Яков Кротов

К оглавлению

* * *

Войны не заканчиваются, а начинаются Днём Победы: все ликуют, поют бравурные гимны, прут вперёд. Заканчиваются же войны похмельем, и праздновать в память о войне следует День Беды: согрешили, убивали, умирали и неправдовали пред Тобою...

Пока люди не поймут, что окончание войны не есть мир, войны будут повторяться и повторяться. Этим и порочно наше празднование "дня победы".

Омерзительна формула "помним, какой ценой куплена победы". Гибель человека - не "цена", а результат греховной политики и преступной полководческой небрежности - яркий пример Жуков.

Если мы соглашаемся, что гибель человека - цена, то так и будет власть завышать эту цену, давя противника массой. Жизнь бесценна не потому, что очень дорога, а потому, что жизнь не есть предмет торга. Погибающий хоть на войне, хоть не на войне, ни за что не платит и ничего не покупает.

Именно поэтому помнить войну нужно не как поход в магазин за миром, где купили мир тем надёжнее, чем больше жизней заплатили, а как беду. Просто беду. С большой буквы Беду.

МАСКИ МИЛИТАРИЗМА: "Я"

Тонко и точно продумана этика
всякого крупного кровопролития:
чистые руки - у теоретика,
чистая совесть - у исполнителя.

(Губерман И. Пожилые записки. Екатеринбург: У-Фактория, 1999. С. 404).

ВЕРТИКАЛЬ И ГОРИЗОНТАЛЬ МИЛИТАРИЗМА: ЕГО ИСТОРИЯ И ЕГО ПСИХОЛОГИЯ

У милитаризма есть история. Оправдания войны, популярные сегодня ("война с терроризмом", "защита ребенка", "помощь соседу") очень недавнего происхождения. Ещё четыре века назад спокойно считали завоевание нормальной целью войны. Ещё четыре тысячелетия назад искренне полагали, что война вполне оправдана как служение Богу.

Оправдания войны многочисленны, они отражают изменения в мировоззрении людей. Анализировать надо прежде всего современный милитаризм, выворачивающий наизнанку гуманизм и демократию. Полезно помнить, однако, что в истории, как в океане, ничто не исчезает бесследно. Прошлые идеи идут ко дну, там скапливаются и получаются мощные отложения. Так и в душе современного человека можно найти и каннибализм, и готтентотскую мораль, и освящение убийства. Так что знать прошлое милитаризма полезно.

Есть и горизонталь милитаризма, своего рода спектр. Он соответствует разным стадиям его развитие в душе. У всякого искушения есть несколько стадий. В милитаризме: сперва набегают мягкие мысли о том, что пора решать проблему решительнее, потом - мысли пожёстче о том, что иного пути кроме военного нет, затем вваливается расизм и эмоциональный взрыв: "Какие-там рассуждения! Бей, круши и не думай в разгаре боя соблюдать какие-то идиотские правила!! Раззудись, плечо!!!"

В социуме эти стадии представлены как позиции разных людей, а не как состояния внутри одной души. Есть оголтелые милитаристы и расисты и на другом конце спектра люди, которые всего лишь сокрушаются, что мирные переговоры не приносят быстрого результата. Посередине большинство, и отнюдь не молчаливое, - пикейные бронежилеты.

С одной стороны, это вызывает отчаяние, потому что милитаризм таким образом получает отличную маскировку. Расист выскочил, выкрикнул и спрятался, на его место приходит вполне приличный человек, который не разделяет расистских взглядов, а видит в военных действиях лишь набор социальных техник. Он удивляется: какой расизм? обычная операция по принуждению к миру.

Правда, само это наивное удивление так же патологично, как ярый расизм. Именно потому, что человек спокоен и сохраняет умение мыслить, он должен видеть, что находится в одном боевом строю с расистом, ксенофобом, маньяком. Иначе на одном фланге боевой части психопат, который убеждён, что русские - особо гнусная раса, у которой в генах зафиксирована страсть к убийству, а на другом фланге - интеллектуал, объясняющий, что русских никто не презирает, что ни о каком расизме речи идти не может, ибо русские и европейцы одной расы. Объединяет интеллектуала и психопата то, что оба держат в руках оружие либо оправдывают употребление оружия. Конечно, "русский", "европеец" можно заменить на "немец", "поляк", "араб", "еврей", - схема остаётся той же.

Вертикаль и горизонталь милитаризма не образуют креста - они образуют перекрестье прицела.

Американский актёр и сатирик Гручо Маркс заметил, что "army intelligence" - это противоречие по определению, "жареный лёд".

А вот к этому жареному льду масляное масло:

"Военный преступник".

Интересно, через сколько поколений люди будут удивляться, зачем к слову "военный" добавляли "преступник", когда и так понятно: военный - значит, преступник.

*

КРУГОВОЕ КРОВОПИТИЕ

Защитники российского милитаризма часто говорят, что их любимая империя лучше всех, потому что у неё не было бенефициаров. Вот британцы от Британской империи имели выгоду — комфорт, прогресс, деньги. Французы от Французской империи имели выгоду, немцы от Германской, а русские не приобретали никаких благ.

«Бенефициар» и означает «благоприобретатель». Например, «церковная бенефиция» - живет человек в Риме, нимало не священник, но ему дан в бенефицию монастырь в Испании, он получает от этого монастыря доходы.

Конечно, это ложь, что русские от своих завоеваний имели только головную боль. История, как и налоговая полиция, даже не улыбается на такие заявления, а просто показывает на всякие материальные блага и сухо говорит: «Не врите!» Соболя и нефть, алмазы и газ, наконец, просто возможность не убирать свою землю, а переселяться на новую и загаживать её, - это выгода.

Важнее, однако, та правда, которая есть в заявке российских империалистов. Выгоду русские получали, но она не была и не есть главное — поэтому так тщетны все попытки объяснить неминуемый из-за войны экономический крах России.

Бывают ведь не только бенефициары — бывают малефициары. «Малюс» на латыни — зло (добро - «бонус»). Российская империя создавалась не для бенефициаров, а для малефициаров. Не выгода приобреталась, а зло. Почему, собственно, «империя зла» исключительно точное.

Какое зло приобретает человек, созидающий империю ценой собственного материального процветания, иногда и ценой жизни своих близких? Зло самоутверждения, зло гордыни, зло самого страшного эгоизма — коллектива. Личный эгоизм ещё можно побороть, но коллективный...

Круговая порука милитаризма — это как круговое кровопитие. Море крови и все движутся вокруг него и лакают, лакают, облизываются и гордо говорят: «Необъятно!» Или даже «мы спасли мир». О да — спасли мир от свободы и жизни, спасли для себя, чтобы тянуть из мира соки.

Конечно, приобретение зла — не добро и никакой радости малефициару не приносит. Зато приносит — послушайте малефициаров-то, они вполне откровенны - «стабильность», «безопасность». Стабильность смерти духовной. Безопасность безличности.

Конечно, сам малефициар полагает, что он получил нечто глубоко позитивное — бессмертие и  воскресение. Коллективизм есть попытка стяжать бессмертие помимо Бессмертного. «Нет, весь я не умру, душа в заветной роте мой прах переживёт».

Мало того, что это вздор — умрёт служивый, а рота как была безликой многоножкой, так и останется. Хуже, что и живёт такой коллективистский милитаризм и тоже не испытывает никакой радости. Он ненавидит не только тех, кого еще не завоевал - «Запад», «бандеровцев», «азиатов», «кавказцев». Он ненавидит и тех, с кем в одной казарме, рычит на жену, бьет детей, оплевывает генералов и даже вождя. И вождь не слишком возражает — у кругового кровопития свой ритуал.

Для бенефициара войн главное — приобрести возможность безбранно поговорить с друзьями, сходить на базар в субботу, пообщаться с соседями, развлечься выборами мэра, обсуждая, дискутируя, пропагандируя. Это столь важные для него блага, что ради них он и отказывается от войн, уходит из колоний и даже пускает к себе бывших покорённых — надо же с кем-то жить бок-о-бок.

Длля малефициара главный лозунг: «А за базар ответишь!» Базар, рынок для малефициары — средоточие хаоса, вулкан, способный уничтожить его шизоидный мирок. Говорить? «Парламент не место для говорильни!» Высказывать взгляды? «Нечего базар разводить!» Дискутировать? Нет уж — клеймить, ворчать, бранить, ругать, взвинчивать друг друга в истерике, - это для малефициара «общение», это и только это у него общее с соседями по казарменной своей среде.

Ведь кроме бенефиаров есть бенефакторы – благотворители, а на каждого малефициары – малефактор, сиречь злодей. И малефактор – вторичен. Не будет нуждающихся в благотворительности – не будет благотворителей. Не будет нуждающихся в Крыму – не будет завоевания Крыма (кстати, не бескровного – но малефициарам смерть четырех человек безразлична, ему мульен подавай, тогда он расчувствуется).

Можно ли из малефициаров перейти в бенефициары? Упаси Бог! Надо просто становиться нормальным человеком, который выгоды получает не от завоеваний, а от собственного труда, удовольствие — от общения, кайф — от мирно провоходящих дискуссий. Это возможно — в конце концов, когда-то всё человечество было коллективом людоедов, а нынче лишь малая часть.  Ждать, пока малефициары вымрут, не надо и опасно, а то как бы они сами всех не вымерли. Лучше обратим внимание на слабое место малефициаров — они ведь проявляют нормальное здравомыслие, превосходные навыки критического мышления и даже человеколюбие в вопросах, которые касаются лично их. Он тоже предпочитает быть здоровым и богатым, а не бедным и больным, и если уверен, что другие малефициары его не осудят или не заметят, то живёт вполне разумно, кротко и даже творчески.

Злу оставляется та часть жизни, которую малефициар считает второстепенной. Сбросить атомную бомбу на кого-нибудь за тридевять земель,  отторгнуть чей-нибудь крем, которым всё равно он пользоваться не собирается — нет проблем. Вот на уровне «своя рубашка ближе к телу» - дело другое.

Вот и надо объяснять малефициарам, что и тело его, и рубашка размером много больше, чем он видит в зеркале. Что радиация от атомной бомбы, сброшенной на Киев, заставит и его светиться подмосковными вечерами, что безусловно убавит некоторую долю их дороговизны. Что кушать людей вредно для здоровья, что бы ни утвержали по этому поводу те, кого он считает безвредными учителями своей жизни. Что, в конце концов, найдётся на каждого малефициара велиал — и тогда небо не покажется с овчинку, а станет с овчинку.

Что делать с малефициарами? Объяснять? Да. Просвещать? Нет. Объяснение — личный акт, просвещение — безличный, а в безличности малефициар всегда сильнее, это его стихия. Объяснять, не перебарщивая, а то неровён час и свою личность погубить, и чужой не помочь родиться. Но — объяснять, и молиться, чтобы страховка не подвела. Какая страховка? А это уж каждому по вере — у кого верёвка, у кого книжка, у кого Творец мира, у кого всё вместе.

ЖЕЛЕЗНЫЕ ФИГИ МИЛИТАРИЗМА

Один из мифов милитаризма – миф о том, что ветераны могут помочь обществу. В сущности, это переиначенный миф о том, что армия делает человека мужчиной (а не убийцей).

В российских учебниках истории этот миф подавался прежде всего в виде декабристов, которые якобы, повидав в завоёванном Париже вольность, стали её готовить и в России.

Российские агрессоры (напомним, что офицер Лев Толстой считал, что справедливая война закончилась у границы России) не вольность выискивали в Париже, а проституток. Защищали они не свободу, а номенклатурную тиранию – только они веровали в то, что будут хорошей номенклатурой, но цена этой вере нуль. То, что умеренная тирания Александра I сменилась неумеренной тиранией первого Николая – прямой результат самоупоения от победы над Францией. Для нечистого всё нечисто, из победы 1815 года русская элита вынесла не стремление к свободе – не считать же свободой пестелевскую утопию – а стремление и впредь все проблема решать кровью.

Совершенно закономерно итогом Первой мировой войны стала большевистская революция, совершенная военными. А какую ещё дрянь можно было привезти с фронта? И обе стороны в Гражданской войне были ветеранами военной мерзопакостности, и ленинский террор, не прекращающийся поныне – всего лишь проекция военного суда в мирную жизнь. И разгул сталинизма после победы во Второй мировой – прямой результат войны, а не победы, потому что на фронте учатся не свободе, а бесчеловечности.

Всё это с лихвой испытали американцы со своими рембами. Страшно, что сейчас многие украинцы надеются, что ветераны-киборги помогут в развитии демократии. Ну как же – человек палил во врага, держал в руках гранатомёт, он теперь иначе будет говорить с коррумпированным судьёй или кассиршей в магазине. Ох, не рассчитывайте! Стреляющий из гранатомёта научился только стрелять из гранатомёта. Если он умный и добрый человек, он постарается эту науку поскорее забыть. Если нет – присоединится к коррумпированным судьям и хамоватым кассиршам, а может и стать их жертвой. Только в фантазиях хлипких голливудских еврейчиков, не нюхавших пороху, ветераны побеждают коррупцию – в реальности это несчастные больные люди, которые не помогут победить даже таракана в голове.

*

Сент-Экзюпери в «Военном лётчике» писал:

«Война — не настоящий подвиг, война — суррогат подвига. В основе подвига — богатство связей, которые он создает, задачи, которые он ставит, свершения, к которым побуждает. Простая игра в орла или решку не превратится в подвиг, даже если ставка в ней будет на жизнь или смерть. Война — это не подвиг. Война — болезнь. Вроде тифа».

Разумеется, такой взгляд возможен лишь при сознании единства человечества, диалогичности природы человека. Война — болезнь, для которой достаточно одного, как мир — здоровье, для которого нужны двое. Пока человек один, он не может сказать, болен он или здоров, мирен он или воинственен. Это обнаруживается при встрече с другим.

МИЛИТАРИЗМ "Я"

"ИМЕЮ Я ПРАВО НА САМООБОРОНУ?"

Милитаризм, воинственность, агрессивность - разные состояния души. Агрессивность есть свойство абсолютно личное, извращение творческой способности человека. Милитаризм есть свойство социальное, появляющееся там, где двое или трое соединяются во имя убийства ради сохранения отечества. Воинственность есть милитаризм, ставший из социальной доктрины и политики метафорой личной агрессии.

Личная воинственность во многом благороднее милитаризма. Милитаризм манипулятивен. Он обычно посылает в бой других, сам же "руководит" или оправдывает войну. Очень часто милитаризм - попытка компенсации комплекса слабости, неполноценности. Воинственность же - явление странное до забавности. Никто не будет хвалить милитариста или агрессивно настроенного человека, но "воинственность" кажется милой черточкой. Воинственность - это милитаризм обезоруженный и потому кажущийся игрой. "Воинственно" наскакивает на хулигана слабый старик, защищая не менее слабого ребёнка.

Главная слабость милитаризма - в отличие от агрессивности и воинственности - в том, что он есть отказ человека от суверенности, от личной ответственности. Милитарист начинает с утверждения, что он хочет защитить своего ребёнка, но следующее его утверждение - о том, что сам милитарист или ребёнок, когда подрастёт, должны отправиться в армию. Милитарист спокойно принимает запрет на оружие для частных лиц. Он примет даже гибель сына - того самого, которого хотел бы спасти - на поле боя. Милитаризм не защищает право человека на самооборону, а отвергает его, ставит под контроль безликого "общества", "государства", "суда". Если убьёт солдат на фронте - его награждают орденом. Если убьёт штатский, защищая или защищаясь, его будут судить.

