|
ТОЛКОВАНИЕ НАШЕГО СВЯТОГО ОТЦА
ИОАННА ЗЛАТОУСТА,
АРХИЕПИСКОПА КОНСТАНТИНОПОЛЯ,
НА СВЯТОГО МАТФЕЯ ЕВАНГЕЛИСТА.
БЕСЕДА 1
Беседы: 1, 2,
3, 4, 5,
6, 7, 8,
9, 10, 11,
12, 13, 14,
15, 16, 17,
18, 19, 20,
21, 22, 23,
24, 25, 26,
27, 28.
По-настоящему, нам не следовало бы иметь и нужды в помощи Писания,
а надлежало бы вести жизнь столь чистую, чтобы вместо книг служила
нашим душам благодать Духа, и чтобы, как те исписаны чернилами,
так и наши сердца были исписаны Духом. Но так как мы отвергли такую
благодать, то воспользуемся уж хотя бы вторым путем. А что первый
путь был лучше, это Бог показал и словом, и делом. В самом деле,
с Ноем, Авраамом и его потомками, равно как с Иовом и Моисеем, Бог
беседовал не через Писания, а непосредственно, потому что находил
их ум чистым. Когда же весь еврейский народ впал в самую глубину
нечестия, тогда уже явились Писания, скрижали и наставления через
них. И так было не только со святыми в Ветхом Завете, но, как известно,
и в Новом. Так и апостолам Бог не дал чего-либо писанного, а обещал
вместо писаний даровать благодать Духа. "Дух Святой, – сказал
Он им, – напомнит вам все" (Ин.14,26). И чтобы ты знал, что
такой путь (общение Бога со святыми) был гораздо лучше, послушай,
что Он говорит через пророка: "заключу с вами новый завет,
вложу Мой закон во внутренность их и на сердцах их напишу его, и
будут все научены Богом" (Иер.31,31-34; Ин.6,45). И Павел,
указывая на это превосходство, говорил, что он получил закон (написанный)
"не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца"
(2 Кор.3,3). Но так как с течением времени одни уклонились от истинного
учения, другие от чистоты жизни и нравственности, то явилась опять
нужда в наставлении письменном. Размысли же, какое будет безрассудство,
если мы, которые должны бы жить в такой чистоте, чтобы не иметь
и нужды в Писании, а вместо книг представлять сердца Духу, – если
мы, утратив такое достоинство и возымев нужду в Писании, не воспользуемся,
как должно, даже и этим вторым врачеством. Если достойно укоризны
уже то, что мы нуждаемся в Писании и не привлекаем к себе благодати
Духа, то какова, подумай, будет наша вина, если мы не захотим воспользоваться
и этим пособием, а будем презирать Писание как излишнее и ненужное,
и таким образом навлекать на себя еще большее наказание? Чтобы этого
не случилось, вникнем тщательнее в то, что написано, и рассмотрим,
как дан был ветхий закон, и как – Новый Завет. Итак, каким образом,
когда и где дан был древний закон? После гибели египтян, в пустыне,
на горе Синай, в огне и дыме, выходившем от горы, при звуке трубы,
среди грома и молний, по вшествии Моисея в самый мрак. А в Новом
Завете не так: не в пустыне, не на горе, не среди дыма и мрака,
тьмы и бури, а при наступлении дня, в доме, когда все сидели вместе
– все происходило при глубокой тишине. Для людей грубых и необузданных
нужны были чувственные поразительные явления, как пустыня, гора,
дым, трубный звук и тому подобное; для людей же более возвышенных,
более покорных и ставших выше чувственных понятий, ни в чем таком
не было нужды. Если же и над апостолами был шум, то не ради них,
а ради присутствовавших иудеев, ради которых явились и огненные
языки. В самом деле, если последние, несмотря и на это, говорили
[про апостолов], что они "напились вина" (Деян.2,13),
то тем более сказали бы так, если бы не видели ничего подобного.
Далее, – в Ветхом Завете Бог сошел, когда Моисей взошел [на гору]
( Исх.19,3); здесь же Дух сошел, когда наше естество вознеслось
на небо, а лучше сказать – на царский престол. Если бы Дух был меньше,
то явления [сопровождавшее Его пришествие] не были бы более величественными
и чудесными, а между тем новозаветные скрижали гораздо превосходнее
ветхозаветных, равно как и события славнее. В самом деле, апостолы
не с горы сошли с каменными досками в руках, подобно Моисею, а неся
в душе своей Духа, и всюду ходили, источая сокровище и источник
учений, духовных даров и всяких благ, став по благодати одушевленными
книгами и законами. Так они привлекли [к вере] три тысячи, так –
пять тысяч, так – все народы вселенной, потому что устами их говорил
ко всем приходящим к ним Бог (Деян.2,41 и 4,4). Так и Матфей, исполнившись
Духа Божьего, написал книгу, – Матфей мытарь; я не стыжусь называть
по занятию ни его, ни других апостолов, потому что это больше всего
обнаруживает и благодать Духа, и их собственную добродетель.
