О ПОКАЯНИИ

1. Тот род людей, к которому мы и сами нскогда принадлежали,— слепые, лишенные света Господня,— считают покаяние неким страдательным по природе состоянием души, происходящим из неодобрения какого-либо прежнего ее мнения. Впрочем, они так же удалены от понимания покаяния, как удалены и от Творца разума, ибо разум есть дело Божье, так как Бог — Творец всего сущего — все предвидел, расположил и устроил согласно разуму и не желал, чтобы что-нибудь рассматривали и понимали без помощи разума. Поэтому неизбежно оказывается, что не знающие Бога не разумеют также и Его дела, ведь никакое сокровище не открывается посторонним. Поэтому, плывя по жизни без руля разума, они не в состоянии избежать бури, угрожающей нашему миру. А насколько неразумно они действуют при покаянии, это видно уже из того, что они применяют его даже в отношении добрых своих поступков. Каются в вере, в любви, в простодушии, в терпении, в сострадательности, раз что-либо из этого имело неблагоприятный исход. Они проклинают самих себя за то, что сделали доброе дело, и обучают свою душу каяться в добрых делах, изо всех сил стараясь затвердить это в памяти, чтобы опять не сделать чего-нибудь доброго. Напротив, в покаянии о содеянном зле они не так усердны. Так что в своем покаянии они скорее грешат, чем поступают правильно.

2. Если бы они действовали с сознанием своей причастности Богу, а через Него — разуму, то прежде всего оценили бы важность покаяния и никогда не пользовались бы им с целью превратного исправления; кроме того, они соответствующим образом ограничили бы покаяние, поскольку удерживались бы от проступков из страха Божьего. Ведь где нет страха, там нет исправления, а где нет исправления, покаяние неизбежно является тщетным, ибо оно лишено плода, ради которого Его насадил Бог, то есть спасения человека. Ибо после стольких великих грехов человеческого безрассудства, начавшихся с родоначальника Адама, после осуждения человека на тяготы мира сего, изгнания его из рая и подчинения смерти Бог тут же вновь умилостивился и уже тогда несенный гневом, и обещал прощение Своему творению и образу. Потому и избрал Он Себе народ и щедро наделил его дарами Своей Благости, а когда этот народ столько раз оказывается неблагодарным, Бог всегда призывал его к покаянию. Это Он отверз уста всех пророков для пророчеств, обещая впоследствии благодать, которой должен был просветить в конце времен весь мир через Духа Своего, и установил крещение покаяния, чтобы сначала подчинением покаянию подготовить тех, кого по благодати призвал к обетованию, назначенному потомству Авраама.

Возглашает Иоанн: Совершайте покаяние (Матф. 3,2), ибо уже приблизилось спасение народов, го есть Господь, приносящий вторичное обетование Божье. Как Предтеча Господа, он назначил покаяние для очищения умов, чтобы все оскверненное древним заблуждением, запятнанное в сердце человека неверием покаяние очистило бы, смело и отбросило прочь, приготовив таким образом Духу Святому чистое жилище сердца, в которое Он охотно нисходит с небесными благами. Назначение этих благ одно — спасение человека, после того, как будут уничтожены давние прегрешения. Вот в чем причина покаяния: оно обеспечивает попечение Божественного милосердия. Что полезно человеку, то служит Богу. Вообще согласно истинному пониманию покаяния, которому мы учимся через познание Господа, на добрые дела или помышления никогда не должна простираться некая ограничивающая их рука. Ибо Бог не может выражать порицания добрым делам, поскольку Он их виновник и защитник; поэтому Он приемлет их, а если приемлет, то и воздает за них. Так что не следует обращать внимание ни на неблагодарность людей, ведь она побуждает к раскаянию в добрых делах, ни на их благодарность, ведь расчет на нее не поощряет на добрые поступки. Ибо и то и другое суть вещи земные и преходящие. Что пользы, если ты творишь добро благодарному? Или что за убыток,— если неблагодарному? Должник за доброе дело — Бог, как и за злое, поскольку судья есть и воз-даятель во всяком деле. И если Бог, как Судья, заботится о том, чтобы справедливость осуществлялась и охранялась, если в ней Он освящает всю совокупность Своего учения, то можно ли сомневаться, что как во всех наших делах, так и в делах покаяния, мы должны быть справедливы пред Богом? А это можно исполнить в том случае, если покаяние будет совершаться только в отношении грехов. Грехом же можно назвать только дурное деяние, и никто не согрешает деланием добра. Но если человек не согрешает, то почему прибегает к покаянию, которое принадлежит исключительно coгрешающим? Почему к своей доброте прилагает то, что является обязанностью человека злого? Вот и случается так, что если что-нибудь имеет место там, г де eго быть не должно, то им пренебрегают там, где оно необходимо.

