|
Cм. о церковном сопротивлении тоталитаризму.
ПОЛЕМИКА О "ЛОЯЛЬНОСТИ"
Отказ принять "Декларацию" митр. Сергия и его "курс" обосновывался разными людьми по-разному.
Наиболее знаменитой стало воззвание "соловецких епископов". Оно в сжатом виде сформулировало основные обвинения в адрес Страгородского, которые потом на разные лады повторялись другими оппонентами. Любопытно отметить, что в Соловецком концлагере содержались не только епископы, но и священники, не говоря уже о мирянах, посаженных именно за активное участие в жизни Церкви. Однако, послание было выпущено только от имени епископов - и не случайно.
"Соловецкий епископат держал себя очень гордо с заключенным духовенством, на что мне весьма часто жаловались, как лицу авторитетному и нареченному в епископа, близко с епископатом знакомому. Я подтверждаю правдивость этих сетований. И в Соловках святители, как и здесь за границей, хотели знать себя владыками", - вспоминал Алмазов (100).
Одним из аргументов было сравнение позиции Страгородского с обновленческой. Все очень хорошо помнили, что и Страгородский, и Симанский побывали у обновленцев. Впоследствии официальная историография Московской Патриархии изображала это пребывание как тактическую уловку: якобы и митр. Сергий, и митр. Алексий не участвовали активно в обновленческом движении, а просто хотели сохранить свою паству до лучших времён. Что дело обстояло не так просто, видно из того факта, что в 6 октября 1944 года митр. Алексий Симанский, тогда местоблюститель патриаршего престола, принимая только что освободившегося из тюрьмы митр. Мануила Лемешевского, одного из активнейших борцов с обновленцами, "в течение 2-х часов пробирал его за неправильный якобы приём обновленцев":
"Подумать только надо, - в пылу негодования кричал Местоблюститель, - заставлять "кувыркаться" маститых протоиереев пред всем народов, разве это дело?" (Снычев, с. 185).
Между тем, порядок приёма был выработан патр. Тихоном. Лемешевский в результате не получил назначения на кафедру, несмотря на нехватку епископов. Видимо, сыграло роль и то, что в 1930-е г. Лемешевский присоединился к "катакомбникам".
По воспоминаниям, позиция еп. Серафима Звездинского и других викариев Московской епархии ещё до 1927 г. была "твердо держаться православных устоев, ни в чем не уступать". Таким образом, конфликт сводится к вере. Разумеется, апелляция к догматике была алогична и архаична. Советский тоталитаризм был явлением новым, действовал необычно, для сопротивления ему нужно было вырабатывать новый язык. Речь не шла о догматических вопросах, однако воспитанные на истории Церкви как истории догматике люди, видевшие в догматике единственный критерий истинности, пытались осмыслить конфликт в догматических терминах.
Другое обвинение в адрес "сергианства": отсутствие надежды на Бога. Свящ. Анатолий Жураковский говорил:
"Люди хотят сами спасать Церковь, и притом человеческими способами, идя для этого на уступки, компромиссы, на двойственность, на подчинение злу, забывая при этом, что у Иисуса Христа, Которому мы должны подражать, не было двойственности — "да" и "нет" одновременно, а лишь "да" и "аминь". Свойства Иисуса Христа — "смирение", "кротость" - были Им проявлены по отношению к Отцу Небесному, а не тогда, когда Он видел зло" (Материалы, 110).
Тезису: "Церковь не может существовать без храмов", он противопоставлял утверждение: "Если все закроется, то останется храм нашей души, где Господь может воздвигнуть престол Свой" (Материалы, 117).
Автор воспоминаний о Звездинском, монахиня, формулировала суть расхождений так: одни считали, что "нужна и канцелярия", "не на коленке же писать резолюции", Звездинский же полагал, что "Дух Святый не нуждается в формальностях; сильнее сговоров с властью земной; что истина, правда и свобода "в руце Божией" (С. 90).
Уже в 1922 году в проповеди он говорил о том, что подпольное существование для Церкви даже неизбежно в "последние времена":
"Откровение Иоанна Богослова говорит о появлении зверя, борющегося с Агнцем Божиим, там говорится о Жене, родившей Сына, которого преследовал страшный зверь, вышедший из бездны. Но Жена скрылась в пустыне. По толкованию св. отцов Жена — Церковь Христова. Они предсказывали, что придет время, когда снова верующим придется уходить в подземелье, скрываться в пустыню. Не наступает ли теперь это время? Будьте крепки духом, будьте внимательны".
