Облик генерала Власова. Записки военного священника
© Put' Zhizni, St. Seraphim Foundation, Inc. 322 West 108 Street New York, N.Y. 10025, U.S.A. Library of Congress Catalog Card No. 76-50910 Printed in U.S.A. by Computoprint Corporation 335 Clifton Ave., Clifton, N.J. 07011
См. библиографию.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. ВНУТРЕННИЙ МИР ГЕНЕРАЛА ВЛАСОВА
Можно ли забыть берлинское утро 22-го июня, когда, готовясь идти в церковь, – это был воскресный день, – я услышал сообщение по радио о начавшейся войне с Россией. Боже мой, ведь там уже льётся русская кровь! Сколько новых страданий принесет война... и как встречная волна моего сознания: но ведь только этой кровью может придти освобождение от того моря крови и мук, которые претерпевал народ наш под коммунистической властью. Конечно! Какие могут быть сомнения! Может ли война унести столько жизней, сколько два десятилетия коммунизма? Господи, спаси Россию!
Иду в церковь. На улице взволнованно переговариваются прохожие. У церкви русские люди гудят, как пчелы около улья. Служба идёт особенно проникновенно и как-то расставляет в душевном мире вещи по своим местам. Помню, какой необыкновенной силой упования и незыблемой надежды звучали слова – "вси святии земли Русской, молите Бога о нас". Канон особой службы всем русским святым мы пропели на молебне после Литургии и продолжали петь его ежедневно, собираясь в церковь на Находштрассе, чтобы взывать к милости Божией о судьбах своего народа...
И пошло, и пошло. Немецкие победоносные радиосводки с фронта, который не продвигается, а просто катится все дальше и дальше, вглубь России. В кинематографах, в специальных обозрениях, все больше показываются виды России, русские лица, наших пленных...впиваешься глазами в каждое родное лицо, в каждую избу или дорогу, и все это мысленно крестишь и крестишь - спаси их, Господи!
Вот первые встречи с какими-то русскими, обнаруженными нами на починке железнодорожного полотна... Сначала их нужно было искать, потом их было все больше и больше: "ost" - рабочие с Востока, "Р" - поляки, - евреи. Эти нашитые на грудь значки лишали человека права ехать трамваем или зайти в ресторан, в поезде позволяли находиться только в специальном последнем вагоне.
Большинство этой "рабочей силы с Востока" ("остовцы", "осты") которая вскоре стала исчисляться миллионами, жило в специальных лагерях, за колючей проволокой, при фабриках и заводах. Многие работали у крестьян или домашней прислугой. По существу, они все были бесправны, и отношение к ним всецело зависело от лица, в распоряжении которого те или другие из них находились. Поэтому и условия их жизни были разные. Преобладали, конечно, как и при всяком рабовладельчестве, эксплуатация и произвол.
Моя священническая миссия заключалась в проникновении в "остовские" общежития и лагеря для военнопленных.
Дело это сочетало в себе самое радостное и самое горькое. Горькое – от бессилия помочь, от скорби видеть как вымирали, как мучились, сколько скорби переносили люди... радостное, как пасхальное ликование, от встречи с такой высотой духа, терпения, такой веры, о которой до того только читал в Евангелии. Во время этих путешествий я научился верить в русский народ. Не в существование в его среде только отдельных праведников, но в сам народ, в его массу, в которой, несмотря на множество грехов, ощущаешь неистребимость образа Божия.
Попадать в такие лагеря было очень трудно. Без разрешения от соответствующего отдела политической полиции (1) туда вход был закрыт. Хождение в это учреждение было не безопасным делом, но мой настоятель (архимандрит Иоанн Шаховской) усердно меня туда посылал, ободрял, хотя называл это "хождением в львиную пасть". Был у меня такой случай. Я узнал, что в лагере сидит мой однокурсник по семинарии о.Дионисий Ильин. Понёс в это учреждение ему "передачу" (пищевую посылку). Её приняли, хотя и уверяли, что он ни в чём не нуждается. Когда же я принёс вторичную передачу, то мне сказали, что если я и теперь не поверю, что у него всего достаточно и принесу ещё одну передачу, то им не останется ничего другого, как послать меня туда, чтобы я лично убедился в правоте их слов. Признаюсь – третьей передачи я не понёс...
Мне не пришлось побывать в самых страшных лагерях военнопленных, после посещения которых полк. К.Г.Кромиади сказал: "За это время я отучился смеяться".
Но и мне довелось кое-что повидать. По сей день я не расстаюсь с той чашей и, совершая Литургию, употребляю именно её, ту, с которой я объезжал тогда лагеря и из которой причащал тысячи тех, большинства которых уже давно нет на этой земле. Среди них были смертники, приговорённые к казни и приговорённые к вымиранию от голода, были принимавшие мой путь – РОА и те, которые не шли ни на йоту "коллаборации". Как сейчас слышу стук их бесчисленных ног в деревянных колодках по немецким дорогам. Истощённых, еле идущих, но с песней: "Страна моя, Москва моя, ты самая любимая..."
Уже позднее, в Фюссене (Бавария), в первые недели после конца войны, у меня произошло разногласие с митрополитом Анастасием. На Духов День он хотел служить сам в маленькой нашей эмигрантской церковке, а я хотел пойти служить в пересыльный лагерь, из которого отправляли тысячи людей в Сов. Союз. Св. Антиминс, (без которого нельзя служить Литургию), был только у меня... Митрополит исходил из своего сознания главы церкви, молящегося "за всех и за вся", а я из необходимости дать увозимым последнюю молитву и последнее Причастие. Не послушался я, норовистый был, и ушёл служить в лагерь, из которого мог и не выйти – лагерь был уже советский – и всё с той же "моей" чашей.
Что значит: из этого лагеря я мог и не выйти?