На первый взгляд, милитаризм есть высшее проявление разумности человека, способности человека к соединению с другими, к прогностическому поведению. Да, ради сохранения жизни потомства надо создавать армию, в которой часть потомства может погибнуть. Что поделать, пусть даже это та самая "часть", которая моя, которую я хотел бы защитить... Самопожертвование оказывается высшим проявлением мудрости.

Это, конечно, лишь видимость рациональности. Армия и государство в целом не есть объединение во имя какой-то общей цели. Государство есть отказ человека от определения целей. В европейской культуре это более всего проявилось после Первой мировой войны, когда впервые на фронте в роли солдат оказались хорошо образованные люди, умеющие не только ясно мыслить, но и писать - как Хемингуэй.

Соглашаясь на существование армии, на то, что государство лишь армией может и должно обеспечить своё существование, милитарист прежде всего убивает себя. Отныне не он, а чиновник будет определять, должно ли существовать государство, должен ли существовать милитарист, с кем он будет воевать, а с кем не будет. Человек пойдёт в армию бороться с фашистами, а его заставят воевать вместе с фашистами против коммунистов - как это случилось с русскими солдатами осенью 1939 года, когда польских коммунистов уничтожали и немцы, и русские. Эта трагикомедия повторяется вновь и вновь: человек думает, что делегирует политические полномочия, а на самом деле, он совершает политическое самоубийство. Есть кое-что, что делегированию не подлежит - и это святость жизни, как своей, так и чужой.

Огромным утешением является то, что милитаризм существует, а вот милитаристов в чистом виде не существует. Так не существует "людоедов", вопреки расистским представлениям европейцев XVIII столетия. Существуют люди, совершающие акты людоедства, иногда под религиозными или идеологическими лозунгами. Однако, настоящий людоед - абсолютный, законченный - был бы отправен в тюрьму или, скорее, в больницу, еще до первого людоядения. Стопроцентный милитаризм был бы задушен, наверное, уже в колыбели - ведь он бы рассматривал родителей и саму колыбель как угрозу своему существованию. Не смог бы милитарист и вырасти, социализироваться - других детей он бы считал опаснейшими врагами (не говоря о взрослых).

Военные так же не бывают милитаристами, как авторы порнографических романов не бывают сексуальными маньяками или, тем паче, сексуальными гигантами, как не бывают карьеристами те, кто успешно делает карьеру. Нужна некоторая отстранённость, позволяющая сохранить разум и, что даже важнее, умение контактировать с окружающими. Не встречается милитаризм у солдат, а вот у журналистов, библиотекарей или домохозяек он лютует. Хотя даже у домохозяек милитаризм не сжирает сто процентов души, иначе бы они сожгли собственный дом, чтобы его защитить от врагов.

Паранойя должна иметь границы, чтобы не пожрать своего носителя. Это и является одним из источников надежды для пацифизма, который, напротив, возможен как абсолют и только как абсолют и возможен, иначе он превращается в тот же милитаризм с пацифистскими пятнами. Можно и нужно говорить с милитаристами, переубеждать их, "работать" с ними. Конечно, это не означает, что их нельзя останавливать силой - силой закона. Это не означает, что нужно отдавать всего себя пропаганде - пропаганда как письменный или устный, но объективированный дискурс есть агрессия, она не может быть орудием пацифизма. Милитаризм действует через объективацию, через отказ видеть в другом человека, чья жизнь неприкосновенна ни при каких условиях. Пацифист должен действовать прямо противоположно - обращаться прежде всего к живому, тёплому человеку, находящему рядом с собой.

"НУЖНО СОСРЕДОТОЧИТЬСЯ..."

За границами этой банальности начинается очень топкое и неприятное болото. Например, человек часто не замечает многозначности слов и мышления. "Красивая медсестра с косою идёт к моей кровати, - надеюсь, она не забыла свою косу наточить". Даже очень сосредоточенный на чём-то своём человек улыбнется, потому что сразу опознает "развилку", каламбур. Может быть, это единственный простой случай, все остальные сложнее.

Ветхий Завет ясно говорит о том, что ребёнка надо вразумлять битьём. Ясно - да, но однозначно ли? Нет ли и тут какой-то развилки? Более того: Библия есть Слово Божие. Означает ли это однозначно, что всё, написанное в ней так же обязательно к буквальному пониманию и исполнению как инструкция к отбойному молотку? Религиозный фундаментализм (не путать с фанатизмом; фундаментализм и фанатизм различаются как цвет и интенсивность цвета) не есть ли специфическая разновидность буквализма?

Сосредоточенность воспринимается как достоинство, почему "Человек рассеянный", скорее, добродушное подтрунивание, чем злой памфлет. "Рассеян" - значит, сосредоточен на чём-то. Многостаночник вроде Юлия Цезаря не вызывает доверия, да и Юлий Цезарь - прекрасный образец того, что нельзя хорошо делать несколько дел. Во всяком случае, главное, что он совершил - нехорошо. Завоевал, уничтожил, обезглавил... О, конечно, как и всякий милитарист Цезарь считал победу делом разумным и хорошим. Да и в наши дни мало кто воспринимает Цезаря как милитариста, причём милитариста самой опасной разновидности, видящей мир как сочетание войны с внешними врагами с войной против врагов внутренних.

Милитаризм есть сосредоточенность на опасности. Эта сосредоточенность так велика, что позволяет преодолеть психосоматический запрет на убийство себе подобного, присущий каждому человеку. Жестокость милитаризма проистекает из его жёсткости: милитаризм перебирает события, идеи, прогнозы в раз и навсегда заданной последовательности, не замечая "побочных вариантов". Это похоже на перебирание чёток, только результат противоположный. Первый же тезис милитаризма гласит: "Необходимо срочно помочь, остальное потом". Это не всегда верно даже, если речь идёт о медицине. Понятие "помощи" двузначно всегда. Помочь алкоголику или наркоману означает дать выпивки или наркотик или что-то другое? Милитаризм "другого" не знает. Он протягивает патроны и торопит - нечего глядеть по сторонам, мы отвечаем за жизнь ближних. Что уж говорить о том, чтобы увидеть во враге точное отражение себя самого и своих проблем!

Иисус, запрещая брать меч, обращал внимание именно на развилку, делающую любое насилие битвой со своим отражением - причём, в зазеркалье милитаризма гибель от рук своего отражения дело обычное. Не случайно тот же Иисус запрещал называть другого "пустой человек". У человека нет чувства юмора? Он не понимает стихов? Он милитарист? Глупо думать, что ближний глуп. Вполне дурак лишь тот, кто считает другого дураком. Кривляется и отражение в зеркале и тот, кто смотрится в зеркало, но всё-таки вполне кривляка только тот, кто не может увидеть, что зеркало - не единственная реальность. Призывающие быть серьёзными, быть готовыми к самообороне, любители стирать кровью кровь и окопной грязью отбеливать мир, - не дураки и не плохо образованные люди. Если милитариста подвергнуть высшему образованию, выйдет милитарист с высшим образованием. Был солдат, станет генерал. Впрочем, большинство милитаристов посылают в бой других, военные так же редко бывают милитаристами, как куклы редко бывают кукловодами. Хотя случается.

Сосредоточенность лечению не поддаётся, к счастью (она ведь часть разумности). Поддаётся ли сосредоточенность переориентации? Было бы милитаризмом считать иначе - мол, горбатого могила исправит. Лев Толстой из артиллериста стал пацифистом - весьма ободряющий пример. Только не стоит сосредотачиваться даже на Льве Толстом, даже на пацифизме; лучше уж сразу на всём и на всех.

Сосредоточиваться нужно. Именно это предлагает миротворчество. Милитаризм подменяет сосредоточенностью - нацеленностью.

"ВОЙНА - МОЯ РАБОТА"

Мир милитаризма идеально описан Стругацкими в "Граде обречённом"; для не читавших: это мир типа ленты Мёбиуса, между краем обрыва и колоссальным горным срезом. Если спускаться в пропасть или подыматься по скале, попадаешь всё в тот же город. Это ад, это мир без причинно-следственных связей. Все попытки власти увертикалить жизнь имеют странные последствия. Например, издаётся указ об изъятии всех радиоприёмников и в результате по улицам начинают бродить тысячи павианов. Власть обязывает жителей разобрать павианов по квартирам.

Ещё одно различие между нормальным миром и миром пост-тоталитарным. В нормальном мире знают различие между трудом и работой. В пост-тоталитарном работу считают трудом. Начинался тоталитаризм с воспевания трудящихся, а остались одни работающие. В современной России преобладает работа, не труд. Как и в концлагере.

Труд отличается от работы как роддом от борделя. Работа есть бесчеловечное явление, простая затрата энергии. Любой предмет, палач, халтурщик "совершает работу". Создание храма Христа Спасителя - труд. Взрыв храма Христа Спасителя - работа. Восстановление храма Христа Спасителя, увы, было всего лишь работой. Бить ребёнка - работа. Бить поклоны - может быть работой, может быть трудом. Труд тем и отличается от работы, что ему не может быть дано внешнее определение, не требующее душевного и духовного труда от того, кто это определение пытается дать.

В 2003 году в центре Багдада прошла демонстрация полутора тысяч иракских офицеров (Еж. журнал, 15.6.20033): "Убейте нас, но не отнимайте нашу работу". Нашей куме одно на уме: убить как выход из любой ситуации. Классическое детское отношение к смерти: "Вот умру и буду смотреть, как вы плачете над моим гробом". То, что в данном случае речь идет об офицерах, позорно не исполнивших свою "работу", - лишь особое освещение проблемы, но именно при таком освещении становится виден абсурд милитаризма.

*

Война есть не работа, война есть трата сил. "Силовое ведомство" - не то, которое что-то производит, а то, которое ломает.

Разговоры о крушении свободной экономики не вполне рациональны. Дело не в крепости свободной экономики - хотя она, безусловно, крепка, в отличие от всяких феодальных, социалистических, большевистских, советских и прочих экономик. Дело в том, что свободы без мира не бывает.

Экономика современного "свободного" мира не очень свободна не потому, что и в ней есть государственное регулирование, а потому, что "свободный мир" очень воинственен. Там, где есть министерства мира, где военные платят за унитаз в сто раз дороже, чем штатские, где целые отсеки экономики работают на войну - ещё далеко до свободной экономики.

Если же говорить о кризисе именно сегодняшнем, то я не вполне понимаю, как можно называть десятки его причин и забывать о тех сотнях миллиардов долларов, которые США потратили на войну после 2001 года. Собственно, насколько я следил за прессой, точная сумма расходов попросту неизвестна, но уж точно это не те несколько жалких миллиардов, о которых говорили, когда начинали войну, и, кажется, это ближе к триллиону.

ЭСХАТОЛОГИЯ И ВОЙНА

Библия пронизана страхом перед войной, но не жаждой войны. Победа над злом мыслится как военная победа. Воюют одновременно на небесах и на земле, ангелы с бесами, люди с людьми. Так и остаётся неясным, небесная битва или земная является решающей, это неинтересно. Интересно другое: все эти войны воспринимаются со стороны. Гоги-магоги отдельно, евреи отдельно. Их задача - пересидеть, переждать.

В течение тысячелетий "пересидеть" понималось по-разному. Иногда монашество - "пересидеть". Иногда буквально закапывались в землю или сжигали себя. Это не может не вызвать содрогания, только содрогание одно, а причины его могут быть разными до противоположности. Одни отвергают "закопаться", потому что считают это дезертирством, готовятся к войне со зломи воюют с тем, что считают злом. Кто хочет закопать зло в могилу, тот считает закапывание себя в могилу злом.

Иногда, собственно, с "закапывающимися" и воюют, считая их злом, тогда как это просто несчастье.

Другие отвергают "закопаться" не ради "закопать", а ради "выкопать". Творчество знает, что кто-то там на небесах и на земле воюет, но не бежит в горы, вопреки буквальному совету Христа, а поступает как сам Иисус: живёт и живёт. Выкапывает свой талант из земли, помогает другим, кто захочет, выкопаться. Маленькое, но вполне реальное воскресение - выйти из убежища и посреди битвы писать, пахать, молиться, торговать, стараясь не попасть под военный сапог.

Бердяев описал противостояние христиан, которые пытаются закопать себя, и христиан, которые пытаются выкопать себя, как противостояние "спасения" и "творчества". Это, конечно, ложное противопоставление. Сам Бердяев спасался, и творил. Главное противопоставление - между закапыванием себя, выкапыванием себя и закапыванием других. Есть, есть "христианство гибели", когда начинают сражаться. Бог оттаскивает людей от арсеналов, советует им прятаться, пугает (кстати, неизвестно, насколько всерьёз), и надо Ему помогать, а не противостоять. Не лезть в битву, самое меньшее, а если по большому счёту, то и арсеналы уничтожить.

МАСКИ МИЛИТАРИЗМА: "МЫ"

"ИМЕЕМ МЫ ПРАВО НА ЖИЗНЕННОЕ ПРОСТРАНСТВО?"

Милитаризм есть одна из разновидностей утопизма. Он верует в то, что можно что-то "окончательно решить", но единственным окончательным решением является конец - то есть, убийство, смерть другого. Технически возможно такое окончательное решение. Динозавры исчезли, потому что кто-то "окончательно решил вопрос с динозаврами". Они такие большие, а люди такие крохотные... Милитаризм - как и религиозное ханжество, как и коммунизм в его большевистской или маоистской форме - полагает, что зло и грех могут быть обузданы "раз и навсегда", приведены к состоянию, не опасному для окружающих, содержаться в мире наподобие зверей в клетке. Поэтому милитаризм считает себя не теорией, а практичным, технологичным решением определённого вопроса. Он противопоставляет себя "высокоумным рассуждениям, оторванным от почвы".

Религиозный аспект есть у другой особенности милитаризма - клаустрофобии. Ярче всего в современном мире, возможно, это проявляется в Израиле. Во всяком случае, визитёров из России поражает небольшой размер страны. (Посетители из Лихтенштейна, скорее всего, удивятся простору.) Как не бояться агрессии со стороны соседей?

Нельзя не бояться. Надо бояться и надо выражать этот страх. Именно так поступали древние евреи - во всяком случае, в псалмах Давида постоянный мотив: враги обступили меня, мне некуда бежать. Однако, страх надо выражать в словах, а не в военных действиях, в субъективном, а не в объектом акте. Сам страх является субъективным состоянием. Ощущение тесноты всегда - внутреннее. Российский милитаризм полагает, что чеченцы стоят уже у пригородов Москвы. Кстати, когда немцы действительно были у пригородов Москвы или когда татары, поляки, французы были в Москве - татары, поляки, французы, страна отлично мобилизовывалась и успешно давала отпор. Римская империя выросла из ощущения, что Риму угрожают и греки, и евреи, и армяне, и персы.