Спустя пять лет Звездинский говорил ещё резче:
"Когда же с пришествием антихриста верующие принуждены будут уйти под землю, там совершать Божественную литургию, там возносить бескровную Жертву, тогда погибнет наш мир, померкнут и двигнутся светила небесные, иссохнут источники, засохнет земля и не даст плодов".
Здесь прослеживается наибольшее разделение внутри "катакомбников".
Большинство из них, как Звездинский, возвращались к псевдо-эсхатологической риторике, используя хорошо протоптанную старообрядцами дорогу: происходящее свидетельствует о близости конца мира, налицо признаки прихода антихриста.
Другая позиция была сформулирована свящ. Жураковским и может быть охарактеризована как "либеральная":
"Последние 10 лет, а может быть и сотни лет, наша Церковь тоже умышленно искажала образ Иисуса Христа. Все учение, вся земная жизнь Иисуса Христа были направлены на борьбу с миром, а служители Церкви для собственного удобства искажали Его образ, чтобы Он был приемлем для мира, для жизни" (Материалы, 110).
Акцент, таким образом, переносится с обличений других на самообличения, со страха за своё "спасение" на жажду творчества, обновления. Характерен для такой позиции акцент на необязательности, добровольности выбора (ведь речь не идёт о выборе между Христом и антихристом, но о творческом призвании человека). Жураковский подчёркивал, что выбор между "лояльностью" и "сопротивлением" не обязателен, что "уходить" следует, прислушиваясь к себе: "Пусть каждый только после серьезных и долгих размышлений решится на этот путь" (Материалы, 116).
В 1929 г. "бывшая помещица" Вельяшова была сослана за написание памфлета, в котором говорилось:
"«...Вся суть последнего церковного спора сводится к вопросу о том, применимы ли слова св. апостола Павла «несть бо власти, аще не от Бога» к существующей власти. Слова апостола Павла о повиновении власти и ее божественном происхождении относятся к царской власти, так как апостол Павел не знал иной власти, кроме власти Римского императора. Власть же советская есть власть антихриста, и представители ее — слуги сатанинские; советскую власть нельзя признавать, ей приходится лишь подчиняться до времени, как насилию; советская власть не властвует, а обладает подобно разбойникам, взявшим в плен мирного жителя, подобно зверю, обладающему над своей жертвой...».
*
Митр. Сергий осенью 1927 года за чаем пошутил: мол, власть платит нам алименты (протокол допроса Ермогена Голубева в 1931 г. ).
Образ многослойный. На поверхности можно понять так, что светская власть, отказавшись от православия как идеологии, обязана платить брошенному православию некие деньги. Сегодня это называется "церковь имеет право на компенсацию". Однако, Страгородский имел в виду другое: его организация получает от власти привилегии в обмен на лояльность.
Современные идеологи МП стараются подчеркнуть, что провозглашение лояльности не повлекло за собой никаких льгот, что епископов и верующих из группы Страгородского тоже репрессировали. Реальность была другой: репрессии против "сергиевцев" носили принципиально иной характер. Другие религиозные группы системно уничтожали, МП - всего лишь держали в ежовых рукавицах.
Вот этот "отказ от уничтожения" и назвал митр. Сергий алиментами. Фраза интересна не столько цинизмом, сколько неожиданным обыгрыванием традиционной церковной метафоры, уподобляющей Церковь - невесте Христа. Невеста, конечно, не может рассчитывать ни на какие алименты, но брошенная жена государства имеет на алименты право.
"Алименты" - слово из новояза, причём из того раздела новояза, который обращён не к "внешним", который не пропаганда, а самоутешение.
*
Митр. Кирилл Гундяев на пресс-конференции 13.8.2007 (в правительственном агентстве) заявил:
"Декларация" митрополита Сергия отражала ту ненормальную политическую ситуацию, в которой оказалась Русская Церковь в условиях тотального атеистического государства. Нормы этой "Декларации" не могут рассматриваться как нормы, соответствующие Преданию нашей Церкви. Это был исключительный случай".