Это был один из многочисленных сборных лагерей, куда свозили "остов" – "восточных рабочих", просто сказать – русских, для отправки на родину. Он находился уже в руках советской администрации и для привезённых туда свободного выхода уже не было.
Можно ли односложно сказать о настроениях тех, кто там был? Конечно, нельзя. Там были и такие, которые хотели вернуться, которые и хотели и боялись, и те, которые как огня боялись мысли о возвращении. И всё это было покрыто одной общей "защитной окраской" – мы ликуем, что возвращаемся на родину! Нужно себе только представить: пришли в движение миллионы. Одних русских, по данным Стеенберга, через это прошло 6 – 7 миллионов человек.
Почему не бежали? Как не бежали. Бежали. Ведь "остов" в Германии было приблизительно десять миллионов, а отправили в СССР – семь. Где другие? Вот, они-то и бежали.
Но не думайте, что это легко. Бежать без документов, без денег в чужой стране, без языка!
Помню вот этот самый лагерь в Фюссене – сколько людей плакало, просило о богослужении и о последнем Причастии...
В таких лагерях с каждым днём крепло ощущение, им хорошо известной, хозяйской руки и многие оцепеневали, как кролик перед удавом: "Советская власть всё равно, рано или поздно, всех заполучит, выловит, так уж лучше скорей!".
Помню такую мрачную картину. Приехал я в какой-то огромный рабочий лагерь. На обширном дворе, между фабричных зданий с какими-то зловеще дымящими трубами, происходит смена рабочих – отработавших сменяют новые. Между толпами худых и оборванных людей по двору мечется верхом на лошади комендант и палкой "содействует" ускорению движения. Сумерки, красный отсвет от каких-то фабричных печей, ругань коменданта, визг от страха перед лошадью, крик отведавших комендантской палки... Ад! И в этом аду люди, и я с ними, молились так проникновенно, как, наверное, только в раю молятся. Там я крестил зараз, одновременно, свыше 80-ти младенцев.
В Нюрнберге мне довелось иметь дело с неким офицером СС, заведовавшим всем районом, который содействовал мне и даже дал возможность устроить курс для группы православных проповедников в остовских лагерях. По моему выбору, из разных лагерей в Нюрнберге, была собрана группа благочестивых православных людей, с ко-торыми я провёл целую неделю, готовя их к будущей деятельности. Может быть, из этого начинания могло выйти дело значительной духовной помощи нашим "остовцам", но всё пошло прахом и вот почему. На Нюрнберг был произведён большой воздушный налёт. В одном из лагерей были убитые. Чтобы показать добросердечие немцев на фоне жестокости врагов, было дано разрешение желающим вместе со мной сопровождать гробы убитых на кладбище. Но произошло неожиданное – вышел весь лагерь. Тысячи людей, плачущих и поющих "Святый Боже", остановили движение... В результате этого "моего" СС-овца куда-то убрали, а я был подвергнут долгому допросу, не было ли во всем этом злого умысла.
Мне удалось вывезти из полуразрушенного Берлина епархиальный книжный склад (3) и поместить его в окрестностях, в лагере для "перевоспитания" советской интеллигенции.
Некто, прочтя в этом лагере на двери нашей комнаты: "Епархиальный книжный склад", сказал, что после этого если он и в аду встретится с епархиальным книжным складом, то уже больше не удивится.
Ад-то адом, да и в аду люди. Что вы скажете о таком случае. Во главе этого лагеря, в котором были, конечно, не только русские, но и разные "нацмены", стоял немец, значительный партиец из Розенбергского "Ост-министерства". Ходили слухи, что он не чистокровный немец, а есть в нём грузинская кровь. Однажды, на каком-то грузинском празднике, грузины решили проверить своего "лагер-фюрера", который тут же присутствовал как почётный гость. В лагере был замечательный танцор-грузин, который в своё время часто танцевал перед Сталиным. У грузинов есть чтимый обычай, что если танцующий лезгинку подойдёт к кому-либо и поклонится, то тот, кто бы он ни был, знатный или старый, но танец должен продолжить. Иначе он не грузин. Если я не точен в передаче этого обычая, то прошу грузин простить меня. И вот, этот танцор в разгаре танца вдруг подошёл и поклонился... "лагер-фюреру". Зал замер. Немец-партиец, в соответствующем его чину мундире, встал ... и протанцевал лезгинку. Не важно, сколь совершенен был его танец, а важно, что и под таким мундиром может властно заговорить сердце.
Вот почему в жизни нет такого ада, где не было бы надежды.
Благодаря этому и я в этом лагере нашёл много добрых и верующих русских людей, при помощи которых у нас там развернулась значительная миссионерская работа. Скоро у нас собралась большая картотека адресов тех лиц, кому и через кого мы слали евангелия, книжки, крестики, иконки. Создались десятки религиозных православных ячеек в Германии, находившихся с нами в постоянном сношении.
Возле этого лагеря была немецкая кирка. Пастор, после его воскресных служб, предоставил свою церковь для православных богослужений. Нашими художниками был создан легко разби-рающийся прекрасный двухярусный иконостас. Пели два хора – русский и грузинский, и большая кирка наполнялась православным людом.
В подвале под приходской библиотекой на Прагерштрассе, в Берлине, был создан некий центр помощи – склад одежды и продуктов, для поддержки, главным образом, военнопленных, чьё положение было хуже, чем положение "остовцев". Сколько заботы и любви вкладывали в это люди, главным образом, женщины. Собирали подержанную одежду – стирали, перешивали, иска-ли пути передать нуждающимся. Особенно было трудно достать еду, ибо её было очень мало и у живущих на свободе. Покупать где-то на стороне, на "чёрном" рынке, было невозможно из-за очень высоких цен. Иногда выручал чеснок, который, являясь витаминозным продуктом, не имел, одна-ко, у немцев широкого распространения, – когда его удавалось достать, была большая радость. Сытому трудно понять, но в те времена ломоть хлеба, головка чеснока, продлевали человеку жизнь.
