ДУХОВНЫЕ ОСНОВЫ
РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Воспроизводится по изданию: Бердяев Н. Духовные основы русской
революции. В кн.: Бердяев Н. Собрание сочинений. Т. 4. Париж: YMCA-Press,
1990. Страницы этого издания указаны в прямых скобках и выделены
линейками. Текст на страницы предшествует ее номеру.
К оглавлению
О СВОБОДЕ И ДОСТОИНСТВЕ СЛОВА
См. лучшую публикацию.
I
Когда с пафосом говорят о завоеваниях свобод революцией, то прежде
всего должны были бы иметь в виду те права человека, которые не
могут быть от него отняты ни во имя каких благ земных. Но об этих
священных и неотъемлемых правах человека менее всего у нас думают
и менее всего заботятся. Пафоса свободы человека нет в стихии русской
революции. Есть большие основания думать, что русские не любят свободы
и не дорожат свободой. Наша так называемая «революционная демократия»
одержима страстью к равенству, какой ещё не видел мир, под свободой
же она понимает право насилия над соседями во имя своих интересов,
произвол во всеобщем уравнении. Во имя равенства она готова у нас
истребить какую угодно свободу. И нравственный источник отрицания
прав, гарантирующих свободу, нужно искать в слабости сознания обязанности
и в неразвитости личного достоинства. Права человека предполагают
прежде всего обязанности человека. Без сознания обязанности хранить
священное право ближнего ни о каких правах нельзя серьезно говорить,
все права будут раздавлены. Но русское революционное сознание исконно
отрицает обязанности человека, оно стоит исключительно на притязаниях
человека. И тот, в ком притязания и требования сильнее обязанности
и долга, тот нравственно теряет свои права, тот нравственно хоронит
свою свободу. В русском революционно-демократическом душевном
[216]
облике совершенно померкло чувство вины, свойственное детям Божьим,
и заменилось чувством бесконечных притязаний, свойственным детям
мира сего. Всякое сознание обязанностей померкло в той стихии, которая
ныне господствует в России, и потому над правами человека совершаются
непрерывные надругательства. В гарантии прав человека самое важное
— не претензии того, кто имеет право, а обязанности того, кто должен
уважать эти права и не посягать на них.
Русская революционная демократия видит самые ценные завоевания
революции во всеобщем избирательном праве, в Учредительном Собрании,
в развитии классовой борьбы, в демократизации и социализации общества,
но не видит их в правах человека, в свободных правах человека. Да
это и не удивительно. Революционной демократии совершенно чуждо
духовное понимание свободы, и она готова продать свободу, связанную
с первородством человека, за чечевичную похлебку интересов. И никаких
реальных и существенных прав и свобод человека русская революция
нам не дала. У нас нет своего habeas corpus. Наоборот, по мере того
как «развивалась» и «углублялась» революция, все более торжествовало
насилие над всяким человеческим правом и всякой человеческой свободой.
И прежде всего оказалось раздавленным самое священное из прав человека,
самая священная из свобод — свобода слова. Мы переживаем период
самого страшного рабства слова и рабства мысли. В наши кошмарные
дни мало кто решается свободно и независимо мыслить, свободно и
независимо выражать свои мысли в слове. Наша печать в тисках; она
находится в состоянии подавленности, ей приходится держаться условной
лжи, навязанной господствующими силами. Прежде приходилось много
условной лжи говорить об «его величестве государе императоре»,
[217]
теперь неменьшее количество условной лжи приходится говорить об
её величестве революционной демократии. И никто не решается сказать,
что король гол (как в сказке Андерсена). На улицах и площадях мало
кто решается громко высказывать свои мысли и чувства, все боязливо
оглядываются на товарищей по соседству. Русские люди так же начинают
говорить шепотом, как в самые худшие времена старого режима. И нужно
прямо и громко сказать, что свобода мысли и свобода слова сейчас
находится в большей опасности, чем при старом режиме. Тогда за свободное
слово сажали в тюрьмы и ссылали в Сибирь, теперь могут разорвать
на части и убить. Тогда, при старом гнете, свободная мысль работала
и радикально критиковала господствовавшие силы, нравственно протестовала
против гнета и целое столетие подрывала нравственный престиж той
силы, которая лишала людей прав и свобод. Общественное мнение было
против самых первооснов старой тирании и всегда выражало это, хотя
и эзоповым языком. Теперь общественная мысль сделалась менее свободной.
