ГЛАВА 4
Начало Реформации
Можно было бы начать с изложения точки зрения автора на сущность Реформации и на то, как трактуются важнейшие ее аспекты в современной историографии. Естественно, что в таком случае пришлось бы вступить в полемику с той интерпретацией событий первой трети XVI века в Германии, которая в течение десятилетий была обязательным для отечественных историков. Предпочтительнее, как мне кажется, начать с самих событий, тем более что они подробно не описывались в нашей исторической науке, а в зарубежной историографии присутствуют разрозненно — в работах посвященных конкретной и достаточно узкой тематике.
Политические требования городов
Первым признаком того, что Реформация стала общеимперским движением явились Жалобы германской нации 1521 г. — документ, вобравший требования и городов, и князей, и дворянства. Это были требования тех, кто обладал властью и имел целью устранить церковные суды и финансовую эксплуатацию Германии303. Поскольку аннаты представляли собой такое же вмешательство в осуществление властных полномочий, фискальных прав, как и особая юрисдикция многочисленных церковных институтов, можно заключить, что Жалобы свидетельствовали о стремлении к унификации и концентрации власти — сеньориальной, муниципальной, княжеской304.
Главные события развернулись после рейхстага и после принятия Вормсского эдикта. Они отразили неразрывное единство трех сторон городской политики — внутригородской, имперской, церковной. Все происходившее тогда изучено до мельчайших подробностей, по дням. Поэтому представляется наиболее целесообразным остановиться на том, что позволит качественно оценить в целом городскую политику.
Жалобы 1521 г. были документом по преимуществу негативным — антиримским. антиклерикальным, но уже реформационным. Частью Реформации были не только богословские диспуты в городах, но и кризис имперской политической системы.
Во время борьбы за императорскую корону Карлу не была безразлична позиция городов, однако он вовсе не стремился заручиться их поддержкой. [75] В 1519 г. его более всего обеспокоила возможность войны городов с пфальцграфом (из-за разбоев Зиккингена), а князя не следовало отвлекать от участия в выборах. Война не началась — городская курия Союза получила отступное от эмиссаров Карла305.
Политическая программа имперских городов была изложена в документах городских съездов в Эсслингене и Шпейере, а также на II и III Нюрнбергском рейхстагах. Все они были составлены после Вормсского рейхстага 1521 г. Однако активизация политической деятельности городов была связана не только с осуждением Лютера и его учения, но и с решением I Нюрнбергского рейхстага, состоявшегося в апреле 1522 г. Именно тогда была предпринята попытка введения общеимперского налога на войну с турками — два гульдена с каждых ста гульденов годового дохода306.
Политическая программа городов содержала широкие требования, в ней проявилось недовольство всем политическим строем империи. Городские власти выражали нежелание выплачивать налоги, которые были введены без их участия, считали необходимым предоставление городам права голоса на рейхстагах, деятельность имперского регимента подвергалась критике, так как он был неспособен обеспечить защиту от разбоя, брал под защиту дворян (последние, как будет показано далее, придерживались иной точки зрения). Недовольство вызывала и таможенная политика князей, а также деятельность монополистов. В документах повторялись требованиям Вормсского рейхстага: от жалоб на Святой Престол и духовенство, угнетающее все сословия империи, до предложения прекратить выплаты аннатов Папе и направить эти средства на военные нужды, а также ввести особый налог со всех духовных лиц307.
Таким образом, в 20-е годы XVI в. тот слой бюргерства, которому принадлежала власть в имперских городах, выдвинул общеимперские политические требования, суть которых сводилась к изменению положения представителей городов в рамках органа, аналогичного органам сословного представительств в других западноевропейских странах. Существенную часть программы городов составляли также отказ от имперской политики Габсбургов и требования изменения положения Церкви и духовенства в Германии.
Особо следует остановиться на антимонопольных требованиях. Общим местом во всех работах, посвященных истории Габсбургов и купеческих компаний, является тезис о поддержке Фуггерами и Вельзерами политики династии. Видимо, необходимо учитывать причины, побудившие Карла искать поддержки у монополистов, и последствия их союза в 20-е годы XVI в. Фуггеры и Вельзеры давно уже были кредиторами династии и антимонопольные требования выдвигались задолго до прихода к власти Карла. Но в 20-е годы XVI в. финансирование монополистами Габсбургов сводило на нет попытки добиться изменений в положение городов, используя имперские налоги в качестве средства давления на императора. [76]
До Аугсбургского рейхстага 1530 г. император не появлялся в Германии. В начале 1524 г. он направил туда своего приближенного, Жана Аннара, для переговоров с князьями империи.
Отчеты Аннара представляют собой обзор политического положения в германских землях. Германия, по мнению Аннара, находилась в преддверии большого раскола, в стране шло формирование различных княжеских союзов и контрсоюзов. Все князья настаивали на скорейшем приезде императора. Имперские институты были парализованы, так как князья отказывались участвовать в их работе до тех пор, пока им но будут выплачены обещанные ренты. В посланиях упоминалось о долгах маркграфам Баденским, архиепископам Трира, Кельна, пфальцграфам. Наиболее лояльными по отношению к императору являлись архиепископ Трира и герцог Баварии. Последнему, по мнению Аннара, следовало заплатить в первую очередь. Но даже они угрожали переговорами с Францией, считая необходимым прекращение имперской войны и усиление борьбы с лютеранством (так именовали все радикальные течения).
Такие угрозы исходили от Фридриха Саксонского. На переговорах с Аннаром курфюрст не обсуждал конфессиональные вопросы, по его позиция была наиболее враждебной императору, долг которого достиг 33 тыс. гульденов. Фридрих покинул имперский регимент.
Аннар отметил распространение Реформации во всех имперских городах, протестовавших против Вормсских решений, даже лояльный Аугсбург занимал в вопросах веры антиримскую позицию. Но никаких переговоров с представителями бюргерства но велось. Швабский союз, у которого Аннар просил нанять войско для императора, на переговорах был представлен пфальцграфом, баварскими герцогами, епископами Вюрцбурга и Бабмберга. Все они отказали в помощи императору и в приеме в организацию герцога Миланского. Возможности политического партнерства Карла с имперскими городами, а также их союза с князьями Аннаром не рассматривались. Единственной силой, на которую мог рассчитывать император, посол признавал аугсбургских монополистов308.
Сам император, направляя посла в Германию, изложил в письме Фердинанду взгляды на Швабский союз и на возможную реформу имперской налоговой системы. Карл считал себя сувереном и покровителем организации и на этом основании ожидал от ее членов финансовой помощи. Кроме того, он предполагал обложить налогом на войну с турками все церкви и монастыри империи309.
Послания Аннара и переписка Габсбургов показывает, что для императора и его приближенных Швабский союз был организацией княжеской — только с князьями вел переговоры эмиссар Карла, да и сам император видел в городах лишь возможных плательщиков. Другими словами, субъектами политики для Габсбургов являлись только князья, а города никак не могли [77] быть признаны равными и равноправными их партнерами. Но это вовсе но значит, что Швабский союз перестал существовать как целостность, напротив, на III Нюрнбергском рейхстаге все его члены потребовали дополнительной конфирмации императором их объединения310.
Против подобной трактовки статуса имперских городов и была, по существу, направлена борьба городов за равное с князьями положение на рейхстагах, окончившаяся неудачей. Из многочисленных документов можно отобрать самые показательные. Городской съезд в Эсслингене в 1522 г. произвел подсчет, по которому выходило, что бюргер обложен относительно гораздо более высоким налогом, чем князь. Весьма определенным было и требование участвовать в походе против турок, снарядив и направив военные отряды311. То есть речь шла о непосредственном участии в осуществлении политики, об отказе от пассивного, безличного, опосредованного влияния на происходившие события. Но именно это опосредование является основной чертой новоевропейского государства, обезличивающего участие подданных в государственных делах, отчуждающих их от важнейших функций, прежде всего связанных с применением силы в делах внутренних и внешних, с монополизацией государством права на применение силы. А главным орудием этого отчуждения и опосредования является монетаризация отношений государства с подданными.
Отказ городам со стороны князей, прелатов и графов, последовавший на III Нюрнбергском рейхстаге в 1524 г., был аргументирован тем, что обычая участия городов с правом равного голоса на рейхстагах никогда не было, а обсуждать те вопросы, в которых бюргеры заинтересованы, в частности, о деятельности торговых компаний, им не следует. Кроме того, из-за сменяемости городских советников слишком многим людям станет известно, что происходит в имперском совете312.
Но это только часть полемики городов с рейхстагом. Не менее существенным был собственно конфессиональный конфликт. Однако прежде чем переходить к нему, рассмотрим позицию дворянства.
Конфликт дворянства с Союзом
Историю пребывания дворян в Союзе, их отношений с организацией можно изложить подруобно — материала достаточно, сведения разбросаны по документам разных лет. Попытаемся обобщить данные, чтобы определить наиболее существенные тенденции.
Начнем с организационных основ Союза, отраженных в его уставах. Сразу же можно сделать вывод: несостоятельной оказалась концепция союза союзов, то есть объединения союза городов, дворянского общества и князей в индивидуальном порядке. Союзные структуры сохранило только городское объединение, а для дворян пришлось ввести индивидуальное членство. [78]
Произошло это после швейцарской войны 1499 г. (подробнее см. главу 2). Дворянское Общество оказалось не в состоянии выплачивать свою долю расходов на содержание войска. Города стали ориентироваться не на союз с дворянской корпорацией, а на объединение с князьями и «сильнейшими дворянами», для которых Устав 1500 г. предусматривал имущественный ценз для вступления — 200 гульденов годового дохода. Но и с тех, кто входил в Союз, получить деньги полностью никогда не удавалось. С 1488 по 1522 г. число дворян внутри организации постоянно уменьшалось313.
Однако нельзя заключить, что выход дворян был свободным. С самого начала их положение было двойственным, в Союз они вступали не вполне добровольно, а по велению императора для поддержания состояния ландфрида. В январе 1513 г. Аугсбургский съезд Союза, ссылаясь на императорский мандат от 3 апреля 1512 г. потребовал вступления графов, господ и других дворян. Посредником на переговорах с ними был Максимилиан, вступивший в контакты с верхушкой швабского дворянства и просивший Союз принять графов, а также Трухзеса фон Вальдбурга314. В 1522 г. предстояло продление Союза. В 1520 г. на союзном съезде часть дворянства заявила о нежелании вступать в объединение. Съезд 1521 г. объявил условием продления обязательную уплату взносов всеми членами Союза. На городском же съезде было принято окончательное решение: императора просили санкционировать продление Швабского союза без того, чтобы он добивался вступления тех дворян, которые выбыли из него315. Верх взяли не принципы ландфрида, а реальные возможности участия сословий в деятельности Союза. Прежде всего это были финансовые возможности.
Среди тех, кто входил в организацию, наблюдалось социально-правовое расслоение. Традиционная структура, которая встречалась в уставах дворянских обществ XV в., уступала место другой, институциональной по происхождению, противопоставлявшей графов и господ рыцарству. Устав 1512 г. предоставил дворянской курии Союза столько же голосов, сколько княжеской и городской — семь. Они делились между прелатами, графами и господами, рыцарями и благородными кнехтами (нетитулованными дворянами)316. В 1522 г. дворяне Союза заседали по двум куриям. Первую образовали прелаты, графы и господа, вторую — рыцарство. То же наблюдается и в имперских институтах: в 1517 и 1522 гг. состоялись первые крейстаги, на которых швабские графы и господа имели отдельное от рыцарства представительство317.
Все это касается той части дворянства, что оставалась в Союзе, дворянства как субъекта этой организации, как ее члена. Но существовало и дворянство, бывшее объектом союзной политики, развивавшееся вне Швабского союза, в конфликте с ним.
Этот конфликт явился частью более крупного конфликта, который, в свою очередь, стал проявлением политического кризиса, бывшего частью Реформации. [79]
Среди многочисленных жалоб и петиций начального этапа Реформации дворянству принадлежит петиция, составленная на дворянском съезде в Швейнфурте в начале 1523 г., то есть после франконского дворянского восстания 1522 г. Этот документ заслуживает подробного изложения.
Большинство статей петиции касалось княжеской власти. Графы, господа и другие дворяне, говорилось в жалобе, больше всех пострадали от недавних событий — заговора Башмака и восстания Бедного Конрада, но они же являются наиболее угнетенным имперским сословием. Князья создают собственные тайные союзы, без сомнения, направленные против императора и блага германской нации, поэтому графы, господа и рыцарство собрались, чтобы обсудить, как им защищать свои интересы. С точки зрения собравшихся дворян, лучше всего было бы распустить все союзы318.
Князья лишали их владений и привилегий. Дворяне постепенно теряли права на разбор внутридворянских тяжб — такие дела велись теперь советниками и служащими князей. На Рейне, во Франконии, Вестфалии и на Везере обычным стал захват ленов, присвоение князьями доходов с этих владений.
Это был протест против ограничения частной власти представителями публично-правового порядка. Дворяне страдали, по утверждению жалобы, не только от захвата владений. В Тюрингии, Мейссене, Кобурге князья вводили дополнительные поборы с дворянских крестьян, в частности, десятина вином теперь должна была выплачиваться как непосредственному сеньору, так и князю. Кроме того, князья обвинялись в порче монеты, в введении новых, незаконных таможен (особенно в Вюртемберге и Бранденбургских землях).
Территориальное подданство все более ограничивало возможности дворянской службы. Авторы жалобы указывали на лишение дворян имущества за службу другим князьям, в том числе и императору. Дворяне протестовали против действий карательных военных отрядов князей, за которыми они не признавали права преследования319.
Дворянство терпело убытки, говорилось в различных пунктах жалобы, от произвола нотариев палатного суда, от княжеского суда, «день за днем проникающего в низшую юрисдикцию дворян», от имперской опалы320.
Не меньшее возмущение вызывало у дворян и право non appellando. В результате императорских пожалований, указывалось в жалобе, князья и города получили неограниченную власть, поскольку запрещены апелляции по искам, не превышающим 400–600 гульденов. «Дворяне и другие бедные люди» не имеют доступа ни к императорской защите, ни к защите имперских институтов321.
Статьи 61–66 жалобы были посвящены Швабскому союзу. Суть их сводилась к следующему. Действия Союза противоречат общему и имперскому праву: на словах борясь против нарушений земского мира, руководство организации [80] само постоянно выступает в качестве нарушителя. Особенно страдают от этого дворяне, у которых по решению судей Союза отнимают имущество по обвинению в разбое. Судиться же с Союзом дворянину невозможно — дела вершат ученые юристы, решающие все не в пользу дворян322.
Если располагать только одним источником — Швейнфуртской петицией, то можно заключить, что на рубеже 1522–1523 гг. в Германии существовало единство дворянского сословия, основывавшееся прежде всего на общности ценностей, связанных с частноправовым порядком. Разумеется, многие стороны зарождавшегося территориального режима, будущего княжеского абсолютизма, были чужды всем дворянам.
