Яков Кротов

ЧАСТНОЕ ВРЕМЯ: ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ

См. реакция в Церкви - начало XXI в.

- Печатное слово и интернет. - Долг интеллектуала. - Глобализация. - Постмодерн. - Возможности интеллектуала Частного Времени.

Секуляризация - это джинн, который был заточен в лампу и поклялся озолотить того, кто его освободить. Но прошла тысяча лет, никто не пришел на помощь, а джин поклялся убить того, кто его освободит. Секуляризация добрее джинна: веками люди били челом церковным властям, получая в ответ высокомерное молчание в лучшем случае, а в худшем - смертную казнь. Теперь все-таки бывшие миряне не убивают эти церковные власти, терпят... Только ответили им бойкотом на бойкот.

*

Не помню, откуда эссе Вайля "Участь частного человека", о том, что советские люди не замечали, как много в русской классике апологии независимости и автономности личности - не только поиска истины: "Литература грандиозных духовных амплитуд, она в то же время — литература мелких-неторопливых шажков от натопленной печки и накрытого стола к покойным креслам и жаркой перине. Макрокосм не отрицает микро, но то, что русская словесность всечеловечна и всемирна, все знают, а за всемирным этим и оттого труднопостигаемым величием стушевался частный человек, явленный нашей классикой, его внятное достоинство, его эффектная поза — пусть часто лежа — одной, отдельной личности, отвергающей вмешательство и уже тем берущей игру на себя". Истину нельзя искать гурьбой. На Западе не всегда человек, приватность которого нарушена, обращается в полицию или к санитарам - "потому что если вызвать санитаров, то они нарушат и его privacy".

"Причинность есть нечто, могущее присутствовать в большей или меньшей степени, а не только просто быть или не быть" (Винер, 1954, 661).

Кибернетика: коммуникация, контроль, обратная связь.
Проблема была не в том, выбирать ли сотрудничество человека с машиной или соревнование (вопреки тому, как формулировал это лингвист Иегошуа Бар-Гиллель в 1960 году). Проблема была (и остаётся) в том, как наладить сотрудничество человека с человеком, прежде всего - с самим собой.

В 1963 году Фернандо Корбато, заместитель директор ВЦ МИТ, утверждал, что самым ценным в компьютерном проекте было построение открытой для всех пользователей системы, "неповторимого феномены коммуны". В 1968 году Ликлидер и Роберт Тейлор предсказывали, что "через несколько лет люди будут эффективнее осуществлять коммуникацию через машину, а не лицом к лицу" (доклад "Компьютер как средство общения"). Это они и называли "веком технологии" - не пассивно потреблять информацию, как в библиотеке, а активно взаимодействовать с нею, внося что-то в систему.

Компьютер вносит новое качество во власть и в отзывчивость.
Сам Ликлидер считал, что машина и без человека обойдётся.

Четвёртая информационная революция - после изобретения письменности, изобретения книги и изобретения книгопечатания.

Телевидение стало прошлым. В 1990-е соединились телефон, телевидение, компьютеры.

Цифровая революция ест изменение в обработке информации машинами (определение Департамента коммерции США, 1998). Единицей является миллион операций в секунду. Эниак - пять тысяч. Интел - 60 тысяч (0,06 MIPS, millions of instuctions per second). - у Пентиума 4 - 10 тысяч МИПС, к 2012 году ожидают 100 тысяч МИПС.

Цифра заменяет лицо, цифровые средства связи - личное общение. Но если всякое общение через символ действительно подменяло лицо, то цифровая революция позволяет лицо сохранить в образе.

Кант, 1795 - философский набросок "Вечный мир": право на космополитизм - ехать без страха куда угодно. Это было задавлено капитализмом и национальным государством. Гегелевская контрреволюция - против Канта, отождествила общество с государством и задавила личность. Отделение субъекта от объекта, гуманизма от науки. Цифровая революция ведет к реперсонализации (Харт).

