ТЕРЕЗА НОЙМАНН

Тереза Нойманн родилась в апреле 1898 года в баварской деревне Коннерсрейт. Надо представлять себе, чем была на рубеже веков баварская деревня: бедность, но не убожество, в каждой деревеньке каменная католическая церковь, несколько образованных священников, способные крестьянские дети при желании могут отправиться на обучение в город, в гимназию. Баварские крестьяне крепко стоят обеими ногами на земле и больше всего походят по своему характеру на хоббитов Дж.Р.Р.Толкина. Последний изобразил в своих хоббитах английских крестьян, но между хоббитами и баварцами тоже несомненно существует какое-то родство: они так же любят поесть, не мыслят жизни без пива и трубочки, цивилизованны и ценят блага цивилизации, скептически относятся ко всему чужому, скуповаты (хотя и в меру), нелюбопытны, верны традициям, жизнерадостны и обладают каким-то неизбывным душевным равновесием.

Отец Терезы был небогатым портным, мать, разумеется, домохозяйкой. Тереза была старшей из одиннадцати детей. Выжило десять. Голодать Нойманны не голодали, но рацион их состоял в основном из хлеба и картошки, и редко удавалось родителям выкроить на какое-нибудь лакомство к праздничному столу, а главными праздниками, конечно же, считались праздники церковные – католическая вера в семье под вопрос никогда не ставилась. Все дети умели читать и были своевременно конфирмованы. Позже Тереза рассказывала, что, подходя к первому причастию, увидела в гостии сияющего младенца Христа, но никому об этом не рассказала, поскольку была убеждена, что и остальные видят то же самое.

С шести до тринадцати лет Тереза (ласково – Резл) посещала народную школу, потом еще три года – воскресную. Училась девочка вполне прилежно. Интересно, что ее совершенно не привлекали куклы – "ведь они неживые" – и сказки: "Это же все неправда". С четырнадцати лет Тереза поступила в услужение к богатым родственникам. Ей пришлось это совсем не в тягость: девушка была крепко сложена, не боялась тяжелых физических нагрузок и предпочитала мужскую работу. Тереза жила у своих хозяев, там же питалась и получала скромное жалование деньгами и натурой, что составляло для семьи существенное подспорье. Она всегда с удовольствием ходила в церковь и часто причащалась (что было, впрочем, в ее среде делом самым обычным), мечтала поступить в монастырь и сделаться миссионеркой, но в ее характере не было ничего ханжеского, напускного, истерического. Напротив, она была самой обычной, миловидной земной девушкой, любила общество и веселье (правда, никогда не ходила на танцы и неизменно отваживала поклонников, но надо очень напрячься, чтобы усмотреть в этом что-то ненормальное).

Перемена в ее жизни наступила 10 марта 1918 года, когда Тереза, вместе со своими односельчанами, приняла деятельное участие в тушении опасного пожара, грозившего спалить немало домов. Героическими усилиями опасность была предотвращена, и только тогда Тереза, несколько часов без устали передававшая по цепочке тяжелые ведра с водой, почувствовала боль в позвоночнике и одновременно заметила, что насквозь промокла. Она добрела до хлева, где мычала некормленая скотина, и чуть-чуть отлежалась. Есть она не могла – ее вырвало, о работе не было и речи. Тогда она добрела до родительского дома и осталась там до вечера. Но на хозяйском дворе оставалось много недоделанных дел, к тому же Тереза не привыкла себя щадить. Прихрамывая, к вечеру она отправилась обратно. Но дела обстояли серьезнее, чем могло показаться. Тереза слегла с сильнейшим кашлем, рвотой и болью в позвоночнике. От места пришлось отказаться. Но и у себя дома она не могла лежать спокойно и ждать у моря погоды: в крестьянском хозяйстве всегда столько срочных дел! В итоге ее беспрестанные попытки сделать что-то полезное привели к нескольким падениям с лестницы, серьезным травмам головы и в итоге – к полному параличу, слепоте и нарушениям слуха. Полностью расстроилось и пищеварение. Тереза оказалась прикована к постели и обречена на полную беспомощность. При этом ее постоянно мучили сильнейшие боли и судороги. Разумеется, она попала под пристальное врачебное наблюдение. Но какие бы средства ни прописывали ей ученые доктора, больной от них становилось только хуже, и медицина смогла помочь ей только в одном – получить от государства инвалидную пенсию. Для этого требовался диагноз, но лечащий врач не мог поставить точного диагноза: причина болезни оставалась для него непонятной. В результате он написал в своем заключении, что паралич, слепота и расстройства пищеварительного тракта коренятся в "истерии" – эта модная болезнь вызывала в то время уважение, и Тереза получила свою пенсию. Роковое слово было произнесено. Напрасно пытался впоследствии доктор отозвать свой диагноз, напрасно признавал его ошибочным и пытался уверять, что в характере Терезы Нойманн нет ничего истероидного. Напрасно ссылался он на заключения своих коллег, с порога отметавших всякое подозрение на истерию. С тех пор всякий, кто не хотел вникать в чудесную историю Терезы, кто искал подлога и жаждал разоблачения, немедленно вспоминал об этом диагнозе и не хотел более ничего слушать, хотя совершенно очевидно, что все то, что произошло с Терезой впоследствии, никакой истерией объяснено быть не может.

Тереза слегла надолго – на целых семь лет. За это время ее болезнь была признана неизлечимой. Неясно было только когда и от чего умрет бедная девушка – от заражения крови, вызванного страшными, зловонными гнойными пролежнями (на голени у нее была рана, доходившая до кости), или от чудовищных судорог и головной боли. Семья преданно ухаживала за общей любимицей Терезой, а та переносила мучения терпеливо и только жалела, что никогда уже теперь ей не сделаться миссионеркой. "Но если бы Господь хотел этого, Он не позволил бы мне заболеть", – говорила Тереза.

Вернувшись с фронта, отец Терезы привез больной дочери портрет Маленькой Терезы из Лизье (св.Терезы Мартэн), кармелитской монахини-француженки, скончавшейся в 1897 году на двадцать пятом году жизни и еще задолго до своей канонизации прославленной множеством чудес, которые начали происходить над ее телом сразу после смерти. Здесь не место рассказывать о ней, скажем только, что Маленькая Тереза оставила написанную ею во исполнение послушания книгу "История одной души", где святая изложила главный принцип своей духовной жизни – теорию "малых дел": она была убеждена, что спасти душу можно и без суровой аскезы или великих подвигов, достаточно каждый день посвящать Богу маленькие дела любви. Маленькая Тереза писала, что ей хотелось бы подарить себя младенцу Христу как игрушку, чтобы Он поиграл с нею сколько Ему вздумается, а потом делал бы с нею что Ему захочется – сломал бы, выбросил, ее любовь от этого не убудет. Она посвятила себя Богу "в жертву совершенную" и еще при жизни знала, что станет у Бога святой – для того, чтобы иметь возможность делать добро другим. "Когда я буду на небе, я пролью на вас целый ливень роз", – обещала Тереза сестрам монастыря и миру. И вот Терезе Нойманн достался портрет Маленькой Терезы с молитвой о ее канонизации на обороте, причем текст был по-немецки, и Тереза присоединила его к своим ежедневным молитвам.