Милитаризм вырастает из личного ощущения тесноты. Человеку кажется, что другой ему угрожает - например, что другой его поучает. При этом человек не замечает, что сам-то ворвался в чужую квартиру. (Личная нота: вот я об израильском вопросе писал только в своем ЖЖ - на радио не говорил, на других сайтах не выступал, в чужие блоги не писал - и тем не менее, есть люди, которые жалуются, что я их "учу". Они сами вторгаются в мой ЖЖ, читают меня - и считают, что это я "вторгся". Ну, что они считают, что об израильских делах можно судить лишь, проживая в Израиле, это само собой).

Как ни мала страна, душа человеческая всегда достаточно широка, чтобы не бояться и, соответственно, не начинать "превентивной войны". Не боялись евреи тесноты, когда соглашались с созданием государства Израиль в очень небольших границах 1948 года. Считали радостным чудом - и это была радость, это было чудо и милость Божие, которые предали последующим страхом, кровопролитием, нежеланием вернуться в указанные решением ООН границы. Конечно, нежелание это обосновывают страхом нападения, но ведь вероятность нападения в 1948 году была точно такой же, как во все последующие годы. Лучшее время Москвы - существование в крошечных, практически палестинских границах начала XIV столетия. Тогда родились Сергий Радонежский и Андрей Рублев. Когда же образовалась на крови своих и чужих грандиозная "Московия", благодать ушла. Дух дышит, где хочет - и Он никогда не хочет дышать, где кровь, ложь, страх, милитаризм. Дух не может дышать в танке или в ракетном снаряде.

Милитаризм постоянно твердит о недостатке земли, "жизненного пространства". Наука, однако, утверждает, что главная причина "земельной недостаточности" - сам милитаризм. Чем воинственнее население той или иной страны, тем меньше этого самого населения. Тут мальтузианство вполне оправдывается: земля не может прокормить всех - всех солдат. Всех изобретателей - отлично прокормит. Чем миролюбивее культура, тем больше людей могут прожить на земле. Даже если государство попросту отбирает у всех дубинки и оставляет право убить за собою - уже легче (Назаретян А.П. Агрессия, мораль и кризисы в развитии мировой культуры. Синергетика социального прогресса. М.: Наследие, 1995). А если ещё и государство предпочитает не хвататься чуть что за дубинку, пряников начинает хватать на всех.

Типичное заявление милитаризма: "Когда арабы сложат оружие – больше не будет войны. Когда израильтяне сложат оружие – больше не будет Израиля. Вам какой вариант больше нравится?".

Однако, всем, кто взывает к небу: "Разве моя страна не имеет права на существование?", звучит в ответ сказанное Богом давным-давно: "Отойдите от меня, все делающие беззаконие...".

Имеют, имеют право на существование ваши страны, ваши магазины, ваши учреждения! Ад - это место, где вечно существуют США, Россия, Израиль и прочая, и прочая, причём у них исполнились все прижизненные мечты. В США не проникают незаконные эмигранты (законные тоже). Россия избавилась от евреев, Израиль от арабов. И в этих вечно осуществляющих своё драгоценное право на существование странах мучаются - вечно мучаются - те, кто поставил это странное существование выше человеческой жизни. Скрежещут зубами от наслаждения, но не уходят в рай, где их близкие, где их Создатель. А ведь в аду человека держит всего лишь абстракциия, из которой он сделал себе идола.

ЦИНИЧНОЕ: ВОЙНА КАК НЕИЗБЕЖНОЕ ЗЛО

Пацифизм упрекали в том, что он хочет дешевого мира, стремится "избежать войны, оставляя человечество в прежнем состоянии". Наверное, бывает рационалистический, наивно-оптимистический пацифизм, не видящий сатанинских глубин. Но не всякий пацифизм таков, и уж во всяком случае, нельзя связывать прекращение войн с обращением всех ко Христу. Христианский пацифизм возможен и необходим: он труднее, ибо он привлекает к победе над войной мистические силы, но он же и легче, ибо эти силы реальны и помогают победить войну. Если христианин не верит в возможность Богу победить войну, он не верит во всемогущество Бога, он верит во всемогущество сатаны. И не надо беспокоиться, что победа над войной есть абсолютная победа над злом. На наш век зла хватит и правнукам останется. Так было бы нелепо бороться с оспопрививанием под предлогом, что в Библии сказано об эпидемиях, предшествующих Страшному Суду. Оспы нет, эпидемии есть. Не будет войны, останется главный враг — ежедневная мелочь греха.

* * *

Там, где мифологизирующее (не путать с религиозным!) сознание боится действительности и считает. что мир катится в пропасть, становясь более воинственным, сознание научное прежде всего подсчитывает. International Peace Research Institute (Осло, http://www.prio.no; есть отделения в Женеве и др.; обзор см.: Washington ProFile) подсчитал: войн становится меньше в год (в 1992 их было 50, в 2003 - 29). В 1950-е годы каждая война ("вооружённый конфликт") уносила в среднем 38 тысяч жизней, в 2000-м году - 600 жизней. Торговля оружием за четверть века сократилась на треть, количество беженцев сократилось на 45%, государственных переворотов стало меньше в два с половиной раза (в 1960-е их было по 25 ежегодно).

Статистические исследования, учитывающие число войн, количество известных смертей, ранений, актов геноцида и т.д., проведенные американским историком Мэттью Вайтом (Matttew White) и описанные в его книге "Исторический атлас ХХ Столетия" (Historical Atlas of the 20th Century) показывают, что уровень насилия в конце ХХ века почти в десять раз меньше, чем, например, в конце "тихого" ХIХ века.

Эту тенденцию подтверждают также число армий в мире. Их число постоянно сокращается. К примеру, в начале 60-х годов из каждых тысячи человек в 63 крупнейших странах мира - 8.5 служили в армии. В конце 90-х годов пропорция изменилась - 5,2 военных на каждую тысячу человек. Другой показатель: сокращение срока обязательной военной службы. В 1970 году он, в среднем, составлял 17.4 месяцев, в 2000 году - 8,6 месяцев. Американский историк Джеймс Пэйн (James L.Payne) опубликовавший статью на эту тему в журнале The Independent Review резюмирует: "Мы живем в необычно и непривычно спокойный период человеческой истории". - из Washington Profile.

МИЛИТАРИЗМ КАК САМОУБИЙСТВО ПОЗНАНИЯ

Война есть самоубийство человека как познающего существа, эпистемиологический абсурд, потому что первое поле, которое вытаптывают военные, - информационное. Даже в мирное время всё, что имеет отношение к возможной войне, что изучается контрразведкой, является секретным. После начала войны секретность возрастает в геометрической прогрессии. Можно поэтому мечтать об оправдании войны как идеи, но любую конкретную войну оправдать невозможно, ибо невозможно оправдывать без доказательств. Осуждать без информации можно, об этом говорит принцип презумпции невиновности. Презумпция невиновности гражданина есть презумпция виновности чиновника, правительства - и армии, коли речь идёт о войне. О чём говорить с теми, кто предупреждает, что в принципе ничего о себе рассказывать не будет!

Милитаризм не просто иррационален. Любовь тоже иррациональна. Милитаризм антирационален, он пытается извратить разум, тогда как любовь существует вокруг разума и внутри. Милитаризм ищет себе рационального оправдания, но эти оправдания всегда противоречивы, бредовы, и милитаризм иногда ссылается на собственную непоследовательность, чтобы заявить, что он и не милитаризм вовсе.

МИЛИТАРИЗМ КАК НАИВНАЯ САМОУВЕРЕННОСТЬ

Главный призыв милитаризма, призыв защитить слабых против сильных есть такая же логическая и эмоциональная ловушка, как призыв жить по Библии, под прикрытием которого истребляли тысячи людей, разрушали церкви, вели войны. Конечно, надо защищать слабых и надо жить по правде, только надо понимать, что всегда остается неясность, соответствует ли мое понимание истины самой истине, соответствует ли мое понимание того, как и кого надо защищать, действительности. Агрессивность всегда идет рука об руку с наивностью, когда человек уверен, что определить, кто слабее, определить, какой способ защиты оптимален, не так уж сложны, и не следует медлить. Бердяев писал, что "нравственный инстинкт всегда ближе к правде, чем нравственная доктрина", что сердце всегда покажет, кто слабее. Это и есть та самая несвятая наивность, которая является мотором всех войн: каждая сторона убеждена, что следует нравственному инстинкту, что противник воюет ради войны ("гнусный милитаризм"), а вот она воюет ради мира ("благородная воинственность", "рыцарство"). Тут идет в дело язык ненависти, предшествующий войне: своя агрессивность объявляется "честью", агрессивность противника — "гордыней".

ВОЙНА КАК ЖЕЛАНИЕ ПОЖИТЬ ПОДОЛЬШЕ

Честертон в эссе "Мафусаилит" высмеял пацифизм как стремление "пожить подольше". Классическая ошибка милитариста - проецировать на других свои чувства. Честертон счёл парадоксом утверждение, что солдат хочет жить подольше, но парадокса тут вовсе нет.

Солдат - не пацифист. Вилка - не селёдка. Пацифист вовсе не хочет жить подольше, иначе, действительно, его стоило бы именовать мафусаилитом. Пацифист хочет мира. Это редкий случай, когда название полностью отражает суть. Милитарист ведь никогда не скажет, что хочет войны - и он, бедолага, хочет мира! Государственник любит не государство, а порядок, консерватор не обязательно любит консервы, и холуй более всего ненавидит холуйство.

Пацифист хочет мира и ради мира готов пожертвовать своей жизнью - своей, а не чужой. В этом принципиальное отличие пацифиста от милитариста, который тоже готов ради мира пожертвовать жизнью - причём именно чужой. Очень логично - из желания пожить подольше самому выстрелить в другого. Правда, это логика слегка забывает, что "человек не остров", но и она знает, что жить одному - особенно вечно - крайне неприятная процедура. Поэтому милитаризм всегда шизофреничен. Теоретически он должен стремиться ради абсолютной безопасности - к абсолютному одиночеству, к тому, чтобы на земле остался один-единственный человек. Практически милитарист не возражает против соседства с другими людьми, хотя обставляет это столькими условиями, что мирной такую жизнь не назовёшь. О цене милитаризма нужно справляться у жены прапорщика.

"Блаженны миротворцы" сказано Тем, Кто не хотел "пожить подольше", потому что был вечен, сказано Тем, у Кого не было сыновей и дочерей, потому что всех сыновей и дочерей человеческих Он сделал сыновьями и дочерьми Своего Отца.

"Блаженны миротворцы" сказано Тем, Кто знал: жизнь не завоюешь и не купишь, ни для Себя, ни для ближнего. Честертон знал, в чём суть Евангелия: "Всё лучшее на свете можно купить за полпенса, кроме солнца, луны, земли, звёзд, гроз и друзей. Их мы получаем даром". Честертон только не сразу понял, что даром - не только вечная жизнь, но и жизнь временная, и что всё лучшее нельзя не только купить, но и завоевать, что сберегающий жизнь так же её теряет, как и обороняющий жизнь. Что ж, не обязательно сразу всё понимать - и милитаризм Честертона слишком весел и миролюбив, чтобы отдавать его милитаристам. Да они и не возьмут - такие милитаристы как Честертон не служат в армии, зато им всегда сыщется уголок в мире Божием.

ВОЙНА - РАДИ ДЕТЕЙ

Ни одна война не начинается с желания защитить своего ребёнка, но почти всякая война в современном мире упоминает желание защитить чужого ребёнка. Ребёнка своего согражданина, единоверца и т.п. Это особенность милитаризма модерна, милитаризма, который овладел языком персонализма и апеллирует к личному, а не к общему.

Человек имеет право защищать своего ребёнка. Однако, это не обязанность, и заповеди такой нет. Ещё бы! Бог с трудом - и чудом, которое описано в сказании об Аврааме и Исааке - довёл до людей, что не нужно приносить своих детей в жертву Ему. Тем не менее, Бог не дал заповеди: "Защищай своего ребёнка". Это было бы совершенно бессмысленно. У человека нет ни животного инстинкта защиты потомства, ни человеческого идеала защиты потомства. Если бы было! О, если бы человек действительно стремился защитить своё потомство, то - с учётом нашей разумности - давно было бы Царство Божие на земле. Но ничем и никем мы не манипулируем с такой лёгкостью, как собственными детьми, принося их в жертву своим страстям. Если же наша страсть - гордыня извращённая, гордыня идолопоклонника, то мы приносим своих детей в жертву своим идолам - Родине, Справедливости, Разуму.

Любой судья, адвокат, да просто читатель судебных хроник рассмеётся при словах "Человек имеет право защищать своего ребёнка". Да хотя бы не не до смерти бил!!! Да хотя бы не бросал беременную жену!! Да хотя бы мороженое иногда любимому чаду покупал!!! И что это мы всё о мужчинах, да о мужчинах? Куда девается выдуманный викторианскими романистами "материнский инстинкт", когда рождается аутист, даун или больной СПИДом? Испаряется инстинкт как сон, как утренний туман, и если родители не бросают такого ребёнка, то не потому, что у них родительский инстинкт, а потому что они люди, поднявшиеся выше инстинктов.

Человек имеет право защитить своего ребёнка, и первое, что он должен сделать для осуществления этого права, строжайше запрещено любым государством: самосуд, кровная месть, предупредительная, на опережение стрельба в потенциального насильника. Да хотя бы и не было запрета... Часто, чтобы защитить своего ребёнка, нужно просто уехать из страны - но многие ли евреи уезжали из Украины, когда приближались гитлеровцы? Инертность, и та сильнее чадолюбия, да и инстинкта самосохранения. Иной готов на коленях ползать от богача к богачу, вымаливая деньги на лечение заболевшего ребёнка, но побоится встать с колен выйти на демонстрацию, чтобы родной мэр не травил всё население города ядовитыми выбросами.

Имеет человек право защитить своего ребёнка, имеет... И второе, что нужно сделать для реализации этого права, тоже строжайше запрещено в большинстве стран: не отдавать своего ребёнка в армию. Впрочем, могут и не запрещать - с удовольствием отдают, с восторгом патриотическим полагают жизнь своего ребёнка за советскую власть, за фольк, за много чего ещё...

*

Педомахия - насилие против детей. От повышенного голоса, подзатыльника и шлепка до убийства. Педомах следит за тем, чтобы ребёнок отличал насилие от быта. Если в семье разговор на повышенных тонах - норма, педомах даёт шлепок. Если в семье норма - шлепки, педомах бьёт по голове палкой.

Педомахия является зерном милитаризма. Все аргументы, которые выдвигаются в защиту "справедливой войны" (а всякий милитарист убеждён, что его война - справедлива) в миниатюре воспроизводятся педомахами.

Во-первых, законность власти ("справедливая война" та, которую ведёт законная власть, а если нет, те же действия квалифицируются как терроризм). Я - родитель, имею законное право и, более того, обязанность бить ребёнка.

Во-вторых, исчерпанность мирных средств: "Ты же по другому не понимаешь!" "Как иначе объяснить ребёнку?!" Мысль о том, что подзатыльник - не объясняльник, что ребёнок вообще нуждается не в объяснениях, а в любви, в голову не приходит. Ведь и в общении со взрослыми педомах вряд ли ведёт себя как Махатма Ганди - он убеждён, что и взрослые понимают лишь силу, но поскольку его сил на всех взрослых не хватает, то несчастный закукливается и ворчит в коконе своего ресентимента на весь мир. Беда ребёнку, который в этот кокон попадёт...

