Мф. 6,12. и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим;

Я никому ничего не должен.

Лк. 11, 4 и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.

(ср. Лк. 6, 31 И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними. ).

№50 по согласованию. Стихи предыдущий - следующий. См. прощение. См. также 18, 22 и далее. Лк. 7, 47 (прощается много - любит много). См. аскетика. Жизнь по Евангелию.

В поисках должников.

Задолжали-с...

"Долг" на арамейском означает "грех". "Грех", в свою очередь, означает "промах". Всё правильно: если я промахнулся, приходится одалживать стрелу у соседа, чтобы уложить зверюгу. Если я потратил деньги на чепуху, придётся залезть в долги. Это вовсе не страшно, страшно одолженное опять потратить на чепуху. "Простительный грех", наверное, - это когда одалживают на хорошее дело. Вся жизнь в этом смысле слова - простительный грех. Ошиблись мы ещё до своего появления на свет, и само появление - это одолжение со стороны Творца. Он не возражает, с Него не убудет, проценты Ему тоже не нужны. Обратно не требует. Он только просит (в "Отче наш"), чтобы мы назвали одолженное - долгом, а не "ваучером", не "даром природы" и пр.

Долговая тюрьма - противоречие по определению: чтобы уплатить долг, нужна свобода, без свободы денег не заработать, а именно свободы человека и лишают. Так, во всяком случае, с точки зрения современного человека (Винер, 1958, 123). Но ведь долговая тюрьма была рациональна в течение тысячелетий, когда деньги появлялись не благодаря свободе, а благодаря взаимопомощи, когда один и тот же чёрствый пирог делился, наследовался, завоёвывался, одалживался. Чудо умножения хлебов повторяется и по сей день в освобождении человека от власти коллектива, рода, от власти невежества, от власти рабства и трусости. "Прости нам долги наши" - это продолжение "ныне освобождаешь" - и пролог "пошли Духа Твоего", чтобы из малого появилось великое.

Долги наши

“И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим”. "Долги" - они же, по русски, грехи. Только, когда мы говорим "грех", то смотрим с точки зрения того, что мы сделали, "сделали грех". Это мы говорим очень изящно и самоуспокоительно, наш падший язык такое допускает. Но "грех" нельзя "сделать", как нельзя "сделать" дырку от бублика. Грех - чисто отрицательная величина. Когда мы говорим "долг" - это точнее. Мы не "делаем зло" - мы не делаем добра! Многие грешники, пытаясь казаться "великим", гордились тем, что "наделали много зла". Абсурд: они сделали нуль, два нуля, миллиард нулей. Зла не бывает много, зло всегда - ноль. Великих грешников не бывает. Должники - да, тут возможны оттенки. Кто-то должен людям больше, кто-то меньше; хотя, скажем прямо, разница - столь большая для нас - с точки зрения Бога почти что и незаметна. Обращаясь к Богу с просьбой "простить" мы вновь - как и в первом слове молитвы - исповедуем Его Творцом, ибо у Отца мы просим прощения, если обидели малое дитя его. Главное же - вновь поражает деликатность молитвы Господней: "якоже и мы оставляем". Никто из людей не мог, не имел права так сказать - никто, кроме Иисуса! И Он дарит это право нам, которые и муху неспособны простить... Такой подарок, между прочим, очень несправедлив: ведь всякий грех - против Творца, а мы лишь случайные свидетели или жертвы того, как человек становится должником Бога. На протяжении веков люди думали, что спасение в том, что Творец придет и взыщет долги - а Он пришел и не только не взыскал, но и умер за нас, но и доверил нам - не взыскивать, но прощать. Многие находят в себе силы простить согрешенное против них (как им кажется, если они не видят, что всякий грех - против Бога). Но такие люди дохристиански суровы и не хотят прощать того, что против Бога - это будет "не по Закону", это будет "неправедно". На это Сам Иисус ответил как-то притчей (может быть, самой трудной во всем Евангелии) об управителе, который обманом, от имени хозяина без его разрешения простил хозяйским должникам то, что с них причиталось. Иисус это одобрил, хоть это и "неправедно" - прощать за Бога. Бог в лице Христа разрешил нам такое беззаконие - и оно стало "беззаконием" в кавычках, ибо законно и праведно все, разрешенное Богом.

Очень многие люди, впервые осмысливая “Отче наш”, спотыкаются на прошении о долгах. Существует, к примеру, “Евангелие эпохи Водолея”, в котором, помимо прочего, именно эта строчка переписана в нечто вроде: “Помоги мне научиться прощать других”. И объемное сразу становится плоским. На самом-то деле, все остальные прошения ничуть не менее парадоксальны, и просить “Да святится имя Твое” — такая же наглость, как и заявлять, что мы прощаем должникам нашим. Мы что, думаем, что Имя Божие без нашей молитвы недостаточно свято? Что Он без нас не откроет Своего Царства?

Конечно, Господь хочет помочь нам научиться прощать. Только для того, чтобы научить нас, как раз и нужно вложить в наши уста слова: “Якоже и мы оставляем должником нашим”. Это гвоздь в ботинке, который нельзя вытаскивать, потому что речь идёт не о том, чтобы нам было удобнее ходить, а о том, чтобы мы ходили с большим вниманием. А уж сообразить, что самый простой способ научиться прощать других есть прощать других, как мы прощаем себя, мы как-нибудь сообразим, для этого не нужно особого вдохновения, а нужно просто быть средним психически уравновешенным (т.е. без шизофренического самоедства) человеком.

*

"Оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим" есть и молитва об избавлении от невротической требовательности к другим и к себе. Гордыня побуждает нас быть Богом, пытаться сделать другого человеком, а то и святым. Мы забываем: кто пытается быть Пигмалионом, становится пигмеем. Прости должника, и ты увидишь, что он вовсе и не должник тебе, что никто не обязан тебя любить, быть таким, каким хотелось бы тебе. Попроси Бога простить и тебя, освободить тебя от «долга», от «надо», от требовательности не только к другим, но и к себе. Мазохист не умнее садиста.

ПРОСТИ НАМ ДОЛГИ - НЕ КАК ПРОЩАЕМ ДОЛГИ МЫ! Мф: 6.12 (28)

Евангелие часто упрекают. Исторические неточности, противоречия, Божья жестокость (посылает в ад, грозится судом, позволяет гибнуть всем, кто захочет). Но почему-то к словам молитвы "Отче наш" о долгах никто и никогда претензий не предъявлял. Между тем, ни одно другое место Нового Завета не далеко от действительно так, как утверждение, что люди "прощают долги". Если бы слова "и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим" прозвучали из любых других уст, а не из уст Христа, все бы оскорбились: над нами насмехаются? издевка?! полегче там!

Нельзя, правда, сказать, что человечество две тысячи лет произносит эти слова без трепета и не краснея. В древней Церкви были общины, которые слова "как и мы прощаем должникам нашим" просто опускали. Святые отцы Церкви, однако, уродовать текст молитвы Господней не разрешили, а советовали помнить, что слова произносятся страшные: Божье милосердие ставится в зависимость от нашего собственного. Некоторые остроумцы советовали под словом "долги" понимать только денежные долги - уже полегче будет, чем если думать обо всех грехах против нас. Тоже мне выход! Да легче простить любую ненависть и гадость, чем взять и подарить другому свои деньги, и не просто подарить, а подарить именно ту сумму, которая была дана в долг, с возвратом, которая по сущности своей не может быть подарком!

Так неужели Господь насмехался? Прямо наоборот: Он был сверх-милосерден, когда подарил нам эти слова. Ведь можно было сформулировать все "по-правде", "по-человечески": "И научи нас прощать должников наших, как и Ты прощаешь наши долги". Представляете, повторять такое несколько раз в день? И каждый раз вздыхать, принимая напоминание о том, что нашему милосердию далеко до Божьего? Произносить такие слова - все равно, что каяться. Именно так и становятся шизофрениками: твердят правду, но столь жестокую, что она только разрушает психику.

Господь поступает по-Божьи: Он авансирует нас. Он говорит: Я верю в вашу способность прощать. Моя вера -- вера дебитора. Она равна Моей собственности способности, мера вашего милосердия подобна мере Моей. Будьте спокойны и уверены в этом. Остальное придет само. Молитесь - так. Я принимаю на Себя ответственность, если для кого-то из вас эти слова не соответствуют фактам. Я все равно прошу произносить именно их, а покаяние во лжи и жестокости пусть останется за пределами этой - главной - христианской молитвы. Здесь - главное, остальное все вторично.

Бог принимает на Себя ответственность за наш грех - здесь, кстати, разгадка и тех соблазняющих мест Евангелия, где говорится о Царе, Который посылает кого-то в ад, Который наказует. Никого Он не "посылает" - Он отпускает в ад всякого, кто захочет идти туда, и слуги его не конвоируют в преисподнюю, а провожают, до последнего момента отговаривая. Но все это умолчено, а сказано так, чтобы каждый предъявлял претензии Богу: зачем наказываешь? Здесь - верный психологический прием, многих людей обращающий к Богу, пусть обращение это и начинается с претензий. А люди, которые из-за претензий к Богу отказываются верить в Него, наверное бы отказались верить и в Бога абсолютно милосердного; для них претензии - предлог порвать отношения, что, согласитесь, не совсем умно с точки зрения коммерции. Куда более разумно ведут себя христиане, из которых и самые смиренные имеют к Богу некоторый счетец, но трезво понимают, что если бы Бог захотел предъявить нам встречные претензии - они бы перевесили наше хныканье.

Если бы Бог прощал нам наши долги, как мы прощаем должникам - не было бы нам спасения от Бога. Но духовная жизнь есть узнавание Бога, прощающего не так, как прощаем людей мы. Бог прощает нам охотно, Бог прощает нам с лаской, Бог не таит в себе никаких претензий к нам. Бог прощает нам еще до того, как мы попросим о прощении, прощает самим приходом Своим в наш мир (здесь разгадка того, почему мы просим и каемся всю жизнь - ведь и самое усиленное покаяние все равно совершается задним числом, после прощения, данного во Христе). Бог прощает, ничего не просит от нас и еще додает нам бесконечно много - Самого Себя, Духа Божьего, жизни. Пусть же и мы простим наших должников, как Бог прощает нам долги наши.

В воскресенье 13 октября читаются в православных храмах слова Господа Иисуса, выражающие саму суть веры: "Любите врагов ваших, и благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего". Эти слова помогают понять и смысл молитвы "Отче наш", где говорится о том, что мы "прощаем должникам". Спрашивается: сколько можно "прощать должникам"? Раз простил, значит - все, забыто. Больше не одалживай! Все мы знаем: любое одолжение (не только денежное) портит отношения даже между очень близкими людьми, появляется хотя бы легчайший, но оттенок напряженности: мы уже не равны, как должны быть равны любящие друг друга люди, а один - должник, другой - сделавший одолжение. Многие люди, чтобы избежать этого неприятного, как гвоздь в ботинке, ощущения, просто зарекаются одалживать - и близким, и дальним, всем. Христос же умоляет: не бойтесь, одалживайте, не просите возвращения одолженного и одалживайте опять, и опять прощайте долг. "Не ожидать ничего" - как можно жить с такой позицией, не превращаясь в циника, пускай даже щедрого? А дело в том, что, не ожидая ничего от людей, христианин - в отличие от циника - многого ждет от Бога.

Оп.: Куранты, 12 окт. 1996, № 1388;

А какие, собственно, долги мы просим простить в "Отче наш"? Если Бог -- Отец, то какие могут быть счеты? Даже если сын украдет у отца (а в скольких семьях дети-наркоманы крадут, крадут и крадут -- а по мелочи, наверное, разве что в одной семье из ста не было подобных происшествий) -- разве отец назовет сына вором? Да нет, скажет: "Мальчик одолжил". Мальчик уже с бородой, а все равно отец его любит, а любовь иногда в том, чтобы называть вещи чужими именами. Это не вранье, это поэзия: губы твои как бутон розы, кража твоя как долгосрочный займ. Иисус и говорит словами Отца, когда называет украденне -- долгом. Но мы-то, своровавшие, должны понимать, что вовсе не "в долг взяли", а украли, сперли, слямзили, стибрили... Взяли чужое, взяли без спросу, взяли, чтобы бездарно растратить, и растратили, и в принципе никогда не сможем вернуть. Стыдно должно быть молиться: "и остави нам долги"... Молиться вообще стыдно. Многие это чувствуют, но ошибочно объясняют этот стыд тем, что окружающие смотрят. Да кому интересно разглядывать молитвы -- тоже мне, криминальная трагикомедия с элементами эротики.