Мало кто решается восстать против первооснов современного гнета
и изобличить нравственное безобразие нынешней тирании. Тирания толпы
страшнее, чем тирания одного или нескольких. Русская мысль находится
в тяжелом плену. Общественное мнение парализовано, оно лишилось
нравственного центра. Не звучит свободный, независимый, возвышающийся
над борьбой интересов, над разъярением стихий голос национальной
совести, национального разума, мысли-слова (логоса).
II
Много критикуют у нас тактику революционной демократии, призывают
к единению и коалиции, но нравственно капитулируют перед той стихией,
которая
[218]
порождает тиранию, которая насилует мысль и слово. Слишком уж все
взваливают на большевиков, которые стали условной мишенью, в то
время как зло не только в них и не только они губят свободу в России.
Зло распространено шире и источники его глубже. Интеллигенция наша
исповедовала рабское миросозерцание, она отрицала самые истоки свободы
— духовную природу человека, богосыновство человека. Народ же слишком
долго жил в рабстве и тьме. И самые священные права человека, оправданные
его бесконечной духовной природой, оказались отданными во власть
количественной человеческой массы, на растерзание толпы. Если судьбу
свободы слова вручить утилитарным интересам и расчетам, то в нынешний
день признают лишь права того слова, которое служит революционной
демократии, но отвергнут и изнасилуют права слова, которое будет
служить иным целям, более высоким и глубоким целям. На этой зыбкой
почве лишь слова, льстящие интересам и инстинктам масс, получают
безграничную свободу. Все же иные слова, звучащие из большей глубины,
заподазриваются и насилуются. Отвратительный шантаж с обвинениями
в контрреволюции ведет к тиранической расправе со свободой мысли
и слова, с неприкосновенностью личности. Нужно наконец властно заявить,
что истинная свобода слова в России предполагает возможность высказываться
всем, даже тем, которые являются сторонниками монархии Если свобода
слова будет дана исключительно сторонникам демократической республики,
то она будет не большей, а меньшей, чем при старом режиме, — тогда
была безграничная свобода для слов, произносимых в направлении противоположном.
А в свободной России хотят ограничить свободу слова лишь одним направлением!
Да и предполагалось, что Учредительное Собрание, т. е. суверенный
народ, решит, быть ли в России
[219]
республиканскому или монархическому строю, и что, следовательно,
самые разномыслящие слои могут к нему свободно готовиться. Но монархических
убеждений никто у нас не смеет свободно высказывать, это было бы
небезопасно, свобода и права таких людей не были бы гарантированы.
И это есть нравственная ложь, порождающая тиранию. Республиканцы,
достойные этого имени, должны были бы давать всем большую свободу,
чем монархисты. Нужно лишить нравственного права говорить о свободе
тех, которые признают свободу лишь для себя и для своих.
Самочинные рабочие и солдатские организации совершают уже полгода
надругательство над правами человека, они живут отрицанием свободы.
Нельзя отрицать не только права, но и обязанности рабочих организовываться
для отстаивания своих насущных интересов и для увеличения своего
социального значения. Но у нас советы с самого начала революции
вступили на путь классовой диктатуры, своеобразной монархической
диктатуры, и это превратилось в истребление свободы в России. Надругательство
над свободой и достоинством слова достигло своего крайнего выражения,
когда разыгралась корниловская трагедия. Сразу же тьма объяла русское
общество, и никто не смел пикнуть. Печать была терроризована и вела
себя без достаточного достоинства, она не решалась потребовать прежде
всего выяснения правды и приняла условную правительственную ложь
о «мятеже» генерала Корнилова. Начался сыск, и над Россией навис
страшный призрак красного террора, самочинной расправы над подозреваемыми
в сочувствии ген. Корнилову. Испуг охватил несчастное русское общество,
испуг ещё больший, чем в самые страшные времена царизма. Испуг всегда
бывает преувеличен, но он характерен для духовной атмосферы русской
револю-
[220]
ции. В русском обществе началось нравственное угнетение. Со страхом
шептались о провокации, породившей корниловскую трагедию. Права
свободно защищать генерала Корнилова, военного героя, страстного
патриота и несомненного демократа, не было дано. И лишь постепенно
проникли в печать разоблачения, пролившие свет на эту темную и роковую
историю. Но эти кошмарные дни окончательно обнаружили у нас отсутствие
свободы слова, приниженность мысли, подавленность духа. Ход революции
развил у нас трусость.