В-третьих, справедливая война защищает того, кто сам не может воевать. Слезинка ребёнка-с! (Достоевский) Турки ребёночка на глазах у матери саблей, саблей!! (Вл.Соловьёв) Тонкость педомахии в том, что тут объект военных действий есть одновременно предмет защиты. "Для твоего же блага!" Как Маркс полагал, что крестьянин сам себя эксплуатирует. Тяжело бою в бою, но я тебя, бой, бью, чтобы ты вырос неубиваемым!

Последствия педомахии точно такие же, как у войны - смерть. На языке психологии - замирание. Замирание принимают за умирение, а оно - умирание. Ребёнок съёживается, он отключается - это нормальная животная реакция на агрессию, тем более, со стороны того, кто должен тебя ограждать от агрессии. После 666-го шлепка замирание из разовой реакции превращается в безусловный рефлекс. Педомах думает, что месит тесто, которое подымется в пасхальный кулич, а он разбивает стеклянный дом, в котором живёт каждый ребёнок. В результате вырастает взрослый, который на все проблемы реагирует замиранием - пассивностью, обрушением в себя, эмоциональным и интеллектуальным обмороком (а иногда и физическим). Именно из-за педомахии, а не из-за какого-то несуществующего "гена рабства" или давно отгремевших репрессий современная Россия исчерпывающе описывается словами песни: "Замерло всё". Остаётся надеяться, что "до рассвета".

*

Дети милитариста тоже могут рассказать много интересного, только они редко вырастают разговорчивыми. Милитаризм очень любит детей, ведь дети - ещё один способ "пожить подольше", воспроизведя себя в потомстве. Именно этим вызван эротизм военного дела с его изобилием фаллических символов (одно древко знамени чего стоит, не говоря уже о всевозможных дулах - дулях - и клинках). Милитаризм заводит армию не для того, чтобы воевать, а чтобы "стать мужчиной" - и нужно долго стряхивать с себя замыленность этого выражения, чтобы понять его непристойность.

Милитаризм завоёвывает жизненное пространство для своего бесчисленного (как он надеется) потомства. Потомство, однако, почему-то никогда не спешит жизненное пространство использовать. Милитарист может завоевать жену, землю, но не может завоевать любви детей, потому что любовь не завоёвывают. Да и невозможно любить того, кто не тебя любит, а любит себя в тебе - как милитарист любит детей, потому что в них видит повторение себя и своих "ценностей".

Оправдание зла всюду одно: как, мол, не оборонить слабого! А если на твоего ребёнка хулиган с ножом!...

Грань между милитаризмом и реальностью там, где человек озадачивает вопросом не другого, а себя: «А если я на ребёнка с ножом?...»

Кто думает, что неспособен броситься на ребёночка с ножом, тот и есть самая страшная угроза.

О том, что убить ребёночка, даже родного, даже единственного родного, может каждый, повествует Священное Писание в рассказе об Аврааме. Конечно, большинство людей считают себя святее Авраама и решительно не допускают мысли, что могут зарезать Исаака. Христианский же реализм только для краткости говорит: «Боже, милостив буди ми, грешному». Полностью это означает: «Боже, милостив буди ми, способному убить ребёночка». Нож, конечно, - это поэзия. Обычно убивают деньгами или, точнее, их отсутствием.

Помнить про Исаака и ножичек полезно, чтобы известные нам наши конкретные грехи не заслонили печального факта: большинство наших грехов похожи на наши уши, их видят только окружающие. Конечно, это не означает, что нужно помнить только про Исаака и ножичек и не каяться в конкретных грехах.

*

По этой логике призывать следует лишь первенцев.

Или имеется в виду - женщина, не изменявшая мужу? Какой-то отголосок телегонии?

А если девственница вышла замуж за пацифиста? Всё равно родится солдат? А если Чапаев и Анка - неужели у них всё равно родится пацифист?

МИЛИТАРИЗМ КАК ПАТЕРНАЛИЗМ: УЧИТЬ, УБИВАЯ

Война убивает людей, теория войны убивает человеческое в людях. Вот защитник войны пишет:

"Насильно нельзя заставить свободу любить. Но можно показать "вблизи", "наощупь", что это такое, и что с этим можно делать. Так сказать, ткнуть неразумного, очумелого от голода котенка носом в молоко. Гарантии успеха нет, но есть хороший шанс (почти 100%), что без молока котенок не жилец. А если и выживет (упаси Бог!), то вместо мирной киски будет злобным, опасным зверем".

Проучить, чтобы научить. Эта та же логика, которая побуждала всевозможных "крестителей" тыкать людей носом в реку - а сопротивляющихся убивать. Эта логика рассматривает человека как нечеловека - котенка, змеёныша, волка, в общем: как нечто, поддающееся силе - либо подлежащее уничтожению. А человек и силе не поддаётся (если поддаётся - теряет человеческое), и уничтожению не подлежит.

Защитники войны используют для ее обоснования то, что составляет суть человека - способность мыслить, придавать бессмысленному миру смысл, оперировать словами. Но такое использование есть извращение. Начинать войну под предлогом "освобождения" - всё равно, что насиловать девушку, чтобы "просветить её". Что, между прочим, бывает сплошь и рядом. Македонец в Афинах, американец в Багдаде, русский в Варшаве, - все были убеждены, что показывают местным жителям истинную свободу. Насильник убеждён, что вид его похоти восхищает девушку, она просто для приличия плачет, а втайне любуется его силой и красотой.

Секулярный мир легко опознаёт безумие милитаристской психологии в религиозной сфере. Когда требуют "урегулировать свободу совести" (то есть, убить, уничтожить её), тоже всегда обосновывают это тем, что нужно же быть добрым к тем слепым, которые идут в пропасть, нужно же защитить нацию от чужеземных фруктов, которые хороши, может быть, в Канаде, но не в России. Что это логика бредовая, легко узнаётся в другом - но не в себе. Потому что недостаточно отстраниться от себя, чтобы оценить себя. Нужно подняться выше себя.

Труднее опознать безумие милитаризма. Милитаризм логичен в своих пределах, только он знать не хочет этих пределов. Милитаризм полагает, что борется за выживание, однако он борется за выживание того, что не имеет жизни - за "жизнь государства", "жизнь страны". Только поэтому война готова пожертвовать жизнью отдельного гражданина страны, отдельного человека - чтобы вечно жило целое. Но это целое такого рода, что оно жизни не имеет. Вечно живое государство - самое жуткое из всех фантазий.

ВОЙНА КАК ИНИЦИАЦИЯ: УБИВАТЬ КАК Е...АТЬ

Природу войны помогают понять эротические фантазии Флоренского:

"Мужчина, добровольно идущий на смерть, мужчина, полный сил и вот-вот имеющий умереть, должен быть непреодолимо привлекателен для женщины. Сама смерть такого мыслится как брачная ночь - с землею ... Есть и иной случай, где говорит едва ли не то же влечение. Это - монашество. И тут мужчина умирает, по крайней мере в половом смысле; и тут он навек теряется для женщины. И тут женщина теряет свой естественный для нее стыд, преодолевает свою робость и буквально или метафизически садится на колени монаху".

Фантазия (реальная женщина, конечно, совершенно не испытывает никакого особо влечения ни к солдатам, ни к монахам) мазохистская, при которой секс воспринимается как нечто настолько запретное, что он дозволяется только тому, кому уже "нечего терять". Последнее желание приговорённого к смерти. Классическая истерия, оборотная сторона викторианского милитаризма: я сейчас умру, значит... "Я тварь дрожащая, поэтому право имею".

Это эротизм, лежащий в основе милитаризма и всякой агрессии: если я не убью, не ударю, то я не буду "достоин любви". "Стать мужчиной" означает "убить", а уж если убью, то женщина обязательно обратит на меня внимание. При этом происходит хорошо знакомая психологам инверсия: человек говорит "меня убьют", а подразумевает "я убью". Монах - не тот, кто лишён полового влечения, а тот, кто лишает другого этого влечения. Ярче всего это в легенде о монахе, который якобы так ударил собрата по монастырю, что тот навсегда излечился от блудных мыслей. Монашество - те, кто призван оскопить мир, убить брак, "воины Христовы". Только такой "Христос" - вовсе не настоящий Сын Божий и Господь Иисус, а подмена.

Любопытно, что идея о том, что война есть агрессия, агрессия же есть проявление полового инстинкта, а потому неизбежна, пользуется до сих пор популярностью в некоторых головах. Научно эта идея несостоятельна в силу методологического казуса: термин «агрессия» является оценочным, а не описательным. Впрочем, не обязательно ориентироваться в методологии, чтобы понимать вздорность такого оправдания войны. Из-за какой такой прекрасной Елены подрался Джордж Буш с Саддамом Хуссейном? И почему вдруг доблестные ахейцы поддержали эротические порывы Менелая? Странная солидарность - мужчины обычно в вопросах эротики каждый за себя, а как повоевать у них вдруг единый порыв.

ГИМН ЛЮБВИ ПОЛКОВНИКА ПАВЛА

Христианин, как указывал Йодер, любит врагов, потому что Бог есть любовь. Это, конечно, не аргумент для неверующих. Более того, это не аргумент для многих верующих. Это вообще не аргумент в том смысле, что тут отсутствует логика, указание на какие-либо причины и следствия. Самое большее, тут смешная дикарская магия – симпатической её называют, но симпатичного в ней мало: подражай кому-то и добьёшься того же, чего добивается этот кто-то. Подражай медведю и ты победить врага. Подражай Богу и ты победишь врага? Ну-ну…

Глупее такого миротворчества только старый добрый милитаризм, который надеется победить врага любовью. Ведь война для милитариста – любовь, в этом его сила. Гимн любви апостола Павла легко можно переделать в гимн армейский, гимн "апостола Павла":

«Любовь долготерпит, сидя в окопе или стоя в карауле, милосердствует к сдавшимся в плен,

любовь не завидует чужому вооружению, а заботится о своём,

любовь не превозносится, иначе враг застанет врасплох,

любовь не гордится, а трезво исследует боевую обстановку и восполняет свои слабости военной хитростью и вооружением,

любовь не бесчинствует, а твёрдо исполняет воинский устав, не ищет своего, а исполняет приказы, не раздражается, потому что это мешает точно поражать цель, не мыслит зла, а мыслит стратегически,

любовь не радуется неправде, а сорадуется истине разведывательных донесений;

любовь всё покрывает камуфляжем, всему верит, что повышает патриотический и боевой дух, всего надеется, все тяготы военного времени переносит.

Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится, готовность же к отпору вероятному и невероятному противникам пребывает во веки веков, аминь».

К чему один умный человек добавил из того же "полковника Павла": "Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; но, как стал мужем, то оставил младенческое, и призвали меня в армию. И теперь я вижу мир сквозь тусклое стекло противогаза".

ВОЙНА КАК СРЕДСТВО ОТ ИМПОТЕНЦИИ

С идеей войны как сексуального акта тесно связано представление о войне как своеобразном средстве восстановления потенции. Пацифизма тогда страшно боятся, как импотенции. Война якобы может не только губить, но и возрождать, что она подобна очищающей, освежающей, оздоравливающей грозе. Так и в смертной казни, и в революции пытались видеть нечто творческое. Возродить дряблый дух войной (Бердяев) - все равно что пытаться дряблые мышцы сделать сильными, накачиваясь пивом в кабаке и приставая к прохожим. Кстати, многие так и делают.

В двух статьях под одним названием "Порнография войны" Джордж Зорник ("The Nation", США, 29 сентября 2005) описывал американский порнографический сайт, который создал у себя особый раздел для присылаемых из Ирака американскими солдатами фотографий убитых иракцев, и Жан Бодрияр (("Liberation", Франция, 24 мая 2004) в связи с первыми опытами такого рода осуждает войну с Ираком как месть.

"Кто совершил эти преступления, и кто по-настоящему несет за них ответственность? Генералы? Или же человеческая природа, остающаяся 'звериной' 'даже в условиях демократии'? Не считая мешков одетых на голову, уже являющихся формой обезглавливания (которой неявно соответствует обезглавливание американца), не считая человеческих пирамид и собак, принудительная обнаженность уже сама по себе является насилием. Таким образом, человек может быть истреблен символически. Именно здесь мы видим, что цель этой войны не убийство людей и не победа, а уничтожение врага, стремление погасить (по Э. Каннетти) свет на их небе" (Бодрияр).

Зорник отмечает, что соседство сексуальной порнографии и милитаристской не случайно. Люди одинаково возбуждаются от созерцания тела, которое отчуждено от жизни показным сексом. и от созерцания тела, которое отчуждено от жизни кровью, мертвенностью, унижением. Солдаты присылают фотографии, чтобы похвастаться своими подвигами, как подростки рассказывают о своих реальных и вымышленных сексуальных похождениях в надежде приобрести авторитет.

ВОЙНА – ПРОФЕССИЯ ИЛИ ПОДВИГ?

Лицемерие милитаризма – лицемерие невольное, скорее, лукавство, чем лицемерие – обнаруживается в неблагодарности людей к армии. В крайней форме эта неблагодарность – знаменитая фраза «я тебя никуда не посылал», обращённая к ветерану.

Неважно, добровольно человек пошёл на фронт или по призыву, – его отношения с другими людьми сложнее, чем ему хотелось бы, и другими быть не могут. Теоретически за участие в войне солдат должен иметь пожизненную пенсию, позволяющую не работать, но круглый год отдыхать под тропическим солнцем. Практически ни одно общество не может себе этого позволить – хотя может и должно позволять себе роскошное существование рантье, финансовых спекулянтов, да просто непойманных преступников и преступников, которых поймали, да осудить не удалось.

Дело не в финансовых ограничениях, а в психологических. Восхищение солдатом есть, как и всякое восхищение, одна из форм идолопоклонства, отождествления себя с идеалом. Отождествление это не может заходить слишком далеко, когда идеал двусмысленен. Отвечает ли правительство за преступление, совершённое солдатом, и в чём эта «ответственность» может проявиться?

Если российский солдат убил армянскую семью, сбежав с российской военной базы в Армении, – кому «отвечать» и как? Президент России отправляется в пожизненное заключение? Или тот президент Армении, который согласился иметь российскую военную базу? Или все те армяне, которые годами с удовольствием смотрели российское телевидение, бессмысленное и беспощадное, и хотели бы и дальше жить под «защитой» Кремля, не расплачиваясь при этом по кремлёвским счетам?

После Второй мировой войны появилась идея, что военные должны лично отвечать за свои преступления. Однако, попытка отделить преступление от выполнения приказа так же иррациональна как идея, что можно отделить непреступный приказ от преступного. Какие-то «военные преступники» осуждаются «международным судом», но это лишь маленький шаг вперёд от полной индульгенции военным. Этически Нюрнбергский процесс и его современные подобия даже сомнительнее архаической вере в то, что победитель всегда прав, потому что пытаются эту веру соединить с независимостью суда, который творится под эгидой победителей, с зависимостью от победителей. Эта сомнительность переходит в несомненную несправедливость, когда США, оставляя за собой право судить военных других стран, отказывают другим странам – и международному суду – в праве судить американских солдат.