Но единства, сословной солидарности все же не было. Швейнфуртский съезд последовал за восстанием Франца фон Зиккингена, и рейхстаг предупредил собравшихся дворян, что поддержка участников восстания сделает невозможными переговоры323. Кажущимся было и единство дворян всех земель — отдельно в Швейнфурте собирались франконцы, выступившие особенно решительно против Швабского союза и, в первую очередь, против пургации — процедуры в суде организации, в ходе которой нарушитель земского мира признавал себя виновным и давал клятву не повторять более совершенное преступление324.
На протяжении десятилетий дворянский разбой занимал существенное место в деятельности Союза. Право на пургацию — унизительную процедуру, которая противоречила тем нормам, которые существовали в дворянском обществе XV в., — Швабский союз получил в качестве императорской привилегии, а до этого он создал карательный отряд и последовательно преследовал все проявления дворянского насилия. Последним актом Союза стала карательная экспедиция во Франконию, предпринятая уже после съезда силами швабских дворян325.
Дворянство против дворянства, несмотря на, казалось бы, единодушие на Швейнфуртском съезде. Что стояло за этим разъединением? Для ответа на этот вопрос придется обратиться к той части истории сословия, которая имеет имена, — к деятельности таких лиц, как Франц фон Зиккинген и Гёц фон Берлихинген.
С этими людьми связывается романтическая традиция в истории Реформации. Гёц был известным рыцарем–разбойником, а Франц пытался выступить в роли вождя низшего дворянства, был одним из организаторов дворянских объединений, целью которых была самопомощь дворян разных земель и которые являлись отчасти преемниками сословных обществ XV в. Зиккинген стал вождем франконского восстаний дворян 1522 г.
При исследовании социальных движений средневековья, в частности, связанных с Реформацией, современные политические критерии — число участников, масштаб событий, ясность программных требований и проч. — не вполне применимы. Если рассматривать рыцарское восстание 1522 г. во [81] Франконии, исходя из таких критериев, то оно выглядит не очень значительным. Восстание началось как частный конфликт, после того как архиепископ Трира посягнул на права одного из приближенных Франца фон Зиккингена — Хартмута фон Кронберга. В восстании участвовало небольшое число дворян, и оно вскоре было подавлено. Не была сформулирована ясная программа, требования участников остались расплывчатыми и частными.
Следует, видимо, обратиться к тому, что побудило дворян к восстанию, что определило положение дворянина и что изменялось в этом положении, то есть к внутригрупповым отношениям, связям, нормам. Речь идет о хрониках, содержащих сведения о жизни Франца фон Зиккингена, и о дворянских мемуарах XVI в. — автобиографии Гёца фон Берлихингена и биографии братьев фон Фрундсбергов. Нельзя сказать, что эти источники неизвестны ученым. Они анализировались в научной биографии Гёца, автор которой указал на то, что жизнь его героя и Георга фон Фрундсберга — два «пути наверх», возможные тогда для дворянина, два варианта социальной мобильности326. Но любой источник допускает разные подходы.
Употребление термина «мемуары» — модернизация жанра повествований, хотя и не столь уж грубая. Любые воспоминания, в современном понимании, стремятся создать некий образ, в той или иной степени соответствующий социальной нормативности, которая, однако, может очень широко варьироваться. Произведения XVI в. построены по-иному, в них приоритетна нормативность, а не индивидуальность, поэтому они отражают лишь поведение героев, а точнее, их наиболее существенные (опять же относительно определенных норм) поступки. Это обусловливает фрагментарность повествования, отсутствие внимания к переживаниям, к внутренней жизни персонажей. Распространение подобного жанра (указанные произведения далеко не единственные) в Германии эпохи Реформации весьма симптоматично. Общественные изменения, затрагивающие и нормы повседневного поведения, порождали интерес к отдельному человеку, но пока еще преимущественно как к члену корпорации.
Как уже говорилось. к концу XV в. положение дворянина обусловливалось разнородными связями — прежние вассально-ленные переплетались с новыми, клиентельными, территориальное подданство рассматривалось отчасти как личное покровительство, срочные, договорно-наемные отношения заключались преимущественно с дворянами из территориальных клиентел. И все же есть смысл допытаться вычленить вассально-ленные связи и определить, какие нормы поведения ассоциировались с ними.
Образ жизни Гёца фон Берлихингена вовсе но означал, что он был человеком неимущим, напротив, этот дворянин был состоятельным, и его доходы складывались не только из «разбойничьего предпринимательства». Некоторую часть владений он держал в качестве ленов в общей сложности от десяти разных господ — князей, графов, епископов, монастырей327. Связи с [82] ленными господами, даже опосредованные другими отношениями, не потеряли в его глазах значения. Представляясь, Гёц сообщал не только имя своего капитана, но и то, чьим ленником был последний328. Будучи ленником графа Георга фон Вертхейма, Берлихинген считал себя вправе рассчитывать на его помощь329. Но в целом ни повседневное поведение, ни реальное социальное положение не определялись принадлежностью к вассалам какого-то одного человека.
Франц фон Зиккинген держал лены от пфальцграфа330. Но он имел все основания считать себя имперским деятелем. Причислить его отношения с императорами Максимилианом I и Карлом V к какому-то определенному тину связей, существовавших в то время внутри господствующего слоя, вряд ли возможно, Франц не входил ни в швабскую клиентелу, положение которой во многом приближалось к территориальному подданству, ни в группу графов и господ, имевших доступ на рейхстаги.
Отношения Зиккингена с Максимилианом соответствовали образу императора–рыцаря, который тот стремился создать. Это касалось и поведения императора, и покровительства, подчас внешнего, кое он оказывал некоторым дворянам и в целом сословию. Показательно, что политическая акция, предпринятая на основе прежних, традиционных отношений с дворянством, сорвалась. Максимилиану не удалось в 1507 г. создать на основе швабского дворянского Общества Орден Св. Георгия, союз для крестового похода против турок331. Критику со стороны Гуттена вызывала приверженность Максимилиана «писцам», которым он платил исправнее, чем воинам, то есть усиление бюрократических элементов и ослабление традиционных начал в политике императора332. Но, как показывает Швейнфуртская петиция, для дворян «императорская защита» оставалась надеждой против произвола тех, кто был носителем писаного права, олицетворял новую государственность, новые нормы, новую дисциплину.
В 1519 г., когда зашла речь об оформлении императорской службы — договорных отношений, которые заключались на определенный срок, сопровождались точным указанием прав и обязанностей и подразумевали личное покровительство императора, — Зиккинген усмотрел препятствие для этого акта в ленной зависимости от пфальцграфа, хотя Максимилиан и обещал договориться с последним333. Правда, это не мешало дворянину служить французскому королю или самому себе, имея значительное число приближенных, последовавших за ним в 1522 г.
В обоих случаях относительная свобода и самостоятельность поведения дворянина сочетались с признанием значимости вассального подчинения, которое подразумевало в качестве нормы повседневную независимость ленников. Это своего рода взаимная обусловленность. Гёц фон Берлихинген позднее также отказался от перехода на императорскую службы, усмотрев в этом шаге препятствия для осуществления собственных планов334.[83]
Дворянин–вассал противопоставлялся в какой-то мере дворянину–наемнику, который был одновременно и дворянином–клиентом. Разумеется, нельзя забывать о том, что в традиционной иерархии отношения с императором, хотя бы и как с одним из князей, имели особое значение. Но существовало другое противопоставление: дворянина–вассала — дворянину–подданному. Это лучше всего прослеживается в судьбе Франца фон Зиккингена.
В 1519 г. Швабский союз решил покончить с его разбоями, но речь шла не о войне с дворянином, а о войне с пфальцграфом — человек, находившийся под покровительством, не рассматривался как равноправный противник335. Определяющим был не характер ленного подчинения, а статус ленного господина, Франц, считавший себя вассалом, был для княжеско-городского объединения подданным, и с этим статусом связывались иные, нежели у него самого, представления о нормах дворянского поведения. Под сомнение ставилось право на частную войну (Fehde), освященное той же традицией, что и отношения с сюзереном, бывшее важнейшей частью понятия чести, и, как уже говорилось, по существу признававшееся Обществом Щита Св. Георгия в XV в. Лучше всего представления о справедливой частной войне прослеживаются в автобиографии Гёца фон Берлихингена.
Законная частная война являлась ответом на оскорбление (которым было, в частности, покушение на владельческие права) или вызывалась необходимостью защитить людей, входивших в одну социальную общность с Берлихингеном. К последним могли относиться бюргеры, находившиеся под покровительством родственника Гёца; дворяне, служившие князю, которому некогда служил автор мемуаров (так представлена им знаменитая распря с Нюрнбергом)336.
В том, что касалось права на войну, никаких принципиальных различий между собой, князьями, городами, Гёц не видел. Ему приходилось бросать вызов курфюрсту Майнцскому, епископу Бамбергскому, Нюрнбергу337. Он и они были равносубъектны. И этому нисколько не противоречит постоянно проявляемый дворянином пиетет по отношению к князьям, которым он служил, признание своей подчиненности им. Эта подчиненность не унизительна, напротив, она соответствует положению дворянина, которое, в свою очередь, подтверждает право на войну, а значит и на равенство в делах чести. То, что с нашей точки зрения оценивается как неравенство, обусловливало равноправие в пределах определенного социума.
В документах Швабского союза почти все войны, инициаторами которых выступали дворяне, квалифицируются как разбой. Последний осуждался и дворянской традицией — достаточно вспомнить турнирные регламенты 80-х годов XV в. и произведения Ульриха фон Гуттена338, но не имел ничего общего с частной войной. Швабский союз, превращаясь в публичноправовой институт, в принципе отказывался от подобных различений, сила выводилась [84] из сферы частного права. Отношения дворян со Швабским союзом предстают как нормативный конфликт.
В записках Берлихингена подчеркивается бескорыстие, добровольные и бесплатный характер службы339. Точных денежных расчетов в мемуарах нет, все цифры условны, поскольку выплаты имеют ценность не сами по себе, а как свидетельство почета, взаимного уважения. Декларируемое отношение к деньгам не соответствует ни той роли, которую они, как об этом уже говорилось, играли во внутригрупповых отношениях, ни реальному, довольно высокому, имущественному статусу Гёца.
Современник Зиккингена и Берлихингена Георг фон Фрундсберг связал судьбу с Карлом V и позже стал командующим императорской пехотой. Биография братьев фон Фрундсбергов содержит иную концепцию жизни дворянина. Одним из прав Гёца было право выбора господина, исходя из представлений о должном. Так, он считал себя обязанным не воевать против пфальцграфа, поскольку служил какое-то время под началом Франца фон Зиккингена340. В жизнеописании фон Фрундсбергов утверждается, что они служили всегда одному господину. Участие в войнах Швабского союза, проводившихся вопреки воле Максимилиана, даже в мелких частных акциях, к которым император не имел никакого отношения, мотивируется приказом монарха. Отличаются и описания выплат. Безусловно, в биографии фон Фрундсбергов они выполняют ту же функцию, что и в сочинении Берлихингена, — подтверждение социального статуса. Но они гораздо подробнее, включают точный перечень владений и рент, полученных от Максимилиана и Карла V, и оттого приобретают самостоятельную ценность341.
Таким образом, к 20-м годам XVI столетия стала очевидна трансформация сословия — средневековое дворянство превращалось в дворянство Нового времени, добровольно, под влиянием обстоятельств или под давлением интегрируясь в новую систему отношений власти–подчинения.
Графская оппозиция
Деятельность некоторых графов на рейхстагах до сих пор остается в тени других событий. А между тем графская оппозиция имеет свою историю, связанную с историей Швабского союза. Еще в 1498 г. графы фон Зонненберг и фон Монтфорт протестовали против передачи части низшей и высшей юрисдикции из их графств и владений Швабскому союзу. Речь шла о значительных сеньориальных комплексах, включавших «низший и высший суд» над «благородными людьми, бюргерами, другими подданными». По мнению графов, устав ограничивал применение или силы против «злодейских деяний», что противоречило «естественному, писаному и неписаному праву» и создавало такое положение, когда крестьянин мог отказаться подчиняться сеньору. [85] В конце выдвигалось требование создать в Союзе графскую курию и признать графов особым сословием империи342.
Жалоба 1498 г. пронизана нетерпимостью к любому вмешательству в частную власть. Это объединяет ее со Швейнфуртской петицией. Не менее важна и тенденция к объединению в группу с определенным статусом.
Именно такие требования выдвигались графами и господами на рейхстагах в начале 20-х годов XVI в. Для того, чтобы пояснить причины образования графской оппозиции, надо охарактеризовать социальную структуру имперских органов, оформившихся в первые годы царствования Карла V.
Положение различных элементов внутри политической системы Карла V определяли отношения императора с господствующим слоем той или иной страны. Они, в свою очередь, были обусловлены социальной структурой этого слоя, исторически сложившимися особенностями политического положения различных социальных групп внутри него. При избрании императором Карл V обязался соблюдать все имперские законы и обычаи, особенно Золотую Буллу Карла VI, а также проводить политику, отвечающую интересам немецкой нации343. Обязательства императора воплотились в решениях Вормсского рейхстага 1521 г. об организации имперского регимента и имперского суда.
Постановление о регименте содержало перечисление светских князей и князей духовного звания, входящих в состав регимента по очереди. Был предусмотрен порядок ротации, которая должна была обеспечить присутствие в регименте пяти постоянных членов (штатгальтера Фердинанда и четырех императорских советников), курфюрстов, князей, графов и прелатов, представителей городов и людей, назначенных курфюрстами и округами (в последних решающее слово также оказывалось за князьями)344.
Стремление курфюрстов, считавших себя выразителями интересов всех князей империи, были сформулированы в послании герцога Фридриха Саксонского и архиепископа Майнца Карлу V345, а также в письме пфальцграфа Фридриха маркграфу Казимиру Бранденбургскому346. Князья были едины в том, что император должен постоянно присутствовать в Германии, а также провести реформу регимента, отвечавшую их интересам. Последнее было осуществлено.
Присутствие императора в пределах германских земель должно было служить не только гарантией нового политического порядка. Князья империи были заинтересованы также в гарантии своих предвыборных сделок с Карлом. Подкуп курфюрстов, совершенный внуком Максимилиана, не сводился к выплате им единовременных взяток. Речь шла об установлении ежегодных рент.
Рента в 6 тыс. гульденов была утверждена архиепископу Трира еще в 1518 г. Став императором, Карл подтвердил это решение347. Но обещание императора не выполнялось — к 1525 г. Карл задолжал архиепископу 24 тыс. гульденов348. Чтобы сохранить поддержку курфюрста, император расширил [86] в первой половине 20-х годов владения Трирского архиепископства, передав ему некоторые имперские аббатства, отдельные приходы, таможенные права349. В 1530 г. Карл окончательно решил вопрос о выплате рент архиепископам Майнца и Трира. Последний должен был получать 6 тыс. гульденов в год от Вельзеров350. Ренту курфюрсту Майнцскому (10 тыс. гульденов) должен был выплачивать Антверпен351. Это решение было принято в иной политической обстановке, в период формирования двух конфессионально-политических лагерей, но оно явилось продолжением политики, проводившейся Карлом в первой половине 20-х годов и отвечавшей интересам князей, укреплению территориальной власти.