3. Настало время пояснить, в каких случаях покаяние является законным и обязательным, то есть что следует считать грехом, хотя это и может показаться излишним. Ибо, познав Бога, дух, на который обращен взор его Творца, возвышается к познанию истины и, достигнув заповедей Господних, тотчас же из них уразумевает, что грехом следует считать то, что воспрещает Бог. Ибо если Бог есть высочайшее, какое только возможно, добро, то добру, конечно, ненавистно не что иное, как зло, так как между противоположностями невозможно никакое согласие. Не будет, однако, излишним заметить, что одни из грехов — плотские, то есть телесные, а другие - духовные. Так как человек составлен из соединения этих двух субстанций, го и согрешает он не иначе, как через то, из чего состоит. Но не тем они различаются между собою, что тело и дух независимы друг от друга; напротив, составляя вместе единое существо, они тем более сходны между собой. Так что не следует различав грехи согласно различию материй, полагая поэтому одни грехи легче, другие— тяжелее. И плоть, и дух принадлежат Богу: одно создано Его рукой, другое осуществлено Его дуновением. Следовательно, так как они равно принадлежат Богу, своим грехом они одинаково оскорбляют Бога. Не различаешь ли ты действия плоти и духа, которые так соединены и сопричастны и в жизни, и в смерти, и в воскресении, что они одинаково будут воскрешены или на жизнь, или на осуждение, поскольку одинаково согрешили или жили невинно?

Мы сказали об этом с самого начала, чтобы было ясно, что если кто согрешил, то покаяние не менее необходимо одной части, чем другой. Общий проступок у обеих, общий и Судья, то есть Бог, общее, следовательно, и средство исцеления — покаяние. Грехи называются духовными и телесными потому, что всякий грех или осуществляется, или мыслится, так что телесно то, что осуществлено, ибо осуществленное, подобно телу, можно видеть и осязать. А духовный грех образует то, что находится в духе, ибо дух невозможно ни увидеть, ни схватить. Отсюда ясно, что нужно избегать не только грехов содеянных, но и грехов воли, и очищаться от них покаянием. Ибо если человеческая ограниченность судит только о содеянном, поскольку тайники духа для нее недоступны, это не значит, что мы можем пренебрегать грехами воли и перед Богом. Для Бога все возможно. Никакое прегрешение не укрыто от Его взора, а поскольку Ему ведомо все, Он ничего не упускает на Своем Суде. Его прозорливость не допускает обмана и лицемерия. Что, как не воля лежит в основе деяния? Не имеет значения, что некоторые деяния следует отнести на счет случая, необходимости или неведения: за исключением этого остаются грехи воли Следовательно, так как воля есть основа деяния, то не больше ли она подлежит наказанию, когда явилась главной причиной проступка, причем вина эта не снимается даже тогда, когда какое-либо затруднение воспрепятствовало осуществлению действия? Ибо воля сама себе вменяется, и ее не извиняет неудача при осуществлении, так как все зависящее от нее уже совершено. Каким образом Господь показывает, что Он дополнил Закон? Именно Он запрещает нам и грехи воли¹. Ибо Он называет прелюбодеем не только того, кем поруган чужой брак, но и того, кто осквернил его похотливым взором. Хоть душа и сознает опасность запретных деяний, под воздействием воли она безрассудно решается на них. Таково значение воли, что даже если желание ее не сбылось, она все-таки считается уже осуществленной, и потому наказывается. Что толку говорить: «Да, я пожелал, но ведь не сделал!» Нет, ты должен был это осуществить, поскольку желал; или ты не должен был этого желать, раз этого не осуществил. Совесть твоя сама склоняет тебя к такому признанию. Ведь если бы ты сильно желал добра, ты изо всех сил стремился бы его воплотить, а если ты не творишь зла, то не должен его и желать. Куда ни повернись, ты достоин осуждения, раз ты либо желал зла, либо не сотворил добра.