«Война всё спишет» - более рациональная идея, чем «военные преступления можно опознать, вычленить и наказать». Преступление в мирной жизни опознаётся легко, на войне же требуется отделять «правильное преступление» от «неправильного». Дело не только в том, что никакое совершенствование оружия не может свести к нулю вероятность гибели невинных (что делает «справедливую войну») невозможной. Дело в том, что «военная подготовка» есть снятие барьера, который останавливает любого человека, мешая ему убивать. Одновременно «военная подготовка» пытается создать вместо барьера – фильтр: убийство допустимо лишь по приказу. Но это несостоятельная попытка, ведь между приказом и убийством всегда – свободная воля солдата. Идеальный солдат должен сочетать абсолютную послушность командиру с абсолютной самостоятельностью в отсутствие командира, что невозможно.

В итоге самый большой патриот предпочитает сохранять дистанцию от военных героев, и демонстрация восторгов перед героями – один из способ дистанцирования. Более того, чем демократичнее и свободнее страна, тем менее в ней возможен пожизненный пенсион спасителям отечества, ведь свобода включает в себя конкуренцию, которая не может быть ограничена «былыми заслугами».

Поэтому люди склонны преувеличивать подвиги отдельных солдат, затушёвывая роль военного командования. Человек, восторгающийся героизмом на передовой, дистанцируется от происходящего в тылу. В тылу может быть коррупция, предательство, непрофессионализм, но они оказываются как бы малозначительными, ни на что не влияющими. Ахилл, Илья Муромец и Пересвет важнее. На деле, конечно. всё прямо наоборот, ведь речь идёт о людях, а не о брачных драках оленей, о войне, речь не о разбойниках с большой дороги, а об убийстве, совершаемом обществом и государством, а не одиночкой. Армия, живущая героизмом и славой, такой же нонсенс, как государство, которое оплачивает не строительство хороших дорог, а курсы для водителей вездеходов.

Восторг перед солдатом, который пошёл добровольно, вопреки приказу, в самое пекло, - сугубо штатский восторг, и этот восторг таит в себе всё то же дистанцирование от войны. «Не виноватая я, он сам пошёл». «Мы вас не посылали, вы сами, герои вы наши». Преклонение перед героями, героями безо всяких кавычек, есть преклонение в кавычках, оно в любой момент может обернуться проклятиями или просто отчуждением – и оборачивается. «Прославление» - религиозное явление, когда оно совершается по отношению к такой малорелигиозной деятельности как человекоубийство, оно всегда кощунственно и неполезно. Надо выбирать – либо «ратный труд на благо мира», либо «слава героям». Первое иррационально частично – ведь иногда война ведёт к миру, хотя доказать, что мир есть следствие войны, не так просто, как представляется победителям. Но «ратный труд» подразумевает хоть какую-то рациональность в организации войны. «Слава героям» есть полный отказ от рациональности, верный признак возвращения войны в дикость, и обычно – результат некоторого одичания в политике, экономике и культуре.

Горе героям – если их начинают прославлять ещё до победы, значит, прославляющие пытаются замаскировать свою вину в политической, экономической, идеологической неготовности к войне. Рациональный, систематический расчёт при всём своём бездушии полезнее для победы и для солдата, чем подброшенный вверх чепчик. Обмундирование и вооружение, полученные в нужный момент на склады, не так романтичны, как героически привезённый из тыла добровольцами один предмет из ста необходимых. Но жизнь солдату спасает не романтика, а рационализм. Экзальтация, героизация и перенапряжение сил штатских, - верный признак коррупции, непрофессионализма и саботажа сил военных. Тут остаётся уповать на то, что противник ещё хуже или что союзники – нормальные военные. Как ни плоха война как профессия, но война как подвиг – ещё хуже.

Искренность восторгов перед героями не так важна, впрочем, как невозможность быть ответственным за героя, даже если очень захочется. Герой всё равно – человек, бесконечно свободный, бесконечно другой. Он убил – и никакие медали, деньги и восторги не снимут с него вины за убийство. Военное искусство заключается в том, чтобы забыть об этой вине, но забыть не означает уничтожить. Вина и грех остаются, и никто их не может снять с военного и нести, предоставив тому кружиться на карусели с мороженым в руке. Можно сказать «я тебя послал, не беспокойся», можно даже начать беспокоиться, можно обеспечить солдата психологической реабилитацией, - но убийство останется убийством, которое совершил один, а не другой, и не «общество», «нация», «государство». Дела нимало не поправляет то, что реально убивают лишь очень немногие солдаты – кошмар войны в солидарности военных за содеянное. Эта солидарность имеет тенденцию расползаться как масляное пятно на бумаге. Но радоваться этому расползанию не стоит – это расползание болезни, а не здоровья. Лучше уж «я тебя никуда не посылал», чем подлая радость, что кто-то осуществил твою мечту и убил ненавистного тебе человека. Это, собственно, и есть милитаризм – и в этом смысле только штатские бывают милитаристами, но не военные. Военные знают – и твёрдо хранят – главную военную тайну: нет на свете ничего, что оправдывает убийство человека, хоть дилетантское, хоть профессиональное, хоть единичное, хоть в промышленном масштабе.

Солдат – не киборг, а человек. Ему нужны не восторг, а честность, не прославление, а исправно функционирующая военная машина, не героизм на фронте, не война, а мир.

ВОЙНА КАК ОТРИЦАНИЕ СИЛЫ БОЖИЕЙ

Милитаризм преклоняется перед физической силой. Это особенно проявляется, когда милитаризм соседствует с религией, - с христианством, с иудаизмом, с исламом, неважно. Христианский милитаризм в наши дни не слишком очевиден. Милитаризма много и в США, и в Европе, но ни США, ни Европа не увязывают себя с религией, Израиль же и мусульманские страны - увязывают. Израиль подчёркивает свою связь с Авраамом, отцом веры. Но Авраам не преклонялся перед силой физической, он преклонялся перед Богом, поэтому и заслуживает имени "отец веры". Для многих людей Израиль - как государство, созданное в 1948 году - стал предметом преклонение именно как символ силы военной. Думали, евреи не умеют воевать? Только способны заговоры плести? Так вот смотрите! И "советские евреи" тихоньку восхищались военными победами Израиля. Причём, эти победы вызывали и вызывают восторженный трепет и у антисемитов.

Евреев презирают, Израилем восхищаются. Это не парадокс, потому что «еврей» – живой и конкретный, а «Израиль» – пустота, как и всякое государство, а пустоту легче любить. Только… Лёгкая любовь – как безалкогольное пиво со стрихнином. У любви крохотная масса и огромный вес.

Не те хулят Бога, кто пишет «Бог», а не «Б-г». Не те хулят Бога, кто сомневается в том, что древние евреи перебили столько тысяч, сколько говорится в Библии. Те хулят Бога, кто убивает и лжёт во имя спасения себя, своих близких и т.п., а убийство и ложь суть два главнейших средства войны. Правда, убийство называют "готовностью погибнуть", а ложь "военной хитростью".

Как РПЦ МП кончается как Церковь, когда соучаствует в посадке невинных, так Израиль кончается как богоизбранный народ, когда берут за принцип, что можно убивать превентивно людей – включая детей – чтобы себя оборонить. В жизни всегда надо выбирать – либо ты себя защитил, либо ты человек. Либо ты мыслящий и любящий – но тростник, либо ты лом, против которого нет приёма – но без мудрости и без сердца. Огромная масса и нулевой вес.

Нынешние Авраамы не только своего сына в жертву бы не повели приносить, но, если б от них Бог такого потребовал, прирезали бы самого Бога – в целях самообороны. Ну да, Иваны не лучше. Но Иваны хотя бы не претендуют на родство с праотцем. (Кажется, не претендуют – от нынешних русских державников всякой чуши можно ожидать).

Одна радость – что 90% израильтян не веруют ни в Бога, ни в Б-га. По крайней мере, ясно, что не в религии дело, что бы там ни твердила заезженная пластинка антиклерикалов.

ВОЙНА КАК ПРИНЕСЕНИЕ ЖЕРТВЫ

"Мир может быть завоеван лишь через войну", — писал Бердяев. - "Диалектика истории" совершается "через жертвы". Нет: диалектика истории осуществляется через самопожертвование. Не я жертвую спасением своей души, убивая другого, и тем спасаю мир, а я жертвую своей жизнью, отказываясь убивать другого — вот диалектика самопожертвования. Диалектика жертвы, когда убивается другой, хорошо известна с древнейших дикарских времен, и это не диалектика, а просто людоедство.

*

Милитаризм утверждает, что мир возможен благодаря подготовке к войне и благодаря войне. Тьма утверждает, что свет возможен благодаря тьме, оттеняющей его. Клопы и пиявки, наверное, считают себя причиной кровообращения в человеческом организме.

ВОЙНА КАК УПОРЯДОЧИВАНИЕ ВНЕШНЕГО МИРА

Миротворчество желают унизить, требуя, чтобы оно было только индивидуальным, не претендовало быть нормой. Но миротворчество и не претендует быть коллективистской нормой. Оно действительно возможно как личный акт, но и христианство возможно лишь как христианский акт, да христианство и есть миротворчество в самом своем существе. И неверно, что "не имеет никакого внутреннего смысла желать внешнего мира и отрицать всякое внешнее насилие, оставляя внутренно мир в прежнем хаосе, тьме, злобе и вражде" (Бердяев). Поиск внешнего мира не исключает поиска внутреннего мира. Но внешний мир должен быть делом отчасти и социальным, а внутренний мир достигается сугубо личностью. В  этих словах Бердяева отражается максимализм милитаристского духа, который хочет сразу, одним ударом установить и внутренний, и внешний мир, не видит качественной разницы между ними. Можно и нужно желать хотя бы внешнего здоровья, держаться достойно даже при внутренней болезни. Противоположное ведет к хамской неопрятности и распущенности, а вовсе не к аскетизму.

ВОЙНА КАК ПРИДАНИЕ СМЕРТИ И ЖИЗНИ ВЕЛИКОГО СМЫСЛА

Шавельскому 34 года. Культурный и образованный человек. Японцы - "макаки". Рвётся в бой: "Сидеть без дела и любоваться грязными китайцами да их свиньями - перспектива незаманчивая" (Шавельский, 1991, с.124).

Хоронят казака, два его брата плачут (29 июня 1904): "Подходит к ним офицер и говорит ласково улыбаясь:

"Чего плачете братцы! Дай Бог и нам так умереть: Знает по крайней мере, что умер не даром, за великое дело; а мы с тобой умрём где-либо дома в деревне. Велика честь?! Ведь умрём же? Если бы могли не умирать, тогда было бы о чём плакать. Умрём же?" "Так точно", - отвечает казак и уже улыбается" (С. 129).

Комментарий Шавельского: "Да, во время войны вырабатывается особое настроение: желая всяких поражений врагу (это будто бы не по-христиански), в то же время чувствуешь, что проникнут более чем когда-либо самыми высокими стремлениями ко всему доброму, что дорожишь своей родиной и всё готов отдать за нее. Вместе с этим вырабатывается какое-то совершенно спокойное отношение ко всем опасностям, включая и смерть".

Милитаризм напоминает наркоманию: "вырабатывается" бесчувственность, перекашивается эмоциональная и когнитивная жизнь личности.

22 октября 1904 года: "Купленный в настоящую минуту у Японии мир был бы именно позором и несчастьем" (135), - одобрительно поддерживая Меншикова. Это уже после разгрома под Ляояном.

*

Советская милитаристская пропаганда не очень хорошо изучена, прежде всего, потому что изучать тут особенно нечего. Милитаристская пропаганда однообразна, культурные различия минимальны. Однако, некоторые оттенки любопытны. Революция делалась, социализм строился с нетривиальным антропологическим подходом - во имя "маленького человека", во имя людей, которых сделали маленькими эксплуататоры и угнетатели. Правда, в действительности советский человек ощущал себя маленьким, в отличие от человека от дореволюционного. Обобществление человека отнимало частную жизнь, причём отнимало принципиально. Теперь уже человек был мал не перед нанимателем, не перед повелителем, а перед социумом. Все были одинаково малы. Конечно, на практике некоторые люди были более малы, чем другие - культа героев не отменяли, однако этот культ сохранял напряжённое осознание того, что герой - лишь частный случай того, кем является любой "советский человек". Реальное расслоение общество тщательно маскировалось - элита всерьёз скрывала факт своей элитарности от самой себя.

В этом контексте культ "маленького человека" использовался милитаристской пропагандой, причём не официозной, а неформальной. Пример низкого качества: ритмизированная агитка Роберта Рождественского о маленьком человеке с маленькой зарплатой, погибшем на войне: "На всей земле     не хватило мрамора, чтобы вырубить парня в полный рост!". Как и во многих военных текстах Окуджавы и Высоцкого тут главный предмет осмысления - бесполезные, чрезмерные жертвы некомпетентного военного командования, предпочитающего воевать не умением, а числом. Трагикомически звучит - в контексте постоянного советского дефицита - "не хватило". И тут дефицит! Героизируется гибель как таковая, размер не достижения, не свершения, а потери. "Ленька Королёв" - песня акцентирует то, что главный герой "королевой не успел обзавестись".

Официальная военная пропаганда тщательно обходила тему бессмысленной гибели "маленький людей", неподготовленных к войне, - как, например, ополченцев 1941 года, часто вообще безоружных. Такова милитаристская пропаганда вообще: она рисует солдат огромных, воодушевлённых, хорошо подготовленных. Вот противника изображают "маленьким человеком". Это садистская часть того садо-мазохистского комплекса, которым является милитаризм. Мазохитская часть рисует себя маленьким, беспомощным, невинной жертвой. Это один комплекс, что хорошо иллюстрирует культ Бориса и Глеба, других малолетних и невинно убиенных князей (военных предводителей). "Маленький человек" готов погибнуть, куда бы его не погнали. Вот к чему он не готов - так это погибнуть, отказывать идти в армию.

ВОЙНА - ПРОЯВЛЕНИЕ СЛОЖНОСТИ ЖИЗНИ

Защитники войны обвиняют защитников мира в фарисействе, в игнорировании сложности жизни и подчинении жизни слишком простым законам. Но это переваливание с больной головы на здоровую. Именно защитники войны — фарисеи, ибо они следуют простейшему закону насилия, самозащиты. Безжизненно войнолюбие, а не миролюбие, ибо принятие войны влечет за собой смерть. Так и Христа можно обвинить, что Его призыв любить врага есть изуверское фарисейство — и обвиняли.

ВОЙНА КАК ЗАЩИТА СЕРДЦА И ЧУВСТВА ОТ СУХОГО РАЦИОНАЛИЗМА

О пацифизме можно сказать как о демократии: скверная штука, но остальные пути еще хуже. Бывает доктринерский пацифизм, но уж милитаризм просто другим не бывает, и все, что не есть пацифизм, есть милитаризм.