Реформа отдала в руки князей и имперские институты. Они получали доступ не только к высшим судебным органам, но и к органам управления. Разумеется, применительно к средневековью деление власти на судебную, исполнительную и законодательную условно. В данном случае речь может идти только о влиянии курфюрстов на некоторые стороны жизни империи, в частности, на распределение имперских финансов, утверждение императорских пожалований. Некоторые документы свидетельствуют, что в 20–30-е годы XVI в. Карл и Фердинанд практиковали передачу ежегодных налогов с имперских городов целиком или частично своим приближенным. Эти акты утверждались курфюрстами так же, как и пожалования замков, таможенных привилегий352.
Таким образом, легитимация территориального устройства становилась одной из важнейших функций империи, что делало противоречие «князья — империя» неабсолютным.
Принятие Вормсского матрикула показало, что в рамках империи графы и господа выделяются в особую группу, обязанную вместе с князьями и городами платить деньги на содержание регимента. Отдельно в матрикул была внесена рыцарская корпорация — Общество Щита св. Георгия, взнос которой не был определен353.
Решению вопросов политического устройства империи предшествовали переговоры между графами и господами, участвовавшими в рейхстаге, и Большим и Малым комитетами, в которые входили князья, определявшие, по существу, результаты собраний. Жалобы, поданные на имя курфюрстов и князей, содержали протесты против вмешательства церковных судов в светскую сеньориальную юрисдикцию и против антидворянской политики городов. Отдельно на рейхстаге выделилась наиболее решительно настроенная группа — франконское дворянство, которое подавало жалобы самостоятельно. Предложения курфюрстов и князей передать дело в палатный суд были отвергнуты — дворяне выразили недоверие к этому органу, а потом обратились непосредственно к императору354.
Дворянство осталось недовольно результатами рейхстага. Сразу же после принятия матрикула последовала подача императору двух жалоб, в которых [87] указывалось, что новый побор разорителен для графов и господ. Дворяне подчеркнули также, что следствием их разорения станет невозможность нести службу Карлу355.
Главной задачей императора была, однако, мобилизация всех возможных денежных ресурсов. Именно так определил император цели своей политики в Германии и Нидерландах в письмах Маргарите, правительнице Нидерландов, летом 1522 г356. Два года спустя в письме брату Фердинанду Карл назвал деньги «нервом и силой войны»357.
Весной 1522 г. швабские графы и господа выступили отдельно. Они составили жалобу, чтобы подать ее на предстоящем II Нюрнбергском рейхстаге. Первым главным требованием дворян было предоставление им права голоса на рейхстагах. Два других касались платы на содержание регимента и палатного суда — графы и господа просили о сокращении их взноса, а также о некотором повышении платы члену регимента от дворян. Примечательно, что дворяне опустили в окончательной редакции жалобы пункт о церковном суде. Лояльным было их отношение к чрезвычайному налогу на войну с турками — сообщалось, что швабское дворянство согласилось выплатить его, но пока не собрало необходимых средств. Ответственным за сбор назывался граф Ганс фон Монтфорт358.
Таким образом, к 1522 г. среди дворянства, имевшего доступ на рейхстаги, наметилось разделение по землям. Отдельно друг от друга выступили франконские и швабские дворяне, причем последние отказались в своей жалобе от упоминаний о церковном суде, который, как известно, был главным объектом критики в жалобе немецкой нации Вормсскому рейхстагу 1521 г.
Между тем восставшие дворяне созывали съезд в Швейнфурте как общегерманский359. А во всех документах рейхстага собрание в Швейнфурте характеризуется, как съезд франконцев. Последнее означало, что для тех, кто составлял рейхстаг, исключались любые формы дворянской организации, кроме земельной.
На III Нюрнбергском рейхстаге (1524 г.) позиция графов формировалась вокруг главных вопросов: о представительстве и о взносе на содержание имперских органов. Свидетельств, относящихся к дворянам, в документах рейхстага не так уж и много по сравнению с теми, что относятся к деятельности городов, точнее, данные о дворянах не имеют массового, систематического характера, концентрируются вокруг определенных лиц. События восстанавливаются во многом благодаря заметкам графа Георга фон Вертхейма, франконского дворянина, фигуры не менее примечательной и интересной, чем Берлихинген и Зиккинген.
Граф Георг был противником дворянского разбоя. Подобно тому, как граф фон Эттинген в первые годы XVI в. стал командиром карательного отряда Швабского союза, фон Вертхейм пошел на службу регименту и вел с ним тяжбу из-за неправильной выплаты жалования360. После разгрома дворянского [88] восстания он принимал участие в организации Швейнфуртского съезда. На III Нюрнбергском рейхстаге граф выступил как защитник нового вероучения и одновременно вел переговоры о создании графской курии.
Позиция графа фон Вертхейма объяснялась прежде всего стремлением укрепить статус графов империи. Это было необходимо с точки зрения дворянско-княжеских отношений, — граф Георг обвинял епископа Вюрцбурга, с которым он соперничал за влияние во Франконии, в том, что тот хотел уничтожить его вольности и превратить в подданного, хотя он и был графом империи361. Очевидно, что фон Вертхейм видел в имперском статусе гарантии независимости от епископа.
Однако считать такие взгляды и устремления общими для всех дворян нельзя. Если судить по запискам фон Вертхейма, от графа Бернхарда фон Золма он получил ответ, что тот представляет только графов из Веттерау. Что касается швабских графов и господ, то фон Шварценберг и Трухзес фон Вальдбург отказались присоединиться к графу Георгу, указав на то, что равенство голосов повлечет и равенство взносов на содержание регимента и суда между дворянами и князьями362.
Представления о непосредственном подчинении, его значении и об отношении к нему дворян дают документы предыдущего — II Нюрнбергского рейхстага, регулировавшие выплаты на содержание имперских органов и на турецкий поход.
Постановление различало графов и господ, за которых платили покровительствовавшие им князья, и тех, кто платил сам. Последних было большинство, и в их число входили швабские графы и господа. По существовали области, где за всех дворян и прелатов платили князья (Саксония и Бранденбург), а также сферы влияния князей Юго-Запада, где выделялся австрийский дом. Некоторые дворянские роды были связаны с епископами Вюрцбурга, Трира, Кельна. Наконец, несколько человек отказались платить, потому что «ничем от империи не владели» и непосредственно ей не подчинялись363.
В данном случае облагались не столько лица, сколько владения, впрочем, никакого единства в классификации податных единиц не было — подобно другим документам, постановление фиксировало сложившуюся практику. Во всяком случае ясно, что к началу 20-х гг. XVI в. германский Юго-Запад был местом, где дворян, непосредственно подчиненных империи, оставалось больше всего.
Очевидно также, что за это положение надо было платить. Прагматизм дворян (пусть и немногих), отказавшихся от непосредственного подчинения, сопоставим с прагматизмом швабских господ, воздержавшихся от борьбы за голос на рейхстагах.
Произошло и конфессиональное разделение. После окончания рейхстага группа швабских графов и господ (граф фон Монтфорт, Трухзес Фон Вальдбург, фон Фрундсберг, фон Бентцнау), епископ Аугсбурга, а также бургомистры [89] Вангена и Изни, собравшись в Лейткирхе, заявили о поддержке решения, предписывавшего выполнить Вормсский эдикт364.
Конфессиональный выбор этих швабов в какой-то мере объясняется их отношениями с Габсбургами, но позиция графа Георга не допускает упрощенного объяснения. Его заявление на рейхстаге строилось не вокруг пунктов Жалобы немецкой нации — о церковном суде, аннатах и проч. Оно отчасти соприкасалось с тем, что было тогда главным в выступлениях городских правителей.
К 1524 г., когда в имперских городах Реформация достигла серьезных успехов, Карл V предпринял новое наступление. Частью его явились решения III Нюрнбергского рейхстага об обязательной исполнении Вормсского эдикта прежде всего в том, что касалось запрета на печатание и распространение реформационной литературы, а такие на публичные выступления. Городские представители протестовали и покинули Нюрнберг, не подписав постановления рейхстага365.
Протестовал и граф Георг, защищая право каждого проповедовать и читать Священное Писание366. Но при этом по отношению к Габсбургам и империи он оставался лояльным, более того, к 1528 г. он стал вождем объединения франконских дворян, с которыми начади налаживать связи эмиссары Габсбургов367. Это были первые шаги к формированию земельных рыцарских округов, которые стали основой для конституирования имперского рыцарства в середине XVI в.
Граф Георг явил пример личной позиции, причем его конфессиональный выбор не был тождествен выбору политическому. Он соотносил себя не только с дворянским сословием, но и со всей христианской общиной. Одно не противоречило другому, как не противоречило его сближение с Габсбургами его приверженности учению Лютера. Как видим, события той эпохи, особенно поведение некоторых заметных деятелей не допускают ни узко социального, ни узко конфессионального объяснения. Сосуществование различных нормативных (правовых и этических) систем, необходимость выбора социального поведения порождали напряженность, которая порой разряжалась в актах социального отчаяния вроде дворянских и крестьянских восстаний. Но были и другие способы решения проблем.
В Швабии усиливались связи дворянской верхушки с Габсбургами368. Обобщение актового материала Крестьянской войны показывает, что швабские графы и господа действовали преимущественно как представители Габсбургов, как их эмиссары и клиенты369.
Безусловно, находят подтверждение выводы Пресса о том, что Габсбурги с помощью Швабского союза доместицировали дворян этой земли, и о том, что после периода активности дворян в 20-е гг. XVI в. началось их развитие уже в рамках территории370. Но не только в этом итоги исследования. Кажется возможным толковать их и по-другому. [90]
В свете дворянских выступлений 20-х годов можно более широко посмотреть на проблему феодально-сеньориальной реакции. Напомним, что удалось констатировать очень высокую цену (в буквальном смысле слова, в деньгах) сеньориальной юрисдикции, тенденцию к интенсификации феодальной эксплуатации, к совмещению прав личного, судебного и земельного сеньора в одних руках. В то же время и из дворянских жалоб, и из дворянских жизнеописаний, а еще раньше, в XV в., и из уставов дворянского Общества можно сделать вывод о теснейшей связи сеньориальных прав с представлениями о чести. Сеньориальные владения, безусловно, образовывали основу социального статуса дворянина. Гёц фон Берлихинген, имевший несчастье на короткое время (хотя, как он утверждал, не совсем по своей воле) примкнуть к восставшим крестьянам, оказался весьма в незавидном положении по отношению к своему сословию, но вовсе не был деклассирован, отчужден и отринут. Вторую половину своей жизни он провел в тяжбах с соседями, борясь за свои права над отдельными владениями.
Очевидно также, что наступление княжеского абсолютизма, режима динамичного, отрицавшего статику сословного общества, приводило к серьезному ущемлению и ограничению сеньориального статуса. Начальную стадию этого процесса удалось наблюдать в данной работе. Швабский союз сыграл значительную роль в эволюции дворянства. Он стал носителем новой нормативности и новых ценностей. Обобщая это, можно сказать, что по отношению к дворянству Союз выполнил функции катализатора происходивших социальных процессов.
Имперские города между Вормсским и Бургосским эдиктами
Из приведенных выше документов видно, что сам император был не прочь обложить налогом церковные учреждения, а в будущем, может быть, и изменить порядок выплаты аннатов. Серьезным было давление со стороны князей, как следует из посланий Аннара, подчеркивавшего, что Реформация — это смута371. И конфронтацию городов с императором в том, что касалось нового вероучения, невозможно рассматривать без того, что происходило на рейхстагах.
Существо Вормсского эдикта 1521 г. сводилось к запрету распространения и проповеди Лютеровых произведений и идей372. Таким образом, с самого начала борьба против Реформации началась как борьба за власть над средствами коммуникации. Точнее сказать, император попытался включиться в эту борьбу — в городах с начала XVI в. существовала цензура со стороны магистратов373.
Эдикт был императорским, а значит апеллировал к традиционному признанию императора «естественным господином» имперских городов374, то [91] есть действовал непосредственно, вне каких-то институтов. Но он был невыполним — общины не позволили бы ограничить проповедь нового учения. В 1522–1523 гг. на рейхстагах обсуждение конфессиональных вопросов было на втором плане — обсуждалось восстание Зиккингена, турецкая опасность, регимент, наконец, требования городов. Дело ограничивалось призывами к тому, чтобы проповеди не вели к восстанию. Рейхстаги все более склонялись к обсуждению собственно религиозных вопросов на свободном соборе, что отвечало требованиям городов и устраивало самого Лютера375.
В начале 1524 г. состоялся III Нюрнбергский рейхстаг, на котором присутствовал папский легат, отчасти оставшийся довольным его результатами. Было подтверждено запрещение печатать реформационные произведения, но разрешено проповедовать новое вероучение. Впервые было принято решение о национальном соборе. Но городских представителей это уже не устраивало. Они были недовольны и отказом предоставить им право голоса, запретом печатания, что было вмешательством в цензурную власть магистратов, и решением о созыве собора. Теперь они стояли на иных позициях, требуя созыва национального собрания из всех сословий, включая светские.
Основанием для этих требований служил принцип всеобщего священства. Исходя из всего этого, города не подписали решения рейхстага, присоединились к протесту ряда графов, а также курфюрста Саксонского. Окончательно было решено не публиковать мандат о запрете печатания произведений Лютера, однако вскоре это было сделано в Аугсбурге, Меммингене, Нордлингене376.
Последний эпизод — один из многих, свидетельствующих о постоянных колебаниях городских властей, оказавшихся между императором и горожанами. В июле 1524 г. произошли два городских съезда — в Шпейере собрались реформированные города, в Лейткирхе — несколько городов старой веры, объединившиеся с рядом графов и господ377. Именно в этом году в германские земли направился Аннар, написавший Карлу о недовольстве князей, не поддержавших Реформацию. Император оставил планы налогообложения Церкви. В конце года появился Бургосский эдикт, который требовал у городов соблюдения Вормсского эдикта под угрозой имперской опалы378.
Несколькими годами раньше, когда некоторые города не пожелали продления Союза, подобная угроза была достаточна для того, чтобы они одумались379. Однако сейчас речь шла о другом. И ответ городов на попытки оказать на них давление заслуживает не только внимания, но и сопоставления с некоторыми другими документами, исходившими от магистратов.
Главным аргументом в ответах городских советов императору было то, что выполнение эдикта приведет к смуте, и восстаниям в городах, что подданные настроены против запретов на проповедь Евангелия380. Такой же вывод встречается и в тех документах, которые содержали протесты городов [92] против имперских налогов, — чрезмерные выплаты могли привести к возмущению горожан381. И это не были отговорки, такая аргументация отражала основные представления горожан о природе власти и ее задачах.