"Даже сейчас, сорок лет спустя, нам трудно себе представить, что та длинная цепь катастроф, через которые мы прошли, и есть нормальная человеческая жизнь. Мне кажется, что у каждого из нас время от времени появляется тайная мечта проснуться в одно прекрасное утро и снова вернуться к размеренной, спокойной жизни начала столетия" (Винер, 1954, 310).
"Механизация легко становится чем-то вроде религии. К счастью, перипетии последних двадцати лет у многих … поколебали веру в беспредельные возможности машины" (Винер, 1954, 551). Против "полного подчинения отдельной личности вышестоящим инстанциям, пользующимся непререкаемым авторитетом и неизбежно ограничивающим работу каждого человека узкими рамками", за работы учёных небольшими группами, которые обмениваются результатами (Винер, 1954, 550).
"В повседневной жизни мы так привыкли к явлению обратной связи, что часто забываем о его роли в самых простых процессах. … Люди стоят потому, что они непрерывно сопротивляются тенденции упасть вперед или назад и умеют самопроизвольно компенсировать эти тенденции с помощью мускульных усилий. … Стоя на месте или передвигаясь, мы непрерывно сражаемся с силами земного притяжения, и вся наша жизнь есть непрекращающаяся борьба со смертью" ((Винер, 1954, 598).
Кибернетика - "наука о теории управления и связи в машинах и живых организмах", родилась на неофициальном семинаре в Принстоне с Розенблютом и др. - тут приняли слово "память" для обозначение методов хранения информации, приняли выражение "обратная связь" как правильно описывающее многие явления, согласились измерять количество информации числом ответов да или нет (Винер, 1954, 599)

Учёные предлагали пригласить японские власти на испытание атомной бомбы, им было отказано. "За всем этим угадывалась рука человека-машины, стремения которого ограничены желанием видеть, что механизм пущен в ход. Больше того, самая идея войны, которую можно вести, нажимая на кнопки, - страшное искушение для всех, кто верит в силу своей технической изобретательности и питает глубокое недоверие к человеку. Я встречал таких людей и хорошо знаю, что за моторчик стучит у них в груди" (Винер, 1954, 641).

Вероятностность мира: нужно постоянно его наблюдать, ибо нет уверенности, что он всегда будет такой, каким должен быть, исходя из предыдущих наблюдений.

Винер, 1950 сравнивал неполный детерминизм с фрейдовским иррациональным. Случай как основной элемент Вселенной. Но ведь тут не случай, напротив - символ всегда строг. Образы случайны, но принцип порождения образов - борьба со случайностью, победа над невыразимостью мира через знак.

КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ

Антиэволюционизм намного пережил эволюционизм. После Первой мировой войны уже никто не верил в эволюцию как поступательное и разумное развитие. Вера в эволюцию уступила место научному изучению эволюции, - различие намного большее, чем между алхимией и химией. Враги же эволюционизма ничуть не изменились, словно доказывая личным примером правоту своей веры. Дело в том, что они противостоят не научной теории и даже не вере в развитие всех и вся. Они противостоят одному из аспектов антропологической революции - превращению человека из существа статичного в динамичное и, более того, из существа цельного в существо раздвоенное.

Контрреволюционер часто лучше революционера выражает суть революции. Поль Клодель иронизировал - как можно веровать, что жирафы тянулись-тянулись и прибавили росту своей шее? "Евангелие говорит нам, что мы не можем прибавить себе росту даже на локоть. Но что такое евангелист Матфей рядом с Уэллсом, Дарвином или Ламарком?" (Клодель П. Капля божественного меда. М., 2003. С. 32). Пошло пошутив, Клодель писал об эволюции всерьёз: "Лично я в неё не верю, так как ничто в мире не способно раздваиваться" (там же). Это замечание знаменитого среди единоверцев поэта бьёт в цель: спорят с эволюцией те, кто не верует в раздвоение живого, точнее - кто не видит этого раздвоения в себе и в других. Для них человек по-прежнему - чёткий контур, который невозможно изобразить не то что сюрреалистически, но даже и импрессионистически. Тут не спор веры с наукой, веры с верой, тут спор одно зрения с другим.