2. Свое произведение Матфей справедливо назвал Евангелием. В самом
деле, он всем, – врагам, невеждам, сидящим во тьме, – возвещает
конец наказания, разрешение грехов, оправдание, освящение, искупление,
всыновление, наследие небес и сродство с Сыном Божиим. Что же может
сравниться с таким благовестием? Бог на земле, человек на небе;
все в соединении: ангелы составили один лик с людьми, люди соединились
с ангелами и прочими небесными силами. Очевидно стало, что древняя
брань прекратилась, что совершилось примирение Бога с нашим естеством,
дьавол посрамлен, демоны изгнаны, смерть связана, рай отверст, клятва
упразднена, грех истреблен, заблуждение удалено, возвратилась истина,
повсюду сеется и растет слово благочестия, небесная жизнь насаждена
на земле, небесные силы пребывают в дружественном общении с нами,
ангелы непрестанно сходят на землю, и великая явилась надежда на
будущее. Вот почему Матфей и назвал свою историю Евангелием, как
бы [давая разуметь, что] все другое, как, например, богатое имущество,
величие власти, начальство, слава, почести, и все прочее, почитаемое
людьми за благо, составляет одни лишь пустые слова, а обетования,
данные через рыбарей, должны называться в собственном и преимущественном
смысле благовестием. И не потому только, что они – благопрочные
и постоянные и превосходят наше достоинство, но и потому, что они
даны нам без всякого труда с нашей стороны. Не трудами и потом,
не усилиями и страданиями получили мы то, что имеем, а единственно
по любви к нам Бога. Но почему, спросим, при столь великом числе
учеников, пишут только двое из апостолов, и двое из их спутников,
– так, кроме Иоанна и Матфея, написали Евангелия один ученик Павла,
а другой ученик Петра. Потому, что они ничего не делали по честолюбию,
но все для пользы. Что же? Разве один евангелист не мог написать
всего? Конечно, мог; но когда писали четверо, писали не в одно и
то же время, не в одном и том же месте, не сносясь и не сговариваясь
между собою, и однако написали так, будто все произнесено одними
устами, то это служит величайшим доказательством истины.
И однако, скажешь ты, случилось противное, так как они часто обличаются
в разногласии. Но это-то самое и является величайшим знаком истины.
В самом деле, если бы они были до точности согласны во всем – и
касательно времени, и касательно места, и самых слов, то из врагов
никто бы не поверил, что они написали Евангелия, не сошедшись между
собой и не по обычному соглашению, и что такое согласие было следствием
их искренности. Теперь же представляющееся в мелочах разногласие
освобождает их от всякого подозрения и блистательно говорит в пользу
писавших. Если они, относительно места и времени, кое-что написали
различно, это нисколько не вредит истине их повествований, что мы
и попытамемся, с Божией помощию, доказать впоследствии. Теперь же
просим вас заметить, что в главном, заключающем основание нашей
жизни и составляющем сущность проповеди, они нигде один с другим
ничуть не разногласят. В чем же именно? В том, что Бог стал человеком,
творил чудеса, был распят, погребен, воскрес, вознесся на небо и
придет судить; что Он дал спасительные заповеди, ввел закон, не
противный ветхозаветному; что Он – Сын, Единородный, Истинный, Единосущный
Отцу, и тому подобное. Во всем этом мы находим у евангелистов полное
согласие. Если же относительно чудес не все все сказали, а один
описал одни, другой – другие, то тебя это не должно смущать. Если
бы один евангелист сказал все, то были бы излишни остальные; если
бы каждый написал различное и новое сравнительно с другими, то не
очевидно было бы доказательство их согласия. Вот почему они сказали
о многом и сообща, и каждый из них выбрал нечто особое, чтобы не
оказаться, с одной стороны, излишним и написавшим без цели, а с
другой – чтобы представить нам верное доказательство истины своих
слов.
3. Так Лука указывает и причину, по которой он приступает к писанию
Евангелия. Чтобы ты имел, говорит, "твердое основание того
учения, в котором был наставлен" (Лк.1,4), т.е. чтобы ты удостоверился
в том, чему часто был поучаем, и пребывал в твердой уверенности.