В сущности, заявление митр. Кирилла повторяет знаменитый "парадокс критян": если критянин заявляет, что все критяне лжецы, то говорит ли он правду, ведь он и сам критянин? А вдруг и нынешние условия - ненормальные? Можно ли доверять оценке этих условий, если её оценивает человек, который в принципе считает нормальным в ненормальных условиях лгать? Разумеется, нельзя.
*
Самое ужасное в тоталитаризме – его посягательство на любовь. Недаром все антиутопии делали защиту любви своим сюжетом. Однако, тоталитаризм разрушает любовь не так, как боялись антиутопии, - не вводит общность жён, не требует отрекаться от любимой женщины. Тоталитаризм идёт другим путём, требуя любить государство. Эта зараза присутствовала уже в монархической утопии (Толстой прекрасно описал – и высмеял - эротичность монархизма, является ли его предметом Александр I или Наполеон). Но в монархизме любят избранные, в националистической утопии любить должны все и всех: «любить свой народ», «любить родину». Тоталитаризм предлагает любить фюрера. Поучителен дневник, в котором митр. Вениамин Федченков в 1927 году записывал свои размышления о необходимости вернуться в Россию (из которой он был вышвырнут вместе с Белой Гвардией). Простой вопрос о том, принимать ли курс на «лояльность» к Советской власти превращается в эротическую драму:
«И любовь почувствовал я (в своём решении) к теперешнему главе Русской Церкви. Иначе, что же это за любовь к отцу, когда его действиям не веришь, заподозреваешь их в дурных побуждениях и отворачиваешься… Как это должно быть больно отцу… И Митрополиту Сергию больно, вероятно…» (Запись 15.9.1927).
Традиция именовать церковного лидера «отец» существовала тысячелетиями, но только при тоталитаризме она получает ещё и эротическую нагрузку. Христос призывал не называть лидеров «отцами», поскольку «отец» обозначало доброту старшего по отношению к младшим, но не любовь младших к старшему.
Тоталитаризм подчинял себе национализм: «Они не верят России и Церкви её, а верят лишь себе» (Федченков).
Совершенно фантастический аргумент в пользу сталинизма: «Не хочу ни католиков, ни протестантов, ни поляков, ни иных: пусть свои уж владеют. Легче это!» (Федченков, запись от 16.9.1927). Пусть тоталитаризм, зато родной.
Федченков указывал, что православные эмигранты по всему миру лояльны к властям, даже «даже в коммунистической Мексике» и делал большие глаза: «Почему же они так возмущаются против совершенно подобного же требования Советской власти?» Да потому, что в коммунистической Мексике расстреливали не православных священников, а католических.
Ещё один способ загипнотизировать свою совесть: отнести добро в будущее. «Потом!» Так митр. Вениамин Федченков оправдывает компромисс с большевиками, частью которого был отказ критиковать атеизм: Страгородский в послании 1927 г. «молчит о расхождении в метафизике… Почему? Цель послания была другая на этот раз. Но всё же лучше было бы сказать хоть кратко об этом. Правда, всему нужно знать время. Власть сказала бы: «Опять подрываешь наш авторитет». И не пошла бы навстречу».
Любопытна последняя реплика. Власть поставила людей в такое положение, что они идут навстречу власти, а полагают, будто она идёт им навстречу. Тоталитаризм неподвижен, но он заполняет всё пространство, и если в этом пространстве он допускает жизнь помимо собственной, то кажется, будто он – «пошёл навстречу». Так тьма, в которой светит свет, будет на Страшном суде уверять, что – «пошёл навстречу» свету, раз терпел его сияние. А ведь как было мучительно терпеть…
*
«Самопожертвование» - ещё один девиз тоталитаризма. Артур Кестлер в романе «Слепящая тьма» на примере Бухарина попытался показать, как человека убеждают изменить своим убеждениям, лишь бы спасти других людей. Церковный вариант у Федченкова: «Пронизали меня мысли о пути спасения других людей: нет, ни борьбою, ни обличением, ни холодным уходом (это тоже вид вражды) не спасти никого… А только смирением себя и самоотверженной любовью и другою – христианскою любовью! Любовь – лишь творческое начало!...».