Вспоминаю случай, когда в ответ на обоюдно опасные передачи нашим пленным, работавшим на Берлинском ипподроме, нам в ответ передали чайку, эмблему МХАТа, вырезанную ножом из куска кости. Заинтересовались. Это оказалось искусством рук актера МХАТа, С.Н.Сверчкова, находившегося на грани истощения.
Таких очагов помощи как наш, было много и при церквах, и организованных по частной инициативе.
Много молодых людей шло по "зелёной дорожке" т.е. нелегально, в оккупированные немцами русские земли, чтобы собирать там "третью силу" – ни с немцами, ни с большевиками. Эту работу вёл НТС.
Берлинский кафедральный собор в то время из здания, открывающегося в определённые дни и часы для богослужений, превратился в денно и нощно живое место участия и помощи. Под собором был большой подвал с огромной печью для центрального отопления. В этой печи всегда, в большом подвешенном чугуне, варилась какая-нибудь похлёбка для каждого голодного... Службы стали ежедневными и утром и вечером, а если прибавить молебны и панихиды, то без малого – непрерывными. Душой всего этого был молитвенный и мудрый батюшка отец Адриан, новый беженец с юга России, прибывший с большой группой верных Церкви и ему людей.
Были организованы краткосрочные богословско-миссионерские курсы, где по вечерам, после закрытия официальной библиотеки, опустив глухие шторы, мы готовили будущих священников. Всё для неё, для России.
Чтобы закончить описание той жизни, на фоне которой в Берлине появился ген. Власов, скажу, что небольшие берлинские церкви переполнялись и не могли вместить многих сотен "остовцев", которые по воскресеньям приходили в храмы. Особенно много собиралось в Собор. Митрополит Серафим получил однажды распоряжение от Гестапо (4) не допускать "остовцев" в церковь, ибо там они соприкасаются с русскими эмигрантами. К чести митрополита, он имел мужество ответить, что его дело привлекать людей в церковь, а не препятствовать их приходу.
Воскресенье. Собор переполнен, по преимуществу "остовцами", до отказа. Совершается Литургия. Но вот завыли сирены, предупреждающие о воздушном налете. Мне поручено выйти из алтаря к молящимся и сообщить, что желающим рекомендуется поспешить в ближайшее бомбоубежище, но что совершение Литургии будет продолжаться. Вышли из храма единицы... Под гул зенитной артиллерии и страшные разрывы совершалось таинство Божественной Любви...
Такова была жизнь в то время, когда произошла моя первая встреча с ген.Власовым. Я был приглашён крестить младенца, отцом которого был один из видных офицеров только ещё начинавшегося Власовского дела. К нежеланию этого офицера жениться на матери ребенка, ген.Власов относился неодобрительно. В знак этого, он вызвался быть крестным отцом младенца. Устроить крестины взяли на себя супруги Деллингсхаузен. Ротмистр барон Деллингсхаузен, бывший офицер русской царской армии, а теперь немецкий офицер, принадлежал к кругу тех русских немцев, которые способствовали делу ген. Власова. Баронесса Деллингсхаузен, Олимпиада Ивановна, была чисто русская, из московской купеческой семьи, человек исключительно милый и добросердечный. Во время крестин я был поражён тем, что крестный отец – ген. Власов, мог самостоятельно, наизусть, читать Символ Веры, чего очень часто не могут делать крестные из-за незнания на память этого текста.. Да, Власов, как в своё время и Сталин, учился в Духовной семинарии. Но ведь более двадцати лет отделяли Власова-семинариста от Власова-генерала. Мог ли он помнить эти слова, если хоть изредка не повторял их?
Что представляет собой этот генерал? Каков его внутренний мир? Эти мысли мелькали во мне, когда басистый голос статного, ещё молодого генерала, читал и дочитывал Символ нашей православной веры: "... чаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь".
После крестин, как обычно, всех пригласили к столу. Весь этот вечер разговоры были только о России, о нынешнем её положении, о нашем долге в связи со всем происходящим.
О наших отношениях с немцами Власов без стеснения говорил, что немецкий "сапожник" упрям и недалёк, что следует опасаться, как бы он не стал "ногу увечить по сапогу, а не сапог шить по ноге". Любовь к России светилась в каждом его слове – просто и естественно, без тени позы или сентиментальности.
Он с глубоким уважением говорил о Церкви, но Церкви прошлых времен. Сетовал на Церковь последних предреволюционных десятилетий за то, что она больше жила духовным богатством своего прошлого, чем умножала его в настоящем. "Жить Церкви тем, что "наши предки Рим спасли" нельзя, батюшка", сказал он мне. Его мнение, что религию нельзя ни запрещать, ни навязывать, что "она как вода, сама себе дорогу найдет", мне ка-зались как раз тем, что было нужно для духовного восстановления России.
Всё, что я слышал в этот вечер от ген. Власова, отвечало моим чувствам. Я ушёл с крестин власовцем. Думаю, что и я, в какой-то мере, был ему симпатичен, ибо он настоятельно звал меня работать в общем деле и чаще бывать у него.
Так началась полоса моего деятельного участия во Власовском Движении и ряд встреч с ген. Власовым.
Если бы я, по характеру своему, больше был созерцателем, то мог бы собрать огромный материал наблюдений. Но я всегда был больше деятелем и во всё то, что было мне близко и дорого, входил, как говорится "по уши". И всё же, кроме чисто церковного служения, которым я участво-вал в общем деле, мне приходилось многократно встречаться с ген. Власовым, ген. Трухиным, ген. Меандровым и другими. Возможно, что именно то, что видел я, не видел и не знал никто другой, это и обязывает меня написать эту книгу и тем сохранить для будущих дней всё то, что я знаю о ген. Власове и его деле.
Ген. Власов жил в пригороде Берлина – Далем, где ему был отведён средней руки двухэтажный дом с небольшим садом. Тут же размещался и штаб его ближайших сотрудников.