В Италии простили долги Замбии и Гвинее (правительство пошло на этот шаг под давлением Католической Церкви), но с условием: сэкономленные средства правительства этих бедных стран направляют на развитие школ и больниц. Как, должно быть, разозлились гамбийские и гвинейские чиновники: им теперь напрягаться, придумывать способы украсть деньги, которые бы иначе они украли без напряжения.

Нельзя прощать долги! Когда мы произносим "Оставь нам долги наши" -- это хамство, это вранье, это лицемерие. Мы знаем, что прощать долги вредно, что это нас расслабляет и ожесточает одновременно, развращает нас, как развращает и тех наших должников, которым мы раз в сто лет простим какой-нибудь долг.

Вот где нужна вера в Бога -- поверить, что долги можно и нужно прощать вопреки всему, что мы знаем на опыте. Поверить, что не нужно никого вводить в искушение, хотя вся жизнь есть сплошной искус, хотя без искушения не повзрослеешь. Поверить, что без лукавства и тьмы добро и свет не поблекнут, не станут пресными и скучными.

*

Должник – опасен для того, кому должен. Конечно, долг губит и должника, но одолжившему от этого не легче – и от человеческих долгов более всего страдает Творец, ибо долг омрачает любовь.

*

Глава ЦБ Геращенко заявил (Сегодня, 25.9.1998): "Упертость их консервативной и (как бы это по-русски сказать) сверхжадной позиции может привести к тому, что они вообще ничего не получат". Это о людях, которым ты отказался платить долг! Ведущий "Русского дома" (ТВ) А.Крутов заявил (я слышал сам), что западные финансисты давали деньги под высокие проценты, значит, понимали, чем рискуют, так что теперь пусть не жалуются. Это - человек, подчеркивающий свое христианство. Комментарий Георгия Бовта и Нат. Калашниковой в тех же "Сегодня": "Долги, даже если они не возвращаются и считаются безнадежными - это рычаг давления. Долги - это фактор экономического присутствия на рынке страны-должника". А долги Богу — фактор присутствия в Царстве Божием, так что давайте вычеркнем из "Отче наш" просьбу об отпущении долгов?

*

Полоний в "Гамлете" проповедует: "В долг не давай и не бери взаймы". Курт Воннегут назвал этот совет "наитупейшим", удивился тому, что Шекспир считал этот совет смешным: "Что же такое, по-вашему, жизнь, как не бесконечное одалживание? Мы постоянно берём и отдаём" (Воннегут, 2005, с. 49).

"Остави нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим" не есть призыв раз и навсегда покончить с долгами. Хотя, вполне возможно, люди, которые отождествили долг с грехом, недостаток денег - с недостатком совести и святости, представляли рай как Полоний. Грешить, конечно, не надо, а одалживаться - да пожалуйста! Дух Святой - аванс, долг, кредит, да ещё и без отдачи. Духа Святого похулить можно (хотя как, никто толком не знает, к счастью), расстаться с Ним можно (достаточно перестать молиться), но вернуть Дух Божий Богу... Смешно! Даже самоубийство не есть возврат долга, образовавшегося, когда человек появляется. Не было - и есть - факт. Есть и не стало - не аннулирование факта, а второй факт, и прескверный. Просто надо жить как некоторые живут - занимать быстрее, чем тратить. В этом отношении Царство Небесное - как басня про стрекозу и муравья, только муравей впустил стрекозу. Если бы муравей был человек, стрекоза, конечно, устроила бы ему такой терем-теремок, что он бы сбежал в варежку и был бы счастлив. Но поскольку муравей - Бог, выходит всё-таки недурно. И муравьи целы, и стрекозы не наглеют, - это почище льва с ягнёнком.

Желание прожить, не залезая в долг, не будучи никому обязанным или, по крайней мере, залезая в долг исключительно сознательно, расчётливо, по минимуму, есть желание свободы. Только это желание свободы инфантильное, подростковое. Желание свободы в одиночку, свободы без любви, свободы не навсегда, без вечных клятв. Это мещанское представление о долге как о чём-то гадком, ущемляющем, унижающем. А есть нормальное - капиталистическое, буржуазное - представление о долге, как о двигателе жизни, отношений, экономике. Кредит ведь - тот же долг. Свобода не в том, чтобы освободиться от долгов, и уж подавно не в том, чтобы выполнять долг (это даже не мещанское, это - феодальное), а в том, чтобы радоваться тому, что жизнь не из себя выдута, а дана, что любовь не булькает в животе, а переливается от сердца сердцу. Человек создан, и Бог каждому готов списать долг, которым является жизнь, если человек будет готов списанное передать дальше ближним.

*

Человек - единственное животное в мире, способное летать. Птицы - не летают, они всего лишь передвигаются по воздуху. Человеку же Бог даровал полёт - но человек может летать лишь вслед за Богом, как птицы летают клином, потому что за ведущим легче лететь. Бог " полетел и понесся" (2 Цар. 22, 11), и полёт этот есть прощение. Рождение Сына Божия - это не приземление, это высшая точка полёта. Должен был бы грузно ступить на землю и судить, а Он парит над человеческими грехами, не уничтожая грешников, а приманивая к Себе. Иисус прощает и любит, в Нём нет ненависти и осуждения, и в эту пустоту, где нет гнева, который должен бы там быть, а есть лёгкость, тянет человека. А мы упираемся... Мы хотим совместить несовместимое: лететь за Христом и гоняться за должниками. Вот и выходит, что мы и не летим, и не ходим, а бегаем по земле и махаем руками, словно полёт наш зависит от этого махания. Изображаем полёт. Окружающим при этом от нашего рукомашества достаётся изрядно синяков и шишек. Кто не прощает - не верит, что Бог простил его, не радуется, и не верит, что Бог возместит то, что должны нам другие. "Подвиг веры" есть не столько уверенность в существовании Бога (эту уверенность человек не выбирает, она сама приходит, это благодать), сколько доверие Богу - что отказ от взыскания долгов, от ненависти, от обид не обернётся для нас смертью от голода. Два есть способа прощения: один - смерть. Умрём, и с нами умрут все наши претензии и счёты. А можно простить - воскресением, подъёмом от наших расчётов к Божьим.

Кто не смотрит на мир с неба, тот смотрит на мир из преисподней, видит исподнее, изнанку, скопившуюся за тысячелетия пыль греха, тот циничен и разочарован: что ж это людишки так поиспортились... долгов не отдают... безответственные... Но кто летит, тот видит других с высоты Божьего прощения, видит целое, а не экзему греха, видит искорки света в каждой душе, тот видит, как Бог прощает - и мне прощает, мою пыль и грязь, мои долги... Кто наслаждается полётом за Богом, когда впереди всегда есть простор свободе и любви, тот не будет оборачиваться и отпихивать летящих следом, пользующихся простором, который за тобой образуется, пользующихся твоим временем, деньгами... Ничего, не съедят! Страшно, пока разбегаешься, а когда летишь - другие чувства. Это и определяет - летишь или не летишь. Ощущение душевного подъёма может обмануть, оно и от пива бывает, а вот прощение - не обманывает.

*

ПРОЩЕНИЕ

Ср. Мф. 18, 18.

Прощение напоминает вспышку света: человек вдруг видит ближнего безгрешным. Так под очень ярким солнцем словно выгорают оттенки цвета. Так на фотографии ретушёр убирает морщины, щедро засыпая дефекты лица светом словно пудрою. Одна беда: существует предел, за которым лицо превращается в маску - совершенно белую, мертвенно-бледную, красивую, но всего лишь маску. Бог простит меня, но останусь ли я собою после этого или превращусь в нечто безжизненное?

Такое возможно. Зло и грех не составляют существа личности, но они меняют личность, и "родиться назад" не означает ли нечто утратить? Это не означает, что опыт, приобретённый в результате греха, есть опыт творческий. Нет, конечно. Однако, это опыт, это факт - как и прощение есть не просто случайное событие, которое следует забыть поскорее, а есть нечто, что становится частью личности, что вливается в любовь к Богу, в благодарность Ему.

Здесь и верующий должен говорить "я не знаю", словно он учёный или агностик. Я не знаю, как можно расстаться с грехом и остаться собой, но я верю, что прощение не уничтожает личность. Возможно, разгадка в том, что само прощение не есть некая безболезненная косметическая процедура, которой она иногда представляется и переживается. Прощение есть огонь, который уничтожает и созидает так, как греху и не снилось. Прощение - не пудра, скрывающая дефекты, а раскалённая печать, изменяющая не только ту часть души, которая согрешила и нуждается в прощении, а меняющая всю личность - если покаяние настроящее, готовое принять настоящее прощение.

*

В английском языке слово "простить" по сей день сохраняет внутри себя корень "дать" ("гив", "фогив"). Французское "пардон" и подавно от латинского "донум", "дар", и французское ухо слышит этот оттенок активного "давания". В русском языке "прощение" отзывается "простотой" - мол, будь проще, не жди от другого ничего. О том, что прощение - это оправдать ожидания другого, и речи нет, к сожалению. Как один гоголевский персонаж считал, что, если он не ударил попрошайку, значит уже - одарил. Буква "ща" увязывает русское "прощение" с "вольноотпущенником" - мол, "простил долг", значит, отпустил кабального холопа на волю. Но реальное прощение - не отпускание другого на волю, а свой выход на свободу, свободу дарить и давать. Поэтому классическая проблема - можно ли прощать того, кто не просит прощения, должно ли прощение быть не только эмоциональным, но и юридическим - смысла не имеет. Конечно, можно, конечно, должно! Простил - так простил. А если простил - и посадил в тюрьму, простил - и не считаешь другом, тогда слово обессмысливается. Честнее сказать: "Нет, я не прощаю", чем имитировать прощение. Хорош был бы Христос, если бы сказал: "Отче, прости им и при этом вмажь хорошенько промеж глаз, а потом в геенну!"

"Чудо нарушает физические законы вселенной, прощение - нравственные" (Янси).

*

Прощение не добродетель. Прощение - работа, подобная уборке комнаты. Если человек должен прощать, значит, в его душе пыль - не вокруг него, а именно в душе. Беззлобный человек не прощает, потому что в его душе нет той злобы, которая вызывает испуг, желание отомстить, исправить, наказать, поучить, - весь тот комплекс, который и следует преодолевать, изгонять из себя прощением. Прощает по-настоящему не тот, кто думает о прощаемом. Прощает тот, кто думает о себе и хочет себя исправить, а не другого. Прощение есть искусство справиться с чем-то в себе. Почему можно и нужно прощать даже вымышленные обиды. Обидчивая озлобленность часто беспричинна, но лечится не сознанием беспричинности, а прощением пусть даже вымышленного зла.

Простить не значит забыть. Наоборот: забыть означает не простить, а устать. Поднакопятся силы - возобновится ненависть. Если принять за прощение усталость ненавидеть, то исчезает стимул прощать. Одно дело привыкнуть, что тебе отрезали ногу, другое дело - отрастить новую ногу. Прощение это чудо отрастания новой ноги взамен утраченной.

*

Религия опасна, потому что усиливает не только положительное в человеке, но и отрицательное - как вино, как увеличительное стекло. Покаяние и есть единственный человеческий способ бороться с этим. Прощение - способ божественный. Поэтому Иоанн Предтеча призывал к покаянию, Иисус - к прощению.

*

Заработанное прощение - это полпрощения, п.ч. основной урон не возместить своими ручками, он необратим - психологически, материально.

*

В русском языке и в русской душе прощение, к сожалению, кажется частью прощания, расставания. А на самом деле прощение - часть встречи. С другим и с Другим. Конечно, намного легче простить, расставаясь. Простить, намереваясь вместе вечно жить, трудно, потому что такое прощение подразумевает обоюдное преображение. Видимо, это вообще недостижимая цель. Но только такая цель и достойна человека.