III
Нужно громко кричать о том, что в революционной России свободы
слова, свободы печати, свободы мысли не существует, её ещё меньше,
чем в старой, самодержавной России. Революционная демократическая
общественность лучше читает в сердцах и требует большего единообразия
в мыслях, чем дореволюционная, реакционная власть, слишком равнодушная
ко всякой общественной мысли и неспособная в ней разобраться. Цензура
революционной демократической общественности более всеобщая и всепроникающая,
чем наша старая цензура. И нужно сказать, что цензура разбушевавшейся
массы народной всегда страшнее, чем цензура правительственной власти,
от которой многое ускользает. Когда сам народ посягает на свободу
мысли и слова, посягательство это более страшное и гнетущее, чем
посягательство правительственной власти, — от него некуда спастись.
После революционного переворота пали цензурные оковы и уничтожена
была даже необходимая во время войны военная цензура, но не было
декларации прав свободы мысли и свободы слова, посягательства на
которые есть
[221]
преступление против человека и Бога. Разнузданность и распущенность
слова не есть свобода. Эта разнузданность и распущенность загубила
у нас свободу слова. Свобода и достоинство слова предполагает дисциплину
слова, внутреннюю аскетику. Право свободы слова предполагает обязанности
по отношению к слову. Всякая свобода предполагает дисциплину и аскетику
и от разнуздания всегда погибает. Те разнузданные оргии слова, которые
за эти месяцы практиковались в революционно-социалистической печати,
уготовляли истребление всякой свободы слова. Разнузданность, распущенность
и произвол истребляют свободу, свобода требует сохранения достоинства
в человеке, блюдения чистоты, самоограничения. Развратное обращение
со словом губит достоинство слова и порабощает. В революционной
печати происходят оргии словесного разврата. Революционная фразеология
выродилась в самый настоящий разврат. Не разврат ли все эти лживые
крики о «контрреволюции», не разврат ли все эти лживые обещания
быстрого наступления социального рая, не разврат ли все слова о
святости революции, о святости интернационала и т. п.? Для завоевания
свободы слова необходимо бороться против этого словесного разврата.
Русские писатели, сознающие своё призвание, своё достоинство и
свою ответственность перед родиной, должны были бы требовать провозглашения
гарантии свободы мысли и слова. Но это требование может нравственно
импонировать лишь в устах тех писателей, которые блюдут высшее достоинство
слова и мысли, которые истину и правду ставят выше каких-либо интересов.
В эти революционные месяцы как бы померкли достоинство и значение
русской литературы и русской свободной мысли. Слишком многие русские
писатели оказались придавленными уличными
[222]
криками о их «буржуазности», о «буржуазности» всех образованных,
всех творцов культуры. У них не оказалось достаточной силы сопротивления
перед разбушевавшейся стихией, они растерялись и сами начали произносить
слова, не истекающие из глубины их существа. У слишком многих русских
писателей не оказалось собственной идеи, которую они призваны вносить
в жизнь народную, они ищут идеи у того самого народа, который находится
во тьме и нуждается в свете. В России должно раздаться истинно свободное
слово о том нравственном одичании и безобразии, до которого мы дошли,
и слово это должно возвышаться над борьбой классов, групп и партий,
борьбой за интересы и за власть, оно должно быть отражением Божественного
Слова, на котором только и может быть обоснована святыня свободного
слова и свободной мысли, ныне поруганная и раздавленная. Это не
есть вопрос политики, это — вопрос народной этики, вопрос религиозной
совести народа. Народная совесть и народный разум должны иметь центр.
И таким центром могут быть лишь носители высшей духовной культуры,
свободные от рабьих оргий. Мы приходим к неизбежности возродить
духовные основы нашей жизни и искать внутренних источников свободы.
Чисто внешний путь влечет нас к гибели и рабству. Мы не хотим больше
никакого рабства, ни старого, ни нового. Революционное насилие над
свободой мысли и слова по существу несет в себе семя контрреволюции,
оно есть наследие старого мракобесия и не может быть терпимо в свободной
стране.
«Народоправство», № 11, с. 5-6,
7 октября 917 г.
[223]
|