25 апреля 1923 года состояние Терезы ухудшилось настолько, что врачи ожидали конца в любой момент. Появились язвы в желудке, которые так мучили больную, что отец, не зная, что предпринять, взял хранившуюся в доме реликвию – волосок с головы Маленькой Терезы, положил в маленький мешочек и повесил этот мешочек на шею дочери. Через некоторое время у Терезы началась такая чудовищная рвота, что казалось – ей осталось уже совсем немного. Измученная девушка заснула, и во сне ей показалось, что кто-то царапает ее подушку. Она пробудилась – и обнаружила, что к ней вернулось зрение. Именно в этот день в Риме была беатифицирована, то есть наречена "блаженной", Маленькая Тереза из Лизье (в католической церкви беатификация -- первая ступень к канонизации, но не всех блаженных с течением времени провозглашают святыми). Отступила и опасность со стороны желудка. В остальном же состояние Терезы оставалось неизменным, а осенью 1925 года резко ухудшилось – настолько, что врачи уже собирались ампутировать ей ногу, которая гнила заживо. Однажды, меняя Терезе повязку на ноге, ухаживавшая за ней сестра положила под бинты несколько лепестков роз, которые расцвели на могиле Маленькой Терезы после ее беатификации и были разобраны на реликвии. Несколько лепестков были подарены Терезе приходским священником, и в критический момент сестра Терезы о них вспомнила. Когда на следующее утро повязку сняли, стало видно, что рана покрылась тонкой кожей, а кровь и гной вместе с лепестками остались на повязке.

Все эти повергавшие врачей в глубокий шок частичные исцеления были прелюдией к исцелению полному и окончательному, но до него нужно было ждать еще несколько месяцев. 17 мая 1925 года, в воскресенье перед Вознесением Христовым, вычитывавшая свои молитвы Тереза внезапно увидела яркий свет и вскрикнула от удивления. Прибежавшие на крик родные увидели, что их дочь, сияя радостью, смотрит как бы сквозь них и как будто с кем-то разговаривает, не произнося, правда, ни звука, а на лице ее проступает давно исчезнувший румянец. Прибежавшая медсестра установила, что пульс Терезы в норме и дышит она спокойно. На вопросы окружающих Тереза не реагировала. Внезапно, к удивлению всех присутствующих, она села на кровати (чего не могла делать уже много лет!), и мать заметила, что у Терезы выпрямилась давно сведенная судорогой нога. Вскоре после этого Тереза очнулась и объявила столпившимся возле ее кровати людям, что может теперь не только сидеть, но и ходить, что тут же и продемонстрировала. После этого она согласилась рассказать (но поначалу только священнику), что с ней произошло. Из окружившего ее света донесся голос: "Резл, хочешь выздороветь?" – на что Тереза ответила: "Я радуюсь всему, что приходит от любимого Бога, будь то цветок, птица или новая боль. А больше всего я радуюсь о Спасителе". Тогда голос продолжил: "Сегодня у тебя будет маленькая радость. Сядь-ка, я тебе помогу". И кто-то потянул ее за руку. Она почувствовала ужасную боль, и снова услышала голос: "Но тебе придется еще пострадать, и никакой врач тебе помочь не сможет. Через страдание ты сможешь лучше всего осуществить свое призвание – быть жертвой. Через страдание спасется больше душ, чем благодаря самым блестящим проповедям. Я об этом писала". Свет исчез, и Тереза вернулась к реальности. С этого момента боли в позвоночнике у Терезы прекратились. Бесследно исчезли и гноившиеся пролежни. Она снова была здорова! Нечего и упоминать о том, что врачи никак не могли прокомментировать ее исцеление.

Разгадки слов "я об этом писала" долго искать не пришлось. Фраза о страдании – цитата из книги, написанной Маленькой Терезой из Лизье, которая именно в этот день (17 мая 1925г.) была провозглашена святой.

Однако Тереза была еще очень слаба, к тому же попытки укрепить ее с помощью усиленного питания ни к чему не вели – она могла есть только жидкую и протертую пищу, и то в небольших количествах. 30 сентября, в день смерти св.Терезы из Лизье, Резл снова увидела свет и услышала голос, который сообщил ей, что ходить теперь она сможет ходить без посторонней помощи, но должна приготовиться к новым испытаниям и пребывать в абсолютном послушании у своего духовного отца. "Продолжай умерщвлять свое "я". Оставайся всегда такой же по-детски простой, как сейчас!" И действительно, Тереза с того момента уже не нуждалась ни в чьей поддержке при ходьбе.

В начале ноября наступил черед следующего испытания. От болей в животе Тереза три дня не могла открыть глаз. Диагноз: острый аппендицит, необходима срочная операция. Но Маленькая Тереза сказала, что Терезе не сможет помочь никакой врач! Тем более, Тереза была еще слишком слаба, чтобы мать и отец согласились на операцию. Однако священник посоветовал послушаться врачей. Пока шли приготовления к отправке Терезы в госпиталь, Тереза решила еще раз обратиться за помощью к Маленькой Терезе – ведь она обещала помогать. Больной приложили к животу мешочек с зашитым в нем волосом св.Терезы, и все, кто был в комнате, принялись молиться. Сама больная так страдала, что не могла молиться вместе с ними. Но уже через мгновение она опять разговаривала с невидимым собеседником. Через минуту, выйдя из транса, она сообщила, что должна немедленно идти в церковь и поблагодарить Бога. Позже Тереза рассказывала, что услышала в трансе следующие слова: "Твоя полная преданность и готовность к страданиям нас радует. Чтобы мир узнал, что в действие приведены другие силы, тебе не придется сейчас идти под нож. Встань, иди в церковь и поблагодари Бога. Только не медли!" И еще голос добавил: "Тебе нужно будет еще много пострадать, но благодаря этому ты многим душам поможешь обрести исцеление". Повинуясь голосу, Тереза, преодолевая боль, отправилась в церковь, помолилась перед алтарем и вернулась домой. После полуночи у нее в животе открылась рана, откуда вытекла кровь с гноем. Наутро Тереза в сопровождении священника отправилась в госпиталь, но врачи констатировали, что от болезни не осталось и следа. Лечащий врач д-р Зейдл – тот самый, что поставил когда-то Терезе диагноз "истерия" – писал в своем отчете по этому поводу: "Меня возмущает то, что люди, которые придают такое значение моему прежнему диагнозу – "истерия" – и, таким образом, считают меня, так сказать, непогрешимым, отметают сегодня как ошибочные теперешние мои диагнозы, которые я ставлю в полном присутствии духа и в полном сознании моей врачебной ответственности и врачебного долга".