*

Вот очень характерное рассуждение:

«Не понимаю, что значит простить. Спрашивала друзей, в основном, ответ – не желать зла. Для меня прощение - принять, то, что сделал другой человек и сказать – да, так, в принципе, можно делать, если …учесть … Понимаю. Прощаю. Но ведь есть вещи, которые делать нельзя: убивать, предавать. Иуда после предательства не смог жить. Значит, есть какая-то моральная сила, которая сделала его жизнь невозможной. Кто должен был сказать: понимаю, дорогой, тебе нужны были деньги. Я бы и сам…. Все можно простить? Нужно ли? Не значит ли это порождать безнаказанность? И разве можно дважды вступить в одну и туже воду? Простить для меня синоним – принять. Все простили Иуду? Ведь даже имя такое исчезло из обращения. Значит, не простили. Кто-нибудь молится за него?»

Имя Иуды вовсе из обращения не исчезло, есть св. Иуда, и в России еще лет двести назад имя это в ходу было, а уж среди иудеев, естественно, и вовсе не исчезало.

Простить вовсе не означает принять. Простить это, прежде всего, отказаться от мести, от наказания. Проблема в том, что в России большинство людей всегда было в таком положении, что не имело возможности мстить и наказывать своих обидчиков. В таких условиях «простить» превращается в какое-то ненатуральное и безвкусное занятие. В 1991-1992 году люди определённого сорта призывали «простить чекистов». Но те отнюдь не были на скамье подсудимых, продолжали, как мы теперь знаем, свою деятельность, всячески её расширяя. Многие неплохие люди искренне пытались поучаствовать в таком «прощении», и это приводило к своеобразному психическому расстройству, как если бы люди обсуждали вопрос, пить им водку или коньяк, когда на столе стоят лишь чай с пивом.

Господь Иисус на кресте прощает Своих мучителей. Это означает, что Он был в силах их покарать – во время Распятия либо после Воскресения. Если не верить в то, что Иисус – Сын Божий, то эти слова о прощении не то что восхищения не заслуживают, они заслуживают глубокого сочувствия, должны рассматриваться как бред умирающего.

Трагикомичны попытки «любить врага», будучи не в силах как-либо повлиять на врага. Именно в этом было лукавство советских следователей, которые не одного христианина (впрочем, и менее десяти) убедили, что советскую власть надо простить и возлюбить. Никакая любовь из такой позиции не проистекает, зато проистекает подспудная ненависть к себе, предавшему свои убеждения и правду, а иногда искренняя ненависть к тем, что осмеливается не прощать врага.

Лукав цинизм, уверяющий себя и других в том, что «на месте Иуды всякий бы предал». Нет, из двенадцати предал только один, и вовсе не потому, что было какое-то соревнование, вот один и пришёл первым. Тридцать серебреников деньги небольшие, враги Иисуса с удовольствием бы выдали их всем ученикам для вящего позору. Простить означает сперва освободиться от цинизма, сказать (не обязательно вслух), что совершенно нечто ужасное, что не все бы так поступили. Простить не потому что «и я бы мог», а именно потому, что «я бы мог не». Простить предателя не потому, что и я бы предал, а потому что не простить, мстить, ненавидеть само по себе есть предательство, самое страшное предательство. То, что из Иуды сделали символ предателя, показывает лишь, как много предательства в мире.

Иуда вовсе не самый кошмарный предатель. Каждый день совершаются миллиарды куда более страшных предательств: муж предаёт жену, друг друга, и делается это привычно, без малейших угрызений совести, из лучших побуждений. Предают не на смерть, а на ненависть, на обман, на манипуляцию и ложь. Только пусть циники не радуются: каждый день десятки миллиардов предательств не совершаются, хотя искушения были. Каждый день миллиарды людей прощают то, что могли бы не простить, а наказать. Каждый день миллиарды людей прощают то, что сами искушались сделать, но не сделали, прощают и то, что никогда бы не подумали сделать, что кажется им невозможным. Могли бы ответить на ложь ложью, цинизмом, ненавистью  – и не отвечают. Так что прощение – настоящее, не циническое – в мире есть, растёт, так что сказанное Иисусом проросло.

Случай апостола Петра показывает, что вполне можно простить и вернуть человеку прежнее расположение. Правда, апостол Пётр покаялся. Большинство предающих и оскорбляющих не просит прощения, а требует. Не кается, а упрекает. Блудный сын вернулся не требовать, он даже не просил. Он - раскаялся. Притча подчёркивает, что у раскаяния была материальная причина - голод. Однако, многие люди с голоду звереют и убивают отцов (такова была революция 1917 года), а не просят у них прощения. Впрочем, не всякие отцы морят детей голодом...

Другое дело, что отношения между любящими не описываются словами "прощение", "благодарность". Конечно, любовь включает в себя и благодарность, и прощение, как комната включает в себя воздух. Но "прощение", "благодарность" - понятия двумерные, а "любовь" - четырёхмерное. Прощение и благодарность не подразумевают ответного прощения и ответной благодарности, они даже исключают симметричный ответ, любовь же без взаимности - не любовь, а самообман.

Ад заключается в том, что Бог прощает человека и даже благодарит человека, но Бог не встречает любви человека и потому не может человека любить. Меня простили, мне благодарны, а любви нет - потому что я не люблю. Это ад. Мой ад, конечно.

Прощение не есть любовь. Это хорошая новость: можно простить и того, кого не любишь. Это плохая новость: меня могут простить, а полюбить - не полюбят. Искренность будет, уважение будет, а любви - не будет. Если выбирать, человек предпочтёт, чтобы его не прощали, зато любили. Без уважения прожить можно, без любви - нет. Хотя многие меняют любовь на уважение. Тем более любовь и искренность - как вода и камни. Могут совмещаться, как река в гранитных берегах, но не обязательно. Любовь находит странный способ вырваться из клещей лжи и правды. Она пробирается между искренностью и лукавством - играючи. Это не игра в правду, это любовная игра. Только не надо выдавать любовь за прощение, а то любовь исчезнет и останется только прощение. Вернут полномочия, благорасположение, доверие, пост, а любовь не вернут - нормален ли тот, кто согласится на такую мену?

Прощение вместо любви - камень вместо хлеба. Если мы протягиваем человеку любовь, а он отводит нашу руку и требует прощения и восстановления в "правах", то, наверное, простить можно - хотя и не покаялся (ведь покаяние не требует прощения, иначе оно уже не покаяние, и фикция). Восстановить в правах можно. Только продолжать встречаться с этим человеком вряд ли полезно и ему, и нам.

*

Прощение напоминает вспышку света: человек вдруг видит ближнего безгрешным. Так под очень ярким солнцем словно выгорают оттенки цвета. Так на фотографии ретушёр убирает морщины, щедро засыпая дефекты лица светом словно подрою. Одна беда: существует предел, за которым лицо превращается в маску - совершенно белую, мертвенно-бледную, красивую, но всего лишь маску. Бог простит меня, но останусь ли я собою после этого или превращусь в нечто безжизненное?

Такое возможно. Зло и грех не составляют существа личности, но они меняют личность, и "родиться назад" не означает ли нечто утратить? Это не означает, что опыт, приобретённый в результате греха, есть опыт творческий. Нет, конечно. Однако, это опыт, это факт - как и прощение есть не просто случайное событие, которое следует забыть поскорее, а есть нечто, что становится частью личности, что вливается в любовь к Богу, в благодарность Ему.

Здесь и верующий должен говорить "я не знаю", словно он учёный или агностик. Я не знаю, как можно расстаться с грехом и остаться собой, но я верю, что прощение не уничтожает личность. Возможно, разгадка в том, что само прощение не есть некая безболезненная косметическая процедура, которой она иногда представляется и переживается. Прощение есть огонь, который уничтожает и созидает так, как греху и не снилось. Прощение - не пудра, скрывающая дефекты, а раскалённая печать, изменяющая не только ту часть души, которая согрешила и нуждается в прощении, а меняющая всю личность - если покаяние настроящее, готовое принять настоящее прощение.

*

В английском языке слово "простить" по сей день сохраняет внутри себя корень "дать" ("гив", "фогив"). Французское "пардон" и подавно от латинского "донум", "дар", и французское ухо слышит этот оттенок активного "давания". В русском языке "прощение" отзывается "простотой" - мол, будь проще, не жди от другого ничего. О том, что прощение - это оправдать ожидания другого, и речи нет, к сожалению. Как один гоголевский персонаж считал, что, если он не ударил попрошайку, значит уже - одарил. Буква "ща" увязывает русское "прощение" с "вольноотпущенником" - мол, "простил долг", значит, отпустил кабального холопа на волю. Но реальное прощение - не отпускание другого на волю, а свой выход на свободу, свободу дарить и давать. Поэтому классическая проблема - можно ли прощать того, кто не просит прощения, должно ли прощение быть не только эмоциональным, но и юридическим - смысла не имеет. Конечно, можно, конечно, должно! Простил - так простил. А если простил - и посадил в тюрьму, простил - и не считаешь другом, тогда слово обессмысливается. Честнее сказать: "Нет, я не прощаю", чем имитировать прощение. Хорош был бы Христос, если бы сказал: "Отче, прости им и при этом вмажь хорошенько промеж глаз, а потом в геенну!"

"Чудо нарушает физические законы вселенной, прощение - нравственные" (Янси).

*

Религия опасна, потому что усиливает не только положительное в человеке, но и отрицательное - как вино, как увеличительное стекло. Покаяние и есть единственный человеческий способ бороться с этим. Прощение - способ божественный. Поэтому Иоанн Предтеча призывал к покаянию, Иисус - к прощению.

*

Заработанное прощение - это полпрощения, п.ч. основной урон не возместить своими ручками, он необратим - психологически, материально.

ПРОЩЕНИЕ КАК ФИЛЬТР ВПЕЧАТЛЕНИЙ

Основным видом информации для человека являются впечатления. Наука не делит впечатления на добрые и злые, приятные и неприятные - а напрасно, потому что именно так делят их люди. Если бы жили в безвоздушном и безлюдном пространстве, у нас не было бы проблем в духовной жизни: мы просто регистрировали бы впечатления и продолжали бы любить Бога. Проблемы начинаются, когда со всех сторон, во все поры в нас вливаются недобрые впечатления, когда нам кажется, что люди сговорились поливать нас дерьмом. А часто нам это вовсе и не кажется!

Все это - древняя проблема, и важная, поэтому в Евангелии (Мк 7.18) Господь решил ее, заложив основы христианской аскетики. Высоких слов Иисус произносить не стал - высокие слова с течением веков обламываются и понижаются, как и высокие горные пики. Он сравнил духовную жизнь человека с едой: еда - тема не пошлеющая, не стареющая, вечно живая и новая.

Еда не оскверняет человека благодаря печени: она отфильтровывает всякую дрянь из того, что мы поглощаем, прессует их в дерьмо и выводит этот шлак из организма. В такой физиологии есть Божественное остроумие: скверна становится скверной лишь в то мгновение, когда покидает организм. Дерьмо не пачкает, вопреки всякой логике, того, кто его производит.

Сатана пытается внушить нам, что наши дела - то же дерьмо. Или, как выразился Уайльд, «лучший способ избавится от искушения - поддаться ему». Сплюнь - и в жизни больше у тебя во рту не будет слюны. И оплеванным будешь не ты - другой.

Иисус говорит: «Исходящее из уст оскверняет человека». Так закладываются основы духовной физиологии. Эта физиология совершенно подобна телесной. Проблема лишь в том, чтобы понять, что в духовной жизни - еда, а что - печень. Наши дела - не отходы наши, а пища для других. Это именно то, что оскверняет других людей - или ублажает их. Ответственность несем мы - мы производители продукта, а не посредники. То, что мы говорим другим, не есть простая переработка того, что мы от других услышали. Это есть нечто новое, творчески созданное, небывшее в мире. И если мы сказали грязное слово - мы придумали, изобрели его, и не можем оправдаться тем, что сами услышали или съели нечто нечистое.

А когда мы на месте «других» - как это, спрашиваем мы с естественнейшим недоумением, «ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его»? Мы тут ловим Христа, понимая простые, до физиологичности простые слова Его очень уж духовно. Но даже и при духовном понимании, слова эти вполне справедливы. Просто у человека вполне может быть духовная печень, она разрабатывается, она может быть создана и увеличена. То есть, мы можем видеть и слышать любые гадости, любые искушения - но отравляют они нас лишь в том случае, если мы не защищены любовью, терпением, готовностью разделить в том, что люди говорят и делают нам, на реальность - то есть, на добро и любовь - и на шлак, грех.