О его личной жизни говорили разное. Молва же, распространяемая советской агентурой, не скупилась на краски, рисуя его жизнь богатой, разгульной и предельно безнравственной. На самом же деле ничего этого не было. Ни разгула, ни богатства, ни иных каких-либо вещей, отличающих его жизнь от обыкновенной жизни большинства, не было в Берлинской жизни ген. Власова. Сказанное выше не только мое мнение, но и свидетельство людей, которые бок о бок, под одной крышей, жили с ним изо дня в день, как, например, полковник К.Г.Кромиади – начальник его личной канцелярии, С.Б.Фрёлих – офицер связи, капитан П.В.Каштанов – начальник личной охраны и другие.
Как пример сдержанного поведения, свойственного ген.Власову, можно привести воспоминания И.Л.Новосильцева, присутствовавшего на ужине, данном министром Франком в честь Власова после подписания Манифеста в Праге. Ужин был богатый, вино, как говорится, лилось рекой. Многие не устояли перед соблазном, и их поведение вызывало неодобрение Власова. Сам же он был к себе строг и не позволял себе никакого излишества. Чтобы проверить себя, он подозвал к себе Новосильцева и спросил его на ухо: "Игорёк, как я себя держу?"
Был ещё такой случай. Ген. Власов распорядился допустить к себе неизвестного человека, который впоследствии оказался засланным советским агентом, с поручением застрелить Власова. Когда, наедине с Власовым, агент начал рассказывать вымышленную историю о том, как он пробирался к нему из России, Власов позвал ординарца и приказал дать водки с закуской. Ординарец, в качестве закуски, принёс нарезанные огурцы и томаты. На подосланного агента, уверенного в том, что "предатель Власов окружён женщинами и в шампанском купается", так подействовала "солдатская" простота жизни Власова, что он не выполнил задания. Конечно, не только бедность закуски, показавшая уклад жизни генерала, живущего на солдатском пайке, подействовала на подосланного убийцу. (5)
Власов производил сильное впечатление и своим внешним обликом. В нем светилась спокойная и покоряющая убежденность. Это не была самоуверенность. Источник его духовной силы лежал вне его. Это была сила правды, сила выстраданного и познанного. Не надуманное, а пережитое, не кабинетные теории, а крепкая мысль и житейский опыт открывали в нем дорогу тому, что, возможно, было глубже его собственного сознания.
Вот причины, по которым его слово было всегда веским и оттенки звучания голоса убеждающими.
"Поразительна необыкновенно простая манера Власова говорить. Кажется, что он находится не в большой аудитории, а занимается собеседованием со своими ближайшими друзьями. Именно – собеседованием! Казалось, что особенно значительные и важные слова он кладёт перед присутствующими на свою твёрдую натруженную руку и, взвесив, как бомбы, бросает во взрывающийся аплодисментами зал". "....Говорил Андрей Андреевич языком красочным, образным, всё время пересыпая свою речь русскими пословицами и даже прибаутками – так часто говорят крестьяне. В то же время его речь была краткой и конкретной. Чувствовалось, что Суворов является его учителем и идеалом. Он часто его вспоминал..." (6)
Этот же облик и манеру говорить запечатлел и небезызвестный Илья Эренбург, весной 1942 г. посетив ген. Власова на фронте.
"Любовно и доверчиво смотрят бойцы на своего командира: имя Власова связано с наступлением... У генерала рост метр девяносто и хороший суворовский язык. Он говорит бойцам о немецком солдате: "Прошлым летом он воевал со смаком. А теперь? теперь он воюет с перепугу..." (7)
Нечто особое в его внешности и речи оказывало действие не только на широкие массы бывших подсоветских людей, но и на многих немцев, как на немцев старой культуры, так и на современных немецких властителей, вплоть до Гиммлера. Это качество, или лучше сказать наличие некой внутренней обогащённости, давало ему возможность не теряться при любых встречах с самыми разными людьми.
Очень интересен рассказ И.Л.Новосильцева о встречах ген.Власова в доме его дяди, Фёдора Владимировича Шлиппе, с представителями старой русской? эмиграции. Ф.В.Шлиппе, в прошлом директор департамента министерства земледелия, товарищ председателя земско-городского союза, видный член монархической партии. Он был женат на дочери министра времен императора Александра III. В доме Шлиппе ген. Власов познакомился с ген. П.Н.Красновым и ген. А.А.Лампе. Удивительный такт и чувство меры помогало Андрею Андреевичу свободно и достойно вести себя за столом, в гостиной, при разговорах с людьми совсем иного круга. Обращаясь к Лампе, Власов спрашивает о его отношении к РОА, на что Лампе отвечает: "Мы, с ген. Красновым, монархисты, Андрей Андреевич".
"Поезжайте в наше село, – гудит голос Власова, – там вы найдете третьего, – моего отца. Он кирасир и его идеал – император Александр III". (8)
Я не хочу сказать, что ген. Власову был свойствен светский лоск. Нет. Он им не обладал, а подражание этому могло бы сделать его облик даже смешным. В нём меньше всего было деланного. Естественность была одной из характерных для него черт. Увидеть же в нём мужика в роговых очках (9) было, думаю, большим искажением его облика.
Сопоставляя свои собственные наблюдения с высказыванием многих лиц, хорошо знавших Власова, я пришёл к выводу, что самый глубокий пласт его внутреннего мира слагался из веры в Бога и чувства социальной справедливости. На драгоценном слитке этих двух основ, при понимании, что одно без другого, не вырождаясь из реально-сти в отвлеченность, существовать не может, покоился его "внутренний человек".