Идея творчества и спасения других – безусловно христианская, и в апелляции к этой идее видна точка, из которой вырос тоталитаризм европейского, пост-христианского типа. Но точка это была отброшена, когда была отброшена предыдущий тезис: спасти других может лишь тот, кто не нуждается в спасении сам. Христос – безгрешен, почему и смог взять грехи людей. Отсюда растёт монашество как сосредоточенность на себе и своём спасении: «Спаси себя и тысячи вокруг тебя спасутся без твоей прямой помощи и заботы». Впрочем, тоталитаризм реальный о творчестве и любви к другим говорит с лукавой ухмылкой, потому что ежедневно разрушает, ежеминутно ненавидит, ежесекундно эгоистичен.
Тезис о необходимости самопожертвования (т.е., жертвы собой сатане ради того, чтобы другие могли пользоваться Богом) существует в паре с тезисом о том, что грешно стремиться к самопожертвованию. Смиреннее пойти на компромисс: «Идти на крест – это самомнение греховное; да и другие мысли приходят тщеславные» (Федченков). Большевики, оказывается, «смиряют не только Церковь, но и весь народ». А в 1948 г., уже внутри советской системы, мучаясь, Федченков пытается интерпретировать мучения от компромисса в евангельском духе: «Хотя идти по христианскому пути всегда трудно (крест), но таков неизбежный путь».
*
«Надо идти на всё, чтобы люди могли причащаться». Автор некий «иеромонах Симеон Псково-Печерский», сказавший это якобы в середине 1930-х гг. (цит. в журнале «К свету», №13, 1994, с. 33, врезка). Верно, только в это «всё» можно вкладывать по крайней мере три разных содержания: надо идти даже в катакомбы, как там ни дико и мохнато, надо идти даже на Лубянку за лицензией на Тело и Кровь Христовы, надо идти даже на мучительный компромисс с системой, ежедневно контролируя, действительно ли ты в состоянии компромисса или ты уже сдал позиции и всем пожертвовал, не получив ничего взамен.
Тоталитаризм предлагает мир – в церковнославянской терминологии, «тишину», «покой», самое драгоценное для духовной жизни. Митр. Вениамин Федченков мечтает избежать компромисса с Советской властью, уйдя в монастырь: «И всё спокойно.И люди довольны будут. И соблазна нет. И мне тихо». На самом деле, тоталитаризм обеспечивает куда большую тишину и покой, чем любой монастырь. Только кладбищенские.
*
«А Господь заповедал даже и врагов любить, а не только власть», - писал в 1948 году митр. Вениамин Федченков, и, отслужив двадцать литургий подряд, обнаружил, что получилось: «Много раз вспоминал с добрым чувством советскую власть, и в частности Сталина. Прикладываю здесь [в дневнике] даже его портрет от календаря. На обороте мне понравилась «речь» - из 10 словечек. Открытая душа, любящая народ, рабочих». Любопытно, что Федченков писал это искренне – в отличие от других иерархов, которые заманили его в СССР, которые отлично знали цену Сталину и восхваляли его абсолютно мертвенными фразами. Между тем, любить врагов – да, заповедь. Но любить власть – нет и не может быть такой заповеди. Любить власть такое же извращение, как любить мраморную статую, труп, картинку в журнале или на экране компьютера. Тоталитаризм и опознаётся по тому, что власть любят – даже, когда она прямо этого не выпрашивает. Власть, которая позволяет себя любить, всегда есть власть неправовая, беззаконная, которую не только любить нельзя, которой и повиноваться не следует.
"СЕРГИАНСКАЯ" ПРОПАГАНДА: КАЗУС МАЗЫРИНА
Для той модификации «сергианской» пропаганды, которая сформировалась в 1990-е годы, характерно нежелание рефлектировать свои предпосылки. Можно предположить, что это результат внешнего давления, хотя и в самой мягкой форме – в форме самоцензуры. Анализ посылок «сергианства» изнутри «сергианства» невозможен. На историографом Московской Патриархии по-прежнему действуют (1) обязанность быть лояльными (слово «лояльность» по-прежнему остаётся одним из важнейших в лексиконе руководящих органов) к высшему светскому руководству и подчинённому ему церковному руководству; (2) страх лишиться возможности карьерного роста или быть уволенным, не имея никакой иной специальности, кроме специальности придворного историографа; (3) самоцензура и, более того, самовнушение: ведь даже те служащие МП, которые пытаются объективно проанализировать историю советского периода, в течение многих лет интегрировались в систему МП, а при этом они неизбежно адаптировали себя к этой системе, как это делали и их предшественники по «сергианству».