В 1524 г. эти представления начинают оформляться, концептуализироваться. В этом велика заслуга нюрнбергского реформатора Лазаруса Шпенглера. В составленных им документах проводилась та мысль, что император не вправе вмешиваться в духовные дела, что реформа Церкви — воля всей общины, а к смуте ведет не Реформация, а сопротивление со стороны церковных институтов382. Таким образом, все сводилось к воле общины, которая была и высшим аргументом, и, если разобраться, источником власти магистратов. О чем бы ни шла речь, вое замыкалось на положении в общине.
Рассуждая об имперской опале, Шпенглер пошел еще дальше. Опала, с его точки зрения, — высшее наказание, которое не может назначаться без серьезной причины, но назначение ее по решению Вормсского рейхстага 1522 г. находится в ведении регимента. В свою очередь, в нем должны участвовать все имперские сословия, включая города, а раз это не обеспечено, то и опала незаконна. Невозможно и осуществление Вормсского эдикта, так как это приведет к восстаниям383.
Таким образом, городская община предстает последней инстанцией, которая призвана ратифицировать все решения. Власть, в представлениях Шпенглера, не имеет самостоятельной ценности, она ценна лишь постольку, поскольку принимается подданными.
В построениях Шпенглера важно и другое — он пытался связать конфессиональный конфликт с институциональным, что отражало единство происходивших в империи процессов. И в том, и в другом конфликте вся аргументация строилась вокруг мира в городской общине.
Но наиболее полно сущность городской Реформации, сущность положения городов в империи проявилась во время Крестьянской войны.
Города и Крестьянская война
Отношения городов Швабского союза с деревенской округой, на первый взгляд, могут оцениваться исключительно как отношения эксплуататоров с эксплуатируемыми. Еще в 1401 г. во время конфликта кемптенского аббата с монастырскими крестьянами Вильгельм Бессерер, капитан от городов, по жалобе прелата направил ульмский наемный отряд на подавление восстания384. Силами Союза при поддержке магистратов подавлялись локальные крестьянские выступления в 1497, 1502, 1513, 1514, 1515, 1517 гг.385 В связи с этим конфликт с Карлом был нежелателен еще и потому, что применение силы против крестьян и горожан юридически зависело от императора. В 1512 г. городской съезд просил его подтвердить право советов на подавление восстаний их подданных в городах и деревнях386. Впрочем, и это могло [93] послужить аргументом против опалы, которая лишила бы горожан и крестьян страха перед властью магистратов.
В мае 1524 г. в адрес ульмского городского съезда поступили жалобы советов на то, что крестьяне домов призрения отказываются нести повинности387. В июне 1524 г. ученые–юристы Нюрнберга, по просьбе совета, объяснили крестьянам, что Реформация никак не затрагивает их обязанности по отношению к городу–сеньору388.
Как известно, городские хронисты рассматривали выступления крестьян как заслуживающие осуждения, но в то же время оправдывали их произволом сеньоров, доведших своих подданных до отчаяния389. Таким образом, для городов крестьянские выступления при всей их враждебности интересам бюргерства имели характер конфликтов, в которых крестьяне выступали в качестве субъектов права и, в определенном смысле, политики. Городские советы, естественно, предостерегали бюргеров от толкования Евангелия в пользу законности вооруженного выступления, грозили лишением бюргерского права тем, кто решится войти в контакт с крестьянами390. И в то же время именно магистраты стремились к переговорам с крестьянами, а не к безусловному подавлению их выступлений. Как известно, города пытались посредничать на переговорах крестьян с сеньорами.
Князей это не очень устраивало. Эрцгерцог Фердинанд косвенно выразил свое отношение к переговорам, поблагодарив Ульм за отсутствие контактов с крестьянами, выразил желание, чтобы магистрат вел себя и дальше так же391. Наиболее полно иные, отличные от городских, представления о происходящем были выражены в письмах герцогу Баварскому Леонарда фон Экка, канцлера Баварии.
Источник этот хорошо известен и изучен, во многом на нем строилось исследование Смирина в той его части, которая была посвящена княжеско-городским противоречиям во время Крестьянской войны. Смирин указал на то, что Экк ясно различал устремления горожан и крестьян, что баварский канцлер хорошо понял материальное, социальное содержание народной Реформации и точно определил, какова будет позиция различных городских слоев по отношение к крестьянству. Экк не доверял городам, считал их ненадежным союзником, а корень всех зол видел в лютеранской проповеди, подвигнувшей крестьян на свержение всякой власти392.
Особого внимания заслуживают те рекомендации, которые канцлер давал герцогу по поводу дел в Баварии. Он категорически настаивал на том, чтобы отказаться от созыва ландшафта (сословного земельного собрания, в котором участвовали и крестьяне), поскольку это приведет только к беспорядкам и потере репутации393.
Экк известен как антагонист Лютера, как участник диспута на Вормсском рейхстаге. Однако этим не ограничивается его роль в германской истории XVI в., для немецких ученых он прежде всего создатель первого абсолютистского [94] княжеского государства — Баварии, чьи интересы он представлял в Швабском союзе394. И на содержание его посланий следует взглянуть, имея в виду, что они написаны человеком с иными, чем у горожан, представлениями о власти, порядке, законности.
Что предлагал Экк герцогу? По существу, отказаться от традиции, действовать по-новому, полагаясь только на свою силу, которой было достаточно для власти. В этом отношении его позиция принципиально отличалась от позиции нюрнбергских богословов–католиков, которые выступали против Реформации потому, что она могла привести к изменению традиционного статуса сословия, нарушить Божий порядок: «Ни одно сословие не должно быть отринуто»395. Экк, хотя тоже был приверженцем старого вероучения, исходил из другого: можно было и нарушить установившийся порядок, лишь бы не было восстания. Воля ставилась им выше традиции.
Оценивая послания баварского канцлера в целом, можно заключить, что абсолютным злом для него было не лютеранство, а неповиновение, смута. Восставшие крестьяне были враждебны не потому, что они лютеране, а лютеранство заслуживало осуждения потому, что вело к возмущениям и мятежам. Ни о каких переговорах он и слышать не хотел, никаких оправданий для восставших не находил. Именно Экк настаивал на безусловном подавлении, на применении исключительно силы, а не политических методов, как сказали бы сейчас, то есть бунтовщики не были для него субъектом политики.
Нельзя не согласиться о теми историками, которые усматривают в военной победе Союза торжество принципа государственного авторитета и государственной воли, добавлю яю Этот принцип воплощало княжеское государство, создатели которого были носителями государственных идей Нового времени, взявших верх над прежними представлениями об общинном самоуправлении и имперском подчинении, призванном ограничивать сеньориальное господство396. Хотя подчас крестьяне и возлагали надежды на императора, дворяне подавали на них жалобы в имперский палатный суд, а Леонард фон Экк не сомневался в исходе дела397.
Порой допускается упрощенное соотнесение княжеского абсолютизма с новым вероучением, точнее, с тем его вариантом, который оформился сначала в протестантизме на Шпейерском рейхстаге 1529 г., а затем догматически утвердился в Аугсбургском вероисповедании. Пример Баварии, да и Австрии, показывает, что не было непосредственной связи между конфессиональной приверженностью и взглядами на государственное развитие. Толкование протестантизма как основы для идеологии княжеского абсолютизма порождено тем, что последний определяется как противоположность имперскому единству, находившему опору в католицизме. Однако территориальная власть формировалась не в противопоставлении имперскому порядку, а во взаимодействии с ним. [95]
Что касается городов, то в ходе Крестьянской войны они столкнулись с тем же отношением, что и во время рейхстагов. Они не рассматривались как равноправные партнеры, как субъекты политики, несмотря на то, что именно они, их богатство, служило основой и империи, и Швабского союза. В политических отношениях проявилось то, о чем шла речь в первом разделе данной главы, — политическая дискриминация в сочетании с финансовой эксплуатацией.
Основные реформационные течения
Приведенный выше материал, на мой взгляд, позволяет заключить, что Реформация может быть представлена как совокупность конфликтов во всех социальных слоях империи. Не было социальной группы, не вовлеченной в эти конфликты. В целом же это был эволюционный, модернизационный кризис.
Главным, центральным, сущностным вопросом Реформации был вопрос сотериологический.
Дело ведь не в том, чтобы противопоставить классовому обоснованию теологии богословское объяснение социальных конфликтов. Дело в том, чтобы понять, почему учение Лютера, в отличие от радикальных течений, не стало еще одной средневековой ересью. Ведь объединяло все учения одно — тезис о спасении верой, а не делами. Но если Лютер открыл путь к христианскому персонализму к утверждению ценности внутренней свободы, к установлению принципа неотчуждаемости личности, то многие его современники обнаружили средневековое понимание личности как совокупности общинных или корпоративных связей.
В марксистской исторической науке приоритетным был интерес к радикальным ересям. М. М. Смирину удалось точно сформулировать сущность народной реформации. Он писал так: «Если общее движение реформации с ее идеями христианской свободы (в духе лютеровского сочинения «О свободе христианина») и всеобщего священства, с ее неясными вначале взглядами на светскую власть, шло из города, то в деревне распространялось понимание реформации и Евангелия в духе материальной свободы»398.
Таким образом, речь идет об отсутствии границ между поту- и посюсторонним миром, об отсутствии оппозиции духовного и материального в народном понимании Реформации. Эти наблюдения Смирина сопоставимы с теми, что были сделаны много позже другим видным ученым–марксистом — А. Я. Гуревичем — при изучении повседневной религиозности средневековья. Им было отмечено нерасчленение, сближение спиритуального и невещественного о телесно-чувственным в религиозных представлениях простецов и тех, кто только прикоснулся к письменной культуре «верха», но не освоил ее399.[96]
Однако это крайности: «верх» и «низ», крестьянская Реформация и Реформация богословов, Лютер и Мюнцер. Марксистская историография, во всяком случае советская, почти не уделяла внимания городской Реформации, учениям Цвингли и Буцера. И хотя признано бесспорным, что ее главной движущей силой был общинный человек, а сама она названа общинной Реформацией, все же городской коммунализм не был тождествен крестьянской общинности, хотя и оставался чужд Лютерову учению о двух империях400. Поэтому современная классификация реформационных течений включает три элемента: Лютера и его виттенбергских учеников; так называемых христианских гуманистов (Цвингли, Буцер); Мюнцерово учение401.
Эту классификацию предложил П. Бликле, основываясь на многолетнем изучении событий эпохи Реформации. В ней находят свое место и княжеская Реформация, и городская, и крестьянская (или народная). Лютеранство отличалось от цвинглианства и от радикальных течений прежде всего тем, что считало недопустимым аргументировать необходимость политических и социальных изменений ссылками на Священное Писание402.
Современная историческая наука установила принципиальные различия между Лютеровой и цвинглианской Реформацией. Субъектом первой был человек, субъектом второй — община. Лютер исходил из своего учения о двух царствах, о принципиальном различии христианской свободы «внутреннего человека» и плотской свободы «внешнего человека», отрицал необходимость социального освобождения.
Не расчленял небесное и земное Цвингли, не противопоставлял человека «внутреннего» человеку «внешнему», хотя тоже исходил из общего, основополагающего принципа Реформации — оправдания благодатью. В его учении Христос воздвигал империю на земле, а человеческая сущность не отделялась от социальной, человек представал как член общины, которая только и могла приобщить его к Богу.
Учение Цвингли на раннем этапе Реформации оказалось наиболее адекватным бюргерскому корпоративному самосознанию — наиболее доступным и в определенном смысле выгодным. Если Лютер предостерегал против плотского, телесного толкования его учения, то Цвингли и Буцер вели дело к изменению отношений между Церковью, властью и общиной в городе, причем вовсе не отрицали необходимость властной организации, управления в городе, а Буцер настаивал на послушании общины. Таким образом, этот вариант Реформации устраивал всех полноправных бюргеров, а магистраты продолжали уже в рамках Реформации политику давления на церковные институты, унификации отношений внутри городской общины403. Замкнутость городских общин, заметно усилившаяся, как было показано в главе 1, к началу XVI столетия, весьма способствовала развитию чувства исключительности и избранности, которое свойственно многим религиозным меньшинствам и является отличительной чертой сектантских, еретических объединений. [97] Как показал опыт Мюнстера, а позже и Женевы, городской строй весьма способствовал развитию такой атмосферы и установлению жестких конфессиональных режимов.
Превращением клириков в рядовых бюргеров ограничивались статусные изменения внутри городской общины. Причем наступление на особые права церковных институтов началось давно (см. главу 1), так что речь шла о реальных процессах, о достижимых целях. Установление общинной теократии, к которой стремился Цвингли и его последователи, в принципе не меняло существовавшие социальные отношения, напротив, освящало их.
Совсем иными были цели мюнцеровской теологии, различных крестьянских радикальных течений, а позже и анабаптистов. Избранным предписывалось очистить мир от скверны, а по существу, уничтожить целые социальные слои и группы404. В свое время, не анализируя специально содержание городской цвинглианской и буцерианской Реформации, Смирин увидел невозможность соединения городской и крестьянской Реформации в неприятии бюргерством идеи общности имуществ. Не отрицая точку зрения советского ученого, Бликле сопоставил крестьянскую и бюргерскую Реформацию, отметил непопулярность в городской среде призывов к установлению Божьего права. Этот комплекс понятий включал представления о свободе человека и природы — лесов, полей, земли — а значит отрицание важнейших феодальных привилегий и утверждение общинных прав на лесо- и землепользование, на охоту и рыбную ловлю. Бюргерство не нуждалось во всем этом — личная свобода горожанина гарантировалась принадлежностью к городской коммуне, а что касается антифеодальных крестьянских требований, то они были чужды горожанам405, которые, добавлю, и сами участвовали в феодальной эксплуатации.
Реформация явилась глубочайшим религиозным переворотом, затронувшим вое слои общества, но каждый слой проводил ее в рамках своей, ему присущей, социальной организации. Городская община начала движение за церковное обновление и подталкивала магистраты. Те, в свою очередь, существовали и действовали одновременно в нескольких политических измерениях. Городские советы должны были поддерживать власть над общиной, бороться за положение внутри Швабского союза, внутри имперских институтов и строить отношения с императором. Города не могли принять разрушительных устремлений низовых движений.
Таковы вкратце результаты исследований последних лет. Разумеется, когда я говорю о «современной исторической науке», то имею в виду конкретных историков, чьи имена были названы, а работы классифицированы во Введении. Да, это произвол исследователя, выбирающего себе круг общения, произвол не больший, чем тот, что допускался, в частности, А. Я. Гуревичем в его трудах по средневековой культуре, когда им отбирался для реферирования не столь уж широкий круг авторов и направлений. Каждый сам волен определять контекст своих трудов. [98]
Контекстуальность — важнейший признак профессионализма. Как уже говорилось, труды отечественных историков, посвященные анализу тех или иных реформационных сочинений, к сожалению, были его лишены. Это касается и игнорирования зарубежной историографии, и попыток анализа текстов вне их конкретного социального приложения или же на основе чисто умозрительных представлений о социальных отношениях того времени. Достоинством же зарубежной историографии, как отмечалось во Введении, стал комплексный метод изучения Реформации во всех ее проявлениях.
Обратимся теперь к тому, что не нашло, на мой взгляд, исчерпывающего толкования.