Поэт Клодель оказался менее поэтом, чем любой биолог. Он видел во всём мире "образы Вечности ... Он не считает нужным менять в них хоть что-нибудь, ему претит сама мысль о том, что они могут измениться" (там же. с. 33). Это говорит вся закостенелая мощь архаичной поэтики, поэтики боевых гимнов, суровых и чётких, поэтики классицизма, иерархизма, где каждый сверчок знает свой шесток. Евангелие, однако, поэтичнее такой поэтики. Оно знает не только двоение человека как проявление греховности ("делаю, чего не хочу"), оно знает колебания человека, расплывчатость как проявление свободы и творческого потенциала.

Официозное ватиканское агентство "Зенит" в 2005 году переиздало речь Ратцингера 1999 г. об эволюции. Начинается она словами : "Теория эволюции распространялась с целью упразднить метафизику, сделать излишней "гипотезу о Боге" (Лаплас), сформулировать чисто "научное" объяснение мира". Эти слова, однако, описывают не теорию эволюции, а эволюционизм - мировоззренческое движение, использующее биологическую теорию как метафору. Эволюционизм, эта радикальная разновидность веры в прогресс, исчез как раз тогда, когда теория эволюции утвердилась в науке - в середине ХХ столетия. Биолог и историк одинаково удивятся, увидев, что критикуют под видом теории эволюции - эволюционизм. Между тем, речь Ратцингера распространена именно для того, чтобы показать отношение Папы к эволюции. Категоричность суждения оказывается в обратной зависимости к компетенции осуждающего.

МИРОТВОРЧЕСТВО СРЕДИ СЛАБЫХ

В 1968-м году в Риме преподаватель истории Церкви католик Андреа Риккарди решил противопоставить "левым", "хиппи" что-нибудь "церковное". Он создал движение, которое посвятил св. Эгидию ("Эжидио" по-итальянски) и которое занялось благотворительностью, прежде всего, среди бездомных, беспризорников, стариков. Со временем Европа ликвидировала потребность в такой благотворительности среди коренных жителей - тогда община стала помогать иммигрантам, разворачивать благотворительность в странах "третьего мира", особенно в Африке. В 1986-м году Папа дал общине официальный статус международного движения мирян, к 2005 г. в ней насчитывалось 40 тысяч членов.

Риккарди в 2001 г. получил премию ЮНЕСКО за миротворческую деятельность: он организовывал мирные переговоры между воюющими сторонами в гражданских войнах в Мозамбике, Гватемале и пр. Миротворчество это, как и деятельность ООН (движение прозвали "католическая ООН"), старательно оповещает мир о своих успехах, а о провалах, обычно следующих за успехом, оповещать не спешит.

Община выступает и за мир между католиками и православными, участвует в межконфессиональных встречах в Ассизи, понимая единство как переговоры между лидерами крупнейших конфессий. Поэтому, к примеру, движение, как и Всемирный Совет Церквей, не поддерживало борцов за свободу совести в России в 1970-е годы, а поддерживало и поддерживает номенклатуру Московской Патриархии, что бы та ни делала. Быть "правым" в данном случае оказывается быть на стороне иерархического верха, а не низов.

ИЕРАРАРХИЗМ И ВЫСОКОМЕРИЕ

Католическая реакция полагает, что Церковь не любят, потому что не любят ограничения свободы: "Для большинства недовольство Церковью начинается с того, что она - учреждение, подобное многим другим, и как таковое ограничивает личную свободу" (Ратцингер Й. Вечно реформируемое сообщество // Новая Европа. - 1993. - №3. - С. 3). Между тем, современное общество отнюдь не против учреждений, в нём намного больше учреждений, чем это было в Средние века, когда из учреждений, пожалуй, кроме Католической Церкви ничего и не было. Человек свободного мира ценит учреждение как способ утвердить и сохранить личную свободу - но учреждение, конечно, должно именно этим утверждением заниматься. Церковь - учреждение, не "подобное", а, напротив, резко отличное от большинства современных в силу того, что она не столько ограничивает личную свободу многих, сколько поощряет произвол, глухоту, высокомерие и властолюбие немногих. Именно это высокомерие - то, против чего восстало Новое Время.

Претензии к Церкви более справедливы, чем к любому земному учреждению, ибо Церковь не людьми, а Богом создана для дарования свободы. Но церковный чиновник вместо хлеба свободы даёт камень безапелляционного приказа и, что самое печальное, требует считать этот камень хлебом, а то и Телом Христовым.