Вот в чем загадка прощения: оно строится на понимании того, что не бывает в мире ничего абсолютно злого, что всегда есть нечто положительное и светлое, пускай извращенное. Не «понять - значит простить»; когда так говорят, имеют в виду манихейское: «понять, что зло и добро всегда были, есть и будут перемешаны, и кушать эту смесь». Наоборот: «простить - значит понять», что зло никогда не смешивается с добром, как жир никогда не смешивается с водой, что зло всегда пытается смешаться, цепляется за добро крючочками софизмов, но всегда можно усилием прощения разделить зло от добра в совершенной против нас ненависти, и, усвоив добро, пропустить зло сквозь себя в клозет. И когда нас кормят ненавистью и грехом, мы можем переработать эту еду прощением: пусть ненависть и грех спрессуются и извергнутся из нас, минуя наше сердце, и та ничтожная частица света, которая не может не содержаться ни в одном собеседнике, пусть очистится нашим прощением, любовным пониманием и состраданием, и войдет в наш организм, питая и поддерживая его.

ПРОСТИ НАМ ДОЛГИ НАШИ И ОДОЛЖИ НАМ ЕЩЁ!

Кредиты, конечно, так же не являются жизнью в долг как библиотека не является свалкой книг. Впрочем, чем спорить, интереснее подумать: а всегда ли долг это грех?

Любой грех можно сравнить с долгом. Именно в этом смысле «Отче наш» молится о прощении прегрешений как долгов. Но если всякий грех – долг, это ещё не означает, что всякий долг это грех. «Исполнение долга» не есть «отдача долга», как «отдание чести» не означает, что человек лишился чести. Прямо наоборот: тот исполняет свой долг, кто признаёт свой долг неисполнимым, вечным.  «Исполнять долг», чтобы поскорее побежать пиво пить – вот грех. Как «исполнять симфонию» есть наслаждение симфонией, а не стремление поскорее покончить с нею.

Конечно, есть «люди долга», полезные, но неприятные и опасные настолько, что часто человек предпочтёт балбеса, тунеядца и проходимца. Проблема так называемых «людей долга» не в том, что они исполняют долг, а в том, что они исполняют не весь долг и исполняют плохо. Они исполняют долг сословный или профессиональный, но не исполняют человеческого долга. Их грех есть грех фарисейства, греховного не столько верой в то, что «каждый должен выполнять свой долг», сколько расчётом на то, что долг выполнить можно.

Быть человеком означает жить в долг. Человек, который отдал все долги, превращается в обезьяну.  Он теряет разум, ибо долг человечности отдать нельзя. Быть человеком означает пользоваться чужим доверием, надеждой, любовью и другому давать доверие, надежду и любовь. Быть человеком означает быть открытым чужому будущему, доверять обещаниям другого, вопреки опыту верить, что слова другого не пустые звуки, что ближний, действительно, способен к творчеству, изобретению, к изменению и преображению, к развитию и прогрессу. Как и ко греху, конечно; иначе было бы неинтересно жить. Быть человеком невозможно, если нет возможности взять в долг и не вернуть. Однако, взять в долг и не вернуть – бесчеловечно. Так и грех в целом: без возможности согрешить нет свободы, но где грех совершён, там не просто нет свободы – там рабство.

Можно, наверное, вернуться к натуральному хозяйству и остаться человеком. Но жить не в долг и остаться человеком – невозможно. Только у людей есть вечный долг родителей перед потомством и потомства перед родителями, долг не сохранения и приумножения, а вечного создания нового.

Долг человека в том, чтобы жить в долг самому и одалживать другим. Не бояться, что не отдадут, а бояться, что отдадут и прекратят движение. Всё великое, всё подлинно человеческое сотворено людьми благодаря тому, что кто-то одолжил творцу внимание, время, деньги, а то и всю жизнь. (Всё подлое и греховное, конечно, тоже; всякий грех есть злоупотребление любовью, верой и надеждой, которые один человек доверил другому).

Поэтому «Отче наш» не есть молитва об избавлении от долгов, она вообще не есть молитва об избавлении от греха. Грехи перечислены в заповедях, и там нет заповеди «не живи в долг». «Прости нам долги» - это не о том, что не следует брать в долг, а о том, что следует давать в долг и не ожидать возвращения, а ожидать главного Кредитора – Бога.

ПРОЩЕНИЕ КАК ЗАДАЧА

Элементарная, казалось бы, задачка из сферы религиоведения. Что такое прощение? Например.

Дано. Убит мой духовный отец, священник Александр Мень. Я как христианин должен простить его убийц, как он сам перед смертью (по словам одной прохожей) их простил. Ведь Господь Иисус на кресте молился о прощении Своих убийц.

Вопрос: означает ли прощение, что я должен молиться о нахождении убийц и их наказании таким образом, чтобы они более не могли никого убить (смертная казнь, пожизненное заключение, 15 лет тюрьмы с усиленным перевоспитанием) или что я должен молиться о том, чтобы убийц не поймали?

Мне представляется ответ простым: если для меня "прощение" - это посадить человека в тюрьму и писать ему мудрые письма, то я, возможно, мусульманин, атеист, иудей, но - не христианин.

Похоже, однако, что не слишком многие христиане со мной согласятся. Они предпочитают прощение - с наказанием. Один греко-католик изящно выразился, что убийц надо "зафиксировать".

И вот я думаю: может, у этих христиан Евангелие какое-то другое? И там написано, что Иисус молился "Прости и зафиксируй их, Отче, ибо не ведают, что творят"... "прости и дай им пожизненное, Отче"... "Прости и дай им 10 лет строгого режима"...

Мы часто обращаем внимание, что Иисус простил только одного из двух распятых рядом с Ним разбойников. Между тем, Иисус не прощал ни одного из этих двух нечастных. Он одному пообещал – в ответ на добрые слова о Себе Самом – что тот попадёт сразу в рай. Второму не сказал ни единого худого слова. Это очень мудро: человек уже распят, наказан – самым несправедливым наказанием, ужас которого и делает его несправедливым. Распятие – идеальный пример того, как тяжесть наказания обесценивает наказание, лишает его смысла. Однако, это пример идеален яркостью, но ведь и смертная казнь, даже безболезненная, а многолетнее тюремное заключение тоже – такие «лекарства», которые хуже «болезни».

Иисус, строго говоря, не простил тех, кто Его распял. Он сделал нечто большее: просил Отца простить. Он ведь и раньше говорил о том, что Отец посылает тепло и свет как праведникам, так и злодеям. Никто не может причинить зла Богу Отцу. По логике эгоизма это означает, что Бог Отец не может прощать никого – это не в Его компетенции. Проповедь Спасителя и Его молитва Отцу о прощении – ответ всем, кто считает, что человек может прощать зло, причинённое себе, но не зло, причинённое другим. Однако, «простить» можно лишь то, что находится в моей компетенции. Если я одолжил деньги, я могу простить должника. Если человек одолжил деньги в банке, я уже простить не могу, даже если бы захотел, даже, если банк государственный и содержится за счёт и моих налогов.

Само различение зла, которое причинили тебе, и зла, которое причинили ближнему, очень важно для людей с эгоистическим сознанием. Религиозное сознание другое. Чем более я осознаю себя независимой личностью, тем более я осознаю и единство человечества, восходящее к Еве и Адаму. В задаче, которую я поставил, не случайно был выбран не посторонний человек, а духовный отец - некто, очень близкий. Кто-то близость воспринимает как право требовать мести, в случае смерти близкого, а кто-то - напротив. Мне кажется, что близость ко Христу есть обязанность требовать прощения во всех случаях. Зло всегда прикрывается заботой о ближнем - любая война развязывается как превентивная, чтобы защитить других.

Мы живём не в первобытной общине, где каждый сам искал убийцу своего друга или родственника. Так было на Руси XI века, но не так в России XXI века. Мы делегировали правительственным чиновникам право на убийство, обязали их искать убийц. Поэтому было бы лукавством отказываться от «личной» мести - у нас и так нет на неё права. Вопрос в том, как быть с правом, реализуемым от нашего имени государством. Обратите внимание: ведь Господь Иисус молится Отцу, чтобы Тот простил. Мог бы ограничиться словами «Я прощаю вас, распинающие меня, но помните, что Отец Мой Небесный за меня отомстит!».

Очень многие люди считают прощение делом условным: тот, кого мы прощаем, должен просить прощения или хотя бы должен быть готов его принять. Можно представить себе, чтобы Иисус на кресте молился: «Отче, прости им, если они попросят прощения или хотя бы будут готовы его принять»...

Есть неверные представления о прощении, характерные для атеистов, а есть ошибки, которые может совершить лишь верующий. Например, только верующий может говорить о прощении за гробом. Так поступала средневековая Церковь: она на земле осуждала человека и отдавала палачу, чтобы он спасся на небе. Можно верить, что в Рай попадут все – и именно поэтому здесь казнить людей. Но разве вечное райское блаженство всех означает, что сегодня мы получаем право расстреливать и пытать (а любое лишение свободы - пытка)? Получается как в стоматологии: «Ну что Вы дёргаетесь, потерпите, секундная боль!» Нет, прощение именно ценно, если оно здесь и сейчас. Ведь и мстить мы собираемся за зло, причинённое здесь и сейчас.

Только верующий, причём христианин, может представить наказание как епитимью. Только епитимья - это научение, а не кара. Епитимья накладывается на человека, добровольно пришедшего за ней - священник не гоняется за грешником и не может принять исповедь от человека, которого двое полицейских держат за руки; тем более, не может такому дать епитимью, чтобы тот выполнял её против своей воли. Тут надо выбирать: либо мы сажаем человека в тюрьму, либо даём ему возможность покаяться. Лишение свободы есть прежде всего лишение свободы покаяться.

Неверующий же человек возмущается призывами к прощения, потому что видит в них безответственность: кто призывает простить преступника, тот становится соучастником его будущих преступлений. Иисус, который просил Отца простить распинавших Его, оказывается – как и Отец – соучастником преступлений, которые совершили потом и Понтий Пилат, и солдаты, приводившие приговор в исполнение. Вообще, Бог оказывается соучастником и даже первопричиной (как Всемогущий) всех преступлений в мире, всякого зла, и человеческого, и природного. Так прощение оказывается тесно связанным с проблемой оправдания Бога. Если Он «терпит» зло, Он его «прощает» - развязывает ему руки для дальнейших зол – и является Его соучастником.

Люди, заявляющие, что они мстят (а непрощение есть месть) во имя «социальной ответственности», чтобы злодей не причинил зло другим, понимают «социальную ответственность» несколько узко. Если человек живёт в России в 1937-м году, он будет ратовать за розыск насильников и их наказание, но при этом не будет ратовать за свержение Сталина и режима в целом. Следование «социальному учению Церкви» не мешало верующим быть надзирателями в Освенциме или на строительстве Беломорканала.

В сегодняшней России те же люди, которые призывают обуздывать именно тех, кто систематически совершает зло, имеют в виду ведь лишь «бытовых» преступников. Их возмущает, если использовать старый, со времён Виктора Гюго, образ, преступник, который украл булку, но о тех, кто украл миллиарды, они почему-то молчат. Люди призывают убить или заточить в тюрьму педофила, но молчат о том, что сделать с политиком, который распорядился убить - газом, патронами - сотни детей в Беслане и «Норд-Осте», Освенциме или ГУЛаге.

До сих пор, несомненно, в России живы палачи, убивавшие людей (не только поляков) в Катыни и Бутово. Свежий пример – даже не политического заключённого, а какой-то безумной жертвы Государства Российского: 14 ноября должны были освободить из тюрьмы имама Саида Байбурина, несправедливо осуждённого. Его судили за «экстремизм» (сейчас так называется бывшая 58 статья) (хотя сперва обвинили в терроризме и наркоторговле, подбросив тротил и наркотики). Нарушения закона были кошмарны: например, некое анонимные свидетели давали показания даже не из-за занавески (у нас сейчас это закон разрешает), а присылали письменные показания из соседней комнаты. Осудили на полтора года – и в день освобождения в тюрьму приехали наследники Дзержинского, безо всяких документов взяли Байбурина и увезли на границу с Казахстаном, где и передали казахским властям гражданина России без его согласия.

Вопрос о том, как поступать с «государством», которое так поступает, даже не обсуждается. Потому что эти люди - часть государственной власти, а христиане, которые хотят помощи от государства в деле мести, конечно, связывают себе руки - они не могут от этого государства ничего требовать, они его выбрали своим союзником, другом, доверив ему «воспитание», «обуздывание», «фиксацию» преступников. Христианин отказывается от прощения во имя «остановки машины зла», но останавливать он готов лишь чужими руками - руками государства (сами ведь лично российские граждане, в отличие от американских, не выходят на охоту за педофилами), и останавливать он готов лишь самые маленькие «машины зла», самые беззащитные - государство же, превратившиеся в машину зла, он продолжает считать своим партнёром.