Исцелившись наконец окончательно, Тереза снова начала работать по дому, не оставляя мечту о миссионерстве. Казалось, к ней вернулись прежние силы. Она сама седлала лошадь, сама за ней ухаживала, сама работала с ней в поле.

Незадолго до Великого Поста 1926 года начался новый этап болезни. Тереза заболела, на первый взгляд, гриппом, однако этот "грипп" продолжался до самой Страстной Недели (по-немецки – Карвохэ).

В ночь на пятницу 4 марта 1926 года Терезе внезапно явилось видение -- она увидела Христа в Гефсимании, и Он, по ее словам, "пристально посмотрел" на нее. В тот же миг она почувствовала неимоверную боль в груди, слева, и в этом месте появилась довольно глубокая кровоточащая рана. Похожее видение повторилось и на следующую неделю в ночь под пятницу, и рана открылась снова. То же и на следующую неделю поста. В ночь на пятницу перед Страстной Неделей Тереза увидела, как Христос несет крест на Голгофу и как Он оступился под крестом. До этого Терезе удавалось скрывать свои кровотечения от родителей, но на этот раз утаить происходящее не получилось. На саму же Страстную Пятницу Тереза, по ее рассказу, стала свидетельницей всех мук Христа вплоть до крестной смерти. Окружающим казалось, что она умирает, так тяжело ей при этом было. Из ее глаз по щекам текли две струйки крови. Около третьего часа дня наступила как бы агония, затем страдания прекратились. Когда Тереза очнулась, то сразу ощутила боль в руках и ногах: открылись стигматы – в ее случае это были небольшие круглые ранки, сочащиеся кровью. Тереза не хотела, чтобы кто-нибудь об этом узнал, но приходскому священнику родители не могли об этом не сообщить, да и трудно было бы скрыть от него раны на руках больной, когда в пасхальное воскресенье он пришел ее причастить. Священник был потрясен. Раны слегка кровоточили еще две недели, затем они покрылись тонкой кожицей, и Тереза смогла вымыть руки. Впрочем, никаких следов воспаления или нагноения ни разу не появилось и до появления кожицы. Однако при попытках лечить ранки домашними или врачебными средствами сразу начинались серьезные неприятности, так что от этого пришлось отказаться, хотя Тереза долго не оставляла надежды, что лечение все же поможет, – ей неприятно было, что на нее теперь будут приходить дивиться как на редкостного зверя. Что все это значит? Ответа на этот вопрос она тогда не знала.

С тех пор раны регулярно открывались каждую пятницу, кровоточили и после снова покрывались тонкой прозрачной кожицей. До своей смерти в 1962 году Тереза испытала это более семисот раз, и ее страдания неизменно сопровождались погружением в видения крестного пути и смерти Христа.

Приходской священник сообщил о стигматизации своей прихожанки в газете "Вальдзассене Гренццайтунг" от 15 апреля 1926 года – во избежание слухов и с просьбой не мчаться немедленно в Коннерсрейт. Однако те, кому это было действительно важно, все же отправились туда, и среди них писательница Луиза Ринзер. Вспоминая о Коннерсрейте годы спустя, она упомянула о том, что католическая Церковь всегда смотрела на стигматиков с крайним подозрением. Они считались притворщиками, а то и хуже того – грешниками, вступившими в сговор с дьяволом. Монахов-стигматиков посылали для смирения на самые черные работы, отлучали от Причастия, мирян ставили под надзор полиции. Стигматизированную Веронику Джулиани (семнадцатый век) пытались лечить, прикладывая к стигматам раскаленное железо, протыкая раны иглой – и все это под наблюдением епископа! В неподдельность стигматов и сегодня верят далеко не все католические священники, заочно обвиняя стигматиков в шарлатанстве. Одним словом, ясно было, что Терезу ожидала теперь трудная жизнь (как будто до того она была легкой), хотя на дворе стоял двадцатый век и все происходившее с ней могло быть точнейшим образом задокументировано (что и было впоследствии проделано – но человек устроен так, что иной раз никакие документы не могут убедить его в том, во что он не хочет верить). Впрочем, сама Тереза вообще ничего не знала ни о стигматах, ни об истории этого феномена. (В скобках: стигматами называются кровоточащие раны, появляющиеся на теле у некоторых людей (таких случаев известно лишь несколько за всю историю, причем случается это только в границах католической Церкви) в соответствии с теми ранами, которые были нанесены Христу. Обычно таких ран пять (на руках, на ногах и у сердца), но у Терезы кровоточили еще по пятницам раны на голове, как бы от тернового венца, ссадины на спине, как бы от бичей, и еще – тоже на спине – как бы царапины от креста, который Спаситель нес на Голгофу. Однажды появившись, эти раны уже не заживают и не исчезают, причиняя стигматизированному нешуточные боли. Некоторые католические святые носили стигматы – например, св.Франциск Ассизский или недавно канонизированный итальянский священник падре Пио, однако далеко не все стигматики были в ходе истории признаны святыми. Считается, что прежде всего миссия стигматика – в свидетельстве, но не словами, а страданием).

Вскоре к таинственным проявлениям отмеченности Терезы высшими силами прибавилось еще одно – самое невероятное, как бы специально привнесенное в общую картину для того, чтобы уже никто не поверил в истинность происходящего в Коннерсрейте. Начиная с Преображения 1926 года Тереза, которая вот уже четыре года как не могла принимать твердой пищи, вообще перестала есть (sic!). Стоило ей проглотить что-нибудь, и ее тотчас же рвало. Но ей и не хотелось брать ничего в рот: "Я оставила голод и жажду на горе Фавор", – говаривала она. Некоторое время Тереза еще запивала ложечкой воды причастие (причащалась она ежедневно), но потом отпала необходимость и в этом.

