ТРИ ИПОСТАСИ ВЛАДИМИРА ФАЙНБЕРГА
2011 г., для размещения на книге В.Л.
Владимир Файнберг молодым творил как Бог Отец. Из-под его пера выходили разноцветные, бьющие через край, лучезарные весёлые миры. «Через край» - в поэзию и кинематограф.
В зрелости — в 1970-е — он встретил Христа и Христос привел его в мир невидимых исцеляющих сил, куда так страстно и напрасно ломятся слишком многие в обход Христа. Целители хотят быть ещё и апостолами - только апостолами самих себя. Файнберг и в апостолы не хотел, ему вполне хватало, что рядом был отец Александр Мень, целителем он и подавно быть не хотел и исцелял наилучшим способом - вопреки своему желанию, просто из интеллигентской (и христианской) вежливости. Его творчество словно сошло с киноэкрана и породило романы и повести, похожие на картины маслом, выстраивающиеся в общий цикл, словно иллюстрации к Евангелию. Они вели глубже действия и выше жизнерадостности, высвечивая мгновения, решающие не для жизни — для самой личности. Его тексты отдавались эхом уже не в кино, а в реальности: к нему стали обращаться за здоровьем и получали здоровье, безо всяких условий, безо всякой платы. Файнберг иногда описывал то, что он видел в этих случаях, и эти описания почти всегда не очень веселы. «Вернуть здоровье» — это чудо возвращения к детской беззаботности, а он знал, что важнее чудо открытия вечности, открытия Откровения, пусть даже за это чудо придётся поплатиться здоровьем.
В старости Владимир Файнберг потерял не здоровье, которого у него никогда особенно и не было, он потерял любимого младшего друга, отца Александра Меня, и обрёл свою третью ипостась. Он стал юным стариком, почти бесплотным духом, который, однако, крепко полюбил женщину, родил вполне материальную дочь и написал, может быть, самые лучшие свои тексты. Короткие новеллы, эссе, рассказы — уже не кинофильмы и не полотна маслом, а гравюры. Они похожи на гравюры Рембрандта, который мог бы всё то же написать маслом, но видел нечто, чему цвет и плотяность лишь мешают. Гравер-ремесленник рисует скелет, гравер-мастер рисует дух. Творчество и жизнь «третьего Файнберга» это явление Духа — юного старика, пожилого ребёнка, грустного оптимиста, сладкой желчи. Читать первого Файнберга удовольствие, второго — просвещение, а третьего — приобщение.
В память о Владимире Львовиче Файнберге скажу так... Вчера отпевавший его патриархийный священник назвал три его черты: помнил добро, любил цветы и был любим о.Александром Менем более прочих. Ну, любовь-морковь это не по моему ведомству, а от себя добавлю. Владимир Львович был редчайший случай верующего скептика. Внешне - тот еврейский тип, который раньше был очень распространён (Михоэлс, Ботвинник) - круглоголовые, невысокие, ехидные. Сейчас такой тип почти вытеснен евреями мясистыми, квадратноголовыми, генсекообразными. Охотно допускаю, что "истинный", "библейский" еврей - скорее мясист, чем тощ, скорее со штыком и пращой, чем с пером. Не допускаю, однако, что правильно быть мясистым и с мечом. Человек не корова и не бык. Абсолютный индивидуалист, с омерзением смотревший на сусализацию образа отца Александра, использование его для построения своего мелкоячеистого счастья. Если уж что прошло через его скепсис - будьте покойны, это дорогого стоило. Прошли: Христос, семья, Мень, Маяковский, Светлов. Строго в таком порядке. Умел быть благодарным? Ну, наверное, я не имел случая сделать ему какое-то особое добро, но намного важнее, что он своими руками вылечил множество народу. Плацебо или не плацебо, разницы не вижу. Думаю, о.Александр потому "любил больше" В.Л., что с ним не надо было быть "пастырем", как со всеми прочими хоть иногда (а чаще - постоянно). Да и невозможно было с ним быть "пастырем". Нельзя "пасти" свободного человека - грешного, но свободного. Мы-то все тут сравнительно безгрешные, но крайне несвободные внешне и внутренне. Последнее: Файнберг редчайший случай литератора, который в последние годы писал лучше, чем в ранние. Несколько десятков стихотворений в прозе, которые он создал за последние года три-четыре, это редчайшая писательская удача.
*
Владимир Львович Файнберг был, между прочим, конформистом. Вся его профессиональная литераторская деятельность протекала достаточно спокойно, писем, насколько мне известно, он никаких не подписывал, диссидентом не был. Соответственно, имел возможность писать и печататься, работать в очень строго контролировавшейся сфере. Имел, соответственно, гонорары, статус. Наверное, был членом союза писателей. Да вот - квартира у него в писательском кооперативном доме. В общем, всё то, что вызывает у меня всегда сильное внутреннее сопротивление. А в его случае - не вызывает. И вот почему. Это конформизм в профессиональной деятельности. Требовать "не писать" в принципе можно и нужно в некоторых ситуациях. Иногда профессионализм в том, чтобы оставить профессию. Ну, если палачу с нацистскими убеждениями поручат казнить нациста. Или литератору поручат травить коллегу по цеху. Бывало и такое, но от этого Владимир Львович как раз ушёл. В отличие от многих более именитых коллег. Конформизм его строго очерчен, конформизм этот невольный. Конформизм не агрессивный - в отличие, к примеру, от активного проповедника совписовского конформизма Льва Анненского. А вот за пределами профессионального поля В.Л. конформистом не был ни на йоту.
Далее о конформизме вольном и невольном вынесено отдельно.