С прощением главная беда не в том, что нельзя разделить наказание и прощение, нельзя разом наказывать и прощать. Льюис смеялся над таким разделением «христианского» и «светского», вспоминая рыцаря из романа Вальтер Скотта, который, подымая меч над поверженным во прах врагом, провозгласил: «Как христианин я тебя прощаю, а как воин предаю смерти!» Мечи у большинства из людей в ремонте, проблема прощения носит сугубо психологический характер - как я себя чувствую.

Главная же проблема в том, что прощение - лишь прихожая для примирения. В этой прихожей и живёт большинство людей. Не случайно «Прости!» стало обозначать расставание навсегда. Разбитый горшок целым не сделать. Вор прощёный... Конечно, «расставание» не всегда физическое. От этого не легче, а поганее на душе. Большинство церковных, государственных, деловых и прочих встреч - это встречи после «прости». Люди с каменными лицами и резиновыми губами соблюдают декор, договариваются о чём-то, чтобы добиться каких-то целей, но все они делают это так, словно давно и безнадёжно поссорились и простили друг друга с твёрдым намерением ограничиваться «сугубо деловыми» отношениями - то есть, бесчеловечием.

Простить означает примириться, восстановить отношения с тем, кого ты простил. Только в наши дни появилось «примирительное правосудие», ставящее своей целью примирить жертву и преступника - а не «перевоспитать», и уж тем более не «зафиксировать», «изолировать», «предотвратить» (не говоря уж об «отомстить» и «наказать»). Впрочем, большинство преступлений ведению прокуратуры не подлежат. Основная «рознь мира сего» совершается на свободе. Если только можно назвать «свободой» мир, в котором нет мира. Жена мрачно посмотрела на мужа - не к судье ж её тащить. Надо простить и, более того, надо примириться - исходя из того, что виноваты обе стороны.

Примирение противоестественно, потому что нуждается в ресурсе, которого у человека нет. Легко с деньгами, как у евангельского Закхея: кого обобрал, воздам вчетверо. Немногих, видать, обобрал-то! В большинстве же случаев для примирения нужны не деньги, а душевные силы, которые, в отличие от денег, не копятся. Тем не менее, случается не только зло, но и примирение, если, конечно, хоть немножко его хотеть, а не предпочитать оставаться в мире «сдержек и противовесов».

Кстати, в английском «примирение» происходит от слова «собор» в его латинском варианте («консилиум» - «реконсилиэйшн»). Вот это и есть настоящая «соборность», а не та «соборность», под которой понимают обычно собрание горстки людей, наконец-то избавившихся от всех врагов.

*

Главное дело человека - прощение, освобождение других людей. Даже младенец уже должен прощать, потому что даже младенца мы любим не в полную силу, как могли бы. Мы любим младенческое, мы любим внешнее, наша любовь к ребёнку во многом механическая реакция на какие-то черты, предусмотрительно данные ребёнку, чтобы его не затоптали. Впрочем, всё равно затаптывают и желают разбиения младенческих глав о камень. Простить означает освободить от уплаты долга любви. Человек должен любить, потому что человек может любить, как человек может дышать. Только дыхание задержать надолго без очевидного ущерба для себя нельзя, а любовь можно. Не любить - смертный грех, все другие грехи сводятся к этому. Кто не любит, ведёт тех, кого не любит, к смерти, и всякий, кто ведёт другого к смерти, не любит.

В древности смертный грех считали непростительным, сегодня веруют, что Бог прощает раскаявшемуся всё. Верующие не стали легкомысленнее относиться к смерти, верующие стали серьёзнее относиться к Богу. Он прощает не как котёнок чихает. Вот Иисус убивает смоковницу, не обращая внимания на причину бесплодия. Убивает - но тут же обращается к ученикам с призывом прощать (так расположена заповедь прощать у Марка, у Матфея эти слова в Нагорной проповеди, но и там - не простил, не смей подходить к алтарю). Прощение есть победа над смертью, как грех есть сдача смерти в плен. Грешим, потому что боимся умереть, боимся, что умрут любимые, боимся, что Бог умер. Не будем прощать - засохнем, как смоковница, и сам Бог не в силах будет нас оживить. Воскресение не отменяет смерти, воскресение отменяет страх смерти, зато воскресение рождает иной страх - страх убить, убить непрощением, убить воровством, убийством, изменой, цинизмом. Грех страшен не тем, что мешает нашему благополучию, часто благополучны именно грешники. Но благополучие греха ведет к умиранию заживо, это и страшно.

Христианин не отворачивается от небытия, а отворачивается от ненависти. Христианин отворачивается не от смерти, а от греха. Христианин отворачивается не от страдания и агонии, а от агрессии и насилия. Христианин ищет не мира упорядоченного и безопасносного, христианин ищет мира прощения и любви. Прощение, словно новое творение, преображает хаос и преображает через хаос. Исчезает мир, в котором чётко делятся праведные и грешные, добрые и злые, осуждённые и спасённые, и появляется мир, в котором прощение всё перемешало, всех объединило в теплоте Христова хлева и Христова царства.

1478

Сравнение греха с долгом далеко не тривиально, не говоря уже об идее просить прощения у Бога, а не у того, перед кем согрешили. Вообще, грех тривиален и незаметен как воздух, а борьба с ним тривиальной быть не может. Поэтому всевозможные «традиции покаяния» недорого стоят и годятся разве что для начальных стадий, и то — лишь при условии, что заранее человека предупредят, что это — азбука, которую рано или поздно нужно отложить, чтобы читать. Иначе выходит религиозность, которая вечно читает азбуку и считает ересью модернизма чтение «Войны и мира», да хотя бы и Евангелия. Есть азбука, вот и читай: «Па-па», «Пи-са-ни-е», «Пат-ри-ар-хия».

Бывают грехи от силы, бывают грехи от слабости. Ну не в силах человек рано встать! Ну не может — морально не может — человек попросить у начальства прибавку в зарплате. Не лень, а именно «не могу» — вот «не могу молчать». Буду трепаться по телефону полтора часа!

Человек проспал слишком долго и не сделал работу, которую следовало сделать в назначенное время. Бывают, к сожалению, работы, которые невозможно перенести. Например, накормить ближнего завтраком. Если накормить ближнего завтраком в три часа дня, это будет ещё ближний, но уже обед. Пришлось кому-то другому готовить этот завтрак, — вот и долг перед этим другим образовался.

Вот самый легко решаемый случай: официант проспал, его подменил другой, который пришёл вовремя. Тут отдать долг сравнительно легко. Но вот внучок не сходил за лекарством для дедушки. Не не мог он разлепить глаза «после вчерашнего». Может, после пьянки, может, после компьютерных игр до трёх ночи. А у дедушки внучёк был один, никто больше в аптеку не мог сбегать. И вот внучёк уже совсем один, а дедушка на небесах.

В интервале между этими полюсами вся жизнь человеческая. Особенно в современном урбанизированном обществе. В город люди бегут от садизма деревенской жизни. В город бегут за миром, за спокойствием. Потом могут вернуться в деревню в качестве дачников, но это уже совсем не деревня... Какой ценой покупается спокойствие горожанина? Разной. Прежде всего — работой, намного более тяжёлой, чем деревенская, вопреки всяким буколическим демагогиям.

Мир (точнее, душевное спокойствие, ещё точнее — психологический застой) может покупаться и другой ценой — сидением на шее у родителей, что в деревне исключено, да и вообще в городе много шей, много колодцев. Можно каждый день сидеть на новой шее, одалживать деньги у нового добряка, плевать в новый колодец — и переходить к следующему. На всю жизнь хватит.

Полбеды, если человек один. Беда, если у него кто-то на иждивении. А кто-то всегда есть, а если нет — значит, мы аккуратно избавились от всех, кому должны, по совести, помогать. Мать, которая сдала ребёнка в детдом, потому что «не может» — она, действительно, не может. Не всегда физически, но всегда — морально. Ну тяжело ей!!! Кто будет расплачиваться? Не общество, не подумайте — ребёнок. Потому что даже лучший детдом не даст всего, что может дать мать, как в физическом, так и в психологическом отношении.

Это, опять же, крайний случай, а большинство грехов помельче, размытее, но все они так или иначе связаны с тем, что человек не хочется бороться там, где бороться — нужно. Ну не может человек идти на демонстрацию против «уплотнительной застройки»! Некогда, лень, бесполезно... Платить будет не он, а его потомки, возможно — очень отдалённые. На этом фоне очень благородно смотрятся юродивые людей ради — бомжи, клошары, оставляющие дом (иногда весьма богатый), потому что у них нет сил отстаивать свою свободу перед обитателями этого дома. Убегают от родителей, от жены или мужа, от детей. Убегают, потому что нет сил бороться, а ситуация в какой-то момент стала расти криво — так, что общение сменилось именно борьбой.

Бродяга, по крайней мере, сам платит за своё спокойствие — болезнями и преждевременной смертью. Большинство же трагедий в мире от того, что платят другие. Чаще всего за чужую слабость платят невольно, очень часто даже и не подозревают, что именно платят за другого. Это нормально, было бы занудством и грехом подсчитывать, кто кому сколько должен, кто за кого сколько отработал. Только вот можно ли расплатиться за всех уставших, «не смогших» и т.п.? Видимо нет — почему город убивает горожан, вечно нуждаясь в подпитке извне. У первых поколений горожан есть силы на то, чтобы зацепиться в городе и осесть, обеспечив детям стартовую позицию, только вот у детей нет желания стартовать и вообще бегать. У них нет сил. Иногда нет и здоровья. Родители-то на своём старте жили в вонючей комнатёнке, ребёночек и вырос с аллергией и с психологическими проблемами, которые никаким богатством, позднее приобретённым родителями, не поправить. Так не только в России, где проблема возведена в квадрат всеобщей агрессивностью, так и в нормальных странах. Сошёл человек с трассы, не выдержал гонок, нет у него сил воевать — а долг образовался, даже если человек один. Потому что можно сойти с трассы, но нельзя сойти с человечества. Можно не рожать детей — наших главных кредиторов — но нельзя отменить того, что человек призван и к дружбе, и к любви. Спрятался от друзей — должен друзьям. Спрятался от любимого человека... Но это слишком страшно и нет таких считалок, чтобы подсчитать образовавшийся долг...

Что же тут может поправить молитва? Бог-то какое отношение имеет к всеобщему долгу людей друг перед другом? Да так... А как мы прощаем должникам нашим? Перестаём донимать их напоминаниями и просим удалиться за горизонт и больше не появляться? Это — прощение? Мы у Бога такого просим — чтобы Он удалился и не появлялся? Но разве бегство — это лишь тогда, когда я убегаю? Разве прогнать другого — или Другого — не даёт тот же самый результат?

Бог не есть один из участников процесса общения людей, пусть даже самый большой, — а именно таким мы Его обычно представляем. Бог есть создатель мира, в котором возможны люди и возможно общение. Поэтому «нет сил» — богохульство, богоборчество и просто враньё. Как нищему иногда говорит человек: «Нет денег при себе», так Богу говорит человек: «Нет сил». Может, и вправду нет, мало ли в какой унитаз мы их спустили — так попроси. Не можешь подать Богу — возьми у Бога. Он только этого и хочет. Дай Бог унести всё, что Бог хочет дать! Вот здесь Рубикон, здесь точка бифуркации, здесь квантовый скачок — нет сил даже попросить сил, но ведь случается же — точно, случается — и благодать случается, и писк к Богу случается, и отчаяние, которое не топит, а просит вырвать из топи... Всё случается, включая Бога, и сила Божия в немощи совершается. Только уж немощь надо свою так признать, так признать, чтобы не «ах, я сейчас приустал, но тут всякие обстоятельства, а вот отдохну и сам пойду», а — «всё, не могу больше, хоть убей, а если хочешь — неси меня Сам!»

Не сил не хватает человеку, а отчаянья. Всё кажется, что сил нет временно, что на днях восстану от одр, что немножко отдохну и смогу... Вот это есть главный долг Богу — отчаянье мы Ему задолжали, а отдавать пытаемся самоуверенностью и самооправданиями.