Поскольку известно, что живое существо не может жить без воды и пищи, Терезу, естественно, заподозрили в том, что она мистифицирует народ, а сама тайком наедается – под одеялом или еще где. Поэтому в июле 1927 года был проведен официальный эксперимент – за Терезой было, по инициативе и под руководством регенсбургского епископа (Коннерсрейт находится в Регенсбургской епархии), установлено строжайшее наблюдение, продолжавшееся две недели без перерывов. У ее постели сменялись четыре опытнейшие медицинские сестры, дежурившие парами. За это время их девять раз проверял врач. Во время пятничного транса врач находился при Терезе неотлучно. Если Тереза выходила из своей комнаты, сестры следовали за ней. Они же и мыли ее, пользуясь при этом едва-едва смоченной в воде материей, причем ни в коем случае не губкой. Словом, предусмотрено было все, и нет нужды входить здесь во все подробности тщательно продуманного наблюдения, включавшего измерения температуры и пульса, анализы крови и так далее. В течение всего времени все физиологические показатели оставались нормальными. Тереза продолжала держать свою невольную «сухую голодовку». Правда, во время транса она невольно глотала собственную кровь, которая текла ей из глаз в рот, но потом ее неизменно рвало. В анализе рвоты не было обнаружено ни малейших следов желудочного сока. Сестры удостоверили, что Тереза не принимала за эти две недели никакой пищи и только запивала причастие несколькими каплями воды. Недоверчивые медсестры сами перестилали и перетряхивали постель стигматизированной, но никакой пищи под подушкой так и не нашли. По пятницам Тереза теряла вместе с кровью два-три килограмма, однако за неделю вес полностью восстанавливался. Уже одно это исключало мысль о тайком поедаемых кусочках, поскольку нормальному человеку, чтобы набрать за неделю в весе несколько килограммов, нужно питаться весьма основательно. Независимый врач, возглавлявший исследование, сделал в конце концов официальный вывод, который звучит достаточно комично: дескать, наблюдение проводилось строжайшее, однако не было замечено, чтобы Тереза Нойманн что-либо ела и пила. Таким образом, мы-де не можем сказать, когда она ухитряется это делать и как ей удалось обмануть наблюдателей. Ибо должна же она когда-нибудь есть и пить, ведь иначе быть не может, потому что этого не может быть никогда!

Это была не последняя попытка по всем правилам науки исследовать феномен Терезы Нойманн, но все последующие «проверки» сводились в основном дополнительным мучительствам, так что в итоге отец Терезы возмутился и положил всему этому конец.

Тридцать шесть лет провела Тереза Нойманн без еды и питья. Если допустить, что все эти годы она и ее близкие обманывали людей, то это лишь создаст новые проблемы. Прежде всего – ЗАЧЕМ? РАДИ ЧЕГО? Разве мало было стигматов, видений, трансов, ясновидения? Зачем было принимать на себя непосильную ношу неизвестно зачем нужного обмана? К тому же Тереза постоянно была на людях – в Коннерсрейт стали стекаться сотни и тысячи паломников. Какая потребовалась бы изощренность, чтобы тайком есть и пить, причем в достаточных количествах – ведь Тереза отнюдь не напоминала мумию. Один из ее земляков высказался однажды по этому поводу довольно резко. Во-первых, заявил он, напрасно те, кто подозревает обман, считают жителей Коннерсрейта за доверчивых идиотов, которым можно было бы морочить голову в течение тридцати шести лет. Не таковы баварцы. Во-вторых, даже поверхностное знакомство с предполагаемыми "жуликами", сказал он, исключает все подозрения – такие это-де простые, немудрящие, честные и добрые люди. А в-третьих, если человек ест и пьет, то он должен, простите, и нужник навещать, – а вот уж этого было бы не скрыть! Сама Тереза не раз говорила, что с удовольствием стала бы снова как все нормальные люди, ела бы с ними и пила – меньше было бы нападений со стороны скептиков. Но что поделаешь – и не хочется, и невозможно. Когда ее гости садились за трапезу, Тереза садилась вместе с ними, участвовала в беседе, помогала накрывать на стол и мыть посуду, и привыкшие к ее чудесному невольному воздержанию люди воспринимали его как что-то совершенно естественное. Последний штрих – куда уж реалистичнее: когда, во время войны, продовольствие выдавали по карточкам, власти заменили Терезе продовольственные карточки на бельевые, мотивируя это тем,что, коль скоро уж она ничего не ест, то пусть ей неповадно будет отдавать свои карточки голодным. А белья ей, конечно, требовалось больше, чем другим – ведь каждую пятницу она замарывала кровью всю свою постель и все, что было на ней надето.

Через какой-то срок видения стали посещать Терезу регулярно. Она стала свидетельницей многих сцен из Евангелия и Деяний Апостолов, причем каждый раз выносила из них дополнительные подробности, о которых в Евангелиях не говорилось. Теперь Тереза пребывала поочередно в нескольких состояниях. В обычном своем состоянии она была, по воспоминаниям, дружелюбна, активна, отличалась трезвостью и зрелостью суждений. Не любила чрезмерной мудрености, иронизировала над людьми, чересчур гордившимися своей ученостью, была совершенно равнодушна к искусству. Священные картины, которые она могла видеть в коннерсрейтской церкви, ее только разочаровывали, поскольку, разумеется, никак не могли идти в сравнение с ее видениями, и Терезу возмущало, что многие детали переданы неверно. В состоянии транса ее видения носили различный характер: иногда она становилась свидетельницей различных событий из истории христианства (в том числе из жизни святых), иногда ей являлись символические картины, иногда она духовным зрением видела какое-нибудь недавнее событие, – так было, например, когда умерла ее сестра Оттилия, и Тереза видела, как ее душу встречали на небесах умершие отец, мать и умерший в раннем детстве братик. И в том, и в другом случае ее контакт с внешним миром при этом полностью прекращался, она не отвечала на вопросы и не реагировала на прикосновения. Это состояние могло "накатить" на нее в любой момент, – на полуслове, посреди приступа кашля, когда угодно, и, выйдя из него, она договаривала прерванную фразу.

Иное дело – совершенно особое промежуточное состояние. Обычно Тереза лежала в этом состоянии откинувшись на подушки, закрыв глаза и скрестив руки на груди, но могла и жестикулировать. При этом она охотно беседовала с теми, кто этого желал, и отвечала на вопросы, но всех и каждого называла на "ты", а о себе говорила в третьем лице и, выйдя из этого состояния, никогда не помнила, о чем и с кем говорила. Главное, что ответы Терезы отличались в этом состоянии сверхъестественной мудростью, проницательностью и ясновидением: она могла сказать о содержании запечатанного письма, упомянуть о фактах, которые не могли быть ей известны, дать точный совет. Это привлекало в Коннерсрейт сотни паломников, многие из которых приезжали просто из любопытства, а уезжали потрясенные до глубины души, увозя драгоценные слова помощи, обличения и утешения, и жизнь многих после посещения Терезы кардинальным образом менялась – неверующие обретали веру, протестанты переходили в католицизм, грешники раскаивались.