4. Следовательно, Бог, определивший наказание Судом за все грехи, и плоти, и духа, как грехи совершенные, так и грехи воли, обещал и помилование через покаяние, говоря народу: Покайся и спасу тебя (ср. Иезек. 18,21;23). И еще говорит Господь: Я жив и желаю скорее покаяния, чем смерти (33,11). Следовательно, покаяние есть жизнь, так как оно противопоставляется смерти. Прибегни же к покаянию, грешник, подобный мне (нет, меньший меня, ибо я сознаю свое превосходство в грехах), прилепись к нему так, как хватается потерпевший кораблекрушение за спасительную доску! Она поднимет тебя, заливаемого волнами грехов, и доставит к пристани Божественного милосердия. Воспользуйся случаем неожиданного счастья, чтобы ты, являющийся пред Богом, не более, чем каплей в ведре (Ис. 40,15), пылью на площади и сосудом горшечника², сделался с этих пор тем древом, которое, будучи посажено у вод, всегда сохраняет листву, в свое время приносит плод и не увидит ни огня, ни топора³. Покайся в грехах, на-шедши истину; покайся, что любил то, чего не любит Бог, ведь мы также принуждаем своих рабов ненавидеть то, к чему сами питаем отвращение. Ибо основа послушания — в сходстве душ.

Перечислять блага покаяния — это предмет обширный, требующий великого красноречия. Мы же, по своей неспособности, можем провозгласить только одно: что Бог заповедал, то есть благо — и благо высочайшее. Я считаю дерзостью спор о благе Божественной заповеди. Ибо мы должны ей повиноваться не потому, что она благо, а потому, что заповедана Богом. Для послушания всего важнее величие Божественной власти; значение повелевающего превосходит пользу повинующегося. Благо ли каяться или нет? Что умствуешь? Бог заповедует. Но Он не только заповедует, но и призывает. Он побуждает наградой спасения и прибегает к клятве, говоря: Я жив (Иезек. 33,11). Он желает, чтобы Ему верили. О, как блаженны мы, ради которых Бог клянется! О, как несчастны, если не верим клянущемуся Господу! Итак, то, что Бог предписывает с такою настойчивостью, что Он, следуя человеческому обычаю, свидетельствует даже под клятвой, это мы несомненно должны принять и добросовестно сохранять, чтобы, постоянно утверждаясь в Божественной благодати, могли также постоянно оставаться и при ее плодах, и при выгоде.

5. Скажу, что покаяние, указанное и заповеданное нам благодатью Божьей, вновь призывает в благодать Господа,— и будучи однажды познанным и принятым, никогда после этого не должно быть отвергнуто повторением грехов. Уже никакое прикрытие неведением не извиняет тебя в том, что, познав Господа и приняв Его заповеди, наконец, через покаяние освободившись от грехов, ты вновь им предаешься. Следовательно, чем больше ты удаляешься от неведения, тем более погрязаешь в упорстве. Если ты покаялся в грехах потому, что начал бояться Господа, то почему еще ты мог пожелать уничтожить то, что сделал страха ради, если не потому, что ты перестал бояться? Ибо не иная причина изгоняет страх, как упорство. Если даже неведающих Господа не может спасти от наказания никакая отговорка, ибо непозволительно не знать Бога, всем открытого и познаваемого хотя бы из самих даруемых небом благ, то насколько же дерзок пренебрегающий познанным Богом! А пренебрегает Им тот, кто, получив от Него знание добра и зла, вновь возвращается к тому, чего научился избегать и уже избегал, и таким образом посрамляет свое знание, то есть дар Божий. Он отвергает дающего, пренебрегая даянием; отрицает благодетеля, не почитая благодеяния. Каким образом может он быть угодным Тому, Чей дар ему неугоден? Так, по отношению к Господу он является не только непокорным, но и неблагодарным.

Немалый грех против Господа совершает, далее, тот, кто, отрекшись в покаянии от завистника Божьего — дьявола и тем самым покорив его Богу, вновь своим падением его возвышает и делает себя предметом его радости, так что лукавый, вновь возвратив свою добычу, ликует наперекор Богу. Страшно даже вымолвить, но для назидания необходимо: он предпочитает Богу дьявола! Насколько можно судить, тот, кто познал их обоих, делает сравнение и в итоге признает лучшим того, кому по размышлении пожелал вновь принадлежать. Таким образом, кто через покаяние в грехах решил совершить угодное Богу, тот через другое покаяние— о своем покаянии — совершает угодное дьяволу, и будет тем более ненавистен Богу, чем угоднее Его врагу. Но некоторые говорят, что Богу достаточно, если Он почитается в сердце и душе, а в деяниях это проявлять необязательно. Таким образом, можно согрешить без нарушения страха Божьего и веры, можно осквернить брак — и сохранить целомудрие, можно приготовить родителю яд — и остаться почтительным сыном. Но так и сами они будут ввергнуты в геенну—при сохранении милосердия,— как согрешают без нарушения страха Божьего. Вот яркий пример извращенности: согрешают, хотя боятся. Полагаю, они не грешили бы, если бы не боялись. Так что тот, кто не желает оскорбить Бога, пусть совершенно Его не боится, если страх прикрывает собою оскорбление. Но мудрецы эти обыкновенно происходят из семени лицемеров, дружба которых с дьяволом неразрывна, а покаяние их никогда не бывает искренним.