Подтверждением моего впечатления о ген.Власове могут быть его собственные слова, высказанные в задушевной беседе с молодым и близким ему И.Л.Новосильцевым. На вопрос последнего о его вере, Власов ответил: "Ты знаешь слова Писания – Верую, Господи, помоги моему неверию? Такова, Игорёк, моя вера... как же это так, вот, есть Бог, а сколько гадости на земле и что творят с людьми - это мое самое большое сомнение". (10)
Отвращение к тому, "что творят с людьми" и было тем, что открыло ему глаза на действительность подсоветской жизни. Он, идеалист-коммунист, стал прозревать. Когда в разгар коллективизации, он стал свидетелем того кошмара, который творили с народом на Кубани, здание его веры в коммунизм, как путь к народному благоденствию, дало трещину. Не этот ли момент нужно считать моментом зарождения Власовского Движения? Власов был сыном крестьянина и всё связанное с землей, с крестьянством он особенно чувствовал.
Однажды жена штандартенфюрера Крёгера, приставленного к Власову от главного штаба СС, в разговоре с Власовым нашла нужным упомянуть, что в у её отца на Кавказе было 30. 000 овец, на что он ответил: "А у моего отца было пять овец". Уже говорили, что Власов учился в семинарии. Если бы не помощь старшего брата Ивана, Андрею не попасть бы в семинарию, не получить бы образования. В дальнейшем, Власов-отец получил для сына полную стипендию имени Николая Чудотворца, благодаря которой сын и учился в семинарии.
Отец ген. Власова был сверхсрочным унтер-офицером в гвардейском кавалерийском полку. В гвардейских полках был распространён обычай помогать получать образование нуждающимся детям своего унтер-офицерского состава. По просьбе Власова-отца для Власова-сына исхлопотали стипендию "Николая Чудотворца". (11)
Семинарские годы имели большое влияние на формирование молодого Власова. Там его детская вера приобрела свое логическое обоснование, и твёрдо навсегда угнездилась в нем. Живя уже пятый десяток и будучи в генерал-лейтенантском чине, он, в разговоре с начальником своей личной канцелярии, полковником Кромиади, "по-солдатски" определяет свое отношение к сложной проблеме веры: "Бога может отрицать только идиот". (12)
В период семинарской жизни, на основе, заложенной матерью – глубоко верующей женщиной, которую Власов всегда вспоминал с большой любовью, в нём выкристаллизовались очень ценные моральные качества: скромность, порядочность, доброкачественность и мужественность.
Семинария – не рай. Нет там недостатка в том, чисто человеческом, что можно увидеть, входя в толщу людей, окружающих Церковь. В этом убедился семинарист Власов. Для слабых это – соблазн, в результате чего нередки отпадения от Церкви. Для сильных духом это – закалка. Увидя, что не только в жизни вообще, но и среди церковных людей не всегда внешнее соответствует внутреннему, он выработал в себе тяготение к подлинному в противовес показному и фальшивому. Доброкачественность становится его характерной чертой. Проявление этого можно проследить во многом, хотя бы в его отношении к вопросу религиозного влияния в армии. Считая его необходимым, он, однако, не хотел вводить его как приказ, как навязывание сверху. "Хотят в роте батюшку, мы обязаны им дать его. Хотят муллу – дадим им муллу!" – Помню эти его высказывания на совещании по вопросу духовного обслуживания наших частей. "Вот, слово о. Александра напечатали все наши газеты.(13) А кто им велел?" Напечатали – значит им понравилось, так я говорю?"
"Власов произвел на меня положительное впечатление своей скромностью и в то же время сознанием собственного достоинства, своим умом, спокойствием и сдержанностью, а особенно той, трудноопределяемой чертой характера, в которой чувствовалась скрытая сила его личности". (14)
Скромность он не только считал необходимым качеством человека, но и проявлял её в своей жизни. Уклад его жизни был скромен. И не потому, что не было других возможностей. Возможности были, их даже усердно предлагали и некоторые не уклонялись от возможности ими воспользоваться. В минуты раздумья о будущем, он не мнил себя на верхах руководства Свободной Россией, а лишь "инспектором пехоты", как мне помнится.
Мужество отнюдь не выражается мужественным видом или высказыванием соответствующих взглядов. Оно измеряется только поступками. Вот маленькая деталь, без лишних слов передающая мужественность этого человека:
"... Власов отдал распоряжение пускать всех соседей в небольшое бомбоубежище, оборудованное в саду виллы, в которой он жил... Когда мы подошли к спуску в бомбоубежище, оно было уже полно людьми. Власов не захотел, чтобы из-за него кто-то должен был выйти, и просидел все время до отбоя в саду около входа в бомбоубежище".
Об этом же говорит приводимый ниже отрывок из разговора ген. Власова с ген. Линдеманном, командующим немецкой армейской группой "Север", который взял в плен ген. Власова.
" – Да, я... остался! Дважды я получал приказ бросить людей и покинуть этот "мешок", но я... остался. Однажды за мной прислали самолёт, но я уже больше не колебался. Смел ли я бросить тех, кого я сам завёл в такое положение? Смел ли я снять с себя всю ответственность за это?...
– Сделав это на глазах у своих солдат... – как бы продолжая рассказ Власова, понимая его сердцем солдата, сказал Линдеманн.
– Да, на глазах у моих солдат... Ведь все эти глаза смотрели на меня! Я предпочитал, чтобы они смотрели мне в лицо, а не в уходящую спину. Если бы я их покинул, я бы чувствовал все эти взгляды на себе всю свою жизнь..." (15)
Четыре года спустя, за несколько дней до его выдачи Сталину, Власов поступает точно так же, как за несколько дней до того, как он попал в немецкий плен.
Вернувшись домой, – описывает события кап. Р.Антонов, адъютант Власова, – мы сразу же переоделись в штатское... через час всё было готово: машина, одежда для Власова и всё другое... Увидев это, Власов спросил: "Что это за маскарад?" Когда изложили план Тензорова (16), он отверг его и сказал, что надо ждать ответа относительно всех войск РОА". (17)
Спастись самому, оставляя на произвол судьбы Первую дивизию и другие части РОА, было неприемлемо для ген. Власова. Личное мужество никогда не покидало этого человека.