И, наконец, самое необычное состояние – "детское", в котором Тереза начисто забывала обо всем, что узнала или пережила за свою жизнь, и превращалась как бы в четырех-пятилетнего ребенка, который не умеет даже считать и не знает, о чем говорится в Евангелиях (правда, "присутствуя" при евангельских сценах, Спасителя она узнавала всегда, но была полностью лишена какого бы то ни было знания о Его "будущем": например, созерцая шествие на Голгофу, отказывалась верить, что Спасителя распнут, или, в Гефсимании, видя, как Иуда целует Христа, радовалась, заявляя, что вот пришел человек, который, по-видимому, «очень любит Господа»!). В этом состоянии Тереза не только видела сцены из священной истории, но и могла их вслух комментировать, воспроизводить то, что слышит, реагировать на реплики присутствующих. При этом говорила она исключительно на труднопонятном даже для незнакомых с ним немцев густом баварском диалекте, который, как известно, в каждом баварском местечке свой. Зато Тереза очень хорошо запоминала все, что говорили в ее видениях люди, которых она видела, и могла воспроизводить эти речи с удивительной точностью. Благодаря этому вскрылся удивительнейший факт: необразованная баварская крестьянка сыпала целыми фразами на различных диалектах древнеарамейского, на иврите, греческом, латыни и французском, в том числе на пиренейском диалекте! Это открылось, когда Терезу впервые посетил профессор Вутц, католический священник и преподаватель католического института в Айсштадте, что не так далеко от Коннерсрейта. Потрясенный услышанным, Вутц посчитал нужным регулярно присутствовать при терезиных видениях и с превеликой дотошностью фиксировал все, что она говорила, переспрашивая, уточняя, подсказывая. Но его подсказки не оказывали на Терезу никакого влияния: она всегда стояла на услышанном. Так востоковедение обогатилось несколькими неизвестными прежде словами и словоформами арамейского языка, на котором говорили в евангельские времена в Иудее. Если помнить к тому же, что текста Евангелий на арамейском языке не сохранилось или пока не найдено (первые известные списки – греческие!), то можно себе представить волнение профессора Вутца, когда он слышал всем известные евангельские фразы "в оригинале"! Ибо следует сразу же сказать, что видения Терезы с удивительной точностью подтверждали рассказанное в Евангелиях. А если Тереза добавляла какие-то детали – всегда второстепенные – то это лишь оттеняло главное: если доверять видениям Терезы Нойманн, получается, что евангелисты передают слова и деяния Христа с удивительной – хочется сказать, простодушной – точностью.

В 1926 году о Терезе написала одна из ведущих мюнхенских газет – "Новейшие мюнхенские известия" ("Мюнхнер Нойестен Нахрихтен"). В 1927 году та же газета посвятила ей одно из недельных приложений. Автор статей был знаком с редактором газеты Герлихом и с профессором Вутцем, через которого и узнал о Терезе. Эти материалы вызвали бурю. Кое-кто призывал правительство немедленно принять меры против стигматички – "во имя науки и здравого смысла". Коммунисты развернули против Терезы целую кампанию самой неприкрытой клеветы. Многие требовали насильственного обследования в "нейтральной клинике". Требовали оцепить Коннерсрейт полицейскими, чтобы не допускать к Терезе впечатлительных посетителей. Словом, всего не перечислить. Газета получила значительную прибыль, статья была переведана на многие языки. Однако главный редактор – Франц Герлих – остался недоволен. Он принадлежал к категории людей исключительно честных, имел скептический ум, исповедовал материализм и агностицизм и был весьма расстроен тем, что поддался на уговоры и напечатал такую очевидную чепуху. Пылая праведным желанием разоблачить обман и поместить в газете опровержение, Герлих, для которого не было на свете ничего важнее истины, решил лично отправиться в Коннерсрейт. Автор статьи о Терезе – друг Герлиха католик фон Аретин – попытался его отговорить: зная Герлиха, он боялся, что визит в Коннерсрейт вызовет у его друга тяжелый мировоззренческий кризис. Только пуще распаленный этими предостережениями, Герлих бросился в Коннерсрейт: "Я выведу этих жуликов на чистую воду!" Он договорился с профессором Вутцем, и тот доставил его к Терезе Нойманн в пятницу утром – стигматы как раз начинали кровоточить. Герлих провел у постели Терезы несколько часов и был свидетелем того, как Вутц общается с ней во время ее видений, записывает древнеарамейские фразы и уточняет детали видений. Когда Герлих, после небольшого перерыва, снова очутился в комнате Терезы, она находилась в "промежуточном" состоянии и, даже не видя приблизившегося Герлиха и не дожидаясь ничьих вопросов, начала говорить о нем и дала, по его собственным словам, "невероятно точную картину" его внутренней жизни. Затем она вернулась в свои видения, и ее Пятница продолжилась. За время своего пребывания в Коннерсрейте Герлиху еще раз довелось "беседовать" с Терезой в "промежуточном" состоянии (она отвечала на его вопросы с поразительной точностью, не дожидаясь, пока они слетят у него с губ), и присутствовал еще при одном видении: в день св.Франциска Тереза видела, как святому явился Христос и дал ему стигматы. Когда Тереза созерцала Христа, лицо ее так преобразилось и сияло такой радостью, что Герлих позже констатировал: "Я никогда не видывал такой неземной красоты" . Посещение Коннерсрейта стало для него тем же, что для Саула, будущего апостола Павла – дорога в Дамаск. Герлих вернулся от Терезы Нойманн католиком, слугой и другом Христа – как прежде он всю жизнь был слугой разыскиваемой им Истины. Он проводил теперь в доме Терезы множество часов, периодически уезжая по делам в Мюнхен и при малейшей возможности возвращаясь снова (иногда "кружок" Терезы собирался в комнатах профессора Вутца в католическом институте в Айсштадте, где Тереза не раз подолгу гостила). Он раскаялся во всех своих прежних грехах, вернулся к жене, ушел из газеты, где работал, и поступил на службу в государственный архив. Не щадя сил, времени и здоровья, при хронической занятости, Герлих за сравнительно короткий срок написал несколько книг о Терезе Нойманн, в котором исследовал коннерсрейтский феномен с обычной для себя тщательностью, педантичностью и честностью. Таким образом, он стал первым летописцем происходивших в Коннерсрейте событий. В скором времени он начал издавать свой собственный печатный орган – "Гераде Вег", "Прямой путь". В этой газете он, не заботясь о последствиях, с позиций христианской веры обличал набиравший силу национал-социализм и коммунизм, до самого последнего времени бесстрашно нападал на Гитлера и разоблачал его дело и идеи как несомненное зло, анализируя их досконально и беспощадно. Особенно обрушивался Герлих на попытки представить национал-социализм как некое "позитивное христианство" (как известно, многие желавшие остаться конформными деятели церкви приняли это положение, противопоставляя режим Гитлера коммунистическому режиму в России, где церкви насильственно закрывались. А Гитлер-то церквей не закрывал!). Газета имела огромный тираж. Тереза была постоянной вдохновительницей главного редактора: воля Спасителя, сказала она, в том, чтобы до конца противостоять надвигавшейся на Германию и весь мир беде. Детей у Герлиха не было, и разъяренные национал-социалисты могли угрожать только его жене и ему самому, что они непрерывно и делали в самой грубой форме. Прогитлеровские издания представляли его евреем. Гранки журнала изымались из типографии еще до выхода номера личными шпионами Гитлера, и бывало, что готовившийся к печати особенно острый и задевавший самолюбие Гитлера материал фашисты старались любым способом приостановить: угрожали хозяину типографии, самому Герлиху и т.д. Но угрозы не действовали, и газета выходила именно в том виде, как было задумано редактором. Если и можно кого-то в нашем столетии назвать подлинным христианским рыцарем -- то Фрица Герлиха, каким он стал после своего обращения у мученического одра Терезы Нойманн.