6. То, что я, по своей неспособности, попытался доказать относительно покаяния, а именно, что его следует принимать раз навсегда, это касается всех вверивших себя Господу, ибо все они стремятся к спасению через угождение Богу. Но в особенности это относится к тем новообращенным, которые, едва начав питать свой слух божественными речами, неуверенно ползают, подобно слепым новорожденным щенкам, и говорят, что они отказываются от прежней жизни и принимают покаяние, но не стараются добиться его выполнения. В этом им препятствует, заставляя их желать прежнего, некий положенный желанию предел. Это можно уподобить плодам, уже начавшим портиться и становиться кислыми или горькими, однако все еще способным услаждать каким-то остатком своей приятности. Кроме того, грех промедления и уклончивости в отношении покаяния создает и неправильное представление о крещении. Ибо уверенные в несомненном прощении грехов, они теряют время и пребывают в грехе вместо того, чтобы исправиться и больше не грешить. Какая нелепость — не покаявшись, ожидать прощения грехов. Это то же самое, что, не уплатив, тянуть руку за покупкой. Ведь именно эту цену Господь установил за прощение: Он предложил нам восстановить невинность уплатой покаяния. И как торговец следит за тем, чтобы монета, которую он получил в уплату, не была изрезанной, скобленой или поддельной, так, полагаем мы, и Господь, обещающий дать нам столь великую награду — жизнь вечную, прежде испытывает наше покаяние. Но помолчим пока об истинном покаянии! Неужели, думаю я, лишь тогда выяснится наше исправление, когда мы будем объявлены невиновными? Никоим образом. Но тогда, когда подыскивается нам наказание, а в прощении еще нет уверенности, когда мы не заслужили еще свободы, но только можем заслужить, когда Бог нам еще грозит, а не когда прощает. Ибо какой раб, после того, как вышел из рабства на свободу, будет вменять себе в вину свое воровство и свои побеги? Какой солдат, освободившись от военной службы, будет беспокоиться о совершенных им проступках? Раньше прощения грешник должен оплакать себя, ибо время покаяния — это время угрозы и страха.

Я не отрицаю, что божественное благодеяние, то есть уничтожение грехов, спасительно для вступающих в воду крещения, но нужно трудиться, чтобы этого достигнуть. Ибо кто тебя, мужа столь нетвердого покаяния, окропит самой обыкновенной водой? Нетрудно украдкой подкрасться и своими уверениями ввести в заблуждение того, кто совершает крещение. Но Бог печется о Своем сокровище и не позволит недостойному к Нему пробраться. Что Он Сам говорит? Нет ничего тайного, что не становится явным (Лук. 8,17). Каким бы мраком ты ни покрывал свои дела, Бог — это свет. Некоторые же полагают, будто Бога можно вынудить даже недостойным дать обещанное, и Его свободу превращают в рабство. Если Он должен нам простить наш смертный долг, Он это делает против воли. Но кто не согласится с тем, что все допущенное Богом против воли недолговечно? Разве не многие отпадают впоследствии? Разве не отнимается у многих этот дар? Это и есть те, которые прокрались, и, допущенные к вере через покаяние, на песке строят свой дом, которому суждено разрушиться. Поэтому пусть никто не обольщается, будто ему позволительно грешить, поскольку он числится среди начинающих учение. Как только ты познал Бога, ты должен иметь страх; как только воззрел на Него, ты должен чувствовать благоговение. Какая польза от твоего знания, если ты предаешься тому же, чему и раньше, когда ничего не ведал? Какое различие между тобой и совершенным слугой Божьим? Разве у крещеных один Христос, а у оглашенных⁴— другой? Разве различны предлагаемые тем и другим надежда и награда, различен страх перед Судом, иная необходимость покаяния? Это омовение есть запечатление веры, а вера начинается и свидетельствуется верой в покаяние. Не для того мы крестимся, чтобы перестать грешить, а потому, что уже перестали, уже омыты сердцем. В этом и состоит первое крещение слушающего— в безоглядном страхе. Отсюда, поскольку ты ведаешь Бога, происходят здравая вера и совесть, обращенная к покаянию. Если же мы перестаем грешить только после крещения, то облекаемся в одежду невинности уж не добровольно, а по необходимости. Чья добродетель выше? Того ли, кому нельзя быть дурным или того, кому отвратительно им быть? Того ли, кому велено освободиться от греха, или того, кто этой свободой наслаждается? Раз никто, посвятивший себя Богу, не перестает грешить прежде, чем он связан крещением, то, выходит, мы удерживаем свои руки от воровства только потому, что крепки запоры, отвращаемся от постыдных вожделений, удерживаемые только телохранителями. Если кто так полагает, то я не знаю, не более ли печалится крещеный, что перестал грешить, нежели радуется, что избежал греха.