Насколько труден пацифизм, видно на примере такого мощного мыслителя как Бердяев, только в конце жизни пришедшему к оправданию пацифизма, переставшего пинать Толстого. Бердяев долго приписывал пацифизму все то, что было ему ненавистно, например, считал, что непротивление злу есть "рационалистическое отрицание правды инстинкта, правды страстных чувств негодования, чести, верности до смерти, защиты слабых против сильных". Но это полемическая карикатура. Миротворчество может (и должно) быть и рациональным, и эмоциональным. Когда говорят, что миротворчество рационалистично, пытаются скрыть абсурдность милитаризма, его иррационализм. Но не всякий иррационализм положителен. Верность из добродетели превращается в порок, когда она — верность не истине и добру, а верность националистическому или политическому союзу. Да в политике такой верности и не бывает, всегда идет какое-то движение и перемена. О чести тот же Бердяев писал позднее вернее, что честь не в том, чтобы не дать себя ударить, а в том, чтобы не ударить другого.

ПСЕВДОНИМЫ ВОЙНЫ: МИНИМИЗАЦИЯ ВРАГА

Профессор истории Университета им. Вандербильда Альфред Нопф в 2006 г. выпустил книгу "Этика под огнём: нравственные аспекты Второй Мировой войны" ("Choices Under Fire: Moral Dimensions of World War II"). Нопф указывает, что, хотя во Второй Мировой войне позиции борцов с фашизмом были безукоризненны с точки зрения этики (они оборонялись), саму войну они вели далеко не как святые. Нопф пытается слегка восстановить баланс, напоминая о том, что американцы устроили не только Хиросиму и Нагасаки, но и ковровые бомбардировки Гамбурга, Дрездена, Токио. Тут сознательно шли на убийство мирных людей, неспособных воевать. "Американцы и японцы во время боев за тихоокеанские острова одинаково невозмутимо таскали с собой в качестве трофеев отрезанные части тел врагов".

Нопф напоминает о различии "между jus ad bellum (моральным обоснованием для начала войны) и jus in bello (моральным обоснованием собственных действий во время войны): если какой-то народ ведет войну, за начало которой не несет ответственности, это все же не освобождает его от моральной ответственности ни за средства, которые он выбирает для ее ведения, ни за действия, к которым он прибегает с целью добиться победы". На самом деле, такая грань давно проведена в католическом учении о справедливой войне. Печально выглядят попытки Нопфа доказать, что зверства японцев (резня в Маниле) хуже зверств американцев, потому что японцы уничтожали людей нерационально, а американцы - чтобы "минимизировать способность врага к дальнейшему ведению войны". Так ведь и Холокост можно назвать "минимизацией способности врага"... Живой еврей может ведь и в партизаны податься!

ВОЕННЫЕ ПРОТИВ МИЛИТАРИЗМА

Когда учёные стали разбираться в милитаризме, они с ходу выдвинули ряд предположений: воинственность зависит от отношений ребёнка с отцом, от отсутствия отца, от суровости воспитателей и т.п. Самым важным фактором, однако, оказалась "социализация на агрессию". Роза есть то, что вырастает на розовом кусте, милитаризм есть то, что вырастает в милитаристской психологии. Если общество приучает решать все споры кулаками, обществу этому демографический взрыв не грозит. Мужчины в этом обществе будут жить недолго и плохо (Коротаев, 2005, с. 108). Лучше обстоят дела там, где появляется армия - тут насилию обучают далеко не всех, а большинству запрещают насильничать. Так что нет ничего более наивного, чем главный аргумент милитаризма: без насилия как защитить свою жену и детей? Да вот - никак. Если всех приучить самостоятельно обороняться, то скоро от "всех" останется очень мало.

Чем более централизованно государство, тем меньше оно страдает от внутреннего милитаризма. Есть дружина, профессиональная армия, она и воюет, а всем остальным - запрещено. Такая страна может десятилетиями воевать без потерь для своего населения (Коротаев, 2005, с. 243). Может - но редко получается остановиться. Российская империя начинала с завоеваний профессиональной армией - в XVI-XVII веках, а закончила в XVIII веке тем, что пришлось бросить на фронт тех, кто раньше сидел "в тылу". О том, как укоротился рост французов в результате наполеоновских "завоеваний" знают, кажется, все. Но ведь эти завоевания - лишь продолжение аккуратных, "шахматных" войн предыдущего столетия.

К тому же, проблема не в том, какой милитаризм опаснее для населения той или иной страны - внутренний или внешний. Возможно, что объединённая Германия даже в двух мировых войнах потеряла - в процентах - меньше населения, чем в мелких, но непрерывных феодальных усобицах. Однако, в междоусобицах немцы убивали друг друга, а во время мировых войн - иначе. С точки зрения статистики это не очень важно, а с точки зрения очень индивидуальной совести - принципиально. С точки зрения человечества в целом - тоже. Биологи ведь не считают отдельно численность русских тараканов и грузинских, не спрашивают прописку у китов. Они и на человечество глядят как на целое - многим бы религиозным фанатикам такому научиться.

ВОЙНА КАК КЛЯТВА

Журнал американских кларетианцев (uscatholic.claretians.org): интервью с католическим священником Джоном Беркмейером (Barkemeyer) из Чикаго: "Перед самым началом войны в Ираке я проповедовал о том, что она справедливой не будет. Теперь я в Ираке второй раз, мои прихожане молодые солдаты. Мое отношение к этой войне не изменилось, но я считаю, что мы морально ответственны за происходящее в Ираке. Я бы очень хотелось, чтобы мы покинули эту страну, но если это сделать сейчас, тут погибнуть десятки тысяч людей. Солдаты не могут выбирать, в какой войне им участвовать, поэтому я никогда не советовал отказываться от участия в войне в Ираке. Я понимаю, как отчаянно нужны священники нашим солдатам в Ираке".

Война есть нарушение запрета на клятву. Не должно быть такой присяги, после которой солдат "не имеет права выбирать". Клятва есть отречение от своей свободы.

ВОЙНА - МАЧЕХА ИСТОРИИ

Война - мать истории. Древнейшие исторические надписи, сочинения Геродота и Ливия, Повесть временных лет, - прежде всего о войнах. Война - источник свободы народа, война - объяснение его величия, война - выявление его лучших качеств.

Неправда этой истории вполне становится ясной лишь в двадцатом столетии. "Великая война", Первая мировая война убила миф о войне как о взлете. Это была первая война, участники которой оказались не безмолвной массой, а думающими, чувствующими, знающими, наконец, пишущими людьми. Они сказали правду: война - это болезнь, лихорадка, это падение, и как бы справедлива ни была война, она обнажает не лучшие, а худшие черты человека и нации, она не укрепляет, а заражает гнилью обе стороны.

История войны есть история болезни и греха, история кошмара и лжи. Человек не может долго жить в такой истории, и на войне человек меньше всего живет войной.

Дмитрий Орешкин вспоминает, что его отец-ветеран рассказывал о войне:

"Человек - скотина. А на войне - хуже скотины. Кто другое говорит - скотина втройне. Мы на передовой, а сзади особисты с пулемётами. Мы сдохнем, они выживут. И будут рассказывать. ... те, кто брал Рейхстаг, и не думали на стенах расписываться. Просто в голову сгоряча не приходило. Подавили сопротивление - и дальше. А вот те, кто пришёл потом, - они мыслили другими категориями. ... Чем позже, тем выше и размашистей. "Через неделю гляжу - а фамилия нашего особиста выше всех и метровыми буквами. Он ординарца послал, тот полдня трудился" (The New Times, 14.5.2007, с. 30-31).

Милитаризм начинается с фиксации того, что фиксировать нравственно недопустимо. История рождается как военная история - Геродот не описывает стремление греков к свободе, а фиксирует и развивает милитаристские мифы древней Греции. Он отец не истории, а военной пропаганды. Это не означает, что и здесь война оказывается источником всего положительного, что без необходимости увековечить подвиги трёхсот спартанцев не было бы истории. Как и стихи, история вырастает из сора. Мир вырастает из войны не потому, что война плодоносит миром, а потому что мир есть реальность, а война - бунтующая фикция. Войны убивали историческое сознание, и без войн историки появились бы намного раньше Геродота.

В девятнадцатом веке, который радовался тому, что воюет немного, некоторые мыслители боялись, что с исчезновением войн исчезнет история. Писать станет не о чем. Страхи эти не оправдались. Во-первых, войн мало не бывает - и одной войны, самой маленькой, слишком много. Во-вторых, история мира оказалась намного интереснее истории войны, как история миллиардов безвластных людей интереснее истории сотен князей и царей. В-третьих, история войны имеет свое место в истории.

Война, как болезнь и грех, есть история ненормального и худшего в человеческой жизни, но и через эту историю происходит открытие смысла в жизни. Страдание, поражение (а война - поражение и для победителей) обнаруживают в человеке свойства скрытые, пускай и не самые лучшие. Война испытывает человека, и после войны человек возвращается к миру не таким, каким он был прежде - если он проходит испытание с открытыми глазами.

РУБЕЖ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ: ЛУКАВЫЙ МИЛИТАРИЗМ

Основы европейской цивилизации - евангельские, но именно поэтому эта цивилизация противоречит своим основам. Афинская демократия спокойно вела самые разнообразные войны, иногда чистосердечно объясняя их жаждой славы и завоеваний, иногда - самообороной. Но никогда афинская демократия не вела войн ради распространения свободы среди других народов. Современная демократия считает возможным говорить о таких войнах.

Война с Гитлером велась ради самосохранения, но объяснялась как война за освобождение немцев, а то и всего мира, от ужасного тоталитаризма. "Освобождение" Германии привело к порабощению коммунизмом многих других стран Европы. (Единственное, чем могли бы похвастаться "импортёры свободы" - Япония; однако, Япония и не была тоталитарной даже в такой степени, в какой тоталитарной была франкистская Испания, а уж цена "освобождения" - Хиросима и Нагасаки - заставляет скорбно молчать).

Такой же парадокс заключался в войне с Ираком в 2003-2005 гг.: сперва она велась под предлогом самообороны от "исламского терроризма", от угрозы "создания оружия массового поражения", но постепенно верх взяла риторика, связанная с "освобождением иракцев" от диктатора.

Иррационализм, противоречие собственным основам тут не только в том, что из множества диктаторских режимов был выбран не самый опасный, не самый диктаторский, не самый слабый, а - самый важный для коммерческих интересов части американской номенклатуры. Главный же парадокс в том, что именно та свобода, которую исповедуют политики Запада, не может быть навязана насильно. Такое "освобождение" так же противоречит свободе, как принудительное крещение - святости. Так что милитаризм европейских демократий несовместим не только с евангельским пацифизмом - он несовместим с европейской демократией. Он должен быть неприемлем не только для христиан (которых так мало в мире, что статистически они величина ничтожная и в расчёт могут не приниматься), он должен быть неприемлем для демократов, если только эти демократы видят свободу не как Перикл, а как Эразм.

Американский ответ на 11 сентября нарушил ветхозаветный принцип "око за око". Во-первых, в Ираке погибло намного больше иракцев, чем погибло 11 сентября американцев. Во-вторых, "око за око" предусматривает вырывание ока у того, кто лишил глаза тебя, а иракцы, как многократно отмечалось, к 11 сентября не имеют никакого отношения. США действительно повели себя эгоистически, ради безопасности своих граждан убивая тех, кого считают нужным. Это нормальное животное поведение. Но требовать, чтобы такое поведение считали еще и проявлением скорби, заботы о ближних и демократии - это проявление уже сугубо человеческой греховности, извращающей логику.

Американцы требовали сочувствия и сострадания к "себе". Сочувствовать родственникам погибших - да, конечно. Но сочувствовать солдатам, выполняющим преступные указания политиков, сочувствовать этим политикам - конечно, нет. Указывают на то, что преступления сталинизма не должны мешать сочувствовать страданиям "советских людей во время войны". Конечно, должны мешать. Во-первых, во время войны страдали не фиктивные "советские люди", а люди сотен национальностей и страдали очень по-разному.

Материально сходны страдания эсэсовца или гепеушника, которым на фронте взрывом снаряда оторвало ногу. Физиологически одни эмоции испытывает мать погибшего эсесовца и погибшего от пули эсесовца ребёнка. Сочувствовать русскому энкаведешнику, который сжёг беременную латышку за то, что в её доме жили фашисты? Можно. Сочувствовать матери этой латышки? Можно. Но сочувствовать им одинаково? Психологически - невозможно, нравственно - недопустимо.

Русские, которые в 1990-е годы истребляли чеченцев, рассчитывали именно на то, что живой более имеет прав на сочувствие. Тысячи убитых чеченцев уже не могут просить о сочувствии. О сочувствии просят тысячи "ветеранов", увешанных орденами за истребление чеченцев: у кого протез сносился, кому положенную прибавку за "командировку" в Чечню не дают. О сочувствии могут просить и девяностолетние немцы, служившие в Освенциме палачами. О сочувствии могут просить и те "солдаты", которые измывались над иракцами, оказавшимися в их полной власти, - ведь они оказались в таких тяжёлых психологических условиях. Тяжело быть тюремщиком! Человек для этого не создан!! Пожалейте тюремщика!!!

Логика, по которой американцы "отстаивают" своё право на счастье, безопасную жизнь и так далее - та же логика агрессии, по которой строилась Римская империя, посылая свои армии всё дальше и дальше, вплоть до того же самого Вавилона-Багдада. Эта и логика тех самых арабов, которые напали на США, "отстаивая" своё право жить спокойно и своё право понимать "спокойствие" так, как им хочется.

* * *

Джимми Картер (1924), среди американских президентов отличавшийся не показной, а глубокой набожностью, выступил с критикой Буша, критикой тем более досадной Бушу, что она исходит не от какого-то секулярного интеллигента из Нью-Йорка, а от человека, в религиозном отношении более традиционного, чем Буш: «Меня крайне беспокоит сдвиг многих религиозных структур и государственных властей в сторону фундаментализма, все большее сращивание церкви и государства, достигшее беспрецедентного уровня» («Los Angeles Times», 14.11.2005). Конечно, для Картера «прецедентными» являются последние полвека (он сам был президентом от демократов в 1972-1980 гг.). Хотя война с Ираком количественно меньше войны с Вьетнамом, на фоне именно роста авторитета свободы, в условиях глобализации политика США стала – по контрасту – восприниматься как более империалистическая, милитаристская, эгоистическая, лицемерная. Картер критиковал Буша и ранее. Примечательно, что противник Буша на выборах был тоже более верующим человеком - католиком, только не афишировал это, так что многие избиратели о вере кандидата от демократов даже не подозревали. Водораздел проходит не по конфессиям, а по тому, насколько человек манипулирует религией в своих целях.

Картер - настоящий миротворец, миротворец не для карьеры и не для денег. Пока он был действующим политиком, в нём миротворчество соединялось с хитростью, он умел и одобрять борьбу с расизмом, и располагать к себе расистов. Тем не менее, войну во Вьетнаме он закончил. Вьетнам остался коммунистической страной, но ведь и Россия осталась коммунистической - по духу - страной. Солженицын упрекал Картера за нежелание поднять меч против коммунизма, и вот Солженицын - вместе с Бушем, вместе с коммунистами и пост-коммунистами - за истребление чеченцев и всех, кто неугоден, а Картер - за мир. При этом только Картер, не только верующий по-настоящему, но и военный по-настоящему - командир подводной лодки. И вот военный Картер - против войны, а плейбой Буш, актер Рейган, не ходивший в атаки Солженицын - за войну. "Лирики" наперебой доказывают, что лучший путь к миру - война, а капитан Картер - что "война может привести лишь к дальнейшей войне" (из его речи при получении нобелевской премии мира в 2002 г.).