Кроме профессора Вутца и Герлиха, в "круг" Терезы входил священник-францисканец отец Ингберт Нааб, который еще задолго до знакомства с Терезой вел активную пропагандистскую педагогическую деятельность и выпускал журнал для молодежи, в котором освещались все самые насущные вопросы жизни современного христианина. В частности, выступал отец Ингберт и против "коричневой чумы". Он долго опасался ехать в Коннерсрейт, так как подозревал за таинственными чудесами обман и не хотел с ним встречаться. Однако в конце концов путь его прошел через Коннерсрейт, отец Ингберт, как и все прочие скептики, убедился в неподдельности происходящего и с тех пор стал верным другом Терезы. Он присоединился к Герлиху и принялся активно сотрудничать в его газете. Перу о.Ингберта принадлежало нашумевшее открытое письмо Гитлеру, в котором о.Ингберт, подробно анализируя политику вождя нацистов, задавал вопрос в лоб – кто же он, человек, сам не понимающий, что говорит и делает, или откровенный лжец и фальшивомонетчик? О.Ингберт по пунктам показывает, почему учение Гитлера и идеолога фашистов Розенберга ни под каким соусом не может быть выдано за христианское. Едва это письмо дошло до Гитлера (а он прилежно читал газету Герлиха – известна даже фотография, где у него на столе лежит именно "Прямой Путь"!), как он велел скупить весь тираж и уничтожить. Но это не помогло, так как письмо было немедленно перепечатано несколькими другими газетами и даже распространялось в виде отдельных листков.

Еще одно имя из "круга" Терезы – Бруно Ротшильд. То, что он оказался в числе ее друзей – удивительно и символично. Бруно Ротшильд происходил из набожной еврейской семьи, занимался аптечным делом и выступал в прессе со статьями, направленными на осмеяние христианства – так глубоко был он укоренен в вере своих отцов. Как и Герлих, он направился в Коннерсрейт ради того, чтобы обличить "наглый обман". Кончилось это тем, что вскоре он крестился (крестной матерью была Тереза – "как жаль, что я не могу понести тебя от алтаря на руках, завернутого в пеленки, ведь ты сейчас как новорожденный младенец!" – сказала она Бруно), а через некоторое время принял и священный сан. Надо заметить, что страдания Терезы привели ко Христу немало евреев, в том числе глубоко верующих иудеев. Это особенно символично, если не забывать, какие близились времена. Кстати, Тереза состояла в переписке с канонизированной 11 октября 1998 года св.Эдит Штайн – ученицей философа Гуссерля, еврейкой, происходившей, как и Ротшильд, из верующей иудейской семьи. Как сказал папа Иоанн Павел II при канонизации, "...она искала истину и постигла, что у истины есть имя – Иисус". Приняв христианство, она приняла постриг в католическом бенедиктинском монастыре и погибла в фашистском концлагере как еврейка. Эдит Штайн принесла себя в жертву за свой народ – таково было ее желание. Что касается Бруно Ротшильда, то Богу не было угодно, чтобы он принял мученический венец: через полгода после принятия священнического сана, накануне Рождества 1933 года, – то есть, совсем незадолго до прихода Гитлера к власти, – он скончался от сердечного приступа на вокзале, по пути в церковь, где он должен был служить рождественскую службу. Провожая его в последний путь, Тереза горевала как ребенок, но в одном из ее трансов она встретилась с умершим и узнала от него, что он прошел Чистилище (пребывание там "показалось ему вечностью") и причислен к сонму спасенных.