Это долги-дырки. Долги от лени, безволия, уныния, когда мы заставляем других людей делать то, что должны сделать сами. Бывают и долги-дамбы, когда человек пытается задержать в себе поток жизни, создать запасец на всякий случай. Почему в просьбах о помощи часто (не всегда) пишут: «Мы потратили все сбережения, продали квартиру»? Потому что стыдно, имея дачу, машину, счёт в банке и немножко золотых монет на совсем чёрный день, просить денег на операцию своему ребёнку. Хотя, увы, далеко не всегда денег от продажи дачи, машины и золотых монет может хватить на операцию.

Культ личности — вождя, священника и т.п. — плох именно тем, как и всякое идолопоклонство, что можно было бы не поклоняться. Есть собственные силы! Есть голова на плечах!! С избытком хватило бы!!! Так нет, на чёрный день приберегаем. Чёрный день и наступает от человеческой скупости, а вовсе не от Божьего гнева. Не жил, а приживался, жался, экономил — и выдохлось, сгнило, испортилось то, что приберегалось.

Золото, конечно, не ржавеет, но золото не съешь и слишком часто — не продашь, а лишь станешь предметом специфического интереса специфических людей. Да, другому, ближнему — надо давать, не дожидаясь, пока он всё продаст, пока опустится на дно. Со дна тяжелее подымать. Но то ближнему, а себе спуска давать нельзя. Есть — тратить, пускай в оборот, раздавай. «Блаженны нищие» — именно об этом. Не взлетит воздушный шарик, пока у него в днище золотые слитки, сколько не надувайся. «Остави нам долги наши» — об этом, о том, что я должен расстаться с тем, что заменяет мне Бога как объект уверенности и надежды. Иначе Христос в меня не влезет.

ОТПУСТИТЬ ЗНАЧИТ ПРИНЯТЬ

«Простить означает забыть» - крайне неудачный перевод на русский язык английского каламбура «to forgive is to forget». В английском (и вообще в германских) языках тут не только фонетическое созвучие. Тут сопоставление «дать» («give») и «взять» («get»). О забывании – ничего. Смысл поговорки выявляется, если вспомнить слова Пауля Тиллиха:
«Кто свободен настолько, чтобы создавать ситуацию свободы для других? … Я теперь редко использую слово «прощение», поскольку это иногда вызывает дурное превосходство у того, кто прощает, и уничижение у того, кого прощают. Поэтому я предпочитаю термин «принятие». … Межличностный опыт прощения, или, лучше, принятия неприемлемого, является совершенно необходимым предварительным условием самоутверждения» (П.Тиллих и К.Роджерс: Диалог // Московский психотерапевтический журнал. №2, 1994. С. 142).

Слово «прощение» восходит к метафоре «развязывания», отпускания на свободу. «Отпустить значит принять». Не выгнать, не дать возможность уйти прочь из своей жизни, а отпустить – то есть, освободить для начала совместной жизни.

«Принять» не означает «терпеть грех». Напротив — человек, который ставит себя в созависимость от алкоголика, вовсе не хочет его «принять». Он не хочет вступать с ним в контакт. Он не хочет его излечения от алкоголизма. Он не хочет с ним общаться. Ему достаточно с ним ругаться, изображать видимость заботы о нём. Видимость, потому что заботиться об алкоголике означает принимать все меры, чтобы тот не пил, и сохранять себя как здоровых людей. Ругать и при этом терпеть — это классическая патология, созависимость, исходящая из инфантильного (в лучшем случае) неумения сказать «нет», а в худшем — из патерналистского желания манипулировать другим, хотя бы ценой неудобств для себя. Эти неудобства - не самопожертвование, а подкуп жизни.

В этом смысле жена, которая расстаётся с мужем-алкоголиком, поступает совершенно разумно и добродетельно, если, конечно, она не уходит при этом к другому мужчине. Если она постарается его терпеть (принятия тут все равно не будет, ибо принимать некого — алкоголик пуст как личность, фиктивен), это будет «сверхдолжная заслуга», благодать.

Родители, которые постараются разъехаться с сыном-алкоголиком (брат с братом, сестра с братом), поступят совершенно правильно. Только тогда появятся условия для «принятия». Так, Россия лишь тогда получила возможность полноценно общаться с эстонцами или украинцами, когда отпустила их на свободу. Правда, Россия не использует эту возможность (наверное, потому что не столько «отпустила», сколько те «ушли»).

*

Новое о прощении - новое и о Христе. Христос есть Прощение. Учиться прощению удобнее всего на чужом материале, когда есть некоторая отстранённость. Например, качество икон мне совершенно безразлично. Не апельсины же.

А вот искусствовед пишет о трёх видах безобразного в иконописании и о снисхождении к оным. Первые два вида можно и нужно прощать.

Один - если безобразию причина та, что художник не имел возможности научиться, взялся за дело не по своей воле, породил убожество, но при этом знал, что это - убожество и с радостью бы уступил место кому другому.

Второй тип безобразного - самодоволен, агрессивен, окостенелый. Мастер был уверен, что его работа превосходна. "Нелегко прощать это «безобразие второго типа», глупую гордыню и самоуспокоенность полуобразованного ремесленника". Нелегко - но можно и нужно.

Есть и третье безобразие.

"Автор даже и не стремится к тому, чтобы его образы были убедительны и красивы, просто не ставит перед собой такой задачи. Он прочёл в популярной книжке или услышал от своего педагога, что в иконе ни красота, ни сходство с Творением Божиим не требуются, и его христианская совесть с этим согласилась. Все его усилия – как правило, слабенькие – направлены к иному. Он тщится, в соответствии с усвоенными им баснями, имитировать тот или иной исторический стиль, подделываться под нечто для него совершенно внешнее, условное, никак не связанное с какими бы то ни было реальностями - ни эстетическими, ни психологическими, ни духовными".

Вот это третье безобразие - ему нет прощения.

"Безобразие прощают там, где нельзя иначе. А в этом третьем случае – иначе можно. Если те посторонние красоте и правде манипуляции, которые производит на доске самозванный иконописец, посторонни красоте и правде даже для него самого, то - иначе можно. Должно иначе! Кощунственно приступать к написанию священного изображения, не устремляясь всем сердцем к объективной (другой и нет!) красоте и высокому реализму".

Вопрос о том, так ли уж отличается третье безобразие от второго, непрост. Ещё сложнее вопрос, точно ли есть такие горе-мастера, которые задушили в себе совесть и тягу к прекрасному. Допустим, что есть такие безобразники. Христианство-то, однако, в том, что и это третье безобразие можно и нужно прощать!

Более того - настоящее прощение только и начинается там, где нельзя простить - а всё же прощаем. Настоящий грех всегда там, где можно было бы и не грешить. Иуда мог и должен был не предавать - подумаешь, делов-то - лёг на диван и не пошёл в синедрион... Сын отца убил? Ну что делать - бывает! Простить. Второго отца, конечно, не выдавать... Кошелёк у меня украли? Ну, слава Богу! Могли, конечно, не красть - но, во-первых, лучше пусть у меня, чем у другого, во-вторых, может, кража зачтётся как раздача имущества своего нищим... Убили отца Александра Меня...

Впрочем, здесь, кажется, всё в порядке - только далёкие от отца Александра люди, не знавшие его, пылали и пылают жаждой найти убийц и их вдохновителей. Ну что их искать? Как бы они нас не нашли!.. Их даже удобнее и безопаснее простить заочно.

И никаких разговорчиков про "не мир, но меч", изгнание торгующих из Храма... Вроде бы из Евангелия, а сводится к простому сатанинскому "дураков надо учить". Дураков надо прощать - и начать стоит, как всегда, с себя.

*

Мы приходим к Богу за умом, смелостью, за родиной - потому что настоящая родина человека есть небо. Мы чувствуем, что всё это получили, иначе бы не задерживались в Церкви. Чувствуем и то, что получить-то получили, но как-то не очень у нас получается быть умными, смелыми, своими на небе и чужими для земного. Правильно Иисус назвал нас псами! Неряшливые, жадные, дерущиеся между собой из-за крошек, хотя брюхо уже распирает съеденным... Почему ж так?

В сборнике "Христианос" (19 выпуск) напечатаны воспоминания об о.Александре Мене - напомню, биологе - как однажды после благочестивых разговоров шёл он с прихожанами на вокзал по узкой тропинке и вдруг заметил своей спутнице: "Мне это напоминает иллюстрацию из учебника о происхождении человека, где в ряд идут приматы - от обезьяны до прямоходящего Homo sapiens'а". Сказать такое было можно, только если Мень шёл в конце, в обезьяньем звене. Впереди, наверное, шёл Андрей Бессмертный - высокий осанистый красавец, а между ним и отцом Александром остальная палитра...

Иисус сравнил евреев с детьми, язычников с псами, но Себя-то Самого Он ставил ниже даже лисиц. Иисус не оскорбляет - Он смотрит не свысока, а снизу. Он опустился ниже низшего предела, став человеком. Только так Он мог помочь и помогает нам - подпихивая сзади, со спины. Ноги моет... Поэтому нельзя увидеть Лик Божий - Бог всегда сзади, подпихивает нас... Подражать Христу означает помахать хвостом весело и вперёд - становиться человеком, помогая людям, как детям, так и взрослым. Не плевать ближнему в спину, как мы обычно делаем, а помогать. Тогда мы и перестанем собачиться.

Когда профессор Преображенский превратил Шарика в Шарикова, у того сразу появилось всё, присущее человеку. Появилось - а он не воспользовался. Остался собакой в человечьем обличьи. Когда Бог творит человека, Он даёт каждому всю полноту любви - и что мы с ней делаем?.. А что мы с ней должны сделать? А что мы с ней можем сделать? То-то! Вот так, от собаки с крошками через ребёнка, безоружного и бескорыстного - к высшей славе небесного звания.

1594

Долги по-разному делаются, по-разному отдаются. Должников, видимо, можно разделить как бегунов - на стайеров и спринтеров. Брать понемножку или хапнуть максимально. Зависит как от своего характера, так и - что важнее - от характера кредитора. У банка понемножку не берут, близкие много не дадут - просто потому, что близкие обычно того же имущестенного положения и тех же представлений о том, что такое много или мало. За исключением Бога, конечно. Он даёт взаймы и помногу - бухнет так целую вселенную к ногам... Понемногу тоже, причём понемногу - вроде исцеления от экземы - более заметно. Да и ребёнок больше радуется дешёвой стекляшке, чем банковскому чеку, который ещё и прочесть не умеет.

Главный же вопрос - как отдавать. Часто спрашивают у кредитора - если близкий настолько, что одолжено без формальностей - "Тебе удобнее целиком или по частям?" Подразумевается, что удобнее получать целиком, как и брать обычно приходится целиком. Вот накоплю и верну всё сразу.

Мы же, чай, не "тупые америкосы", "буржуины" с их определения выплат кусочками с точностью до 666 знака после запятой. Мы простые русские люди, лежим на печи, жуём одолженные калачи, потом как соберёмся и в последний момент напрягёмся и ка-ак пукнем - все кредиторы сразу откланяются и скажут: "Спасибо, больше не надо, считайте, что вы всё вернули". Примерно так мы тупых западных благодетелей отблагодарили и за ленд-лиз, и за гумпом начала девяностых.

Прощать долги надо целиком, принимать прощение надо целиком, без кокетства, а вот отдавать долги надо кусочками, не дожидаясь, пока у нас окажется достаточно для отдачи плюс необходимое на житьё. Отдавать частями не только рационально, но и эмоционально, для смирения полезно - чтобы помнили о своём должничестве, а не фуфырились. Это и называется жизнью, об этом Иисус и сказал - сунули бутерброд голодному, термос замерзающему - Я распишусь в получении. Отдать долг - как виноград вырастить, за один час не выйдет. Не откладывай на завтра то, что можешь отдать в счёт уплаты долга сегодня.

*

«Оставь нам долги» и «не введи в искушение». За этим скрывается «должен и могу», «спасение и творчество», «индивидуальность и личность». «Долг» – все то, без чего невозможна жизнь. Должен покормить ребёнка. Должен поесть. Должен быть счастливым или хотя бы незанудным. Должен не обижать людей и не манипулировать ими, не помыкать.

Конечно, бывают искушения не отдать долг. Правда, психологически большинство долгов мы не отдаём «просто так», безо всяких искушений. Просто противно быть должным – проще плюнуть на долг и завалиться на стул перед телевизором. Или с друзьями пиво пить.

