Юрий Леонидович Курикалов

Курикалов Юрий Леонидович (1955 г.р)- окончил физический факультет СПбГУ, один из основателей философско-культурологического центра "Эйдос", лицея "Земля и Вселенная", соредактор нескольких изданий.

См. мемуар Иконникова.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ФОНД ИМЕНИ В.С. СОЛОВЬЕВА
... Телефон: 112 6612 (Курикалов Ю.Л.)
217 7419 (Жуковская И.С.)
Факс: 112 6612 , 217 7419
Руководители: Курикалов Юрий Леонидович (председатель правления)
Жуковская Ирина Станиславовна (исполнительный директор)
Год основания: 1992
Цель: Содействие возрождению русской религиозно-философской мысли, христианской духовной культуры и образования, содействие диалогу русской и зарубежной философии и богословия.
Деятельность: Фонд проводит регулярные открытые религиозно-философские семинары по направлениям: история русской религиозной философии, христианство и культура, наука и богословие.
Организовал международные конференции "Возрождение русской религиозно- философской мысли" (март, 1993) и "Русская философия и современный мир" (октябрь, 1994), лекции профессора Ф.Серса (Франция) - "Русская философия и изобразительное искусство" и "Иконографические истоки творчества В.Кандинского". (октябрь, 1995), конференцию "Творчество М.Бахтина и новый образ гуманитарного знания" (ноябрь, 1995).
С 1994 года проводит ежегодные Соловьевские чтения. Материалы конференций и чтений опубликованы.
Издает религиозно-философский альманах "Преображение"; журнал "Преображение-Омега" и "Информационный бюллетень Фонда им. В.С.Соловьева".

http://culture.net.ru/g11.htm

*

ГОЛОС ИСТИНЫ

Голос истины // Звучащая философия. Сборник материалов конференции. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2003. С.124-128.

http://anthropology.ru/ru/texts/kurikalov/sound_19.html

[124]

На чем основано существование философии как области духовной деятельности? — Philosophia, как известно, по-гречески означает «любомудрие». В лучшие времена философии это принято истолковывать как приверженность к поиску истины. Ищущий истину — верит в истину. Он есть носитель особого символа веры — credo ut intelligam («верую, чтобы уразуметь»). Это путь, которым призванные философы шли задолго до Ансельма Кентерберийского и даже до появления христианской веры. Утверждая истину как согласие мыслей, слов и сущего, философ равным образом может быть убежден в мистическом или рациональном значении этого согласия.

В философии, даже самой лучшей, нет гарантии истины, но должна, по самой духовной сути, гарантироваться максимальная к ней устремленность, сосредоточенная интенция истинности. Можно ожидать, что истина должна раскрываться в форме, отличающейся от обыденных суждений здравого смысла. Николай Кузанский выдвинул как образ истинного философа фигуру «простеца», однако сутью «ученого незнания» Кузанца оказалась далеко не обыденная идея единства противоположностей. От исторически сложившегося «собирательного образа» философа неотъемлема склонность к мудрёной форме или даже заумности. Вопрос, однако, в том, насколько сложная форма необходима в каждом конкретном случае для передачи истинностного содержания мысли, не подменена ли в этом случае любовь к мудрости склонностью к мудрствованию.

Магия мудрёной речи — звучная оболочка пустоты, блестящая имитация мысли, эрзац истинной умудрённости. В сумеречные века каждой эпохи приверженность к истине слабеет, однако философия как форма деятельности продолжает существование. Philosophia фактически истолковывается в такие времена как любовь к мудрствованию, но и тогда находит она немало адептов, причем в среде элиты. Порой стремление к интеллектуальной ухищренности сбрасывает ризы философии и выступает под своим собственным именем — как софистика. Софистика говорливой тенью сопровождает философию почти на всём протяжении её пути. Наблюдая это, трудно не признать склонность к мудрствованию и его озвучиванию

[125]

одним из возможных мотивов философской деятельности. Такому выводу вовсе не противоречит «прикладная» роль софистики как тренинга в словесно-состязательных процедурах. Вероятно, можно было бы признать и право на существование крайней формы выражения мотива «любви к мудрствованию» в рамках философии. Это было бы «философствование ради философствования», как разновидность «искусства для искусства» или, скорее, интеллектуальной игры. Однако в качестве интеллектуальной игры философия имеет сильные недостатки.

Серьёзнейшими недостатками философии как игры является чересчур неопределённо обозначенное поле и трудно поддающиеся регламентации правила. Конечно, существует логика — говоря шире, различные приемы доказательства истинности и её опровержения, но обычно они тем бесплоднее, чем более детально разработаны. Крайностями формализации или бесформенности философской игры являются схоластический диспут и философический диалог «без правил». Диалог, лишенный принципиальных или хотя бы конвенциональных основ, становится в лучшем случае «просто умной беседой». Думается, что, в действительности, этот лучший случай требует многих неявных предпосылок (помимо общеязыковых), которые и обеспечивают его философическое и человеческое качество.