На выборах 1933 года партия Гитлера получила большинство в парламенте, а сам он вскоре сделался канцлером. Католическая Бавария на выборах провалила национал-социалистов, но на общую картину это не повлияло. Не удались и попытки Баварии в срочном порядке отделиться от Германии. Наступили черные дни. Первостепенным по важности делом для Гитлера было разгромить оппозиционные газеты и прежде всего заткнуть рот своему "врагу номер один" – Фрицу Герлиху. Герлих имел возможность бежать в Швейцарию, но не захотел оставлять заложниками своих коллег по газете. Работа продолжалась как ни в чем ни бывало. В один прекрасный день в редакцию "Прямого Пути" ворвались эсэсовцы, избили Герлиха, разгромили помещение, увезли все бумаги, которые им удалось найти (сотрудники с риском для жизни почти на глазах у эсэсовцев успели уничтожить самые опасные документы) и увезли Герлиха вместе с несколькими его сотрудниками в тюрьму. В то первое время арест важных лиц еще сопровождался некоторой неразберихой, и сотрудникам удалось уйти из здания тюрьмы невредимыми прежде, нежели были записаны их имена. На следующий день были разгромлены остальные немногочисленные оппозиционные газеты и арестованы наиболее ненавистные Гитлеру журналисты. Тереза Нойманн в своих видениях была свидетельницей ареста Герлиха и позаботилась о том, чтобы сохранился платок, которым коллеги отирали кровь с его разбитого лица. Итак, Герлих оказался в заключении. В первую ночь над ним жестоко издевались и зверски избивали, требуя назвать имена тех, кто снабжал его информацией. Но Герлих промолчал и каким-то чудом пережил эту ночь. Больше она не повторялась. Надо помнить, что нацисты в то время еще не окончательно укрепились во власти, и то, что творили в первую ночь с Герлихом, было тогда в принципе уголовно наказуемо. Его арест всколыхнул мировую общественность, у немецких властей требовали предъявить арестанта, если он не убит, тревожились – почему к нему никого не допускают с визитом? Герлих переносил свое заключение мужественно (он был лишен даже прогулок). Из политика он превратился в монаха, читал духовную литературу, постоянно молился. Не питая надежды выйти на свободу, он укреплял дух воспоминаниями о так близко с помощью Терезы пережитых страстях Господних и смирялся. Он был расстрелян вместе с сотнями других несчастных (среди которых было немало близких помощников и сотрудников Гитлера, которые стали ему неудобны, – в том числе офицер, поджигавший рейхстаг!) в так называемую "Ночь Длинных Ножей" в концлагере Дахау. Сохранилось свидетельство очевидца, который рассказал, что Герлих встретил смерть мужественно, в молитве, держа в руке золотой крест, подаренный ему Терезой Нойманн в день его конфирмации. Тюремщики Герлиха – простые люди – считали его святым и мучеником, о чем рассказывали позже тем, кто занял освободившуюся камеру. Искали нацисты и о.Ингберта Нааба, однако тому благодаря предостережению Терезы, удалось скрыться от властей. Известие о смерти Герлиха было для слабого здоровья о.Ингберта тяжелым ударом, и вскоре он скончался от застарелой болезни, не достигнув и пятидесятилетнего возраста.

После Герлиха – "врага номер один" – "врагом номер два" Гитлера была сама Тереза (это не голословное утверждение, тому существуют письменные подтверждения). Но что удивительно – хотя Гитлер с пунктуальным упорством и последовательностью высылал ищеек за всеми, кто принадлежал к "кругу" Терезы Нойманн и уничтожал тех, кого удавалось схватить, саму Терезу он так и не тронул. Вокруг ее личности в нацистской прессе было очень много шуму – она якобы представляла собой угрозу "народной гигиене и просвещению". Слышались требования подвергнуть ее новому обследованию. Семья Терезы была настроена решительно против этого – к тому времени врачи уже достаточно измучили Терезу, и их дальнейшие планы в ее отношении (например, срезать стигматы и взять их на обследование, кормить внутривенно или через кишечник и так далее) могли внушить только ужас, не говоря уже о том, что на языке нацистов "обследование" скорее всего означало просто "эвтаназию". Сама Тереза выражала готовность подвергнуться любому обследованию, если на то будет повеление церковных властей. Но церковные власти на это не пошли. Не стали настаивать и власти светские – Гитлер запретил подвергать Терезу какому бы то ни было насилию. Конечно, причиной этому было то, что он боялся народных волнений, но, по-видимому, он боялся и самой Терезы тоже – при его чудовищной суеверности. Засланная в Коннерсрейт под видом школьной учительницы шпионка регулярно доносила в центр о «возмутительном» поведении коннерсрейтцев – они, как и в мирное время, приветствовали друг друга словами "Благословен будь Господь наш Иисус Христос", а не "Хайль Гитлер", Тереза запрещала произносить "Хайль" в своей комнате и вообще не обращала на новую власть никакого внимания – но все сходило ей с рук. Тем временем в ее таинственной мистической жизни ничего не изменилось: каждую пятницу по-прежнему претерпевала она Христовы муки, видела видения, пребывала в трансе, "умирала" и "воскресала". Нацисты установили открытую цензуру над ее почтой, но ей писали так много и так, с точки зрения ответственного офицера-цензора, неинтересно, что цензура ограничивалась срезанием марок (для коллекции цензора) и формальном вскрытием конвертов.

Профессор Вутц тоже не дожил до конца войны. Старинный спонсор Герлиха, граф фон Вальдбург-Цайлен, купил дом Вутца в Айсштатте, так что круг его друзей и друзей Терезы мог продолжать нелегально встречаться под обжитым кровом.

В праздник Архангела Михаила в 1945 году Германия капитулировала. Однако капитуляции предшествовали ожесточенные бои за немецкую землю. Настал день, когда американские войска вплотную приблизились к Коннерсрейту. Тогда, сжигая за собой мосты, гитлеровцы решили наконец расправиться с Терезой. Ее дом был окружен танками, эсэсовцы ворвались в дом и потребовали выдачи Терезы. Испуганные родственники честно отвечали, что не знают, где она. Предвидев опасность, Тереза заранее укрылась в тайнике, устроенном приходским священником для хранения церковных ценностей и особенно важных архивов. Вместе с ней в тайнике пряталось четырнадцать детей. Фашисты организовали поиски, но тайника обнаружить не смогли. Разъяренные, они вывели танки из города на ближайшую высоту и оттуда повели стрельбу по Коннерсрейту. Тогда американцы вступили в бой и в недолгом времени вошли в деревню. К тому времени большая часть домов была разрушена, всюду пылали пожары. Загорелся и дом, где был устроен церковный тайник. Тереза вовремя заметила пожар и еле успела вывести детей наружу через запасной выход. И церковные ценности, и архивы погибли в огне. В числе сгоревших бумаг был и архив, касавшийся самой Терезы – итоги практически ежедневных наблюдений за ней в течение более чем тридцати лет. К счастью, это был не единственный источник документированных сведений о стигматичке из Коннерсрейта, но, конечно, самый подробный. Еще при жизни Терезы о ней вышло немало толстых книг. Можно сказать, она обрела всемирную славу. Но ни на ее характере, ни на ее образе жизни это не сказалось никак, и постоянный поток посетителей для нее был тяжелым испытанием, хотя она никогда не роптала и беседовала со всеми, кто нуждался в ее помощи. Сбывались слова св.Терезы из Лизье о том, что страдания способны обратить ко Христу куда больше людей, нежели самые замечательные проповеди. Никто не вел бухгалтерского учета обратившимся и исцелившимся по молитвам Терезы Нойманн. Те, кто владел пером, оставили свои свидетельства – библиография книг и статей о Терезе занимает не одну страницу. Те, кто имел деньги, вложили их по просьбе Терезы в дела милосердия или пожертвовали коннерсрейтской церкви на покупку земли под строительство или еще для чего-либо. Один предприниматель, исцелившийся от тяжелых повреждений позвоночника, по собственной инициативе поставил на коннерсрейтском кладбище, у могил Терезы, огромное распятие из черного гранита в форме буквы "ипсилон" – так видела крест Тереза в своих видениях. Подножие креста обнимает плачущая Мария Магдалина. Но сколько было таких, которые не оставили воспоминаний и не записаны в книге пожертвований! О них можно судить только по числу людей, который стеклись на похороны Терезы в 1962 году: по самым скромным подсчетам, их было не меньше десяти тысяч.