"Русский" Солженицын демонстрирует разрушительную для любой национальности смесь эгоизма с коллективизмом. Картер защищает "американский" персонализм: "Даже не располагая государственной властью - а часто и действуя против нее - люди могут активно и эффективно защищать права человека и бороться за мир". Но ссылается Картер на "Войну и мир" Толстого. Эта книга учила его, что "простые человеческие качества - доброта и честность - могут одолеть большую силу". Милитаризм сперва убивает личность милитариста, веру человека в свои силы, а затем уже убитый милитаризмом убивает ближних и дальних.

Майкл Новак, очень умный богослов, в 2003 г. отправился в Ватикан убеждать, что война с Ираком - допустима. С полсотни американских епископов и боссов выпустили заявление, заклеймив Новака отступником - официальная их позиция миротворческая. Новак не отступает, а указывает на то, что в катехизисе ведь осталось насчет справедливой войны и прочая идиотская лабуда ("идиотская лабуда" - это мое мнение о возможности хоть какую-то войну убедительно квалифицировать как справедливую - убедительно не для подчиненных, а для логически мыслящих людей). И Новак прав! Потому что "новый католич. катехизис" идейно куда дряхлее большинства католиков (The Washington Post, February 6, 2003).

В США против войны в Ираке изначально выступили лидеры Римо-Католической Церкви (особенно еп. Томас Гамблтон, викарий в Детройте, создатель пацифистской организации «Пакс Кристи», http://www.paxchristiusa.org). Идею нападения на Ирак осудили лидеры Объединённой Методистской Церкви, Пресвитеринской Церкви, Объединённой Церкви Христа, Конференция католических епископов США, Епископальная Церковь, Евангелическая Лютеранская Церковь. Однако, прихожане не послушали призывов. Что ж, ничего удивительного: призывы не прелюбодействовать звучат веками и тоже не очень действуют. Даже теоретически мало кто соглашается с тем, что можно не изменять супругу.

* * *

Статья Дейва Линдорфа (http://www.commondreams.org/views06/1203-20.htm) против войны в Ираке. Линдорф вместе с Барбарой Ольшански издал в 2006 г. книгу о юридических аргументах в пользу импичмента Бушу (изд-во во имя св. Мартина). Линдорф строит свой пацифистский призыв вокруг рассказа о личном опыте. Он бежал по дорожке в клубе YMCA, на нём была майка с пацифистским символом и призывом окончить войну в Ираке. Его остановил мужчина и накричал: мол, ещё раз увижу тебя в этой майке, сорву её лично, не для того я воевал в Ираке. Линдорф ответил: "Это свободная страна, приятель, и если ты сорвёшь с меня майку, я подам на тебя в суд". Для русского уха - странная реплика: раз "свободная страна", значит - "я отвечу тебе ударом в ухо и никто меня не накажет". Свобода в России есть свобода ударить. В США свобода - это свобода обратиться в суд. Более того, Линдорф не поленился, сходил потом за директором клуба, пошёл с ним в зал, где бывший солдат занимался штангой, и устроил тому разнос: мол, ты мне испортил бег, я тебе испорчу тренировку. Директор без особого энтузиазма поддержал Линдорфа. Солдат - извинился. Потом ещё четверо людей, занимавшихся в зале, поблагодарили Линдорфа. Позиция Линдорфа проста: война в Ираке обернулась военными преступлениями (символом стала бойня в Фаллудже с применением запрещённых белого фосфора и напалма). После того, как народ проголосовал за демократов, участники войны в Ираке чувствуют себя уже не героями, а либо неудачниками ("лузерами"), либо в лучшем случае - жертвами. Отсюда и их агрессия. Их военный опыт говорит, что человек с ружьём устанавливает правила игры, а их родная страна говорит им нечто совсем другое.

Война есть война. Воровство сопутствует её как белизна – снегу. Это не означает, что главные интересы войны финансовые, тем более, что войны организуют казнокрады и мародёры. Это означает, что если закон нарушен в большом, он будет нарушен и в малом. Профессор философии университета Фэйрфилда Джой Гордон критикует войну в Ираке именно как разгул воровства – воровства американцев (Приложение к «Новой газете» «Le Monde Diplomatique», апрель 2007). Дошло до того, что по 111 контрактам американских компаний ревизия не обнаружила ни одного документа, подтверждающего работы. Завышение цен – это казнокрадство мирного времени, а вот простая кража – привилегия войны.

Александр Григорьев (washprofile.org) напоминает: кроме успешного опыта демократизации Германии и Японии у США были опыты неудачные: ничего не улучшилось за время правления США в Никарагуа (в течение 18 лет), Панаме (34 года), на Филиппинах (44 года), Кубе (11 лет), Гаити (20 лет).

Саддам Хусейн, в очередной раз подтверждено, не был связан с Бен Ладеном и не имел отношения к 11 сентября.

11 сентября погибло 3 тысячи человек.

За четыре года войны в Ираке погибли: 96 тысяч мирных жителей, 55 тысяч партизан, 8 тысяч иракских военных, 4 тысячи американских солдат. В стране 160 тысяч оккупантов и 25 тысяч партизан.

2,5 миллиона иракцев бежали из страны.

* * *

Американцы в 2003 году были возмущены тем, что иракцы показывают пленных американцев по телевизору, спрашивают тех, зачем они пришли в Ирак. Иракцы уверенно отвечают, что обращаются с пленными хорошо. Потому что не расстреляли же? А что по телевизору показали - ну так и что? На самом деле, конечно, культура, которая предписывает женщинам скрывать лицо, очень хорошо понимает, что такое лицо и как оно связано с достоинством и жизнью человека. Только такая культура как раз и считает, что лицо принадлежит не человеку, а его господину, не женщине, а мужу. И если солдат попал в плен, то его лицо ему не принадлежит, а принадлежит тому, кто его пленил. Американцы же исходят из моложавой традиции рассматривать войну не как состязание "чести", а как технологический процесс, политический процесс, но, в любом случае, процесс, который должен проходит параллельно личному существованию, по возможности не нанося ему ущерба. Если можно не убить - не убий, если можно не унизить достоинства врага - не унижай. Конечно, до высокой этики тут еще скакать и скакать, но все-таки ясно, к кому лучше попасть в плен. С культурологической точки зрения не так интересно, действительно ли Радуев умер в 2003 г. от пыток в российской тюрьме, сколько то, что большинство писавших о его смерти выражали надежду, что он умер от пыток, и радовались тому, что его тело не выдали родственникам. До сих пор радуются тому, что голова Шамиля хранится в Петербурге. Потому что не только лицо, но все тело принадлежит победителю. Пытка - способ доказать себе, что ты действительно победил того, кого пытаешь, когда других признаков победы нет и не предвидится.

А плен у греха - это абсолютная антитеза современному представлению о плене, ибо зло вообще не интересуется грешником, задает только риторические вопросы и просто манипулирует человеком. Ведь, если по военному, разве иракцев должно интересовать, зачем американцы вторглись в Ирак? Их должен интересовать номер части военнопленного, расположение войск и т.п. Но им ведь важно не выиграть войну, не защитить свою страну, а доказать свое превосходство над противником. В аду, наверное, и торчат те, кто наслаждается своим превосходством, своей правотой, своим благороством. Христос это наслаждение называет вечным мучением.

Британский премьер Блэр заявил 28 сентября 2005 г.: "Вывод [британских] войск не помешает убийствам невинных людей и оставит их в руках религиозных фанатиков и приспешников Саддама Хусейна". Мусульмане-де "ведут средневековую религиозную войну".

Такая риторика показывает, что война США и Британии против Ирака тоже является религиозной, направлена ли она против религиозного фанатизма вообще или только против исламского фанатизма. По мере того, как первоначальная рациональная аргументация - предотвращение терактов, предотвращение создания оружия массового поражения - оказывается ложной, обнажаются скрытые дотоле предпосылки: месть, причём слепая, и уверенность в том, что свое видение вечности лучше, что своя вера - не фанатичная, мирная. Это и есть та средневековая религиозность, с которой Англия и США пытаются бороться вполне средневековыми способами.

СВЯТАЯ ЗЕМЛЯ И НЕСВЯТАЯ ВОЙНА

"Мир" требует ответа: за кого ты в очередной еврейско-арабской войне? Но ответ может быть один: никакую сторону в войне принимать невозможно. Я бы добавил "христианину невозможно", но ведь не только христианину. Про-арабские выступления вызывают омерзение, потому что пропитаны лукавством, а то и ложью, пусть добросовестной, пропитаны и кровью. Про-еврейские выступления вызывают грусть, потому что пропитаны правдой и кровью. В таких ситуациях значение Крови Христовой и Воспоминания о пролитии этой Крови обнаруживается особенно ясно. Ганди сказал в 1945-м году, что бомбёжки Дрездена и Хиросимы показывают: Гитлера победили Гитлером. Гитлер же побеждён Христом. "Кровь за кровь" или "кровь для предотвращения кровопролития" - скучная правда безбожного человечества. Что же, дать пропасть Израилю? дать бен Ладену взорвать весь мир? И прочая болтовня, призванная затушевать простой факт: христиане, одобряющие кровопролитие под каким угодно предлогом - защиты веры, защиты детей защиты нации - уже не христиане. Они уже не имеют права произносить Имя Того, Кто ответил одним - отдав Свою Кровь.

ПОД МАСКОЙ МИЛИТАРИЗМА

УБИЙСТВО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Милитаризм бесчеловечен не потому, что призывает убить человека, а потому что убивает человечество. Человека может всякий убить – и пацифист, если вдруг сойдёт с ума или будет в состоянии аффекта. Милитарист может никого не убить, но милитарист убивает человечество как явление. Он отрицает его единство. Логика милитариста всегда расчленяет людей на противостоящие группы. Например, он горестно заявляет, что враг ему – как брат или даже как родной ребёнок. Учитывая историю Авеля, сравнение с братом слабовато. Враг – родной ребёнок, но и свой родной ребёнок – тоже родной ребёнок. Вот близнецы у меня, близнецы! А кусок хлеба – только на одного. Или мы плывём на корабле, крушение, и я могу спасти только одного из этих близнецов! Надо выбирать! Вот Вам не приходилось выбирать, а нам приходится!!!

Разумеется, все эти фантазии столь же реалистичны как порнофильмы и удовлетворяют той же самой страсти – похоти. Здесь обнаруживается польза безбрачия: люди, отказываясь в принципе иметь детей, иметь семью, лишают себя и возможности подкреплять агрессию заботой о семье и детях. (Правда, иногда говорят о «духовных детях», тогда пиши-пропало, начинаются крестовые походы во благо этих самых духовных детей).

Аргумент «от ребёнка» всегда есть самообман. Допустим, о сыне, внуке или правнучке человек ещё может заботиться. Однако, заботит ли кого-нибудь судьба его потомка в сороковом поколении? А ведь никакой качественной разницы нет. Более чем вероятно, что и потомка такого не будет. Не все живущие оставляют потомство. А некоторым, напротив, суждено оказаться в числе общих предков всех людей, которые будут жить на Земле через пять тысяч лет. О ком им заботиться? Тут милитаризм попадает в ту же ловушку, кто большевистский социализм, который был готов ради блага будущих поколений пожертвовать благом и своим, и ещё парочки миллиардов ныне живых.

Человек должен заботиться либо обо всех сразу, либо уж о себе. Поразительно, сколько бездетных милитаристов заряжают пушку или призывают зарядить пушку якобы ради защиты детей. Себя-то защищать совестно, и это показывает, что и милитарист – человек. Только вооружившийся.

Нету никаких близнецов, нету никакого кораблекрушения. Нету никакого куска хлеба, который не поделить на двоих.  Не нужно делить человечество на тех, кем нужно пожертвовать, и на тех, кого нужно спасти. Человечество одно, оно едино – и это единство в том, что ни одного человека нельзя погубить, даже ради спасения другого человека. Соглашаемся ли мы пожервовать Авелем ради Каина, Каином ради Авеля, Исавом ради Исаака или наоборот, - мы учиняем в человечеству трещинку, которая неминуемо развалит всё в кровавое крошево.

Иррациональность милитаризма намного превышает его формальную логичность. Это простительно. Если математик будет тупо повторять, что дважды два равно пяти, не следует быть снисходительным. Если милитарист тупо повторяет, что бомба есть единственный способ защитить ребёнка, это нормально. Милитаризм делает человека подобным аутисту («осаждённая крепость, в которой никого нет»).

ОДЕРЖИМОСТЬ

“Всякий мнит себя стратегом, видя бой со стороны». Сказано Руставели в эпоху, когда командир должен был быть на боевой картошке в гуще боя. Средневековье воевало часто, но понемножку, и тут личный пример означал многое, а риск погибнуть был не слишком велик. Броня защищала рыцаря достаточно надёжно, во всяком случае, от смерти. Травмы, конечно, случались.

Изобретение огнестрельного оружия и рост числа армий побудил стратегов переместиться подальше от сражения. Быть личным примером для двадцати тысяч солдат невозможно, а риск погибнуть возрос тысячекратно. Тем не менее, изречение Руставели продолжает бытовать, теперь уже в качестве пропагандистского оружия. Мол, «Вас тут не стояло». Вы нас к миру призываете? А поживете-ка тут, рядом с этими (немцами, арабами, евреями, сербами, хорватами, русскими, финнами, грузинами – нужное застрелить). Испытайте на своей шкуре! Поволнуйтесь за своих детей!! Объективность есть отстранённость. Нельзя за сто километров почувствовать запах розы! Ах Вы ещё и пацифист? Тогда нельзя и за метр почувствовать запах розы, если Вы в противогазе – а пацифизм есть подобие противогаза. Вы лично себя защитили, а окружающих оставили погибать.

Рассуждение о розе и противогазе взято из реальной военной пропаганды. Сравнение, как нетрудно заметить, принадлежит женщине. Мужчина сопоставил бы противогаз с фосгеном. Впрочем, главная проблема  одна у мужчин и женщин: отождествления себя со своим опытом. Человек оказывается всего лишь ящиком, куда с дивной избирательностью валятся впечатления. Ящики отличаются друг от друга исключительно набором того, что свалилось извне. Свалится воинственный сосед – ящик будет воевать. Не свалится воинственный сосед – ящик должен быть мирным и не судить ящики, которые воюют, обороняясь от досаждающих соседних ящиков. Впрочем, даже в этой системе метафор возможен прорыв к пацифизме. Ведь очень возможно, что милитарист потерял обоняние именно потому, что он – в противогазе. Вот и не может оценить ситуацию. А может, он притерпелся к запаху крови и мертвечины и уже не понимает, что производит вовсе не безопасность, а трупы.

Нетрудно видеть, что крайний материализм, сводящий сознание к бытию, да ещё к бытию чужому, к окружению, не обязательно должен вести к агрессии. Материализм может быть и не агрессивен, а труслив. Логики тут нет – тут есть желание агрессии, которая уже оформляет себя в виде логически связных фраз. Однако, эти фразы, при своей грамматической связности, абсурдны, тут чувство предшествует мысли. Воюющий отвергает призывы к миру, исходящие изнутри, как предательство. Это – голос пятой колонны. Физически с нами, душою нет. Призывы к миру извне отвергаются как исходящие извне. Классические душевные тиски, не дающие слушать возражения с любой стороны.