Итак, оглашенным следует желать крещения, но не предвосхищать его. Ибо кто желает, тот почитает, а кто предвосхищает, тот обнаруживает гордыню. В одном проявляется смирение, в другом— дерзость. Один — печется, другой — пренебрегает. Один желает заслужить, другой присваивает себе, как нечто должное. Один получает, другой захватывает. Кого считаешь более достойным, если не того, кто более совершенен? А кто совершеннее, как не боязливый, который, следовательно, проникся истинным покаянием? Ибо он боится согрешить, чтобы не оказаться недостойным крещения. А другой, предвосхитивший его,— тот не боится, ибо присвоил его себе и потому находится в безопасности. Но вот покаяние он не исполнил, ибо лишен средства покаяния, то есть страха. Преждевременное получение чего-нибудь есть свойство дерзости; оно наполняет просящего спесью и презрением к дающему. Поэтому оно нередко вводит в заблуждение, так как обещает прежде должного, вследствие чего дающий всегда оказывается оскорбленным.

7. Как было бы хорошо, Христе Господи, если бы рабам Твоим доводилось слушать лишь поучения о том, что оглашенным грешить не подобает, и пусть бы они вовсе не знали покаяния и не нуждались в нем. Не следовало бы, пожалуй, упоминать в связи с этим о второй, а именно последней надежде, чтобы (когда мы говорим о сохранении надежды на спасение) не показалось, будто мы допускаем, что еще остается время для греха. Пусть никто не толкует это учение так, будто ему и ныне открывается возможность грешить (раз все еще остается возможность покаяться), и пусть изобилие небесной кротости не пробуждает похоти человеческого безрассудства. Пусть никто не становится хуже потому, что Бог бесконечно благ, и пусть не согрешает столько раз, сколько ему прощается. А тот, кто не перестанет грешить, увидит, что ему уже не спастись. Однажды мы избежали наказания; но если вновь избежим его, то окажемся в большой опасности. Многие люди, спасшись от кораблекрушения, после этого навсегда расстаются и с кораблем, и с морем, а благодеяние Божье, то есть свое спасение, чествуют памятью об испытанной опасности. Хвалю их страх, люблю скромность: они не желают вновь утруждать божественное милосердие, боятся показать пренебрежение тем, что получили. Вне всякого сомнения, блага их обеспокоенность, с которой они избегают вновь испытывать то, бояться чего однажды уже научились. Такая сдержанность и осторожность — свидетельство страха. Что ж, человеку за страх, Богу—за честь.

Однако упорнейший этот враг никогда не успокаивается в своей злобе. Напротив, он особенно свирепствует тогда, когда видит человека совершенно свободным; он особенно распаляется тогда, когда бессилен. Ему приходится скорбеть и стенать, что, с прощением грехов, в человеке разрушено столько дел смерти, изглажено столько знаков его прежнего осуждения. Он скорбит, что его самого и его ангелов будет судить раб Христов, прежний грешник⁵. Поэтому он сторожит, нападает, осаждает, нельзя ли ранить очи плотским вожделением, или опутать дух прелестями века сего, или упразднить веру страхом перед земными властями, или совлечь с верного пути ложными учениями: у него нет недостатка в соблазнах и искушениях. Провидя этот его вред, Бог, когда дверь снисхождения закрыта и засов крещения задвинут, соблаговолил открыть нам нечто другое. Он поместил в преддверии второе покаяние, чтобы открыть дверь стучащим в нее, но открыть лишь однажды, ибо попытка совершается вторично, а более уже никогда не открывать, ибо прошлая попытка не удалась. Разве не достаточно было бы и одной этой попытки? Тебе вновь дается то, чего ты не заслуживаешь, ибо ты утратил полученное.

