни золотые облачения: он бы смело
прокричал правду в лицо и президенту и архиерею. Мы почитаем юродивых как святых,
прославивщих Русь, а появись настоящий юродивый сегодня в Думе или на соборной
площади Кремля, приняли бы мы его? Нет, скорее всего, вызвали бы психиатрическую
скорую помощь, заперли бы в больнице или в тюрьме, или отлучили бы от Церкви,
как отлучили отца Глеба, как будто можно отлучить человека от Бога. Господь молился
за распинавших Его, а церковные власти лишают сана и гонят человека за то, что
он им же помогает выправить свой путь через покаяние. Где же Божья правда? Опять
она ходит не в царском облачении, а в лохмотьях юродивого.
Юродивые, по мнению Георгия Федотова, “вместе с князем вошли в Церковь как
поборники Христовой правды в социальной жизни»: московские князья построили государство,
а юродивые должны были внести в его жизнь коррективы христианской совести. Если
и во времена Святой Руси голос христианской совести вызывал гнев и поношения,
то чего могли ожидать священники Глеб Якунин и Николай Эшлиман в 1965 году в Советской
России, когда единственные во всей стране подняли голос против гонений на Церковь
со стороны анти-христианской власти и церковных иерархов? Им не нужно было надевать
на себя маску безумцев, как это делали Василий Блаженный, Никола Салос и другие
юродивые, - в то время государство само с готовностью объявляло сумасшедшими всех
тех, кто решался открыто следовать за Христом. Театр масок стал в 20 веке уделом
не святых подвижников, а больших политиков: церковное священноначалие изображает
собор святых, но отрицает покаяние как путь к очищению; государственная власть
изображает собрание верующих, но отрицает существование Бога. В такой ситуации
безумным покажется тот, кто искренне верует в Создателя и жизнь свою превращает
в служение Ему.
Поэма отца Глеба - “словесный, росный о России ладан”, возносимый во славу
Творца и в поношение грехов наших. Он начинает ее подобно тому, как священник
начинает литургию: сначала возжигает ладан и освящает родную землю и все мироздание,
а затем прямо обращается к Богу с молитвой:
Выслушай,
Всевышний,
Правоверья не нарушив,
Веру выверил,
И теперь наружу
Душу
Выверну.
Это поэма-исповедь, обо всем наболевшем и выстраданном: на тюремных нарах и
в холодном карцере, в якутской ссылке и в думской битве. Исповедь абсолютно искренняя,
живая, без утайки и лицемерия, что особенно важно в наше время и в нашей Церкви,
где так часто под внешней пышностью и барским благополучием скрывается внутренняя
пустота, где испытание властью привело к поклонению врагам. Отец Глеб, подобно
ветхозаветным пророкам, прошел через поношения, истязания и клевету и
Веру
Выверкой
Не исковеркал.
Засверкает,
Не померкнет
Камень веры правой -
Для Тебя его хранил,
Для Тебя его гранил,
Оградил
Оправой.
Поэма отца Глеба - это не просто поэтическое слово, а слово-дело, слово-труд,
тяжелая работа по преобразованию церковной жизни: “потрудился сивым мерином, неумеренно,
как вол.” Рубленые фразы падают, как поваленные деревья; размашистые тире подобны
взмаху топора: можно увидеть за строками кряжистую глыбу Глеба - крепкого, ладного,
полного энергии и неиссякаемой веры в Бога и Русь. Он называет свои вирши лубочными
картинками, но они
Не словеса -
Троса
Стальные,
Чтоб ими души поднимать
Упавшие и остальные.
Отец Глеб соединил в себе исконную простоту русского мужика, пламенную веру
Аввакума и светлый ум интеллигента. Народ, духовенство и интеллигенция органично
соединились в этой яркой личности, но никто из них не признал неистового Глеба,
потому что в жизни мы еще не достигли ни такого соединения, ни столь глубокого
понимания духовных ран России, которые открылись “запрещеннейшему иерею”. “Россия,
не болей!”, - с болью кричит он, и, вслед за Гоголем, который верил, что его “Ревизор”
приведет страну к покаянию и преображению, отец Глеб радостно восклицает:
Прийми
Мой примитив
Юродивый,
И дивной станешь, Родина!