Локально парадигма содержательной философской мысли и речи создаются той или иной школой, в рамках которой «красивая игра в бисер» может продолжаться одно-два поколения. Беда в том, что разрушение подобной игры далеко не всегда связано с внешними для неё обстоятельствами. Очень часто это как раз реализация «пограничной ситуации» самой философской системы, «вбрасывание» или «взрыв» на одной из неровных площадок её собственного игрового поля, благодаря некой самотрансформации её правил. И всё же стоит внимательнее рассмотреть вопрос о возможности techne, обеспечивающего сравнительно устойчивое существование интересной философской игры.

Примером интеллектуально-игрового процесса, представляющего собой в то же время получение истинного знания, является математика — наследница халдейской и пифагорейской магической арифмософии. Арифмологические элементы можно обнаружить в большинстве философских и иных концептуальных форм. Однако

[126]

значение этих элементов — главным образом в структуризации предметного поля, так что арифмологическое techne заключается как бы в придумывании вариантов игровой доски и фигур, в предвкушении потенциальной игры.

Наиболее устойчивой в веках философской традицией, в рамках которой сформировался ряд сообщавшихся школ со своими techne, стала метафизика. По сути, метафизика — «дисциплинированная спекуляция», спекулятивный рационализм. Исторически сложилась она на основе перипатетизма, аристотелевской концептуализации итога древнеэллинских философских поисков. Рамки перипатетической метафизики позволили осуществиться некой форме philosophia perenna, «вечной философии» — вечной если не в смысле неустаревающего значения ее формул, то в смысле довольно удовлетворительно «работающего» игрового устройства, сопоставимого в этом качестве с математикой.

Конечно, совсем избежать самотрансформации метафизика не смогла. Её самоотрицание родилось на границе с эмпирическим познанием. Этот процесс — становление рационально-научного дискурса привычного нам типа и формирование «позитивных наук». Результат мог бы считаться триумфом спекулятивного рационализма, если бы не грозил стать его могильщиком. Попытка Гегеля создать новую форму дисциплинированной спекуляции не удалась, по крайней мере в том отношении, что techne его диалектики фактически не привилось (конечно, у А.Ф. Лосева этой techne на порядки больше, чем в диамате, но и Лосев идёт другим путём, чем Гегель). Philosophia perenna сохранила в наше время лишь значение философской пропедевтики, — в частности, в томизме — как пропедевтика католической теологии.

Можно ли в нашу эпоху «научно-технического прогресса» и перенасыщения культурной продукцией ждать от философа чего-то большего, чем идей вторичных, отражения происходящего в конкретных областях познания и эстезиса? Конечно, есть еще идеи третичные — отражения того, как идеи прежде живших мыслителей отражали менталитет общества своего времени. Дискурсы постмодерна наиболее оригинальны тем, что держатся на идеях четвертичных, отражающих то, как «снимает» прежние идеи менталитет общества массовых коммуникаций. Кому-то может импонировать попытка превратить сам фельетонизм в софистицированную игру.

[127]

Что же, философы, как и все люди, делают свой выбор. Каждый из них шагает одной из тех дорог, которые проложены в мире. Если же по широкой дороге движется бесчисленный сонм, всякий ли мыслитель поймет, что ведет она к погибели? Думается, однако, что когда «обещают свободу, будучи рабами тления», сулят её на пути произвола критики и глумления, — путь этот не принесет ничего лучше опустошенности.

Странно было бы пытаться возложить на философию саму по себе миссию открыть человечеству новый, спасительный путь. От края пропасти наверняка уводит не один путь, и искать такие пути придётся сообща. Впрочем, порой некоторые из философов, наряду с проповедниками религиозных учений, дерзали предлагать идеальные образы общественных устремлений. Важно не то, что многое в этих образах было утопией (они и создавались порой в жанре мифа-утопии), а то, что они звали к воплощению светлого начала жизни, путеводили в поиске лучшего. Этическая компонента, имманентная позиции любого ответственного мыслителя, сама по себе означает его участие в «социальной работе» на благо человечества. Однако не стоит считать чуждой философских побуждений и более активную позицию мыслителя, более того, мотив преображения сущего заложен в самих истоках этих побуждений. Совесть и сознание — понятия общего происхождения (одновременно и то, и другое обозначают в греческом языке syneidesis, в латинском conscientia). «Деятельное любомудрие» — классическое понятие, означающее воплощение познанной сути в человеческом действии. Природа истины требует не только сообразовывать с действительностью мысль, но и осуществлять сознанную истину в действительности.

Истина открывается уму в мысли, и как нет одной всеобъемлющей мысли, так нет на земле конечной, всепоглощающей истины. Универсализм истины недостижим в какой-либо системе или методе, его содержит лишь сознание — как необъективируемый источник объективации истинностей. Сознание называют умственным зрением, но можно сопоставить его и с качествами слуха. Понимать — значит слышать смысл, как бы услышать голос истины в смысловом созвучии. Можно следовать руководству этого голоса при осознании сущего, испытывая явления мира — вот, без сомнения, подлинная свобода духа. Истинная свобода может доставляться,

[128]

конечно, не только философским углублением, но и любой подлинной духовной деятельностью. Да свобода и не единственный из даров духа, не единственное из истинных благ. Не следует ли, даже предполагая, что твоя «игра в бисер» оправдана перед лицом вечности, выйти навстречу людям за пределы безоглядной свободы? — Ведь только тогда твой голос станет сопричастен путеводству истины в мире, вливаясь в таинственную симфонию Мудрости.