Утопии и "Утопия"
Лютеру неоднократно ставилось в вину то, что призывал к подавлению крестьянских выступлений. Жесткость позиции по отношению к крестьянам была характерна и для оппонента Лютера, католика Экка и для приверженца виттенбержца, Филиппа Гессенского. Очевидно, что марксистская и вообще левая наука исходила и исходит из презумпции невиновности крестьян. Но они ведь тоже отказывались вести переговоры. Когда власти Меммингена пытались выступить в роли посредников, крестьяне заявили, что не признают никакого судьи, кроме слова Божьего, на что им ответили, что Бог уже сошел один раз на землю и не явится снова, чтобы стать судьей в их деле406. И в дальнейшем, как ни просил Мемминген продлить переговоры, ссылаясь на то, что крестьяне выбрали городской совет в качестве «беспристрастного судьи» (unparteysch richter)407, события стали развиваться совсем по-другому. Причина этому очевидна — восставшее крестьянство не стремилось к разрешению конфликта в рамках права. Речь шла об отрицании права, об установлении «Царства Божьего на земле».
Напомню общеизвестное. Ересь Мюнцера восходит ко многим средневековым ересям, из которых весьма живучим оказалось учение Иоахима Флорского (1145–1202). Связям Мюнцерова учения с учением Иоахима Флорского много внимания уделил в своих исследованиях М. М. Смирин. Последняя по времени рецепция иоахимизма имела место в России в первой трети нашего столетия408. Марксистская историография с сочувствием относилась к учению Иоахима Флорского, находя у него «своеобразие теологического историзма», «последовательность прогрессивных состояний» (А. Я. Гуревич), отмечая осуждение его учения и св. Бонавентурой и св. Фомой Аквинским409.
Иоахимизм представлял собой ересь «третьего завета», учение об установлении эпохи Св. Духа которая охватит все стороны жизни человечества, ознаменуется социальной гармонией. Эпоха Св. Духа не пост- а предапокалиптична. Это и есть «Царство Божье на земле», предшествующее Страшному [99] Суду. Апокалиптика Иоахима Флорского противоположна апокалиптике блаженного Августина. Последнее установила в XIII веке папская комиссия в Ананьи. По бл. Августину, доброе и злое разделятся лишь с приходом Христа, а по Иоахиму, через пять лет на земле наступит царство Св. Духа и «очищенный» мир просуществует до конца света еще пятьдесят поколений.
Это, конечно, не христианство, а его «преодоление», прежде всего «преодоление» разделения миров на феноменальный и трансцендентный. Это ересь, то есть, по определению святителя Игнатия Брянчанинова, «прикровенное отвержение христианства». Отказ от признания трансцендентности Бога равносилен отказу от монотеизма, означает переход к тем религиозным учениям, в основе которых лежит признание имманентности Божества миру сему. Установление же «Царства Божьего на земле» и «преодоление» трансцендентности Бога имеет своим естественным социальным следствием «преодоление», а точнее сказать, отрицание персонализма. А поэтому попытки связать социалистические учения с христианством некорректны — связь обнаруживается лишь с ересями, и это подтверждает слова А. И. Солженицына о том, что любая разновидность социализма есть «каррикатура на Евангелие» (через два «р», поскольку человек, столь много сделавший для спасения русского языка, имеет право на авторскую орфографию).
Это теория. А на практике восставшие крестьяне, подстрекаемые Мюнцером, чье учение восходило к иоахимизму, требовали, чтобы Бог явился по их требованию и считали себя призванными установить «Царство Божье на земле». Позже нечто подобное на короткий срок удалось анабаптистам в Мюнстере. Плотское понимание Реформации, революционное прочтение Евангелия, его плотское толкование вело к разрушению цивилизационных основ, коими являются правовые и властные институты. И к отрицанию какого-либо волевого начала в общественной жизни и истории — Бог должен был судить Сам, без посредников. В этом парадокс ересей, которые могут быть истолкованы как социальный магизм. В данном случае — магизм чисто негативный, поскольку спасение связывалось с уничтожением конкретных социальных институтов, а не с их обустройством.
Речь вновь может идти об общности социальных учений тех лет, об отсутствии какой-либо классовой, но не социальной принадлежности тех или иных ересей или отдельных их элементов. Последняя оговорка весьма существенна. Понятия «классовый» и «социальный» имеют таксономические различия. И из того, что с каким-то определенным классом никак не удается связать взгляды тех или иных деятелей, еще не следует, что они вовсе не имеют социальной природы. Такого в принципе не может быть, поскольку они не имеют другого бытования, кроме социокультурного. Но социокультурная иерархия любой эпохи не определяется лишь классовыми различиями. Да и сами эти различия далеко не всегда, а точнее сказать, почти никогда бывают антагонистичными. Ситуативные интересы тех или иных социальных групп часто отступают [100] на второй план, когда под угрозой оказывается системная целостность социума.
Вот один пример. В сочинениях Эберлина из Гюнцбурга, на первый взгляд, апологета дворянства, можно обнаружить элементы учения, которое много позже будет названо «непротивлением злу насилием». В его рассуждениях пролитие крови недопустимо потому, что Христос запретил меч, разрешив действовать лишь словом. Даже с язычниками нельзя было воевать — к этому подстрекал дьявол410.
Исторические параллели с русским аристократом, чье учение оказалось ближе всего патриархальному крестьянству, неизбежны. По точным наблюдениям Н. А. Бердяева, учение графа Толстого сводится к следующему: «Если человек перестанет противиться злу насилием, то есть перестанет следовать закону этого мира, то будет непосредственное вмешательство Бога, то вступит в свои права божественная природа»411.
Парадокс, однако, в том, что ожидание или требование непосредственного вмешательства Бога влечет за собой смуту и бунты, потому что существующие земные институты неизбежно демонизируются, а движение за их упразднение — сакрализируется. Как сказал священник Александр Ельчанинов: «О непротивлении злу — Толстой понял внешне и внес этой заповедью любви много смуты и зла: отрицание государственных постановлений, суда, настроение бунта. Аскетичное понимание — исполнение этой заповеди в личной морали»412. Но именно личного, персоналистского понимания морали у Толстого не было, как не было его у Мюнцера и Эберлина.
До сих пор я сознательно избегал терминов «утопия» и «утопический», поскольку не уверен в правомерности их употребления по отношению к учениям, существовавшим до произведения св. Томаса Мора и даже после его появления. Во-первых, очевидно, что автор «Утопии» и авторы сочинений на тему «как нам обустроить Германию» представляют разные культуры. Во-вторых, «Утопия» не была проектом переустройства Англии, не была рассчитана на немедленное применение.
Эберлин же, равно как и Гергот, Гиплер, автор «Реформации императора Сигизмунда», строили планы, рассчитанные на реализацию, которую начал Мюнцер. Речь, на мой взгляд, должна идти об утопизме как особой форме магического сознания, как о социальном магизме. Такое понимание утопизма восходит к статье протоиерея Георгия Флоровского, так и названной им — «Метафизические предпосылки утопизма». Одной из главных таких предпосылок, если не самой главной, Флоровский считал веру «в независимый и самодовлеющий характер социальных форм, в учреждения»413.
Это вера в то, что спасение связано с социальными манипуляциями, то есть магизм. И этот магизм является прямым следствием отрицания права личности на проявление воли в борьбе со злом, поскольку человеку предписывается ждать, когда слово Божье само, непосредственно вмешается, как [101] хотели того восставшие крестьяне, тем не менее применявшие силу, причем первыми. Эберлин утверждал, что только слово Божье может наказывать преступников и исправлять грешников414. Но при этом создал проект переустройства империи, который мог быть осуществлен только путем жестокого насилия, жизнь в Вольфарии, как называлась новая страна, регламентировалась до последних мелочей, а изучение философии запрещалось. Зато, что весьма существенно, всем сословиям находилось место — дворяне получали, в зависимости от титула, власть над сельскими и городскими общинами. Это все тот же принцип охранительства, попытка консервации уже сложившейся социальной структуры, предотвращения социальной мобильности. Остановка времени, разрушение линейной темпоральности христианского сознания, антисобытийность. И новая страна, лишенная строго говоря, государственных признаков, имела уже право воевать, в ней могла существовать смертная казнь415.
Эберлин, как и другие перечисленные здесь авторы трактатов подобного рода, не может быть назван выразителем интересов какой-либо социальной группы, хотя и весьма сочувственно писал о дворянстве. Ибо самые разные социальные слои объединялись желанием остановить время, создать устойчивый, не меняющийся общественный порядок, который сам по себе гарантировал бы спасение. Это было антимодернизационное сопротивление Средневековья как целостности.
Единство всех социально-политических процессов, может быть понято только при адекватном толковании Реформации как религиозного феномена. Не религиозного по преимуществу и не только религиозного, а системного именно вследствие того, что Реформация внесла изменения в основы христианского самосознания.
Реформация как системный кризис
Жесткость властей и определенность позиции Лютера по отношению к восставшим крестьянам имели глубокое обоснование. Своим учением о двух мечах Христовых, о двух империях — земной и небесной — Лютер создал основы понимания свободы и неотчуждаемости личности в рамках существующих социальных институтов. Радикальные движения как крестьян, так и дворян были направлены и против институтов, и против свободы личности.
И в этом коренное отличие лютеранства как провозвестника Нового времени от средневековых (и не только средневековых) ересей, которые в сущности имеют один и тот же набор признаков. Среди них — замкнутость, чувство избранности, различная степень агрессивности. Главный же, сущностный признак на примере еще гностицизма определил протопресвитер Александр Шмеман: «Вместо драмы греха, прощения, спасения — драмы личной: между Богом и человеком, здесь предлагалась некая космологическая [102] схема»416. С таким же успехом может быть предложена и схема социальная или эсхатологическая. Суть дела ведь не в том, что предлагается, а что замещается предложенным, суть дела в отрицании личной драмы, «творческой трагедии человеческой жизни», являющуюся, по словам протоиерея Георгия Флоровского содержанием истории417. Естественно, что Лютер как автор трактата «О свободе христианина», как крупнейший мыслитель своего времени разглядел опасность «плотского», как он сам выражался, толкования своего учения и своих реформ. И проявил ответственность, призвав к решительному и последовательному подавлению крестьянских выступлений.
Не менее жесткой была позиция князей (тоже независимо от конфессиональных пристрастий) и по отношению к взбунтовавшимся дворянам. Вычленить дворянское движение из реформационного, памятуя о том, что сочинения Гуттена были осуждены на Вормсском рейхстаге вместе с произведениями Лютера, что в начале 20-х годов XVI в. их считали равными по значению деятелями418, невозможно. Некоторые современники утверждали, что «дьявольский монах и Франц фон Зиккинген — одно и то же», называли участников восстания «воинами Лютера»419. Гуттен писал, что вынужден переносить «ошибочность имени», что он «не лютеранин», хотя и привержен тому же делу420. Именно противники Лютера плели интриги с целью вынудить виттенбержца направиться в 1521 г. к Зиккингену в Эбернбург, а не на Вормсский рейхстаг421.
Отказ Лютера ехать в Эбернбург означал намерение действовать в институциональных рамках. Его учение, открывая путь к индивидуальному спасению, снимало вопрос о социальном переустройстве, освящало действие в рамках существующего социального порядка.
Но в том-то и дело, что порядок этот менялся на глазах. Поэтому, кстати, очень трудно говорить о «социальной природе» Швабского союза — он сам был орудием социальных изменений. В воззвании Хартмута фон Кронберга антипапские пассажи соседствуют с тезисом, который можно считать резюме причин дворянского восстания: «Мы, бедные благородные кнехты (как звали себя наши предки), не имеем никакого положения в империи». Или: «не являемся сословием империи»422. Оба перевода равноправны. Империя олицетворяла и земной, и небесный порядок, гарантировала привилегии и права всех сословии и была оплотом христианства. «Ни одно сословие не должно быть отринуто», — предостерегали нюрнбергские богословы–католики, ощущавшие тождество социальных и религиозных изменении423, а дворяне–мятежники хотели, чтобы сословия «потеснились», вернувшись к старым добрым временам. «Реакционность» и «революционность» постоянно менялись местами.
Общим местом является тезис о традиционализме любого средневекового протеста. Проповедниками–реформаторами, как известно, отвергалось понятие «новое учение», они заявляли, что их цель — возвращение к евангельской [103] вере, искаженной за несколько последних веков424. Возрождение старых дворянских традиции было идеалом Гуттена, традиционализм был свойствен и франконскому восстанию, и дворянам, собравшимся в Швейнфурте. Особенно это касалось приверженности к традиционным нормам, обычаям неприятия писаного права и неприязни к «писцам», представителям нового порядка. Это объединяет Швейнфуртскую петицию, протестовавшую против суда Швабского союза, в котором заправляли ученые–юристы, со взглядами столь разных деятелей Реформации, как Гуттен, Гиплер, Эберлин, Гергот425.
Основные реформационные учения только начали оформляться в ту пору. В городах Юго-Запада шла институализация реформационного движения, в княжествах делались первые шаги к территориальной церкви. Восставшие дворяне с их агрессивным традиционализмом, с их неприятием публичноправовых институтов, всего того, что было связано с писаным правом, оказывались близки к радикальным движениям, которые принято называть низовыми.
Низам была чужда Лютерова доктрина о двух империях, об изначальном разделении земного и божественного, на которой основывалась концепция христианской свободы, внутреннего и внешнего человека426. Общинный человек мыслил по-другому. И человек корпоративный, дворянин — тоже.
То, что не по классовому признаку объединяются те или иные направления в Реформации, на мой взгляд, очевидно. Более широкий социальный критерий, безусловно, допустим. Асоциальный характер носили движения слоев, образовывавших системную целостность Средневековья — той части крестьян и той части дворян, которые противились шедшим изменениям. Двойственный характер имела городская Реформация.
Но применительно к той эпохе само понятие «социальный» многозначно. Потому следует говорить о классификации движений по толкованию личности как субъекта веры (выражение Вл. Соловьева) или же члена корпорации, общины, подданного империи. Ведь все эти социальные общности не были в понимании современников исключительно социальными. В полном названии империи — Священная Римская первый член был весьма существен. В ходе Реформации проявилось единство локального и универсалистского, с какой точки зрения ни оценивать происходившее — политически или конфессионально. Власть магистратов нуждалась в имперской легитимации, а городская христианская община признавала только авторитет христианского собора, даже не имперского собрания.
И в связи с этим надо сказать несколько слов о знаменитой Гейльброннской программе.
Обычно этот источник, как и другие программные документы эпохи Реформации, оценивался по принципу «осуществление такого-то требования объективно отвечало интересам бюргерства», хотя надо было еще доказать [104] наличие определенного интереса. А вопрос об осуществимости вообще обходился. Говоря же о Гейльброннской программе, следует признать, что собственно о бюргерстве речи там не идет. Там есть «города, коммуны и общины», есть стремление реформировать их «по божескому и естественному праву». Есть и все остальное, содержащееся также в различных городских петициях и жалобах, — реформа имперского суда, упорядочение налогов, упразднение монополий. Наконец, есть утверждение, что «все сословия должны вести себя по-божески, по-христиански, по-братски честно, чтобы никто не терпел от них несправедливых отягощений». И, конечно, есть общее для всех традиционалистских программ требование ограничить деятельность «докторов права» — носителей нового порядка, основанного па писаном праве427.