Если Божья снисходительность дает тебе возможность вновь обрести утраченное, то будь благодарен за это повторное благодеяние, тем более, что это великое благодеяние, ибо давать вновь — дело большее, нежели просто давать, как большее несчастье потерять, нежели совсем не иметь. Впрочем, не следует сразу же слабеть и падать духом от отчаяния, если и возникнет необходимость во втором покаянии. Следует стыдиться нового греха, а не нового покаяния; следует стыдиться нового риска, а не нового освобождения. Пусть никто не стыдится! При повторении болезни необходимо повторное лечение. Ты окажешься благодарным Господу, если не отвергнешь подаваемого тебе Господом. Ты оскорбил, но можешь еще примириться. У тебя есть Тот, Кто охотно тебя простит.

8. Если ты в этом сомневаешься, поразмысли над тем, что сказано Духом Церквям. Эфесян Он обвиняет в забвении прежней любви, фиатирцев обличает в блуде и поедании идоложертвенно-го, на сардийцев жалуется, что дела их не завершены, верующих Пергама порицает за лжеучение, лаодикийцев обвиняет, что они полагаются на богатство⁶. И все же Дух всех их призывает к покаянию, хотя и грозит им⁷. Он не угрожал бы не кающемуся, если бы не миловал кающегося. Можно было бы сомневаться в этом, если бы и в других местах Он не являл Свое неоскудевающее милосердие. Он говорит: Разве упавший не встает и совратившийся не обращается? (Иер. 8,4). Бог — именно Тот, Кто больше хочет милости, нежели жертвы (Ос. 6,6). Радуются небеса и обитающие там ангелы о покаянии человека. Возрадуйся, грешник, и ободрись, ибо видишь, где радуются о твоем возвращении! А что еще стремятся нам разъяснить свидетельства Господних притч? Например, женщина потеряла драхму, стала ее искать и нашла, и созвала подруг порадоваться вместе с ней,— разве это не напоминает обращенного грешника?⁸ Заблудилась и у пастыря одна овечка, но целое стадо не было ему дороже ее: одну ее он ищет, желая ее более всех, и, наконец, находит и приносит ее на своих собственных плечах, поскольку она ослабела в своем блуждании⁹. Не умолчу и о том кротком отце, который вновь призывает своего расточительного сына и охотно принимает его, покаявшегося после перенесенной им нужды, закалывает упитанного тельца и на радости устраивает пир ¹⁰. Почему нет? Ведь он нашел потерянного сына, и более дорогим себе счел того, кого приобрел вновь. Кого нам нужно понимать под этим отцом? Разумеется, Бога, ибо нет другого такого Отца, столь полного любви. Следовательно, Он принимает тебя, Своего сына, хотя ты расточил принятое от Него и возвращаешься нагим,— принимает потому, что ты возвратился, и более будет радоваться твоему возвращению, чем благоразумию другого сына. Но только если ты раскаешься от души, свой голод сравнишь с сытостью отцовских наемников, если оставишь свиней, нечистых животных, если вновь обратишься к отвергнутому тобой Отцу, говоря: Согрешил, Отец, и более недостоин называться Твоим сыном (Лук. 15,21). Исповедание грехов настолько их уменьшает, насколько притворство их увеличивает. Ибо исповедание свидетельствует о желании исправиться, а притворство говорит об упорстве.

9. Насколько труднее каяться во второй и последний раз, настолько же труднее добиться того, чтобы покаяние не оставляло сомнений. Необходимо, чтобы покаяние приносилось не только в совести, но исполнялось также и через некое действие. Это действие, чаще выражаемое и обозначаемое греческим словом, есть публичное исповедание (exomologesis), в котором мы исповедуем Богу свои грехи,—исповедуем не потому, что Он их не знает, но поскольку исповеданием приуготовляется прощение, из исповедания рождается покаяние, а покаянием умилостивляется Бог. Таким образом, публичное исповедание учит человека уничижению и смирению, обязывая к поведению, привлекательному для милосердия. Что касается соответствующей одежды и образа жизни, то в это время следует быть одетым в рубище и лежать в пепле, загрязнив тело нечистотами, а дух погрузив в сетование, и с горечью размышлять о своем грехе. Вкушать следует только простую пищу и питье, и то не для ублажения чрева, а для поддержания жизни, чаще поститься и творить молитвы, днем и ночью стенать, плакать и вопиять к Господу Богу твоему. Следует повергаться перед пресвитерами, преклонять колена пред возлюбленными Божьими ¹¹, перед всеми братьями стараться снискать ходатайство об исполнении нашего прощения. Все это составляет публичное исповедание, предназначенное для того, чтобы сделать угодным покаяние, чтобы побудить чтить Бога ввиду страха гибели, чтобы, производя осуждение в самом грешнике, оно выполнило роль Божьего негодования, а вечное наказание стало бы если не излишним, то все же переменилось. Таким образом, повергая человека, публичное исповедание тем более его возвышает; марая его, оно возвращает ему чистоту; обвиняя — оправдывает; осуждая — освобождает. Насколько ты не щадишь себя, настолько, верь, тебя пощадит Бог.