Неотрефлектированные предпосылки современной модификации «сергианской» пропаганды хорошо видны на примере А.Мазырина, многолетнего сотрудника свящ. В.Воробьёва, преподавателя в его институте, ставшего полуофициальной семинарией, с 2007 г. священника в его храме. Воробьёв пришёл в Церковь в 1970-е годы и стал активно пропагандировать идею единства «катакомбной Церкви» и «сергианства». Его проект получил активную поддержку руководства Патриархии, которая с раздражением относилась к новой волне «антисергианства», начавшейся с публикаций Л.Регельсона, Л.Лебедева, В.Русака и других «православных диссидентов».
К числу табуированных предпосылок «сергианской» пропаганды, как она оформилась после того, как МП заняла место агитпропа, следует отнести, прежде всего, оценку «сергианства» как «компромисса». Отсюда и главный вопрос Мазырина: «Был ли этот компромисс оправдан?» (Мазырин, 2008). Между тем, сперва требуется доказать, что сергианство – именно компромисс, «маневрирование», а не переход на службу правителсьтву, подобный переходу обновленцев (включая и митр. Сергия в 1922 году).
Следует отметить, что для предыдущей формы сергианства политика митр. Сергия – не «компромисс», а мудрый политический шаг.
Следующий специфический вопрос: «В чём были правы или неправы оппоненты митрополита Сергия?» (Мазырин, 2008). Между тем, вопрос следовало бы задавать так: «Велась ли между митрополитом Сергием и другими участниками церковной жизни дискуссия?» Дискуссия не велась: нельзя считать дискуссией монолог, в ходе которого все несогласные арестовываются и расстреливаются. Право называться «оппонентом» казённая церковь ещё должна заслужить. Палач или хотя бы доносчик – не оппонент своей жертве.
Для предыдущей формы сергианской пропаганды «оппоненты» митрополита Сергия – раскольники и политические преступники, справедливо осуждённые властью.
Следующий тезис: «Среди не принявших декларацию митрополита Сергия были выдающиеся иерархи» (Мазырин, 2008). Термин «выдающиеся» является «пустым». Это не термин церковного права. Это публицистический эпитет, призванный скрыть признание своей слабости и признание силы и правоты того, кого долго клеймили врагом.
Мазырин объясняет: «На уровне Синодальной комиссии по канонизации, а потом и на уровне Архиерейского Собора был утвержден общий принцип: если отделение происходило не по корыстным причинам, а по мотивам исповеднического стояния за Истину, то отделявшихся от митрополита Сергия считать раскольниками нельзя. Тем более что, отделяясь от митрополита Сергия, они не отделялись от митрополита Петра (Полянского)» (Мазырин, 2008).
Последняя фраза – часть антисергианской пропаганды. Весь пафос противников митр. Сергия заключался в том, что они именно на стороне митр. Петра. Именно в 1990-е годы рухнул один из мифов сергианской пропаганды, утверждавший, что митр. Пётр поддержал Страгородского. Именно митр. Сергий был против митр. Петра. Новая сергианская пропаганда предпочитает затушёвывать этот факт. Готовность «реабилитировать» (в виде причисления к лику святых) тех, кто не руководствовался «корыстными мотивами» - удивительный принцип. Каким образом можно выяснить «мотивы»? В чём может заключаться «корысть» людей, которые заведомо шли на гибель? Кажется, здесь пропагандисты проецируют на других затаённые мотивы если не свои собственные, то многих приверженцев «компромисса».
Сергианская пропаганда есть пропаганда очень советская в части нигилистического отношения к праву. Законным оказывается решение начальства, причём изменение воли начальства означает изменение закона. По этой логике Мазырин объясняет, что противников Страгородского нельзя, как это было до 1990 года, считать раскольниками, ведь их в 2000 г. канонизировали. «Раскольников же Церковь, как известно, не канонизирует». Классический пример орвелловского переписывания истории.
Тем не менее, лобовая фальсификация не слишком характерна для неосергианской пропаганды (в отличие от предыдущей). На первое место вышел новояз. Так, Мазырин, процитировав слова самого Страгородского о том, что он «маневрирует», идёт дальше и предлагает свой термин: «Он считал, что … можно имитировать даже и сотрудничество с безбожной властью». «Имитация», в отличие от «маневрирования», вообще не содержит в себе какого-либо компромисса с властью. «Имитация» означает «понарошки». Донос оказывается «имитацией доноса». Расстрелы, правда, остаются расстрелами.