Последнее гораздо более важно, чем многое другое, содержащееся в документе. Автору Гейльброннской программы удалось выразить здесь то, что, по существу, было содержанием конфликтов городов с имперскими органами, что проявилось и в письмах Экка. Города противостояли формировавшемуся княжескому абсолютизму, отрицавшему вое то, на чем строилось городское устройство — средневековое, статичное, сословное.
Гейльброннская программа в общем-то осуществлялась городами в той ее части, которая касалась реформирования общин, хотя магистраты не уповали на христианское поведение других сословий. Но отказаться от услуг докторов права советы не могли — вспомним, как те увещевали крестьян, подвластных Нюрнбергу.
Проповедь братской любви, которая содержится и в Гейльброннской программе, заканчивалась, как правило, призывами к социальному переустройству, к этому же вели и пожелания избавиться от «писцов». Традиционализм магистратов имел свои пределы, как и цвинглианская Реформация, и это были вовсе не пределы «прогрессивности», напротив, будущее было отнюдь не за народной Реформацией, не за теми, кто стремился вернуться в прошлое. Борясь за изменение своего положения в имперских институтах, власти городов принимали многое из того, что нес с собой нарождавшийся княжеский абсолютизм, тем более что в Реформации магистратов активно участвовали новые городские слои, обязанные появлением и существованием проникновению новых, бюрократических элементов в городское устройство. Это было и новое право, столь ненавистное и дворянам, и крестьянам, и примкнувшим к ним бюргерам. Это были и те изменения в повседневной жизни, которые принесло с собой книгопечатание.
В современной науке, причем не только исторической, существует понимание модернизации как процесса прежде всего социокультурного, сутью которого было, во-первых, утверждение нового понимания отношений между Богом, человеком и обществом, и, во-вторых, переход от доминирования устной культуры к обществу, где отношения строятся на основе письменной [105] культуры, в рамках которой вырабатываются нормы и ценности, передается информация.
Модернизация проводилась в первую очередь носителями письменной культуры, прото- и просто бюрократией. Функционально она происходила в форме коммуникативного переворота, в принципиальном изменении методов общения и связей между субъектами общества. При таком толковании и книгопечатание, и монетаризм, и установление публичноправового порядка предстают как части единого процесса. Но, повторю, коммуникации функциональны, а сущностные изменения происходят в ценностной ориентации общества, прежде всего в том, что принципиально меняются отношения между Богом и человеком, а христианский персонализм, хотя бы и в такой форме бытования, как рыночный индивидуализм, становится основой общественного устройства.
Реформация явилась первым шагом на долгом эволюционном пути модернизации. Неготовность общества к восприятию идей Лютера выразилась в революционных движениях. Это было предостережением — ведь то, что принято называть революцией, было реакцией уходящего Средневековья. Реакционный (не консервативный, а именно реакционный) характер будущих революций проявился в Германии в полной мере.
Необходимо отметить еще одну весьма существенную деталь. Тот «интеллектуальный средний слой», ядро которого составляли проповедники, печатники, книжные мастера, художники, а также городские писари, образованные люди, работавшие в магистратах, юристы (см раздел 1.1), вовсе не был носителем новоевропейского сознания. Традиционалистские движения склонны были к сакрализации общинной жизни и к демонизации новой культуры и ее носителей. Но и сами эти носители еще долгое время (и даже до сих пор) были склонны к магическому, жреческому, демиургическому толкованию своей деятельности. XVI столетие, да и вся эпоха Возрождения, — это время колдунов, алхимиков, искателей тайного знания.
Что же касается «революционности–реакционности», то двусмысленность лексики в данном случае неизбежна — понятийный аппарат исторической науки складывался в рамках левой традиции. Так, например, никак не удастся избежать термина «феодально-сеньориальная реакция», о которой шла речь в связи с экономическим положением дворянства. Крестьянская война была направлена именно против этой «реакции», которая явилась следствием монетаризации общественной жизни, приспособлением феодального хозяйства к принципиально новым феноменам, то есть была уж не столь реакционна. Аналогичные процессы прослеживаются и в связи с Крестьянской войной 1514 г. в Венгрии428. Пользуясь случаем, хотел бы отметить, что поставленный А. Я. Шевеленко в рецензии на исследование венгерских событий вопрос о правомерности употребления термина «крестьянская война»429 не актуален по отношению к тому, что происходило в Германии. Историки на [106] протяжении почти пятисот лет пользуются термином Bauernkrieg, который употребляли современники событий, прекрасно осознававшие опасность, исходившую от разрушительных, асоциальных, по существу антицивилизационных движений и ересей.
Эти движения и ереси были следствием качественного скачка в коммуникациях, связанного с книгопечатанием; качественного интеллектуального развития в средневековой, а значит, недостаточно христианизированной стране. В результате распространения Священного Писания сам его текст, вопреки его смыслу и духу, приобрел магический характер, стал толковаться, плотски, телесно, материально, социально. Произошла разрушительная социальная объективация фундаментальных принципов иудео-христианской цивилизации. И прежде всего потому, что читателем оказался человек общинный, не оперировавший в своих толкованиях Библии категориями, связанными с личностью, с ее трансцендентным достоинством, со свободой воли. Речь идет о массовом восприятии Священного Писания. Но это не снимает ответственности с проповедников–подстрекателей, принадлежавших к интеллектуально активной части общества.
В первые годы Реформации нельзя говорить о конфессионализме как политическом факторе. И вообще давно уже очевидно, что следует вести речь об эпохе Реформации и Контрреформации, не связывая качественные, модернизационные изменения с одной из конфессий. Для кого-то имя Лютера ассоциировалось со смутой, для кого-то, наоборот, с порядком, который устанавливался в общинах, или же с возможностями усиления публичноправовой власти. Бессмысленны и рассуждения в категориях классовой борьбы — католики и лютеране объединялись и против крестьян, и против дворян, точнее сказать, против асоциальных сил внутри обоих сословий. Лидерами сопротивления разрушительным движениям были князья. Они же представляли собой единственную модернизационную силу.
И поэтому против князей, в частности против зарождающейся под их эгидой бюрократии, против публичноправового порядка были направлены протесты сил традиционалистских, средневековых. Силы эти были представлены и дворянами, и крестьянами, и частью бюргерства. Кстати, «писцы» были не единственным общим врагом, ненависть к которому скрепляла традиционалистскую социокультурную общность. Для историков–марксистов всегда было крайне затруднительно охарактеризовать неприязнь к Фуггерам и Вельзерам, поскольку антимонопольное движение объединяло самые разные социальные слои — мелкое и среднее купечество, цеховых ремесленников, дворянство. Оставалось лишь произносить ничего не значащие фразы о «противоречивости» и «неоднородности» вроде бы прогрессивного движения. Вместе с этим признавалось и признается, что связь государственной власти с «ранней буржуазией» нельзя оценивать отрицательно, что это явление характерно и для других западноевропейских стран430. [407]
Общим врагом всех традиционалистских сил были те группы и лица, которые могут быть названы субъектами воли. Это и зарождавшаяся бюрократия, руководствовавшаяся писаным правом, а не обычаем; и купцы–монополисты, игнорировавшие цеховой строй; и князья; и объединение князей, которым был Швабский союз. Именно княжеская власть, у Габсбургов сочетавшаяся еще и с императорской, была главным субъектом модернизации. Именно она укрепляла публичноправовой порядок и связанные с ним новые социальные слои. Именно она навязывала обществу монетаризацию всех сторон его жизни, прежде всего военного дела. Именно она, повторю, предотвратила социальную катастрофу во время Крестьянской войны. И только при поддержке княжеской власти институализировалось новое вероучение. Те города, история которых рассматривается в данной работе, со временем частично вошли в состав Баварии и частично — Вюртемберга. И в зависимости от этого в них укрепилось либо католицизм, либо лютеранство. Впрочем, уже в XVI в. существовали паритетные общины, сохранившиеся до сих пор. Столь раннее их возникновение еще раз напоминает об относительности конфессионализма в изучаемый период и позволяет поставить вопрос о понятии свободы совести уже в те времена. С такой точки зрения может рассматриваться и позиция городов на рейхстагах.
В ходе Реформации двойственная природа города стала очевидной. И потому стремление князей подчинить себе имперские города, включить их в территориальную систему вряд ли может быть отнесено к проявлениям «феодальной реакции». Имперский город был частью средневековой общественной системы. Это касается и сословной замкнутости города, и его встроенности в архаичную империю, в рамках которой города так и не смогли добиться улучшения своего положения.
Речь идет именно о городах. Неправомерно говорить о бюргерстве как о субъекте политики, если речь идет об империи, а не об отдельных общинах. Рассуждая о бюргерстве в целом, мы проецируем на Германию XVI века то, что знаем о более поздних модернизационных кризисах, прежде всего о Великой французской революции. Между тем аналогии о третьим сословием и с Генеральными штатами некорректны. На рейхстагах было представлено не имперское бюргерское сословие, а имперские города, отдельные корпорации. Бюргерство же являлось субъектом внутригородской политики.
Институализация Реформации
Существо изменений после Крестьянской войны определил Бликле. До 1525 г. Реформация развивалась во взаимодействии города и деревни. После 1525 г. города начали искать союза с князьями. Более того, можно говорить и о количественном факторе — после 1525 г. не увеличилось число городов, реформировавших церковное устройство, эти процессы шли только там, где они [108] уже начались, причем новое приживалось но сразу, постепенно, в течение 30-х и даже 40-х годов XVI в431.
Осенью 1525 г. союзный съезд принял решение об объявлении лютеранства вне закона и о возвращении церковным учреждениям конфискованных имуществ432. Сделано это было в ходе Крестьянской войны, на фоне военных побед, но последствий не имело. Уже на Шпейерском рейхстаге 1526 г. стало ясно, что города будут удерживать прежние позиции, ссылаясь на опасность восстания общин, на незаконность вмешательства власти в церковные дела (имелась в виду власть рейхстагов, а не освященные волей общины городские режимы), наконец, сформировалась позиция, согласно которой города сопротивлялись сословиям, но подчеркивали лояльность императору. Одновременно начал образовываться союз с приверженными новому вероучению князьями Гессена и Саксонии, причем города получили заверения, что князья будут способствовать введению их представителей в Большой и Малый комитеты, которые, по существу, руководили рейхстагами433.
Формирование нового, реформационного объединения шло медленно. Инструкции советов предписывали сохранение единства Союза, откладывать обсуждение конфессиональных вопросов до собора434.
Аргументация отражает единство и взаимозависимость универсалистского и локального в представлениях бюргерства. Два довода соседствуют и обусловливают друг друга в нордлингенской инструкции 1527 г. Первый — это то, что только общехристианский собор может судить о церковном устройстве в Нордлингене, а император и рейхстаг не вправе вмешиваться в духовные дела, которые касаются не только германской нации, но и всего христианского мира. Второй довод прежний — мир и согласие в городской общине как высшая ценности. Вормсский эдикт не может соблюдаться, так как это вызовет возмущение горожан, на которое они имеют право435.
В мае 1528 г. пришло сообщение о военных приготовлениях ландграфа Филиппа Гессенского, заключившего соглашение с врагом Союза, герцогом–изгнанником Ульрихом Вюртембергским. Через несколько месяцев на городском съезде в Эсслингене был предложен проект союза евангелических городов.
Директивы магистратов своим представителям содержали указания поддерживать акции Саксонии и Гессена436. Все это вело к конфессиональному конфликту внутри Швабского союза. Накануне Шпейерского рейхстага 1529 г. из бундесрата был исключен бургомистр Меммингена, заявивший, что город провел реформу Церкви по воле бюргеров и никто не может изменить этого решения437.
На самом рейхстаге оказались переплетенными два вопроса — налог на войну с турками и реформа Церкви. По словам представителя Меммингена, от городов требовали денег и молчания. Отчеты послов других городов упоминали об успехе церковной реформы в некоторых общинах, о непринятии евангелическими [109] городами налоговой политики, их нежелании содержать имперские институты438. Переговоры с ландграфом Филиппом начал посол Ульма439.
На Шпейерском рейхстаге появилось понятие «протестантизм», происходящее от той протестации, которую заявили Саксония, Гессен и примкнувшие к ним имперские города против антиреформационного проекта решения. К протестации присоединилось 15 городов, представители 27 общин поддержали проект440. Среди последних были преимущественно мелкие города441.
Более половины всех имперских городов входило в Швабский округ, в котором сложилось, на первый взгляд, равное положение — 11 католических, 14 протестантских и шесть паритетных общин442. Но среди протестантов оказались лидеры швабских городов — Ульм, Эсслинген, Мемминген и другие.
Таким образом. Швабский союз прекратил свое существование. Окончательно его распад был оформлен в 1534 г., когда сложился Шмалькальденский союз.
Для дворян самым существенным было то, что Шмалькальденский (Протестантский) союз был создан для совместных действий в империи, а потому не содержал норм, предусматривавших вмешательство в юрисдикцию своих членов. Новое объединение не имело собственного суда, карательных органов и вообще не предполагало никаких действий для поддержания мира443. Это был не ландфрид, а конфессионально-политический союз, основанный на полном сохранении суверенитета городов и князей.
Первоначальный вариант устава Шмалькальденского союза, изложенный в инструкции курфюрста Иоганна Саксонского и маркграфа Георга Бранденбург-Ансбаха съезду в Швабахе (октябрь 1529 г.), оставлял дворянам место в новой организации. Главным условием вступления было признание лютеранства и лояльность по отношению к императору. Графам и господам, пожелавшим вступить в Протестантский союз, отводился один голос во всех внутрисоюзных делах, а также давалось право предоставлять воинские контингенты в распоряжение командования. При этом князьям, свободным и имперским городам предоставлялось по два голоса и один голос — курфюрсту Саксонскому. Кроме того, проект устава объявлял желательным, чтобы верховное командование осуществлял князь, хотя возможным было и назначение на этот пост графа или господина. Однако представительство дворян в военном совете не было предусмотрено — в него входили по два советника от городов и князей444.
При окончательном оформлении Шмалькальденского союза в 1531 г. и в 1535 г. в него вошли протестантские князья и города. Только северонемецкие графы Мансфельд и фон Грубенхаген были представителями дворян445.
Таким образом, лидеры Шмалькальденского союза, добивавшиеся приема в новую организацию верхненемецких городов, с самых первых попыток создания политического объединения поставили дворян в неравноправное положение. Нет никаких оснований для того, чтобы сделать вывод о стремлении [110] князей или городов ввести в организацию дворян Юго-Западной Германии.
Основой политической силы городов и князей была их финансовая мощь, относительная экономическая стабильность. Имея возможность проводить самостоятельную политику, опираясь на наемные вооруженные силы, города и князья не нуждались в поддержке дворян как равноправных политических партнеров.