10. Однако многие избегают публичного покаяния, не желая обнаруживать его прилюдно, или откладывают со дня на день. Я полагаю, здесь они более пекутся о стыде, нежели о спасении,— подобно людям, которые избегают обратиться к врачам, когда чувствуют боли в считающихся запретными членах тела, и таким образом погибают вместе со своим стыдливым румянцем. Нестерпимо стыдно, видите ли, принести извинение оскорбленному Господу, приуготовив себя тем самым для утраченного было спасения. Уж очень ты стыдлив, когда раскрываешь лицо для греха, а для прошения о помиловании скрываешь! Я не оставляю места краске стыда там, где ее потеря много мне дает, где она сама как бы поощряет человека, говоря: «Не обращай на меня внимания, ради тебя мне лучше погибнуть!» Конечно, пренебрежение стыдливостью тягостно тогда, когда приходится сносить издевательства со стороны насмешников, когда падение одного возвышает другого, когда простершегося гопчут. Но среди братьев и обращенных, где общие надежда, страх, радость, скорбь, страдание, поскольку един общий Дух от единого для всех Господа и Отца, — как можно их считать чем-то другим, нежели ты сам? Что ты избегаешь твоих спутников по несчастью словно каких-то насмешников? Тело не может радоваться при страдании одного из членов; оно неизбежно страдает целиком и содействует исцелению. И ты, и он, все мы — Церковь, Церковь же есть Христос. Следовательно, когда припадаешь к коленам братьев, касаешься Христа, Христа умоляешь. Равным образом, когда они проливают над тобою слезы, Христос страждет, Христос умоляет Отца. Всегда легко исполняется просимое Сыном. Что и говорить, большой выигрыш для стыдливости сулит сокрытый грех! Если мы в состоянии что-нибудь скрыть от человеческого внимания, то неужели утаим это и от Бога? Неужели можно сравнивать человеческое о нас мнение и Божье знание? Или лучше быть тайно осужденным, нежели явно оправданным? Говорят, беда — приступать к публичному исповеданию. Но только через зло попадают в беду, а где нужно каяться, там нет беды, поскольку покаяние служит спасению. Беда, когда режут, прижигают и мучат каким-нибудь едким порошком. Однако в том, что, хотя и неприятно, но приносит исцеление, с вредом мирятся ввиду его целебных свойств, и даже рекомендуют перенести страдание ради будущей пользы.

11. Но бывает, что кроме стыда, который считается главнейшей причиной нерешительности, боятся еще тягот телесных,— того, что придется быть немытым, перемазанным, и в грубом рубище возлежать на внушающем ужас пепле, без какой-либо радости в душе, с осунувшимся от поста лицом. Но неужели нам подобает молиться о прощении грехов в багрянице и тирийском пурпуре? Бери же быстрее булавки для укладки волос и зубной порошок, бери железные или медные ножницы для подрезания ногтей! Намажь щеки и губы краской для блеска, для поддельного румянца! Еще отыщи местечко поприятнее, в садах или на море, и поселись там, увеличив свои расходы, ища лопающуюся от жира птицу и отцеженное старое вино. А если кто тебя спросит, для чего ты так роскошествуешь, отвечай: «Согрешил я перед Богом и страшусь, как бы мне не погибнуть навек! Потому-то я и не знаю, как мне быть, изнываю и мучаюсь, чтобы примириться с Богом, оскорбленным моим грехом». Но ведь люди, которые домогаются должности, не стыдятся и не ленятся добиваться того, чего желают, подвергая себя всяческим лишениям,— как для души, так и для тела, и не только лишениям, но и прямым оскорблениям. В какие только уничижающие одежды они не облачаются! Каких только приемных не заполняют, чтобы поприветствовать хозяина,— хоть среди ночи, хоть сразу после обеда! При всякой встрече с более важным лицом они словно уменьшаются в росте, и их не видно на пирах, они держатся вдали от гуляний и лишают себя вольного счастья и радости. И все это — ради не-долгого удовольствия, длящегося один лишь год! А мы, ввиду опасности вечных мук, еще сомневаемся, переносить ли то, что терпит соискатель секир и фасций! Нам ли медлить с наложением на себя перед лицом оскорбленного Господа ограничений в пище и в одежде, когда это делают даже язычники, никого не оскорбив? Вот о ком напоминает Писание: Горе тому, кто навязывает свои грехи как бы на один длинный канат!¹²