Дело не в том, запрещает церковный чиновник аборты или нет - миряне тоже не за аборты. Дело в том, каким образом подаётся этот запрет: безапелляционным тоном, с окарикатуриванием позиции противника самым абсурдным образом, так что пятнадцатилетняя дура оказывается повинной чуть ли не в сатанизме, а обрюхативший её козёл оказывается вообще ни при чём. Против фюреров такие ревнители благочестия - овцы, а против экологов они же - фюреры. Реакционеры вечно говорят о "недовольстве Церковью" там, где налицо недовольство не Церковью, а церковниками. Разница, как говорил Пушкин, "дьявольская".

Реакционное сознание может позволить себе не слышать оппонента, потому что оно обладает властью (как католическая реакция после 1965 года), либо согласно умереть, исчезнуть, но только не выходить из своей замкнутости. Это аутизм в христианстве. Ратцингер начинает с того, что вполне адекватно формулирует призыв оппонентов превратить Церковь "из учреждения, распределяющего блага сверху, в общину активных делателей христианской жизни на местах" (С. 4). Но тут же он домысливает эту позицию до абсурда, превращая оппонентов каких-то безумцев: якобы в общине "формулируются новые, укороченные формулы веры", якобы они за превращение Церкви в парламент...Сам размах фальсификации свидетельствует о внутренней неуверенности и слабости реакции.

Реакционная психология более ценит больного человека, чем здорового. Здоровье (и стремление к нему) кажется подозрительным, потребительством, препятствием на пути к Богу. Забота о страдающем, о бессильном, о слабом - о том, кто лежит в коме или покоится во чреве матери - была бы вполне бескорыстна, если бы не сопровождалась неуважением к здоровым.

Реакционная психология подчёркивает, что и лежащий в коме человек - личность, что он проповедует высший смысл самим своим страданием, что нерожденный младенец - полноценный человек. Однако, если человек пробудится из комы или родится и станет, находясь во вполне здравом уме, богословствовать или выступать за рукоположение женщин, против смертной казни или службы в армии - реакция обрушится на него. Религиозный реакционер защищает "права зародыша", но отрицает право того, кто перестал быть зародышем, отказаться от службы в армии, ссылаясь на Евангелие.

К лежащим в коме реакция относится с уважением лишь, когда эти лежащие занимают высокий пост. Бердяев писал, что идиоты войдут в Царство Небесное, но не только идиоты. Реакционер же полагает, что не идиоты в Царство не войдут, да и не всякий идиот войдёт в Царство, а лишь идиот идейно близкий и высоко поставленный (посаженный, положенный).

Хабермас о модерне. Адогматизм частного времени: Гершензон, 1922.

"Частное время" родило термин "глокализация" как некоторое прояснение (противоядие) глобализации. Само слово родилось одновременно у разных людей около 1990 года: в 1989 г. у Манфреда Ланге, организовывавшего в Бонне выставку о глобализации, позднее у британского социолога Роланда Робертсона, канадских Кит Хэмптон и Барри Вельмана. Глокализация противостоит глобализации как унификации, уничтожению региональных (локальных) особенностей. Термин не слишком удачный, поскольку говорит о "месте" ("локус"), а не о человеке, без которого место ничего не означает. Глобализация есть дурной процесс настолько, насколько она стирает не локальные различия, а личные. Так и локальные особенности сами по себе ничуть не лучше глобализации. Более того: личность более подавлена не работой или питанием в столовой, у которой интерьер и меню одинаковы по всему земному шару, а жизнью в деревне, где костюмы, возможно, и отличаются от костюмов в другой деревне, но внутри-то деревне все носят абсолютно одинаковые костюмы. И если в глобальном мире человек, отпахав в безликой столовке, всё-таки затем может жить, как хочет, то в деревне люди строго надзирают друг за другом во всякое время дня и ночи. "Глокализация" есть соединение не мест, а людей, и соединение силами людей, а не каких-то "местных властей". В интернете есть глобализация, а есть глокализация - там, где человек соединяется с другим человеком, а не контора с конторой.