Мазырин не собирается оправдывать Декларации («Проще всего для историка говорить о его внешних действиях, например, о печально известной декларации 1927 года -- вынести ей оценку с позиций сегодняшнего дня несложно»). Но это лишь имитация уступки. Ведь он призывает оценить психологию митр. Сергия, при этом подчёркивая, что тот скрывал «свою подлинную позицию не только от власти, но порой даже от людей, которые его окружали». Мазырин противопоставляет себя «крайним» сергианцам (имён, правда, не называет – кажется, таковых вовсе и нет), которые якобы считают, что «никакой критический подход при оценке деятельности митрополита Сергия в принципе не допустим».
Традиционным остаётся, пожалуй, лишь один тезис сергианской пропаганды – отстаивание «благодатности» таинств МП. Впрочем, Мазырин признаёт, что лишь «крайние» сергианцы эту благодатность критикуют. Никаких внятных доводов он не приводит, ограничиваясь упоминанием о донатистах. «Нельзя смешивать оценку действий того или иного иерарха (если он не проповедует ересь), с вопросом о благодатности священнодействий, им совершаемых». Это один из многих пунктов, в которых МП в силу тоталитарных тенденций сближается с католической психологией и её принципом несвязанности «благодатности» таинств с личными качествами священника. К тому же, Мазырин игнорирует развитие антисергианства, которое стало отрицать благодатность МП только потому, что квалифицировало сергианство как ересь.
Новым является то, что Мазырин критикует Декларацию за упоминание «варшавского убийства». Это критика с очень нетривиальных для идеологии МП позиций: «Требование оценивать акт возмездия цареубийце как удар, направленный в Церковь, – явное насилие над церковным сознанием». Назвать Войкова цареубийцей означает принять один из монархических мифов.
Ещё один новый довод в защиту митр. Сергия вдохновлён крайним цинизмом: «Если бы митрополит Сергий выбрал путь бескомпромиссный, власть нашла бы другого иерарха, который бы принял ее условия, – пишет Мазырин. – Был, например, тогда такой архиерей, как митрополит Тверской Серафим (Александров). Он как минимум с 1922 года был секретным агентом ГПУ – сейчас уже опубликованы его донесения. В конце концов, дошла бы очередь и до него, он бы согласился».
Одновременно Мазырин отмечает, что власть искала «слабое звено» среди церковных иерархов, потому что была ещё не в силах прямо атаковать Церковь. Кажется, Мазырин переоценивает и репрессивный потенциал власти, и готовность церковного народа к сопротивлению. В любом случае, этот его тезис ставит под сомнение именно Декларацию и все аргументы в защиту политики Страгородского.
*
25 апреля 2008 г. скончался о. Виталий Боровой - старейший по хиротонии священник МП, что отметили в некрологах. Чего не отметили - что рукополагал Борового такой епископ (Ратмиров), что он долго сомневался, действительно ли рукоположение. Ратмиров, судя по биографии (точнее, отсутствию оной) один из тех сотрудников Лубянки, которым было поручено играть роль архиереев от случая к случаю, и его вряд ли даже вообще рукополагали - приняли в сущем полковничьем чине, и всё. Заметьте, я не считаю от этого, что Боровой - не священник!!! Благодать Божия всё восполняет! Иметь апостольское преемство прямо от Духа - замечательно!! У меня такого нет, у меня - посредственное!!! А лукавить-то не надо...
В некрологе Боровому ещё один образчик новояза: о. Виталий-де (милейший человек!) в 1978 г. был "отправлен на 7 лет фактически в ссылку в Женеву, в ВСЦ".Как "враг" - отец Глеб Якунин - так теперь уже выросло целое поколение "православных", которые не знают, что Якунин - настоящий исповедник веры, был арестован за протесты против гонений на верующих и сослан в Сибирь аккурат в те годы, когда Боровой был "сослан" в Женеву. Для этих людей "мученичество" - когда тебя вычеркивают из списка православных активистов на получение бесплатной квартиры от правительства (есть, есть такие списочки в городе Москве!).
|