Ген. Власова часто упрекают в том, что он продолжал переговоры с немцами, когда надежд на пересмотр ими политического курса больше не оставалось. Чем это было вызвано?
В основе этого лежало характерное ему чувство человеколюбия, жалость к человеческому страданию. Да, человеколюбие. Не сочтите это слишком мягким для генерала. Это черта не сентиментально, а реально мыслящего человека. Под его начальством служить было нелегко, но он говорил, что через тяжелую подготовку солдата в мирное время, приобретается его сохранение в бою. Он всегда мучился вопросом правильного, человечного, совестливого устроения жизни. Война для него была неизбежным путём к этой новой, лучшей жизни России, где уже не будет кошмара, который он видел и в Советской России и в Гитлеровской Германии, который однажды он выразил словами: "А с людьми-то что делают!"
Продолжая поддерживать с немцами отношения, он облегчал участь тех миллионов, полуголодных пленных и "остовцев", от которых отрёкся Сталин во время войны (18), но головы которых потребовал по ее окончании. За этот свой родной народ, если даже и не за будущее своего народа, то хотя бы за ту его часть,, которая томилась и умирала у немцев, Власов отдавал свою собственную судьбу. (19)
Необходимость поддерживать отношения с немцами оставалась в силе и до самых последних дней, когда сам ген. Власов находился с 1-й дивизией в Чехословакии, а другие его почти невооружённые войсковые единицы были в Германии и в любой момент могли быть репрессированы немцами.
Все приведённое выше, как мне кажется, даёт достаточный материал к пониманию внутреннего облика ген. Власова. Нам остается только обрисовать теперь степень его церковности, его непосредственной веры во Христа.
Ниже мы приводим весь известный нам материал, который проливает свет на эту сторону облика ген. Власова.
Новосильцев вспоминает ряд любопытных подробностей: рассказы Андрея Андреевича о том, как в семинарии он пел в церковном хоре, как он помнит наизусть некоторые молитвы; однажды он, как заправский дьякон, прочёл великую ектенью. Как-то он сказал Новосильцеву: "А знаешь, ведь сегодня суббота и сейчас в церкви, наверное, всенощная. Можно ли, не заходя в церковь, где-либо около церкви послушать, как идёт служба?" Я рассказал ему, где это можно сделать. "Ну, пойдём!" сказал Власов. Хорошо помню этот осенний вечер и как мы вдвоём долго стояли под окнами церкви на Находштрассе и слушали всенощную. Потом Андрей Андреевич очень хвалил хор и сказал: "А знаешь, я мог бы с ними петь." (20)
"А. А. Власов был очень религиозен... он все делал, чтобы увеличить влияние церкви в Русском Освободительном Движении. Благодаря его личной инициативе и по его приказам, православное духовенство имело широкий доступ ко всем русским частям". (21)
Ротмистр Деллингсхаузен, который сопровождал ген. Власова во время его поездки на Северный фронт, рассказывает, какое впечатление на русских и на немцев производили проявления ген. Власовым своей религиозности, которой он не бравировал и о которой можно сказать, что она у него "прорывалась".
В мае месяце 1943 года ген. Власов посетил древний Псково-Печёрский монастырь. Старик-настоятель, узнав, что перед ним ген.Власов, земно ему поклонился и благословил его на святое дело. "Это сочувствие настоятеля монастыря произвело на Власова сильное впечатление". (22)
Будучи в Вене, ген. Власов посетил собор св. Стефана и видел там людей, погруженных в мо-литву перед иконой Богоматери.
"Я хотел бы снова уметь молиться так, как эти люди, – сказал Власов, выйдя из собора. – Я потерял свою детскую веру, но я чувствую, что есть выше нас Сила и что человек теряет свое духовное "я" если отрывается от неё. И чем больше я думаю об этом, тем яснее мне видится, что этот отрыв от Высшей Силы, от Бога, и есть корень всех зол, которыми больны сегодня и отдельные люди и народы. У них нет больше ничего, что держало бы их на правильном пути. Только я не могу больше вернуться к простой детской вере и верить в то, что Сила над нами есть наш личный Бог, наш Бог-Отец. Может быть, два хороших русских священника, с которыми я говорил недавно в Берлине, и правы. Они сказали, что вера без любви к Богу-Отцу вера в Бога или Высшую Силу бесплодна... Часто я наблюдал у нас в селе, как душевная сила русских женщин светила через нужду и затмевала безбожие вокруг них. Да, смочь бы вот так молиться как те женщины". (23) При своём последнем свидании с кап. В. Штрик-Штрикфельдтом ген. Власов сказал: "Я знаю свой долг и не спрячусь от ответственности. Прошу у Бога силы выдержать все до конца..." (24)
Я далёк от желания приукрашивать облик ген. Власова или кого-либо из его окружения. Если нельзя многим из них приписывать глубокую церковность, то нельзя и отрицать, что в большинстве случаев это были люди, благожелательно относящиеся к Церкви.
Вот факты, которые говорят сами за себя: не Церковь просит или добивается, чтобы был поставлен вопрос о духовном обслуживании частей РОА, но просьба эта исходит от военного командования. То, что об этом, в суматохе того времени не забыли, то, что сама эта мысль не встретила протеста, говорит о многом.
Представитель Церкви, говоривший на оглашении Манифеста в Берлине 18 ноября 1944 года, был там не по просьбе Церкви, а по приглашению КОНРа.
Ген. Власов вывез из Карлсбада престарелого митрополита Анастасия в своём штабном автомобиле, чтобы митрополиту не ехать в тяжелых условиях эвакуации по железной дороге.
Всё это не мелочи. Это важные показатели, особенно в условиях тех тяжёлых лет.