Да, не нужно быть стратегом, глядя на бой со стороны. Это подло и глупо. А вот быть пацифистом, глядя на бой со стороны, можно и нужно. Можно и нужно быть пацифистом, находясь и в бою, но лучше всё-таки определить свою позицию заранее.

*

НАСИЛИЕ-ИЗНАСИЛОВАНИЕ

Средневековые схоласты разрабатывали теорию справедливой войны, представляя войну как явление рациональное. Мыслители же ХХ века заговорили о войне как о прорыве иррационального в мир.

Ближайшим поводом для открытия иррациональности войны стала неожиданная – с точки зрения благополучного викторианского XIX века – Первая мировая война. Она радикально отличалась от войн предыдущих эпох, напоминавших шахматные партии, и походила скорее на землетрясение.

Тем не менее, «иррациональность» есть понятие слишком широкое. Война, как и всякое человекоубийство, есть извращение сексуального влечения человека. Отчасти об этом успел сказать Фрейд, назвав стремление Гитлера к войне некрофилией. Определение не вполне точное. Война не нацелена на труп, она нацелена на живого человека. С трупом не воюют.

Война есть изнасилование. Это яркое проявляется в милитаристском дискурсе, в любом «оправдании» войны. Разговоры о защите слабых, о превентивном ударе, о расширении жизненного пространства находят себе очень точное соответствие в эротических фантазиях. Подросток, растущий в репрессивном обществе, пытается представить себе, почему лицо противоположного пола может допустить его к себе. С любовью он не знаком, зато хорошо знаком с репрессивными мерами – угрозами, шантажом, наказаниями. Так порождаются садо-мазохистские фантазии, когда одна или обе стороны вынуждены вступать в интимные отношения. Девушку шантажируют. Девушка отдаётся, чтобы покрасоваться перед подругами. Девушка зарабатывает. Девушка восхищается победителем. Всё, что угодно, только не любовь.

Все причины войн (человек не может не подыскивать причин для нападения, потребность в смысле, в причинности собственного поведения составляет саму суть человеческого) похожи на эти садистские фантазии и сводятся к тому, что «не виноватая я, он сам позвал». Кто-то позвал «защитить».

Милитарист удачливый быстро забывает, что насилует. Он с восторгом рассказывает, как обходительно обращается с покорёнными землями, как ему рады, как налаживаются контакты. Поэтому одно из средств миротворчества – последнее для покорённых, к сожалению – это слёзы. Большинство насильников боятся слёз, истерик, у них пропадает потенция.

Миротворчество должно сегодня уже отказаться от идеи «права войны», которая в XIII-XIX веках колоссально ослабила милитаризм. Пора идти дальше. Нет права на войну как нет права на изнасилование. Нет чести оружия, как нет чести насильника. Есть обязанность не воевать. «Военное преступление» есть не только преступление, нарушающее правила войны. Сама война есть одно огромное преступление. Что будет, если люди примут такой взгляд? Это не настоящий вопрос, настоящий вопрос: «Что будет, если не все примут такой взгляд?» Этот вопрос и предстоит решать, но отказываться от его решения означает терять энергию миротворчества.

УРОДОВАНИЕ ДЕТЕЙ

Истинная суть человека видна из того, что старшие радуются первый улыбке ребёнка, радуются, когда ребёнок впервые сосредотачивает взгляд на чём-либо, откликается словом или жестом на обращение к нему. Противоположное поведение вызывает тревогу. Никто не празднует первый выстрел, который сделал ребёнок. К сожалению, взрослый человек часто считает нормой именно угрюмость, изоляционизм, равнодушие к окружающему и окружающим.

Впрочем, милитаризм способен исказить самую фундаментальную норму. Российское телевидение 2007 года, реклама сериала: "Лучший подарок ребёнку - оружие". С 2005 г. пошёл массовый поток фильмов (деньги - правительственные) о детях, которые якобы воевали во Второй мировой войне, о кадетских училищах и т.п. Этот сериал посвящён сиротам, из которых воспитывают спецназовцев - 5-6-летние дети учатся стрелять. Реклама сравнивала этот фильм с американским фильмом "Дети шпионов", но в американском-то фильме дети ни разу не выстрелили и даже ни разу не брали в руки оружия. Они побеждали ловкостью, дружбой, идеализмом. Любопытно, что российский милитаризм 2007 года - порождение общества, которое реально воюет намного меньше, чем ранее. Но хочет воевать - и эта страсть убивать приводит к сумасшедшим мечтаниям, как страсть иного рода приводит подростка (впрочем, иногда и взрослого, особенное если взрослый - солдат) к яростному самоудовлетворению, в котором физическое блуждание руками порождает (и, в свою очередь, вдохновляется) эротическими фантазиями.

ПРАХ И ПОРОХ

Александр Бенуа вспоминал, что его отец в детстве очень был "милитарист" - играл в солдатики, он сам был такой же (I, 30). А потом всё бесследно прошло. Так бывает часто. Напротив, милитаристы взрослые часто в детстве были лишены игр. Можно предположить, что агрессивность есть инфантилизм - детство с его особенностями, но отложенное, заторможенное и уже потому патологическое.

Человек, как известно, отличается растянутостью детства, абсолютно искусственной растянутостью. Чем более растянуто созревание - хоть до 30 лет - тем лучше. Однако, растягиванию подлежит именно детство человека как человека, агрессия же в человеке есть проявление дочеловеческого. Человек может ползать, как его далёкие предки, но человек начинается тогда, когда он начинает ходить. Человек может и быть агрессивным... Человек создан из "праха" - но, если будет лишь прах, то это будет порох. Детство лучше растягивать, чтобы прах вполне пропитался духом. "Лучше" для человеческого в человеке, для солдатского же - которое есть скотское в человеке - лучше с младых ногтей отдавать в кадетское училище. Маугли - идеальный солдат.

УБИЙСТВО ЗАКОНА

В 1981 году Сергей Давлатов, будучи уже в США, оправдывал решение Израиля об аннексии Голанских высот. Давлатов дважды повторил традиционную метафору «право слабого»: Израиль – маленькая точка на карте, арабский мир – огромное пространство, Израиль – слабый первоклашка, которого обижает сильный старшеклассник. Как первоклашка может в отчаянии стукнуть хулигана кирпичом, так Израиль… Понятно, что с не меньшим успехом можно провозгласить Израиль частью огромного западного мира, рядом с которым арабский мир – раздроблен и слаб. Можно сравнить Израиль со старшеклассником, который ввалился в дом сироты-первоклашки. Такие сравнения будут столь же иррациональны, как и противоположные образы. Интереснее заявление Давлатова:

«Я знаю, что драться кирпичом — нехорошо. Что это не по-джентльменски. С точки зрения буквы Лурье достоин осуждения. Но в сущности» Лурье был прав. … Израилю навязывают букву международного права».

Здесь милитаризм раскрывает главную свою военную тайну. Милитаризм противостоит не пацифизму, милитаризм противостоит закону, противостоит самой идее права как чуда - договора между теми, кто не хочет, не должен и не может договариваться. В этом смысле правы те циники, которые до сих пор утверждают, что война и закон несовместимы. «Военные законы», «законы ведения войны» - ограничивают войну не для того, чтобы помочь вести войну, а для того, чтобы постепенно сделать войны невозможными.

Особенно, конечно, парадоксален милитаризм Израиля, поскольку Израиль должен бы стоять на идее Закона и, точнее, Буквы Закона. Запрет воевать в субботу – наименее антимилитаристский, потому что это запрет совершать труд, война же это не работа и не труд. Умный раввин разрешил бы воевать в субботу не для спасения жизни еврея, а для прославления Бога, потому что милитаризм считает себя в пределе делом богоугодным, защитой Творца и Его творений.

Конечно, милитаризм современного Израиля (того же Натаньяху) старается быть секулярным, но это выбивает главный – для самих евреев – довод в пользу существования Израиля в Святой Земле. Тут уже не наивный милитаризм, который считал завоевания Святой Земли волей Божией, тут милитаризм иногда наивен, но никогда не прост.

Миротворчество и есть Закон в его высшем проявлении. Спасение есть мир, «шалом» во всём глубоком значении слова – до «мечи на орала» и «лев с ягнёнком». Современный Израиль не случайно вырос из того ответвления иудаизма, которое постаралось забыть Исайю, Иеремию и других пророков, возвестивших волю Божию о мире как спасении всех народов.

СЕКТАНТСТВО

Насколько абсурдно выделять среди религиозных объединений "тоталитарные", "деструктивные", "сектантские", настолько же необходимо отслеживать "тоталитарное", "деструктивное", "сектантское" в жизни общества и личности. На сегодня всякое общество есть общество насилия, агрессии. Иное общество - общество мира - считается утопией. (Стоит заметить, что до сих пор и все "утопии" были обществами насилия).

Милитаризм, насилие поражают не одну какую-то сторону личности, а все стороны. Это не один грех, это порочность. Этим милитаризм неизмеримо хуже похоти, пьянства и т.п. Большинство грехов это та или иная форма зависимости и созависимости (используя психологический термин как метафору). Милитаризм же не ищет зависимости от другого, а ищет подчинения другого. Конечно, с определённой точки зрения и это - зависимость, зависимость рабовладельца от раба, судьи от подсудимого, палача от преступника, педофила от жертвы.

Милитаризм считается социальным явлением, однако исток его - личный. Так алкоголизм прежде всего - личное явление, и без личного выбора не будет алкоголизма как социального явления. Этим грех отличается от творчества, которое может быть и социальным. Невозможна индустриализация на уровне одной личности. Даже живопись или поэзия невозможны в одиночку - должны быть предшественники, слушатели, зрители, хотя бы воображаемые. А вот милитаристом можно стать безо всяких предшественников, проживая в совершенно нормальной стране (правда, "нормальных" в смысле "мирных" пока нет). Аналогично этому человек может стать сектантом, будучи членом нормальной религиозной организации, может стать развратником, не заходя в публичный дом.

На поверхности русской православной традиции – милитаризм. Ничего православного в этом нет. Соединение милитаризма с религией уничтожает своеобразие религии. В армии все веры хаки. Католичество с милитаризмом неотличимы от индуизма с милитаризмом.

*

Потребность армии в религии выражена в фильме Кубрика "Цельнометаллическая оболочка" фразой: "Нам не нужны роботы, нам нужны убийцы". Парадоксальность религии как соединения низшего с Высшим в армии используется как матрица для соединения абсолютного повиновения (низшее) с абсолютной же инициативностью и творческим началом (высшее). Итог - коллективный суицид, каковым является армия даже в мирное время.

ОКО ЗА ОКО: ЗЛОСТЬ КАК ПРЕВЕНТИВНАЯ МЕСТЬ

Война есть прекращение политики любыми средствами. Политика есть победа над первым импульсом греховного человека - отомстить за зло. Око за око. Та дисперсная война, которая составляет планктон зла и уносит намного более жертв, чем все мировые войны, вместе взятые, есть повседневная работа мстительности.

Два простых, но сложных примера того, насколько дисперсная воинственность замаскирована под доброту. У человека болеет ребёнок. Он слышит, что кто-то призывает убивать больных детей. Нормальная ли реакция - разъяриться на призыв и потребовать наказать безумца?

А пьянство - нормально или нет? Преступление, совершенное в пьяном виде, меньше того, которое совершено в трезвом? Изначально считалось, что пьяный менее виноват, но сейчас - наоборот, пьянство считается усугубляющим вину обстоятельством. Свободен был не пить.

То же и с обидой. Свободен не обижаться.  Ты столкнулся со злом - надо ли отвечать на зло злом? Можно, только надо трезво сознавать, что это - месть и умножение зла. Не воспитательное действие, не защита от агрессии, а - передача зла по кругу или даже возведение его в квадрат, а иногда и в пирамиду могильнее хеопсовой.

Более того: часто человек зол, потому что не в силах понять самого себя. Ребёнок - болеет. Тяжело болеет. Человек уверяет себя, что ребёнок всё равно хороший, замечательный, ангел. Но если человек мстит за оскорбление такого своего ребёнка, значит, он не вполне искренен сам с собой. Он считает, что ничего хорошего в болезни нет, что его постигло незаслуженное страдание, и ищет, кому отомстить. Его вспыльчивость оправдывают тем, что у него болеет дитя, а между тем это - усугубляющее вину обстоятельство. Чем тяжелее болен любимый, тем более обнажается суть человечности как чего-то не связанного со здоровьем, физическим либо интеллектуальным. Тем добрее должен становиться любящий больного.

Точно так же обычное оправдание агрессии - ссылка на свою слабость. "Я глобально видеть не могу, я защищаю свой дом". "Политику не понимаю, а своего ребёнка защитить понимаю". Это зерно всякого милитаризма - человек разрывает человечество на лоскутки. Вот "Освенцим-тест": надзиратель в концлагере "не понимает" ни про политику, ни про еврейский вопрос, он честно работает, и вот сейчас этот конкретный еврей нарушил это конкретное правило, за что должен быть расстрелян. "Пусть каждый исполняет свой долг". А долги-то все - наши, общие-с. Турок не интересуется армянским вопросом, он вот сейчас режет армянина, который набросился на него с ножом. Что у армянина часом ранее вырезали всю семью, турка не интересует – это уже политика, это уже за пределами его слабого зрения. Русский убивает таджика, в котором видит угрозу для своих детей (впрочем, нерождённых). 

Если уж действительно слаб человек - то и спички не задует, и двух строчек сердитых в интернет не напишет. А если нашёл силы на две строчки, нашёл два дня на таскание противника по судам, то найди и три года на изучение вопроса о том, как не тактически, а стратегически побеждать зло.

Далее

Сент-Экзюпери в «Военном лётчике» писал:

«Война — не настоящий подвиг, война — суррогат подвига. В основе подвига — богатство связей, которые он создает, задачи, которые он ставит, свершения, к которым побуждает. Простая игра в орла или решку не превратится в подвиг, даже если ставка в ней будет на жизнь или смерть. Война — это не подвиг. Война — болезнь. Вроде тифа».

Разумеется, такой взгляд возможен лишь при сознании единства человечества. Война — болезнь, для которой нужны двое, как мир — здоровье, для которого нужны двое. Пока человек один, он не может сказать, мирен он или воинственен. Это обнаруживается при встрече с другим.

Сравнение с тифом за сто лет утратило свой смысл. Тиф был тем, чем сегодня грозит стать Эбола: пандемией, уничтожившей много более людей, чем собственно военные действия. Тиф, как и предыдущие пандемии, много избирательнее войны: от него больше гибнет людей ослабленных, а это прежде всего те, кто голодает, и это больше мирные жители, а не военные.

Болезнь не лечится болезнью, война не лечится войной. Болезнь лечится врачом и лекарствами, война лечится миротворчеством и пацифизмом. После того, как русские изгадили слово "миротворчество", слово "пацифизм" приобретает дополнительную нагрузку. Мыслимы миротворческие войска, немыслимы пацифические. Когда гитлеры провозглашают себя миротворцами, долг разумного человека - быть пацифистом.