Здесь следует рассказать и о других дарах духа Святого, которые имела Тереза Нойманн. Одним из них было умение определять присутствие святыни и подлинность реликвий. Иногда она начинала волноваться еще задолго до того, как человек, желавший проверить подлинность находившейся в его распоряжении реликвии, переступал порог ее дома. "Вот идет сюда священник, у него с собой что-то связанное со Спасителем!" (В данном конкретном случае речь шла о частице Креста Христова, в подлинности которой у ее владельца возникли сомнения. Позже эту частичку положили в основание черного креста на коннерсрейтском кладбище). Тереза никогда не ошибалась – близкие пытались иной раз подловить ее, на что она никогда не обижалась, но упрямо отстаивала свое мнение и оказывалась права. Другим необычным даром был дар брать на себя чужие страдания. Как может человек принять на себя чужую боль не в переносном смысле, а буквально? Чтобы ответить на этот вопрос, нам пришлось бы как следует углубиться в особенности католического мироощущения и богословия. Именно из этих особенностей вырастают стигматики (в православной церкви их нет). Если говорить вкратце, католическая традиция допускает, что человек может предложить себя Богу в жертву за других, разделив страдания Христа на кресте. Если Бог принимает жертву, многие слабые духом и грешники получают возможность спастись через нее. В случае Терезы Нойманн эта человеческая жертвенность достигла высшего и убедительнейшего своего выражения. Если Тереза брала на себя чьи-то страдания, то она переживала их в точности – молясь за больного астмой, умирала от одышки, агонизировала с умирающим, мучилась от жажды с тем, кого мучила жажда (при том, что сама она не могла пить!). При этом переживаемые за другого мучения выражались и внешним образом. Самое невероятное то, что, едва оправившись после очередного приступа страданий или пятничных мук, она вела самый активный образ жизни: сама запрягала лошадь и объезжала больных (в деревне не было ни своего врача, ни медсестры), ухаживала за своим любимым садом, цветами которого она украшала церковь, работала в поле, при необходимости путешествовала, а главное – принимала бесчисленных посетителей и до четырех часов ночи ежедневно читала горы писем и на каждое из них отвечала молитвой. Особенно много молилась Тереза об усопших. Она много раз видела их в своих видениях и знала, как нуждаются они в молитвах. По ее словам, они просят у живых их молитв, как "котята-попрошайки" выпрашивают у людей молока... И неважно, назовем ли мы их на католический манер "душами чистилища" или по-православному скажем, что они "проходят мытарства". "Чистилище – это не место, это состояние", – говорила Тереза. Имея столько дел, спала она не более двух часов в сутки (что, как, впрочем, и отсутствие потребности в еде и питье, в истории Церкви не ново – есть и древние примеры (но если скептики умудрялись отрицать феномен Терезы Нойманн, которая жила у них под боком, то что говорить о древних подвижниках?!), и примеры современные – например, св.Иоанн Шанхайский (Максимович), который обходился практически без сна... и некоторые другие православные монахи-подвижники, особенно Афонские, о которых мир зачастую совсем ничего не знает, а они не торопятся ему о себе возвещать. И у коннерсрейтцев не было желания трубить о совершающемся чуде направо и налево, но Коннерсрейт – не Афон, здесь шила в мешке было не утаить...

Правда, по окончании пятничных мучений Тереза еженедельно пребывала в длительном обмороке в ночь на субботу. Но можно ли это назвать сном, никто не знает. Может быть, можно назвать своего рода сном и "промежуточное состояние", в котором Тереза отвечала на вопросы присутствующих и о котором, по выходе из него, ничего не помнила.

В конце сороковых годов умерла старенькая мать Терезы, в конце пятидесятых – отец. Один за одним уходили друзья, умерла сестра Оттилия, всегда ухаживавшая за Терезой по пятницам, святая и простая душа. Сама Тереза скончалась на праздник Воздвижения Креста Господня, успев еще увидеть само Воздвижение во всех деталях в последнем из своих видений. По ее словам, она видела, в частности, как неизвестный ей человек в царских одеждах торжественно нес обретенный Крест по крестному пути Христа на Голгофу. Но в какой-то момент ему пришлось остановиться: он не мог сделать ни шагу дальше. Тереза увидела, как к по-царски одетому человеку подошел какой-то священник (по одежде, как установили специалисты – епископ) и принялся его увещевать. Вняв увещаниям, «важный человек» скинул царские одежды и корону, снял обувь – и только тогда смог продолжить путь. Когда обретенный Крест торжественно поднимали ввысь, чтобы показать толпе, люди плакали, вставали на колени и земно кланялись. Кто мог ожидать, что двухтысячелетняя традиция подтвердится с такой удивительной точностью?..

Во время кончины Терезы в комнате никого не было, и близкие еще долго думали, что это просто один из привычных обмороков. Незадолго до смерти Терезу преследовали особенно сильные сердечные боли, но никто ничего необычного в них не усматривал. Сама она только один раз намеком обмолвилась о каком-то решении касательно ее здоровья, которое должно было быть, по ее словам, принято как раз в тот день, когда она умерла. Но не более.

Сегодня, приехав в Коннерсрейт, можно побывать на могиле Терезы, которая вся выложена табличками на всех европейских языках – «Спасибо!» «Я вылечился!» «Продолжай в том же духе, Резл!». Рядом стоит то самое странное распятие в форме буквы «ипсилон» (или «игрек»), очень высокое, с замечательным ликом Христа. Возле могилы тихо переговариваются какие-то люди. (Автор реферата нечаянно расслышал, что рассказывают о родственниках Терезы и что-то об ее приходском священнике). В приходской церкви можно купить маленькие брошюры о Терезе. Ее дом (почти напротив церкви, ниже дороги) закрыт, занавески закрыты, только на двери висит эмалевая картинка-иконка: женщина, лежащая в постели, и с неба ее поражает пять молний – в ладони, в ступни и в сердце.

По книге Вольфганга Иоаннеса Бека «Тереза из Коннерсрейта»:

Wolfgang Johannes Beck, „Therese von Konnersreuth“, Munchen, 1998, Cormoran Verlag.