В заключение ряда этих свидетельств мы приведём описание приёма митрополита Анастасия, первоиерарха Русской Церкви за Рубежом, ген. Власовым. (25)
Для полноты представления о внутреннем мире ген. Власова нужно рассказать о почти никому не известных встречах и многочасовых беседах ген. Власова с немецким философом проф. Эйбель, [EIBEL] поборником идеи морального возрождения человечества.
Встречи с философом для ген. Власова не могли иметь никакого практического значения и интереса с точки зрения извлечения из них пользы для его дела. Власов был движим совсем иным. Интерес к этим собеседованиям освещает нам его внутренний мир с совершенно другой, дотоле мало известной, стороны.
Живая заинтересованность проблемами морального порядка уверяет нас в том, что в его лице мы имеем дело не только с генералом, политиком или организатором большого масштаба. Он не относится к отвлечённым вопросам упрощенно и поверхностно. Внутренний мир ген. Власова отнюдь не примитивен. Эти встречи, из коих каждая продолжалась по 2 – 3 часа, интересовали его потому, что идеи морального возрождения, на осно-ве христианских принципов, как устроения спра-ведливой человеческой жизни, всегда были ему очень близки.
Он начал думать над этим уже в юности, думал об этом, живя в Китае, думал об этом и теперь. Я упомянул о Китае, потому что именно этот "китайский" период его жизни сыграл немаловажную роль в духовном развитии Власова.
"Позднее, будучи военным советником при штабе Чан-Кай-Ши (1938-1939), молодой полковник (Власов) познакомился с древней китайской культурой, занялся изучением китайской философии и накопил богатый политический опыт, внимательно наблюдая развитие китайско-японского конфликта." (26)
Он пережил разочарование в коммунизме, обманувшем надежды его родного народа, позднее он увидел, к чему привел немецкий национал-социализм Германию. Где же выход, где же правильный путь? Эти вопросы всегда были с Власовым, он всегда искал их разрешения.
С.Б.Фрёлиха, переводившего беседы ген. Власова с философом Эйбелем, поразило то, что ген. Власов говорил с Эйбелем "как равный с равным". Он был не только генералом, но и "философски мыслящим человеком".
Полюбив и высоко оценив дело Власова, я всемерно в нем участвовал. Кроме моей работы в качестве военного священника, я ещё был назначен вице-председателем создаваемой организации "Народная помощь".
Признаться, не помню, кому принадлежала идея создания такой организации, но идея была очень хорошей и крайне нужной. Не только потому, что необходимо было взять в свои руки заботу о нашем тыле и в первую очередь о семьях военнослужащих РОА. Сама принципиальная установка этой организации была глубоко правильной – помощь не откуда-то сверху, не "казенное" дело, а дело общее – народная помощь.
Это не были только слова, удачное название, данное организации. Если вы проследите №№ газеты "Воля Народа" за конец 1944 и начало 1945 года, то удивитесь множеству пожертвований от всех категорий русских невольников в Германии, присылавшихся на поддержание работы "Народная Помощь".
Председателем новой организации был назначен член КОНРа, Г.А.Алексеев. Официальным её открытием была многолюдная рождественская ёлка для детей, перед началом которой я с протодьяконом В.Мельниковым служил молебен. Священник Г.Бенигсен говорил о значении праздника, а Г.А.Алексеев о "Народной помощи". Присутствовали генералы Власов, Трухин и многие другие члены КОНРа.
Наши планы были большие, немецкие обещания – ещё больше, но все не достигло своей реализации, происходя за недели до выхода Красной армии на линию Одера с непосредственной угрозой Берлину.
Вскоре начался хаос конца.
Моё отношение к ген. Власову было известно среди берлинской русской эмиграции и ко мне не раз обращались с вопросом и даже с укором, как могу я, священник, идти вместе с бывшим коммунистом и, наверное, безбожником. Чтобы иметь возможность в моих ответах основываться не только на моих домыслах и впечатлениях, я решил поехать к ген.Власову и услышать непосредственно от него самого ответ о его христианской вере.
Вот, я у него.
– Андрей Андреевич, я приехал, чтобы спросить вас прямо – верующий ли вы человек? Чем-то меня угощавший радушный хозяин, чуть растягивая слова, басит:
– Да как же можно без веры, отец Александр? Без веры ни одно дело не спорится.
– Я не о вере в дело спрашиваю, а о вере в Бога, Господа Иисуса Христа, спрашиваю.
Власов ставит на стол коробку с галетами и на мгновение останавливает свой серьёзный взгляд на моем лице. Я жду с замиранием сердца. Отчеканивая слова, Андрей Андреевич говорит:
– Да. Я верую в Господа Иисуса Христа, отец Александр.
Мгновение и он и я молчим. Но вот опять тот же, чуть растягивающий слова, голос:
– Да что же вы, право, ничего не берете! Может чайку выпьем? Подождите, у меня есть, чем вас угостить!
– Он идёт к граммофону и ставит пластинку пасхальных песнопений.
Этот разговор с покойным Андреем Андреевичем остался в моей памяти светлым и радостным на всю мою жизнь.
Но каждое человеческое слово, в конечном итоге, проверяется только делом.
Такой проверкою слов ген.Власова были, вскоре наступившие, страстные дни для него и для всего Движения.
"... Когда его машина остановилась у американ-ской заставы, Власов тяжело опустил свою руку на колено сидящего рядом с ним Антонова.
Капитан Антонов – адъютант ген. Власова.
– Ну, друг, перед нами ещё сто шагов до конца, – сказал он глухо. – Моя жизнь больше для меня ничего не значит, но, как ты думаешь, стоит ли она хоть немного, если я её "им" предложу: моя, жизнь в обмен за всех вас, которые в меня верили? Антонов растерянно молчал.
В это время к ним уже подошли американские часовые...
Перед американским генералом стоял настоящий Власов. Его голос, этот глубокий бас, ещё раз звучал так убедительно, с такой уверенностью в своей правоте, как в лучшие дни.