Хотя что за друзья для питья пива?! Может, когда говорят о европейском индивидуализме и отчуждённости, имеется в виду именно сужение дружбы до пива? Не знаю, не пробовал, но вдруг похоже на нашу «церковность» – когда пребывания в храме с сотней людей достаточно, чтобы считать себя «членом». Понятно, что нормальные сторонятся храмов и пивных. Телевизор честнее. Если его не включать, а просто зыриться в его экран.

«Могу» – это не «могу сделать должное», а «могу сделать то, чего не должен». Могу станцевать. Могу спеть. Могу путешествовать. Могу сочинить. Могу любить. Я могу бесконечно больше того, что я должен.

Вот здесь и начинаются настоящие искушения. Во-первых, обойтись без «могу», могу сделать возможное плохо, недоделать, могу совершить подмену – назвать «должное» – творческим и, что ещё хуже, наоборот. Во-вторых, я же могу ещё и кое-что вонючее… В сравнении с чем мещанство, буржуазность, верность заветам Ивана Ильича – просто святость. Во всяком случае, не «лукавое», не понерость и не малоизм. Ежели кто не знает, на греческом в Отче наш как раз «понеро», а на латыни – «мало». Латыняне смешные люди – думали, что когда «мало», это «зло». Понятно, почему они вымерли? Правда она в том, что мал золотник, да дорог… Осталось только понять, что это такое – «золотник», найти его и найти на него покупателя и пошли все искушения лесом…

* * *

ДРОЖЖИ В КАНАЛИЗАЦИИ ИЛИ КАПЛЯ ВОДЫ НА СОЛНЦЕ

Ребёнок чувствует, что просить прощения глупо. Опыт свидетельствует ему: всякие недоразумения проходит сами собою, словно высыхают. Считать ребёнок ещё не умеет, а то сказал бы, что каждый день выпаривает одну десятую вины.

Родители – нормальные – знают, что детская вина как Божья роса,высыхает мгновенно. Если они и требуют от ребёнка просить прощения, то исключительно в педагогических целях. Получается довольно глупо, у ненормальных родителей ещё и жестоко, эффект бывает противоположный. Вместо умения прощать выращивают чувство вины. Ребёнок учится тому, что делает родитель, а не тому, что родитель говорит – если родитель гневно говорит, что надо быть ласковым, ребёнок учится гневу. Если родитель не прощает ребёнку, что тот упрямый, ребёнок учится не прощать.

Взрослый знает, что нераскаянное зло – самая прибыльная инвестиция. Десять процентов не в год, а в день. Не попросил прощения – и зло увеличилось. Через год-другой вырастает до такого размера, что его и увидеть нельзя, как не видишь планету Земля, а живёшь на ней. Это уже не «твоё зло». Теперь ты – его человек, живёшь спокойно, уверенно, никому зла не делаешь. А зачем его «делать», – воздух же не делают, им дышат.

Церковные обряды прощения – исполнение психотерапевтического совета Иисуса: «Будьте как дети». В идеале специальное помещение, где взрослый почувстствует себя ребёнков: стулья в три раза больше обычных, ступени огромные, потолки недоплёвываемые. Попроси у папы-священника прощения, получишь конфетку. А раз в год играем во взаимное прощение с Катями и Артемами. Игра, конечно – если Бог так прощает людей, как люди прощают друг друга, прощение бесполезная трата времени. Даже если Бог прощает нас основательнее, всё равно неинтересно, потому что мы простить Бога не можем. Во-первых, не хотим, во-вторых, нам объясняют, что не имеем права. Не по чину. Рылом не вышли. Он Творец, мы творение. Картина художника не прощает.

Позвольте, это почему же? Плохо написанная картина очень даже может простить художника, а может не простить. Только Бог – художник, да люди – не картины, а люди. Человеки. Богоподобные. И мы можем простить Бога, и должны простить Бога, и смысл жизни в этом, и покаяние в этом. Читаем книгу Иова. Качество прощения-покаяния проверяется священником (впрочем, и любым другим свидетелем). Иов, конечно, не я, а этот самый другой. Мы убили его овец, уморили его жену и детей, заразили его СПИДом и украли деньги на его лечение. Очень приятно, что он держит себя в руках и прилично выглядит, но это он, Иов. Простит – хорошо, не простит – подадим апелляцию на Верх.

Люди, которые сердятся на таинство исповеди – мол, зачем между мною и Богом посредник в таком деле как прощение – смелые люди. Священник – уполномоченный не только Бога (с Богом договориться и без этого можно). Он представляет ещё и людей, нами обиженных. Живых и умерших, ближних и эмигрировавших, назойливых и давно потерянных, – все они тут, и ждут они вовсе не того, что мы всё вспомним, а ждут они возможности нас простить.

А Прощёное воскресенье – это хорошо… Прекрасное развлечение перед тем, как приступить к покаянию.

* * *

Не пора ли заменить «и остави нам долги» на «прости нам кредиты наша»?

Один из немногих умных антиклерикальных анекдотов – про предложение учёного Богу устроить соревнование. Кто более творец?! Бог соглашается. Учёный подходит к своему столу, берёт пробирку с водой… «Э нет!», – говорит Бог, – каждый работает с тем, что сам создал».

Мир – это кредит человеку. Открытие Бога – открытие того, что ты живёшь в кредит, боковым зрением ловишь Кредитора и Его участливый взгляд, – твой кредит в разы больше твоей наличной жизни.

Можно без Бога. Так обычно и происходит, оно и нагляднее – когда мы возмущаемся паразитами, которые нахватают кредитов, ездют в дорогих машинах, с важным видом пьют кофий в номенклатурных кафе, держат нос кверху, хотя сами ничегошеньки ещё не сделались.

Самое неприятное, что такое поведение иногда – вполне правильное и рациональное, выгодное и для нас. Да, среди этих держиносиков обязательно какой-то процент кое-какеров, халтурщиков, карьеристов, проходимцев, обманщиков. Жизнь их вовсе не обязательно отбраковывает, жизнь умнее моральных схем. Так ведь обманщики и карьеристы есть и среди уборщиц, и среди ассенизаторов… Такие интриги!..

В конце концов, когда нас полюбит любимая и приберёт – это ведь тоже кредит. Любовь – проигрышная лотерея, в любви нет выигрыша, хотя жизнь – случается. Причём, только в любви.

Поступил в университет – кредит… Даже если ты платишь – всё равно ты не можешь оплатить всё. Мёртвые денег вообще не берут, а ведь за бином надо бы заплатить Ньютону.

Взял молоток – опять кредит. Палку взял – кредит, да что ж это такое за засада… К тому же мир устроен так, что – энтропия, коэффициент полезного действия как у паровоза, в конце – могила, так что отдать кредит никакой возможности даже в теории не просматривается. Просто раньше были долговые ямы, их отменили, но могильную яму никто не отменял. Сменили её на могильную вазу, так ведь теперь мы ещё и за вазу должны! Ни, точно – по святым отцам – бросьте мой труп собакам. Хотя собаки нынче пошли разборчивые…

Прости и простите мне кредит и кредиты, которые я буду щас просить! Сами мы не местные!! Из рая выгнали, вот и кредитуемся у вас, граждане!!! А я за вас буду Бога молить или, ежели пожелаете, могу песню спеть, книжку написать или там снег поубирать… Да хотя бы посуду помыть, что ли… Иду, иду!

* * *

А как, собственно, мы оставляем должникам нашим? Ну, в теории – на практике, конечно, ничего мы не прощаем и не оставляем. Но теоретикчески? Ежели человек не отдаёт долга, значит, человеку плохо. В ста случаях из ста ему нужны ещё деньги. Ну мы же, когда не отдаём долга – денежного или этического – то ведь по этой причине? Не до жиру, быть бы живу? Не могу отдать, старик, мне бы ещё столько и полстолько!… И когда мы просим у Бога оставления нашего долга Ему – это что, "забудь и разойдёмся как в море корабли"? Или "прими на борт и поставь на довольствие, а про долг давай чуть попозже, через пять минут после конца света"? Мы просим хлеба насущного – то есть, "я тебе должен буханку хлеба, дай мне ещё девять для круглого счёта". Так и тем, кто должен нам – ещё одолжить, насыпать ещё муки, да утрясти, спрессовать и с горочкой (Лк. 6, 38). Вот эта горочка и есть Голгофа…

* * *

О гордом человеке говорят «пуп земли». Пупок считали центром человека. Между тем, пупок – самая маловажная часть человека. Просто шрам. Напоминание о том, что ты – всего лишь мыльный пузырь, который выдули из трубочки, летишь пока, но это недолго. Мы-то думаем, что мы – трубочка, даже более того – что мы Тот, Кто дует. Источник жизни, света, любви.

Если мы так думали со всей убеждённостью, вели себя в соответствие с этим – это было бы очень неплохо. Но мы грешим – и этим обнаруживаем, что на самом деле видим в других, а не в себе, источник бытия. Мы предъявляем людям такие претензии, словно они – Бог. Поэтому мы сердимся, ненавидим, не прощаем. Можно простить ребёнка неразумного, но не Бога! Мы ведём себя так, словно другие – источник любви, света, самой жизни нашей. А они не таковы – значит, их надо наказать! Ну, если зелен виноград, если руки коротки, то наказать хотя бы презрением, цинизмом, как бы равнодушно-усталым презрением. Ничтожества, мол, руки жалко марать…

Евангелие – благая весть о том, что я могу и должен простить. Евангелие не отрицает, что ненависть прагматична и презрение логично. Евангелие всего лишь говорит, что я – существо прощающее. Я прежде всего тот, кто прощает. Солнце – светит и греет, человек – прощает и любит. Солнце есть Солнце не потому, что есть солнечный свет и солнечный жар. Они – следствие, проявление Солнца. Человек прощает и любит потому, что он человек. Наткнётся его прощение на принятие или отвержение, так же неважно, как то, падает солнечный свет на фотоэлемент, кактус или чашку кофе, которая и без солнца горяча.

Человек должен прощать не потому, что непрощающим будет плохо, а потому что никто и ничто в мире более не умеет прощать. Ангелы и электроны, дельфины и вирусы, - не могут и не должны прощать, а мы – можем и должны. Мы можем погибнуть, прощая –Сын Божий погиб, куда уж дальше! – но зато мы и воскреснуть можем лишь, если прощаем.

У прощения есть сатанинский двойник – забыть, перетерпеть, сжав зубы. Простить не означает забыть. Простить означает вспомнить – вспомнить себя, вспомнить, каков мир на самом деле, вспомнить безбрежность пространства и вечность времени. Прощение есть творение нового мира, в котором к бесконечности добавлена человечность. Прощение превращает бесконечность в простор.

Без Бога это не выйдет. Поэтому и неверующий, когда прощает – с Богом, и верующий, когда не прощает – сатанист. Эмоционально это даже неизбежно – не прощать. Но ведь эмоция проходит, а непрощение остаётся уже как наш волевой выбор, и это и есть конец света, начало мрака. Свою ставку обидчика мы отрабатываем на двести процентов, а обиженными-то мы на полставки. А надо не просто быть обиженным, надо так обидеться, чтобы подняться надо всем, возмутиться духом – и носиться над космосом, как Дух Божий носился в библейском рассказе о творении. Носишься-носишься и вдруг понимаешь, что можешь отделить свет от тьмы, мух от котлет, обиду от жизни, можно всё упорядочить не по лекалу злости, а по лекалу любви, и тогда будет эволюция с экологией и райский сад, в котором и крапиве даже найдётся место. Воскресшего Спасителя Мария приняла за садовника – и наше воскресение начинается, когда мы втыкаем штык в землю, берём взамен штыковую лопату, переворачиваем первый пласт чёрной земли и бросаем не камень, а собственную душу, чтобы перегорело временное и расело вечное и принесло другим прощение, а Богу славу.

*

ВОСКРЕСШИЙ КРЕДИТОР - СТРАШНЫЙ СОН ДЕБИТОРА

Жизнь пишет чудные комментарии к Евангелию. «Остави нам долги наша» с учётом опыта православной Греции, следует читать так: «Отложи выплату наших долгов на неопределённое время». В православный календарь следует записать праздник «избавление православной Греции от протестантско-католических кредиторов», а в число благодарственных молитв включить Акафист о победе над режимом жёсткой экономии. Вкалывайте, Гансы и Гретели, чтобы Христосы и Апостолосы могли вернуться к многочасовому питию кофе и несению таких важных государственных служб как цуканье Свидетелей Иеговы и курощение сайентологов.