Слава Богу, Глеб Якунин не подвержен гоголевскому унынию: его не удручает роль
гласа, вопиющего в пустыне. Он говорит как право имеющий, как призванный проложить
путь к очищению Церкви от фальши и ферапонтовщины. В отце Глебе жив обличающий
дух Иоанна Крестителя, и не сносить бы ему головы за поругание иродов, если бы
не явное заступничество Божие, которое сохранило его и в руках лютых охранников,
и в лютые якутские морозы. “У отца Глеба - харизма обличителя, и в этом ему надо
всячески содействовать и помогать”, - завещал нам отец Александр Мень. Но мы в
большинстве своем отвернулись от праведника, поверив клевете и поношению, воздвигаемым
на него. Поверили лжи и злобе, и оставили отца Глеба в одиночестве на поругание.
Испугались, подобно Петру, что и нас отлучат, и нас распинать станут...
А теперь только я, как петух,
Одиноко под утро кричу
В ночи.
Иначе,
Никто, как Петр, не заплачет.
Петух пробудил апостола Петра к покаянию, и потому издревле петушиныый крик
на Руси прогоняет всякую нечисть. Была петушиная миссия и у юродивых: они сознательно
выходили на борьбу с темными силами, получая от Бога дар ясновидения: вспомним,
как Василий Блаженный разбил икону Божьей Матери на Кремлевских вратах, потому
что увидел под ликом изображение врага человеческого. Так и отец Глеб видит темное
и богоборческое в том, на что многие люди привыкли смотреть с умилением и надеждой.
Мы умиляемся красоте наших обрядов, но с легкостью оскорбляем людей, пришедших
в храм; кровь миллионов замученных братьев и сестер не стучит в наше сердце: мы
вновь уповаем на мощь их убийц. Для отца Глеба, главными врагами православной
веры являются обрядоверие без Христа (“Вера в свечке, в куличе - Русь лежит в
параличе”) и сотрудничество христиан с КГБ без угрызения совести.
Автор хотел написать народную поэму, и потому выбрал раешный стих и “примитивный”
стиль юродивого. Но юродивые всегда говорили загадками, намеками, разыгрывали
пантомимы, мало кто мог сразу понять их темный язык. Трудна для понимания и поэма
отца Глеба, что удивляет и обескураживает автора. “Хвалебный примитив юродивый”
- это духовно-интеллектуальный ребус, понимание которого требует от читателя богатого
духовного опыта, хорошего знания истории Церкви, богословия и русской литературы.
При этом читатель должен хорошо владеть по крайней мере четырьмя стилями русской
речи: церковно-славянизмами, научной и богословской терминологией, а также лагерной
феней. Что за сочетание, скажете вы. Символическое для России 20 века: в которой
верные Христу, а значит, и Истине, шли в лагеря, где разделяли страдания с преступниками
- теми грешниками, ради которых Христос и пришел в мир.
Когда-нибудь к поэме будет написано обширное и детальное толкование, которого
она заслуживает, а пока... читателю предстоит самому потрудиться и понять эту
“элегию-балладу о смешанной коллегии космического лада”, а заодно и запомнить
ее блистательные афоризмы, как например:
Мир развивается, как чадо,
Которое Отцом зачато.
***
Сего Завета иго -
Благо,
Оно дает и свет и влагу.
***
Не в силах атеизм
Соделать атавизм
Из нерушимой веры,
Ни сжать ее размеры,
Ни превратить религию
В забытую реликвию.
Не в силах никто и лишить отца Глеба его веры, его абсолютной внутренней свободы
во Христе и его счастья, ибо блаженны (то есть счастливы в Боге),
егда поносят вам, и изженут, и рекут всяк зол глагол на вы, лжуще Мене ради.
Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех!
АВТОРСКИЕ ПРИМЕЧАНИЯ [1]
Теодицея (греч.) — оправдание Бога.