Распад Швабского союза по конфессиональному признаку и во многом по инициативе городов совпал с новым этапом Реформации, которому соответствовал и новый тип объединения, отличавшийся от прежнего и составом, и задачами, и структурой, и отношением к религиозному конфликту эпохи.
Заключение
Социально-политическое исследование истории Швабского союза в целом подтверждает главный вывод, делавшийся ранее при изучении этого института в историографии политико-правового направления. Швабский союз, возникший как ландфрид, то есть объединение различных сословий с целью поддержания мирного состояния путем реализации прав и привилегий, превращался в публичноправовой институт. В германских землях начался переход к княжескому абсолютизму, который формировался во взаимодействии с имперскими институтами. Органы княжеской власти еще не набрали силу, а имперские органы важнейшей функцией которых становилась легитимация княжеской власти, по существу, ни к чему другому способны не были. Швабский союз брал на себя административные, судебные, карательные, военно-политические функции. И в его повседневной деятельности проявились важнейшие особенности положения тех социальных групп, которые образовали организацию.
Дворянство вступило в Союз первоначально как корпорация, Общество щита Св. Георгия являлось единым корпоративным субъектом. Это должно было гарантировать соблюдение всех дворянских прав, привилегий и вольностей в том толковании, которое было принято дворянскими обществами XV в. Однако этот принцип сравнительно быстро был вытеснен принципом индивидуального членства дворян, для которых был установлен имущественный ценз. Правовая традиция требовала членства дворянства, но оно становилось нецелесообразным, невыгодным другим членам организации. Постепенно происходила рационализация политики, верх брали соображения практические, входившие в противоречие с традиционно-правовыми установлениями, с обычаями.
Само дворянство находилось в двусмысленном, двойственном положении. Оно было субъектом Союза и объектом его политики, направленной на ограничение сферы применения частного права, а значит и на изменение [111] норм и стереотипов дворянского поведения. Это затрагивало основы дворянского статуса, особенно болезненным было вмешательство в сеньориальную власть. Конфликт Швабского союза с дворянством может быть назван перманентным, но он не был конфликтом со всем сословием, а лишь с его частью. То вспыхивая, то ослабевая, то принимая характер длительных судебных тяжб, то обостряясь до применения силы, этот конфликт вылился в крупную карательную акцию уже после начала Реформации и накануне Крестьянской войны. В конечном счете, политика Швабского союза способствовала тому, что дворянство перестало претендовать на роль имперского сословия, перешло к развитию в рамках земель, хотя попытки реставрации дворянского движения предпринимались еще в XVI столетии.
Таким образом, дворяне оказывали наименьшее влияние на политику Союза как члены организации и протерпели наибольшие социальные изменения как сословие, на которое эта политика была направлена.
Эти социальные изменения могут быть характеризованы как формирования новоевропейского дворянства, то есть образование новой корпорации, скрепленной иными, нежели в Средние века представлениями о дисциплине, нормах подчинения и поведения. Несмотря на дворянское восстание, процесс этот может характеризоваться как эволюционный. Дворянство социально не размывалось, напротив, консолидировалось. Нет оснований и для выводов о его обнищании. Процесс приспособления дворянства к нормам публичноправового порядка порождал ситуацию индивидуального выбора — как социально-политического, так и конфессионального. И именно этот слой, несмотря на свою немногочисленность и незначительное, по сравнению с князьями и городами, влияние, представлен в событиях тех лет заметными личностями, а не только корпораций в целом.
Достаточно сложным, но наиболее показательным с точки зрения изучения политического строя империи и германских земель было взаимодействие имперских городов и князей. Организационно, как носители союзной традиции еще с XIV в., как создатели и хранители союзной канцелярии и других структур, ядром объединения были города. Недаром подавляющее большинство документов Союза сохранилось в городских архивах. Условия, в которых создавался Союз, то есть итог «городской войны» середины XV в., и тот фактор , который порой именуется в историографии «страх перед князьями», делали невозможным образование чисто городского объединения, без участия князей, без опеки императора, по образцу самостоятельных городских союзов XIV столетии. Не было и влияния на рейхстагах. Все это определило подчиненность городов политике князей, причем подчиненность порой неявную, скрытую, и рост их политических претензий в ходе развития организации.
Союзные органы действовали таким образом, что города затрачивали наибольшие организационные усилия, а механизм финансирования был таков, [112] что позволял князьям использовать в своих интересах деньги городов. Последнее касалось и военной организации Союза, использованной несколько раз в интересах различных княжеских домов, но в конечном счете сослужившей наибольшую службу Габсбургам.
Империя основывалась на равновесии и консенсусе княжеской власти, императора и имперских институтов. Города же для всех этих сил были лишь источниками денежных поступлений.
Отношение городов к организации, и своему месту в ней и к перспективам членства в Союзе, как и отношение к членству дворян, постепенно рационализировалось, выходило за рамки традиционно-правового толкования, подвергалось оценке с точки зрения целесообразности. Это происходило в тесной связи с ростом требований городов к императору и к рейхстагу, с их стремлением играть более серьезную роль в решении дел всей империи. Находясь в постоянном вражде с дворянством, испытывая обоснованные опасения перед князьями, будучи в оппозиции политике Габсбургов, направленной на рост денежных поборов, а затем и на подавление реформационного движения, не имея ни малейших оснований для того, чтобы присоединиться к асоциальным, разрушительным крестьянским и дворянским движениям, имперские города остались в социальном одиночестве. Часть их присоединилась к Шмалькальденскому союзу, имевшему, в отличие от Швабского, не регионально-административный, а конфессионально-политический характер.
Если же оценивать в целом значение Швабского союза для имперских городов Юго-Запала, то несомненно, что он сделал более ясными, определенными важнейшие особенности городского развития, прежде всего место городов в имперской структуре, их статус относительно князей и императора. Эта функция Союза может быть названа формообразующей — он актуализировал важнейшие потенции, создавал политическую повседневность, создавал новый порядок и социальную структуру.
Среди этих тенденций главной следует признать персонификацию власти, ее отчуждение от общества как совокупности сословий, разрушение средневековых принципов принятия решений на основе общего согласия. В управление обществом, в политику приходили личная воля и ответственность, санкционировавшиеся богословами и политиками, причем порой не принадлежавшими к одной и той же конфессии — бессмысленно связывать Новое время с протестантизмом, а Средневековье — с католицизмом: Реформация и Контрреформация были единым процессом.
В условиях, когда территориальная власть еще не сложилась, когда в областях имперского подчинения публичноправовой порядок только зарождался, Швабский союз заполнил вакуум власти в критический момент германской истории, остановив деструктивные традиционалистские силы, став орудием политической воли сил модернизационных. [113]
Примечания
303 Schmidt H.-Chr. Op. cit. S. 27.
304 RTA JR II. No. 96.
305 RTA JR I. No. 29, 30, 97, 100, 177.
306 RTA JR III. No. 35. Art. 7.
307 Ibid. No. 85–90; IV. No. 41–42; Klupfel. II. S. 238–242, 244–245.
308 Lanz. I. No. 53. 55.
309 Ibid. No. 48.
310 RTA JR IV. No. 148.
311 Ibid. III. No. 185.
312 Ibid. IV. No. 46.
313 Klupfel. l. I. S. 17, 81–84, 350–363, 367–370, 374, 388, 400–401, 545; II. S. 41, 60–62, 87, 89, 92, 109–117, 136–140, 231–232, 243–244, 330–331; Lunig. III. Cont. 1. Fort. 2. No. XXVII, XXIX, XXXIIX, XLV–XLVII.
314 Klupfel. II. S. 57, 65, 77–78.
315 Ibid. S. 190–191, 204–205.
316 Lunig. III. Cont. 1. Fort. 2. No. XLV, XLVI.
317 Klupfel. II. S. 136–140, 221–223, 231–232. Jager H. Reichsstadt und Schwabischer Kreis. Goppingen, 1975. S. 15–17.
318 RTA JR III. No. 113. Art. 1–2.
319 Ibid. Art. 14, 15.
320 Ibid. Art. 16, 31, 50.
321 Ibid. Art. 22.
322 Ibid. Art. 61–66.
323 RTA JR III. No. 112.
324 Ibid. No. 116 A.
325 Lunig. III. Cont. 1. Fort. 2. No. XLV; Klupfel. II. S. 59–63, 67, 69–73, 74, 77, 83, 86,98–99, 106, 111, 112–117, 121, 129.
326 Ulmschneider H. Gotz von Berlichingen. Sigmaringen, 1974. S. 246.
327 Ibid. S. 202–204; Anhang 3. S. 274–279.
328 Berlichingen. 1963. S. 24.
329 Ibid. S. 69.
330 Munch. 111. S. 5–7.
331 Klupfel, l. S. 480–481; Lunig. 111. Cont. 1. Fort. 2. No. XLIII, XLIV.
332 ДПП. С. 235.
333 Munch. III. S. 208–209.
334 Berlichingen. 1963. S. 86–87.
335 RTA JR I. No. 29, 100.
336 Berlichingen. 1963. S. 34, 39, 42, 46, 47, 60–61.
337 Ibid. S. 21, 39, 42, 46, 88.
338 Burgermeister. 1721. 3. 55.
339 Ibid. S. 21, 88.
340 Ibid. S. 54–55.
341 Reissner. S. 18–20, 23–24, 42.
342 Klupfel, I. S. 260–264.
343 RTA JR I. No. 387.
344 RTA JR II. No. 101.
345 Lanz. I. No. 31.
346 RTA JR I. S. 120. 30–44.
347 Looz-Korswarem. 1964. No. 36.
348 Ibid. No. 236.
349 Ibid. No. 9, 233, 236.
350 Ibid. No. 27.
351 Lanz. 1. No. 144, 145.
352 Looz-Korswarem. 1964. No. 80, 85–87, 90–93, 102–105.
353 RTA JR II. No. 56.
354 Ibid. No. 26 A-C, I-Q.
355 Ibid. No. 57, 58.
356 Lanz. 1. No. 34, 36, 40.
357 Ibid. NO. 48: largent est le nerf et force de laguerre.
358 RTA JR III. No. 111. 35. Art. 7.
359 Munch. III. S. 37: sie werden in betrachtung das es nit allein diesem Land, sonnder allen graven, freihern, und ritterschaft gantzer deutschen Nation mit der Zeit beschwerlich furfallen and zu gentzlich Unterdruckung reichen aecht.
360 RTA JR IV. No. 123.
361 Ibid. No. 95.
362 Ibid. s. 179. Anm. 1.
363 RTA JR III. No. 50.
364 RTA JR IV. No. 153.
365 Ibid. No. 113, 258, 261, 263, 266.
366 Ibid. No. 112, 145, 258, 261, 263, 266.
367 RTA JR VII,1. R. 388–393.
368 Ibid. S. 877; Lanz. l. No. 52, 55, 115.
369 Baumann. Akten. No. 41–46, 48, 50–55, 57, 59, 65, 74, 83, 84, 87–89, 92, 94–96, 98. 103–105, 109, 111, 116, 123, 128, 129–131, 139, 152, 157, 163, 174, 179, 181, 189. 204, 205; Klupfel. II. S. 271–185.
370 Press. Kaiser Karl V. S. 18; Idem. Adel, Reich und Reformation. S. 343.
371 Lanz. I. No. 237.
372 RTA JR. II. No. 92.
373 Schmidt H. Chr. Op. cit. S. 45–48.
374 Ibid. S. 53.
375 Ibid. S. 91–111.
376 Ibid. S. 130–150.
377 Ibid. S. 222–225.
378 Forstenmann. S. 212.
379 Klupfel. II. S. 210.
380 Pfeiffer. 1968. S. 162.
381 Klupfel, I. S. 136, 139–140.
382 RTA JR IV. No. 107.
383 Pfeiffer. 1968. S. 169–172.
384 Klupfel, I. S. 121–122.
385 Ibid. I. S. 221–222, 228, 447. II. S. 71, 89, 108, 142.
386 Ibid. II. S. 58–59.
387 Ibid. S. 278.
388 Pfeiffer. 1968. S. 153–154.
389 Некрасов. Городские хронисты.
390 Schmidt H. Chr. Op. cit. S. 154–160; Rublack. Eine Burgerliche Reformation. S. 45–51.
391 Ibid. No. 173.
392 Смирин. Народная Реформация. С. 443 сл.
393 Eck. Briefe. S. 363: zu aufrur und zu verlierung der reputation.
394 Metzger E. Leonhard von Eck (1480–1550): Wegbreiter und Begrunder des fruhabsolutischen Bayern. Munchen, 1980.
395 Pfeiffer. 1968. S. 116.
396 Greiner Chr. Die Politik des schwabischen Bundes wahrend des Bauernkrieges 1524/25 // ZHVSN. 1974. Bd. 68. S. 94.
397 Baumann. Akten. No. 194–197; Eck. Briefe. S. 389.
398 Смирин. Народная Реформация. С. 446.
399 Гуревич А. Я. Дух и материя. Об амбивалентности повседневной средневековой религиозности // Культура и общественная мысль. Античность. Средние века. Эпоха Возрождения. М., 1988.
400 Schmidt H. Chr. Op. cit. S. 261.
401 Blickle. Gemeindereformation. S. 125.
402 Ibidem.
403 Ibidem.
404 Ibid. S. 127.
405 Ibid. S. 116.
406 Baumann. Akten. No. 58 b.
407 Ibid. No. 166, 170, 176.
408 Подробнее см. Кацис Л. Ф., Шушарин Д. В. «Потом начинается ужас». ОБЭРИУ как религиозное явление // Исследования по истории русской мысли. Ежегодник 1997. СПб., 1997
409 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. 2-е изд. М. 1984. С. 138–139. Работами Смирина и Гуревича, разумеется, не исчерпывается освещение иоахимизма в отечественной науке — внимание этой теме уделяли и О. А. Добиаш-Рождественская, и П. М. Бицилли, и С. Д, Сказкин, и другие ученые, не говоря уже о зарубежной историографии. Подробнее см.: Керов В. Л. Идеи Апокалипсиса в Средние века. М., 1994. С. 7–41.
410 Eberlin I. S. 191–192
411 Бердяев Н. А. Русская идея // О России и русской философской культуре. М. 1990. С. 177.
412 Свящ. Александр Ельчанинов. Записи.
413 Прот. Георгий Флоровский. Метафизические предпосылки утопизма // Путь. Париж, 1926, № 4.
414 Eberlin I. S. 80.
415 Ibid. S. 108–125.
416 Прот. Александр Шмеман. Исторический путь православия. Нью-Йорк. 1954. С. 69.
417 Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Париж, 1937. Предисловие.
418 Eberlin l. S. 4: zwen gottes boten sund Matinus Luther und Ulrich von Hutten.
419 Munch. 111: sunt equites Lutberani; RTA JR III. No. 207: der teufelische monh und Franciscus von Sickingen ein ding sint.
420 Володарский. Спор Эразма и Гуттена. С. 145.