Бог ли Иисус - не так важно, как то, что Он - Тот, Кому я должен. Христос - страшный сон должника, который убил кредитора, а тот, сучара, воскрес... И что теперь делать?!

*

ДОЛГ ПРОЩЕНЫЙ - ЧТО ВОР КРЕЩЕНЫЙ

В тех переводах "Отче наш", которые стараются быть попонятнее, слово "долг" заменяется на "грех", "вина". Тем более, что у Луки поставлено именно слово "грехи". Обычно варианты Матфея считаются вторичными, но именно в данном случае все-таки "долги" - предпочтительнее. У Луки "прости нам грехи", но затем "как и мы прощаем всяким должникам нашим" - значит, и тут все-таки грех приравнен к долгу. Другое дело, что понимать не очень хочется. Или очень не хочется.

Иногда непонятность - в мозгах, а не в тексте. И вот почему "долги" лучше. Что делает нормальный человек, которому простили долг? Он старается отдать этот самый прощеный долг! Это важное свойство нормальной психологии называется "щепетильность". В России практически забыто. В лучшем случае, щепетильным назовут человека, который старается отдать долг, хотя этот долг с него не требуют. В Евангелии - "архаичная" психология. Тут Закхей от радости обещает каждому, кого ограбил, вернуть деньги - с прибавкою. Тут в притче царь карает прощеного слугу, который не простил своего должника.

"Вина", "грех" - их прощение мы склонны понимать как конец сюжета. Простили - и с плеч долой. В лучшем случае - епитимья мне, грешному. Меня Бог простил, я трижды "Отче наш читаю". Бредятина - раз меня простили, я должен еще трижды попросить меня простить. Нет уж, тут не эмоции, тут конкретные бабки!

Простил тебе Бог обман? Божие прощение жжется! Скорее прости кого-нибудь, кто тебя обманул!!! Простил тебе Бог сексуальную какую-нибудь турбулентность? Прости того, кто инсертировался куда-то не туда. Простил тебе Бог агрессию? Прости того, кто агрессировался на тебя. Да, конечно, при таком раскладе тебе может стать очень несладко. Кисло может стать. Так в том-то и дело, что "прости нам долги наши" и "возьми свой крест", "погуби свою жизнь/душу" - это одна и та же весть, причем Бог считает ее Благой. Так вот Чудак с большой буквы.

*

Простить означает простить, не держать больше зла на человека. 

"Понять, чтобы простить" не слишком удачное выражение. Обычно имеется в виду "пойми причины его греха, пойми, что ты на его месте тоже мог бы согрешить". "Понять причины греха" далеко не всегда возможно и почти никогда не нужно. В грехе -и в жизни вообще - очень много иррационального. Зло и любовь беспричинны. 

Даже то, что в жизни есть рационального, чаще всего невозможно понять в одиночку. Иногда и сам человек с трудом себя понимает - ведь его сознание недостаточно свободно от предрассудков, от эмоций, от невежества. Квалифицированнейший психолог не возьмется за год так изучить конкретного человека, чтобы уверенно объяснять причины его поступков (тем более, не возьмется предсказывать его поступки, а ведь прогноз - единственное доказательство понимания). Мы же в быту за секунду, "нутром", ставим диагнозы и объясняем. 

Более того, очень часто понимать - категорически нельзя. Нельзя понимать, почему убили человека, почему предали, почему изменили. Не потому, что этого нельзя простить, а потому что этого нельзя повторить, нельзя оправдать.

Прощать же - надо. Понимание для этого не нужно. Художник творит шедевр, не понимая механизмов своего творчества. Чем более человечно то или иное дело, чем выше в иерархии созидания, тем меньше в нем элемент понимания, тем выше элемент благодатного вдохновения. Менее всего понимание необходимо для любви. Вот это и нужно понять - что можно простить, не подыскивая оправданий. Хотим ли мы, чтобы Бог понимал, почему мы грешим? Упасибоже! Бог не может и не должен понимать всякие гнусности.

Для прощения нужно не знание механизмов зла и силы зла, а знание единства людей в человечности, знание того, что человечность сама по себе есть сила. Верующий человек знает исток этой силы, неверующий полагает, что человечность сила сама по себе. Это не так важно.

Неважно, понимает ли человек природу света. Важно, старается ли человек жить на свету, мыть окно в комнате, выше держать свечу, даже, когда дует ветер, и особенно, когда дует ветер.

*

О НЕНУЖНОСТИ ПРОЩЕНИЯ, ОБЪЯСНЕНИЙ, ПЕССИМИЗМА И ОПТИМИЗМА

Пессимизм и оптимизм заканчиваются там, где начинается вера. Можно и нужно оценивать надежность палки, невозможно оценивать надежность Бога. К человеку это относится лишь настолько, насколько он любит и любим или, говоря деликатнее, находится в состоянии диалога. Бог в диалоге всегда, а человек нет - поэтому человек лишь подобие Бога.

Пессимизм и оптимизм теряют значение в Боге как широта и долгота теряют значение в движении, как устойчивость стула неважна для танцующих.

Другими словами, "если что-то нужно объяснять, то ничего не нужно объяснять". Кто нуждается в объяснении, ничего не поймет - во всяком случае, если речь идет о том, на объяснение чего стоит убить всю жизнь. Бог никому ничего не объясняет, в этом комизм прямолинейных призывов "обратиться к Богу" (в Евангелии "обратиться" это "покаяться", это не повернуться к Богу, а отвернуться от греха). Понимание, ясность приходят как девальвация в нощи, и обычно не прямо от Бога, а от (через) человека, природу, мысль. Потому что "гони Бога в дверь, Он влезет в окно". Человек гонит Бога из своей жизни невольно, поэтому "искать Бога" означает не столько выходить из себя, сколько открывать в себе все окна, которые найдем.

Совсем другими словами: если нужно прощать, то прощать нельзя. Если любишь любимого, то прощение так же бессмысленно-комично как поднимание тяжестей носом. Можно, конечно, но странное выходит занятие. Если же любимый предал, то прощать, собственно, уже и некого. Нету его, любимого! Чего тут прощать-то? Чао, бамбукко, сорри... Не приведи, Господи...

*

О гордом человеке говорят «пуп земли». Пупок считали центром человека. Между тем, пупок – самая маловажная часть человека. Просто шрам. Напоминание о том, что ты – всего лишь мыльный пузырь, который выдули из трубочки, летишь пока, но это недолго. Мы-то думаем, что мы – трубочка, даже более того – что мы Тот, Кто дует. Источник жизни, света, любви.

Если мы так думали со всей убеждённостью, вели себя в соответствие с этим – это было бы очень неплохо. Но мы грешим – и этим обнаруживаем, что на самом деле видим в других, а не в себе, источник бытия. Мы предъявляем людям такие претензии, словно они – Бог. Поэтому мы сердимся, ненавидим, не прощаем. Можно простить ребёнка неразумного, но не Бога! Мы ведём себя так, словно другие – источник любви, света, самой жизни нашей. А они не таковы – значит, их надо наказать! Ну, если зелен виноград, если руки коротки, то наказать хотя бы презрением, цинизмом, как бы равнодушно-усталым презрением. Ничтожества, мол, руки жалко марать…

Евангелие – благая весть о том, что я могу и должен простить. Евангелие не отрицает, что ненависть прагматична и презрение логично. Евангелие всего лишь говорит, что я – существо прощающее. Я прежде всего тот, кто прощает. Солнце – светит и греет, человек – прощает и любит. Солнце есть Солнце не потому, что есть солнечный свет и солнечный жар. Они – следствие, проявление Солнца. Человек прощает и любит потому, что он человек. Наткнётся его прощение на принятие или отвержение, так же неважно, как то, падает солнечный свет на фотоэлемент, кактус или чашку кофе, которая и без солнца горяча.

Человек должен прощать не потому, что непрощающим будет плохо, а потому что никто и ничто в мире более не умеет прощать. Ангелы и электроны, дельфины и вирусы, - не могут и не должны прощать, а мы – можем и должны. Мы можем погибнуть, прощая –Сын Божий погиб, куда уж дальше! – но зато мы и воскреснуть можем лишь, если прощаем.

У прощения есть сатанинский двойник – забыть, перетерпеть, сжав зубы. Простить не означает забыть. Простить означает вспомнить – вспомнить себя, вспомнить, каков мир на самом деле, вспомнить безбрежность пространства и вечность времени. Прощение есть творение нового мира, в котором к бесконечности добавлена человечность. Прощение превращает бесконечность в простор.

Без Бога это не выйдет. Поэтому и неверующий, когда прощает – с Богом, и верующий, когда не прощает – сатанист. Эмоционально это даже неизбежно – не прощать. Но ведь эмоция проходит, а непрощение остаётся уже как наш волевой выбор, и это и есть конец света, начало мрака. Свою ставку обидчика мы отрабатываем на двести процентов, а обиженными-то мы на полставки. А надо не просто быть обиженным, надо так обидеться, чтобы подняться надо всем, возмутиться духом – и носиться над космосом, как Дух Божий носился в библейском рассказе о творении. Носишься-носишься и вдруг понимаешь, что можешь отделить свет от тьмы, мух от котлет, обиду от жизни, можно всё упорядочить не по лекалу злости, а по лекалу любви, и тогда будет эволюция с экологией и райский сад, в котором и крапиве даже найдётся место. Воскресшего Спасителя Мария приняла за садовника – и наше воскресение начинается, когда мы втыкаем штык в землю, берём взамен штыковую лопату, переворачиваем первый пласт чёрной земли и бросаем не камень, а собственную душу, чтобы перегорело временное и расело вечное и принесло другим прощение, а Богу славу.

По проповеди на Духов день 2014 г., №2111.

КРЕДИТ БОГУ

Как и подобает стране, где православное христианство является государственной и даже немножечко народной религией, Греция объясняет «Отче наш».

Страна в долгах, - то есть, банки страны в долгах. Более того, страна хочет ещё больше долгов.

Только одна маленькая деталь. Банки в долгах, потому что православные греки (впрочем, наверное, и неправославные греки тоже) за последние два года стали забирать свои деньги из банков. Десятки миллиардов забрали.

Не доверяют греки своим банкам. Поведение рациональное: если банки прогорят из-за кризиса, деньги пропадут.

Поведение рационально, слова не очень. Почему немцы или французы должны доверять греческим банкам, если сами греки им не доверяют? Забрать свои деньги и потребовать, чтобы на их место вложили чужие деньги, - это остроумно, но не высокоморально.

Не так ли и мы, дорогие братья и сёстры… В сущности, вся история советской власти от Ленина до Путина сводится к тому же. Человек плачется, выпрашивая денег – в долг или просто так, без отдачи, или в долг, но явно без отдачи. На мировую революцию либо на освобождение Крыма, на строительство храма или на строительство на месте храма… Попробуй спроси его о его собственном кошельке, - напомнит про тайну частной жизни. Попробуй не дать – пришлёт налоговую полицию или прямо силовиков. Самое меньшее, уволит с работы или даже ликвидирует твою работу.

Какой же всё-таки этот Иисус хитрый! Дал молитву, где ни слова о ниспосылании творческого вдохновения, об укреплении сил, мышц и стоп, о просвещении и понимании. Логично молиться «да не будет безволия моего» - а вместо этого «да будет воля Твоя». Разумно «научи меня тратить силы», а вместо этого – «остави нам долги наша». Перевёрнутый мир, вот что такое Царство Божие! Это ведь не о прошлых долгах речь, а о будущих. Это не о том, что мы Богу должны, а о том, что Он хочет у нас одолжить.

Перед Богом мы не греки, мы – немцы! Вот Бог – грек, Он считает, что это мы обязаны одолжить Ему себя, от денег до пяток. А у Самого-то вона скока! Ну зачем тебе такие кредиторы? Ну прости, что мы не хотим Тебе одалживать! И в прошлом ничего мы Тебе не должны, мы Дарвину разве что обязаны, но он добрый и назад не требует.

Мы должны быть должными! Мы должны кредитовать Бога, вложиться в Его ООО ЦБ, оно же ЦН. Господи, такой шанс, а мы жмотничаем! Прости нам, что мы Тебе не одалживаем, и, будь так добр, дай нам проценты с того, что мы Тебе не одолжили! Чтобы не ввести нас в искушение поворчать на Тебя!