12. Если ты еще сомневаешься в целесообразности публичного покаяния, представь себе геенну, которую лично для тебя оно угасило, и чтобы ты не сомневался в необходимости лечения, вообрази тяжесть наказания. Какова должна быть эта бездна вечного огня, когда небольшие ее отдушины пышут такими языками пламени, что соседние с ним города либо уже погибли, либо со дня на день ожидают той же участи?! Под напором внутреннего огня раскалываются высочайшие горы! И то, что они, хотя раскалываются и дробятся, никогда не перестают существовать,— не есть ли это для нас доказательство вечно длящегося Суда? Кому эти мучения гор не покажутся наглядным примером грозящего всем Суда? Кто не согласится, что эти искры — всего лишь извержения некоего громадного и необъятного очага, как бы пробные его стрелы? Итак, ты знаешь, что, кроме первого оплота против геенны, даваемого при Господнем крещении, у тебя имеется еще и второе средство — в виде публичного покаяния. Так почему же ты пренебрегаешь своим спасением? Что ты медлишь приступить к тому, что, как ты знаешь, принесет тебе исцеление? Даже бессловесные и лишенные разума животные, когда необходимо, сыскивают себе определенные им Богом целебные средства. Раненный стрелой олень знает, что ему следует лечиться ясенцом, чтобы удалить из раны наконечник с загнутым острием. Ласточка, если она ослепила своих птенцов, способна возвратить им зрение «ласточкиным корнем»¹³. А грешник, зная данное Богом для его исцеления публичное покаяние, обходит его, хотя именно оно восстановило на царстве вавилонского царя! Долго он каялся перед Господом, совершая публичное покаяние и семь лет не снимая вретища, когда и ногти его отросли наподобие львиных когтей, а волосы, вследствие небрежения о них, придавали ему ужасный орлиный облик. Какое самоуничижение! Но кого люди в страхе сторонились, того принял Бог¹⁴. Наоборот, царь Египта взялся преследовать народ Божий, долгое время находившийся в порабощении, когда его не желали возвратить Богу. Несмотря на столь великие знамения казней, фараон бросился в битву и погиб во вновь сомкнувшихся водах расступившегося было моря, которое открыло путь только одному народу¹⁵. Ибо фараон отверг покаяние и сам способ его осуществления—публичное исповедание.

Следует ли продолжать рассуждение об этих двух как бы досках человеческого спасения, более заботясь при этом о способе выражения, а не об обязанности, налагаемой совестью? Так как я кругом грешен и рожден не для чего иного, как для покаяния, то не могу умолчать об этом, как не молчит и сам Адам, родоначальник и рода человеческого, и оскорбления Господа, Адам, который был возвращен в рай именно через публичное исповедание грехов¹⁶.

Комментарии

¹ См. Матф. 5,27—30.
² См. Дан. 2,35; Мер. 19,10.
³ См. Пс. 1,3; Матф. 3,10.
⁴ См. прим. 61 к трактату «О прескрипции...».
⁵ См. 1 Кор. 6,3.
⁶ См. Откр. гл. 2—3.
⁷ См. Откр. 3,19.
⁸ См. Лук. 15,8—10.
⁹ См. Лук. 15,4—5.
¹⁰ См. Лук. 15,11—23.
¹¹ Возлюбленные Божьи (can Dei)—возможно, мученики.
¹² Ср. Ис.5,18 и 1 Тим.6,8—9 (Resch § 12 № 89).
¹³ См. Плиний Ст. VIII 27.
¹⁴ См. Дан. 4,30—33.
¹⁵ См. Исх. гл. 5—14. См. также прим. 88 к трактату «К язычникам».
¹⁶ См. Прем. 10,1—2.