421 RTA JR II. No. 66, 78.
422 RTA JR III. No. 172: wir armen edelen knecht / wit sich unsere eitern genennet / keinen stand im reich haben.
423 Pfeiffer. 1968. S. 116: kain standt sol verworffen werden.
424 Eberlin. I. S. 169–170.
425 ДПП. С. 235, Гейльброннская программа. С. 203; Гергот. С. 264–265; Eberlin. I. S. 127–128.
426 Schmidt H. R. Op. cit. S. 261.
427 Гейльброннская программа. С. 201–209.
428 Шушарин В. П. Крестьянская война 1514 года в Венгрии. М., 1994.
429 Вопросы истории, 1996, № 3.
430 Савина. Купеческие компании. С. 209, 226–227.
431 Blickle. Gemeindereformation. S. 120–122.
432 Klupfel. II. S. 294–296.
433 Brecht. Die Gemeinsame Politik. S. 217–225.
434 Klupfel. II. S. 292–294, 314–316.
435 Rublack. 1980. S. 131–132.
436 Klupfel. II. S. 322–326.
437 Ibid. S. 332–334.
438 Ibid. S. 338–340, 344–345.
439 RTA JR VII,1. S.653–656.
440 Ibid. S. 705–706.
441 Чуянов А. Ф. Становление политической оппозиции протестантов в Германии (20–30-е годы XVI в.). М., 1983. Рук. дел. в ИНИОН РАН № 13589. С. 120.
442 Jager. Op. cit. S. 33.
443 Fabian. 1962. S. 300–301.
444 Fabian. 1960. S. 78–60.
445 Fabian. 1962. S. 347–353, 357–376.
Список сокращений
ВИ — Вопросы истории. Москва.
ЕГИ — Ежегодник германской истории. Москва.
ПГИ — Проблемы германской истории. Вологда.
СВ — Средние века. Москва
СГ — Средневековый город. Саратов.
Adelige Sachkultur — Adelige Sachkultur des Spatmittelalters. Wien, 1982.
ARG — Archiv fur Reformationsgeschichte. Gutersloh.
Die Bauernkriege — Die Bauernkriege und Michael Geismair. Innsbruck, 1982.
BDLG — Blatter fur deutsche Landesgeschichte. Munchen.
BSLS — Uber Burger, Stadt und stadtische Literatur im Spatmittelalter. Gottingen.
Deutscher Adel — Deutscher Adel, 1430–1555. Bd. I. Darmstadt, 1965.
Der Deutscher Territorialstaat, I–III — Der deutsche Territorialstaat in 14. Jahrhundert, Bd. I–II. Sigmaringen, 1970, 1971.
Europaische Herrscher — Europaische Herrscher. Ihre Rolle bei der Gestaltung von Politik und Gesellschaft vom 16. bis zum 18. Jahrhundert. Weimar, 1988.
EHR — English Historical Review. London.
GG — Geschichte und Gesellschaft. Zeitschrift fur historische Sozialwissenschaft. Gottingen.
HZ — Historische Zeitschrift. Munchen.
JNS — JahrBucher fur Nationalokonomie und Statistik. Stuttgart.
JRG — Jahrbuch fur Regionalgeschichte. Leipzig.
Judentum im Mittelalter — Judentum in Mittelalter. Beitraege zum christeich-judischen Gesprach. Berlin, 1966.
Kontinuitat und Umbruch — Kontinuitat und Umbruch. Theologie und Frommigkeit in Flugschriften und Kleinliteratur an der Wende vom 15. zum 16. Jahrhundert. Stuttgart, 1978.
Mittel und Wege — Mittel und Wege fruher Verfassungspolitik. Stuttgart, 1979.
Politische Ordnungen — Politische Ordnungen und soziale Krafte im alten Reich. Wiesbaden, 1980. [114]
Das romisch-deutsche Reich — Das romisch-deutsche Reich im politischen System Karls. V. Munchen, Wien, 1982.
Die Stadt des Mittelalters, I–III — Die Stadt des Mittelalters. Bd. I–III. Darmstadt, 1972–1975.
Stadt und Kirche — Stadt und Kirche im 16. Jahrhundert. Gutersloh, 1978.
StadtBurgertum — StadtBurgertum und Adel in der Reformation. Stuttgart, 1979.
Stadtische Mittelschichten — Stadtische Mittelschichten. Stuttgart, 1972.
Studien — Studien zum mittelalterlichen Lehenswesen. Sigmaringen, 1972.
VSWG — Vierteljahrsschrift fur Sozial- und Wirtschaftsgeschichte. Wiesbaden.
Wirkungen — Wirkungen der deutschen Reformation bis 1555. Darmstadt, 1967.
ZAA — Zeitschrift fur Agrargeschichte und Agrarsoziologie. Frankfurt a. M.
ZBIG — Zeitschrift fur bayerische Landesgeschichte. Munchen.
ZGO — Zeitschrift fur Geschichte des Oberrheins. Karlsruhe.
ZHF — Zeitschrift fur historische Forschung. Halbjahresschrift fur Erforschung des Spatmittelalters und der fruhen Neuzeit. Berlin.
ZHVSN — Zeitschrift des Historischen Vereins fur Schwaben und Neuburg. Augsburg.
SSW — Zeitschrift fur Sozialwissenschaft. Berlin.
ZSRG, GA, KA — Zeitschrift der Savigny-Stiftung fur Rechtsgeschichte. Germanistische und kanonistische Abteilungen. Weimar.
ZWLG — Zeitschrift fur Wurttembergische Landesgeschichte. Stuttgart.
Источники
1. Гейльброннская программа — Ермолаев Е. А. Гейльброннская программа: программа немецкого радикального бюргерства в Крестьянской войне 1525 г. Саратов, 1986. С. 201–203.
2. Гергот — Володарский В. М. Ганс Гергот и утопия «О новом преобразовании христианской жизни» (Вступ. ст., пер. с нем. и коммент.) // История социалистических учений. М., 1987.
3. ДПП — Ульрих фон Гуттен. Диалоги, публицистика, письма / Пер. С. П. Маркиша. М., 1959.
4. Реформация императора Фридриха — Ермолаев В. А. Гейльброннская программа: программа немецкого радикального бюргерства в Крестьянской войне 1525 г. Саратов, 1986. С. 218–248. [115]
5. Altenberg, II — Urkundenbuch der Abtei Altenberg. Bd. II (1400–1803). Dusseldorf, 1955.
6. Artz. Correspondenz — Die Correspondenz des schwabischen Bundeshauptmanns Ulrich Artz / Hrsg. von W. Vogt // SHVSM. 1879, 1880, 1882.
7. Baumann. Akten — Akten zur Geschichte des deutschen Bauernkrieges aus Oberschwaben / Hrsg. von F. L. Baumann. Tubingen, 1877.
8. Baumann. Quellen — Quellen zur Geschichte des Bauernkrieges aus Rotenburg an der Tauber / Hrsg. von F. L. Baumann. Stuttgart, 1878.
9. Berlichingen, 1963 — Lebensbeschreibung des Ritters Gotz von Berlichingen / Ins Neuhochdeutschen ubertr. von K. Muller. Stuttgart, 1963.
10. Bungermeister, 1721 — Codex diplomaticus equestris cum continuatione oder Reichs-Ritter-Archiv... Curante Joh. St. Burgermeistero. Ulm, 1721.
11. Chmel, 1845 — Urkunden, Briefe und Aktenstucke zur Geschichte Maximilians I. und seiner Zeit / Hrsg. von J. Chmel. Stuttgart, 1845.
12. Chronica Albrici — Chronica Albrici monachi Trium Fontium, a monacho Novi Monaterii Hoiensis interpolata / Ed. Scheffer-Boiharst // MGH SS. T. 23. 1874.
13. Cochlaeus. Descriptio — Cochlaeus Iohannes. Brevis Germanie descriptio (1512) Mit der Deutschlandskarte des Erhard Ebzlaub von 1521. 2. unverand. Auflage. Darmstadt, 1969.
14. Eberlin, I–III — Johann Eberlin von Gunzburg. Ausgewahlte Schriften. Bd. I–III. Halle a. S. 1896–1902.
15. Ebersberg — Regesten der Herren von Ebersberg genannt von Weyners in der Rhon (1170–1518) / Hrsg. von F. Luckhard. Fulda, 1963.
16. Eck. Briefe — Vogt U. Die bayerische Politik im Bauernkriege und der Kanzler Leonard von Eck, das Haupt des schwabischen Bundes. Anhang. Nordlingen, 1883.
17. Fabian, 1958 — Die Schmalkaldischen Bundesabschiede 1530–1532 / Bearb. und hrsg. von E. Fabian. Tubingen, 1958.
18. Fabian, 1959 — Die Beschlusse der oberdeutschen schmalkaldischen Staedtetage. Quellenbuch zur Reformations– und Verfassungsgeschichte Ulms und der anderen Reichsstadte der oberlandischen schmalkaldischen Bundeskreises / Bearb. und hrsg. von E. Fabian. T. 1–2. Tuebingen, 1959.
19. Fabian, 1960 — Die Abschiede der Bundnis– und Bekenntnistage protestandierender Fursten und Stadte zwischen den Reichstagen zu Speyer und Augsburg 1529–1530 / Bearb. und hrsg. von R. Fabian. Tubingen, 1960.
20. Fabian, 1962 — Fabian R. Die Entstehung des Schmalkaldischen Bundes und seiner Verfassung 1524/29–1531/35. Bruck, Philipp von Hessen [116] und Jakob Sturm. Darstellungen und Quellen mit seiner Bruck-Bibliogr. 2., auf Grund neuer Quellen vollst., uberber. und erw. Aufl. Tuebingen, 1962.
21. Fabian, 1967 — Quellen zur Geschichte der ReformationsBundnisse und der Konstanzer Reformationsprozesse 1529–1548 / Bearb. und hrsg. von B. Fabian. Tuebingen, Basel, 1967.
22. Forstemann, 1842 — Neues Urkundenbuch zur Geschichte der evangelischen Kirchen-Reformation / Hrsg. von G. Forstemann. Hamburg, 1842.
23. Franz. Quellen — Quellen zur Geschichte des Bauernkrieges / Gesammelt und hrsg. von G. Franz. Muenchen, 1962.
24. Gengler, 1875 — Des Schwabenspiegels Landrechtsbuch / Hrsg. von H. G. Gengler. Erlangen, 1875.
25. Hohenberg, I–II — Quellen zur Verwaltungs– und Wirtschaftsgeschichte der Grafschaft Hohenberg / Bearb. von K. O. Muller. Teil I–II. Stuttgart, 1952, 1959.
26. Kaufbeuren — Die Urkunden der Stadt Kaufbeuren (1250–1500) / Bearb, von R. Dertsch. Augsburg, 1955.
27. Klupfel, I–II — Urkunden zur Geschichte des schwabischen Bundes / Hrsg. von K. Klupfel. Bd. I–II. Stuttgart, 1846, 1858.
28. Kronburg — Die Urkunden des Schlossarchivs Kronburg. Herrschaft, Familie von Westernach. Hochstift– augsburgischen Erbmarschallamt, 1366–1829 / Bearb. von K. Frh. von Andrian-Werbung. Augsburg, 1962.
29. Lamprecht, III — Lamprecht K. Deutsches Wirtschaftsleben im Mittelalter, Bd. III: Quellensammlung. Leipzig, 1885.
30. Lanz, I — Correspondenz des Kaisers Karl V / Aus dem Kgl. Archiv und der Bibl. de Bourgogne zu Brussel mitget, von K. Lanz. Bd. I: 1513–1532. Frankfurt a. M., 1966.
31. Looz Corswarem, 1964 — Kaiser und Reich unter Karl V. Urkunden und Akten im Staatsarchiv Koblenz / Bearb. von O. von Looz Corswarem. Koblenz, 1964.
32. Luneburg — Schatz– und Zinsverzeichnisse des 15. Jh. aus dem Furstentum Luneburg / Hrsg. von Griese. Hildesheim, Leipzig, 1942.
33. Lunig, I–X — Das Teutsche Reichs-Archiv. Pars specialis. Ans Licht gegeben von Johann Christian Lunig. Bd. I–X. Leipzig, 1713–1714.
34. Moser, II — Moser H. Die Kanzlei Kaiser Maximilians l. Teil II: Texte. Innsbruck, 1977.
35. NTKK — A magyar tortenet kutfoinek kezikonyve / Szerk. H. Marczali. Budapest, 1902.
36. Muller. 1939 — Muller K. O. Zur wirtschaftlichen Lage des Schwabischen [117] Adels // ZWIG. 1939. Jg. 3. H. 2.
37. Munch, III — Munch E. Franz von Sickingens Thaten, Plane, Freunde und Ausgang. Bd. III: Codex diplomaticus. Aachen, Leipzig, 1829.
30. Neuenahrer Herrschaften — Urkunden und Akten der Neuenahrer Herrschaften und Besitzungen Alpen, Bedburg, Hackenbroich, Helpenstein... sowie der Erbfogtei Lohn. Koln, Bonn, 1977.
39. Oberschonenfeld — Die Urkunden des Klosters Oberschonenfeld / Bearb. von K. Puchner. Augsburg, 1953.
40. Pfeiffer, 1968 — Quellen zur Nurnberger Reformationsgeschichte / Hrsg. von G. Pfeiffer. Nurnberg, 1968.
41. Pirckheimers Briefwechsel — Willibald Pirckheimers Briefwechsel / In Verbindung mit A. Reimann gesammelt, hrsg. und erl. von E. Reicke. Munchen, 1956.
42. Reformation Kaiser Siegmunds — Reformation Kaiser Siegmunds / Hrsg. von H. Koller // MGH, Staatschriften des spateren Mittelalters. Bd. VI. Stuttgart, 1964. S. 50–353.
43. Reissner — Adam Reissner. Historia der Herren Georg und Kaspar von Frundsberg / Nach der 2. Aufl. von 1572 hrsg. von K. Schottenloher. Leipzig, S. D.
44. RTA AeR MR JR — Deutsche Reichstagsakten. Aeltere, Mittlere und Jungere Reihe / Hrsg. durch Hist. Kommis. bei der Bayerischen Akad. der Wissenschaften. 2. Aufl. (Photomechan. Nachdr.). Gottingen.
45. Rublack, 1980 — Rublack H. Chr. Nordlingen zwischen Kaiser und Reformation. Quellenanhang // ARG. 1980. 71.
46. Schertlin — Leben und Thaten des weiland wohledeln Ritters Sebastian Schertlin von Burtenbach. Durch ihn selbst deutsch beschrieben. Munchen, S. D.
47. Schwabenspiegel. Normalform // Studia iuris Suevici. Tractaverunt Eckhardt K. O., Eckhardt geb. Rauch. Aalen, 1972.
48. Smend — Smend R. Das Reichskammergericht. Beilagen. Weimar, 1911.
49. Thesaurus Besoldi — Thesaurus practicus Christophori Besoldi... Sditio nova, auctior et emendatior... Studio et opera Christophori Ludovici Dietherns. Norimbergae, 1597.
50. Weistumer, I–VIII — Weistumer / Hrsg. von J. Grimm. Bd. I–VIII. Berlin, 1957. [118]
|