Возможно, что, несмотря на переводчика, американец только наполовину понимал то, что говорил ему ген. Власов. Но подсознательно он поддался внутренней силе этого человека. Считал ли он Власова и его единомышленников предателями, или нет, но он понял, вернее, почувствовал, что перед ним стоит необыкновенный человек...
Американец проникся глубоким уважением, когда этот странный русский великан вдруг сказал, что он безоговорочно отдаёт себя в распоряжение американских властей для выдачи Советам, если этим будет открыта дорога для спасения его, Власова, солдат. В этих словах не было патетики. В них звучала серьёзная, продуманная готовность. Только тогда Антонов, стоящий рядом, осознал смысл тех слов, которые ему Власов сказал, приближаясь к американской демаркационной линии...
Когда Власов на следующий день вошёл в приёмную генерала, он на едва заметный момент задержал шаг. – Рядом с американцем стоял советский офицер. На минуту воцарилась тишина. Власов взглядом искал глаз американского генерала... но американец опустил веки и застыл как молчаливое изваяние. Власов круто, по-военному повернулся и вышел из помещения...
В передней дома их уже ожидал американский капитан... Капитан был очень молод, он пошёл на-встречу Власову и тоном, в котором звучали нотки детского превосходства и полного непонимания, сказал: – Велл, господин генерал, теперь для вас все кончено! К сожалению, вы напрасно меняли ваших хозяев и взобрались на ошибочную лошадь!
Власов посмотрел на капитана взглядом, в котором не было ни удивления, ни обиды, ни презрения. В нем светилась тихая доброта человека, понимающего непонимание другого.
– Капитан! – сказал Власов. Его голос, казалось, долетал издалека, усталый, доброжелательный и мягкий. – Всю мою жизнь я служил только одному господину... На лице американца отразилось удивление: – И это был? спросил он с мальчишеским задором.
Еще глуше прозвучал голос Власова. "– Русский народ, мой мальчик." (27)
Ещё не прошло полных пяти месяцев с того вечера, "как Андрей Андреевич, с некоторыми из своих близких друзей, встречал у ген.Ф.И.Трухина новый, наступающий 1945 год – последний год войны и предпоследний год жизни большинства присутствующих. Поднимая бокал, Андрей Андреевич сказал приблизительно следующее:
На границе Рейха стоит Советская Армия... даже наше физическое поражение не есть уничтожение духовное... мы делаем историческое дело, мы семена будущего освобождения России... (28)
Таков был духовный облик русского национального героя, патриота и православного христианина генерал-лейтенанта Андрея Андреевича Власова.
------
1 "SD" – Sicherheitsdienst – сударственной безопасности.
2 Полков. К. Г. Кромиади – офицер царской армии, будущий начальник личной канцелярии ген. Власова.
3 Этот книжный склад был делом архимандрита Иоанна (Шаховского), от которого он был отобран Гестапо (Тайная государственная полиция).
4 Тайная государственная полиция.
5 На облик ген. Власова, жившего на солдатском пайке, указывают многие, как явление, производившее сильное впечатление. Это же ощущал и я, когда бывал у него.
6 Из впечатлений присутствовавшего в "Европа Хауз" 18 ноября 1944 г. Полков. В. В. Поздняков, стр. 144 и 167.
7 Красная Звезда. 11 марта 1942 г.
8 Воспоминания И.Новосильцева. Магнитофонная запись хранится у автора.
9 А. И. Солженицын. Вестник РХД № 115, стр. 165.
10 Воспоминания И. Новосильцева. Магнитофонная хранится у автора.
11 Воспоминания И.Новосильцева. Магнитофонная запись хранится у автора.
12 Воспоминания полков. К. Г. Кромиади. Магнитофонная запись хранится у автора.
13 Имеется в виду слово, сказанное мной 18 но-ября в Берлине, во время опубликования Власов-ского Манифеста. См. Приложение IV.
14 В.Штрик-Штрикфельд. стр. 107.
15 В.Штрик-Штрикфельдт. стр. 252.
16 Тензоров – майор, начальник отдела безопас-ности КОНРа.
17 Полков. В. В. Поздняков. Стр. 427-428.
18 "Надо признать, правительство Сталина сделало все, чтобы не допустить улучшения участи советских граждан, попавших в руки немцев. Оно не только упорно отказывалось присоединиться к женевскому международному соглашению о военнопленных. Больше того: иностранным организациям помощи, которых тогда много возникло в демократических странах Запада, оно настойчиво рекомендовало не тратить на помощь советским военнопленным ни копейки из собранных денег... Они были обречены на вымирание". Б. И. Николаевский. "Пораженческое движение и ген. Власов". Новый Журнал № 19, 1948 г. Н.И. Стр. 215.
19 "Давая свое согласие на участие в "Русском Комитете"... группа Власова... в качестве обязательного предварительного условия поставила немедленное же облегчение участи пленных,,, Смертность в лагерях резко понизилась, и начиная с 1943 года лица, попавшие в плен, имели шансы остаться в живых. Раньше у них таких шансов не было". Б. И. Николаевский. "Пораженческое движение и ген. Власов". Новый Журнал № 19, Н. И. 1948 г. стр. 215 и 216.
20 Воспоминания И.Новосильцева. Магнитофонная запись хранится у автора.
21 Полков. В.В. Поздняков, стр. 178.
22 Полков. В.В.Позняков, стр. 179.
23 В.Штрик-Штрикфельд, стр. 244.
24 В.Штрик-Штрикфельд, стр. 382.
25 С.Б.Фрёлих. Воспоминания. Магнитофонная запись хранится у автора.
26 В.Штрик-Штрикфельдт стр. 109.
27 "Очерки к истории Освободительного Движе-ния Народов России", стр. 119-120.
28 Сообщил начальник канцелярии ген. Ф.И.Трухина, майор С.А.Шейко.
|