Иоанн сам умолчал о причине (написания им Евангелия), но, как говорит
дошедшее до нас от отцов предание, и он приступил к писанию не без
причины. Так как первые три евангелиста по преимуществу старались
изложить историю земной жизни Христа, и учению о Божестве Его угрожала
опасность остаться нераскрытым, то Иоанн, побуждаемый Христом, приступил
наконец к написанию Евангелия. Это видно как из самой истории, так
и из начала Евангелия. Он начинает не с земного, подобно прочим
евангелистам, а с небесного, которое он по преимуществу имел ввиду
и для которого составил всю книгу. Впрочем, не только в начале,
а и во всем Евангелии он возвышеннее прочих. Равным образом и Матфей,
как говорят, по просьбе уверовавших иудеев, пришедших к нему, написал
им то, что говорил устно, и составил Евангелие на еврейском языке.
То же самое сделал, по просьбе учеников, и Марк в Египте. Вот почему
Матфей, как писавший для евреев, не старался показать ничего более,
как проихождение Христа от Авраама и Давида; между тем как Лука,
писавший для всех вообще, возводит родословие выше, доходя до Адама.
Затем, первый начинает с рождения Иисуса Христа, поскольку для иудея
не могло быть ничего приятнее, как сказать ему, что Христос есть
потомок Авраама и Давида, а второй не так начинает, а упоминает
предварительно о многих других событиях и затем уже приступает к
родословию. Что касается согласия евангелистов, то мы можем доказать
его и свидетельством всей вселенной, принявшей их писания, и свидетельством
даже врагов истины. После евангелистов родилось много ересей, учивших
противно их писаниям; одни из них приняли все сказанное в последних,
а другие принимают только часть, отделив ее от прочего. Если бы
в писаниях евангелистов было несогласие, то ни ереси, утверждающие
противное им, не приняли бы всего, а только ту часть, которая казалась
бы им согласной, ни принявшие только часть не были бы изобличаемы
этой частью, так как и самые малые части в писаниях евангелистов
ясно обнаруживают свое сродство с целым. Подобно тому, как если
ты возьмешь, например, часть ребра, и в этой части найдешь все,
из чего состоит целое животное – и нервы, и жилы, и кости, и артерии,
и кровь, словом, все существенные части телесного состава, так точно
и в Писании можно видеть то же самое: и здесь всякая часть написанного
ясно показывает сродство с целым. Если бы евангелисты разногласили,
то не оказывалось бы и такого сродства, и самое учение их давно
бы разрушилось, так как "всякое царство, разделившееся само
в себе" не устоит (Мф.12,25; Мк.3,24). Теперь же, если и есть
у них какие разногласия, этим только ясно обнаруживается сила Духа
(Святого), убеждающая людей, чтобы они, держась необходимого и главного,
нисколько не смущались ничтожными несогласиями.
4. Где писал каждый из евангелистов, – этим вопросом заниматься
нам нет особенной нужды; но что они не противоречили друг другу,
это мы постараемся доказать во всем нашем толковании. Если ты обвиняешь
их за разногласие, то делаешь не что иное, как заставляешь их говорить
одними и теми же словами и употреблять один и тот же способ выражения.
Я не говорю уже о том, что и многие из величающихся знанием риторики
и философии, написав много книг об одних и тех же предметах, не
только разногласили, но и противоречили друг другу, – иное ведь
дело – разногласить, другое дело – противоречить. Об этом я уже
не говорю: я не имею нужды пользоваться их неразумием для защиты
(евангелистов) и не хочу подтверждать истины ложью. Но вот о чем
охотно спросил бы я: как заслужили веру разногласящие писания? Как
они одержали победу? Как могли заслужить удивление, веру и славу
по всей вселенной люди, противоречившие один другому? Свидетелями
их проповеди были многие; многие притом были врагами и противниками.
Написав Евангелия, они не скрыли их в одном уголке вселенной, а
распространяли их всюду, на суше и на море, в слух всех; как и теперь,
они читаемы были в присутствии врагов, и ничто из сказанного в них
никого не соблазняло. И вполне естественно, потому что все во всех
производила и совершала Божественная сила. Иначе каким образом мытарь,
рыбарь, неученый могли бы так мудрствовать? Чего некогда языческие
мудрецы не могли и во сне представить, о том они проповедуют с великой
уверенностью и убедительностью, – и не только при жизни, но и по
смерти, – не двум, не двадцати человекам, не сотням, не тысячам
и десяткам тысяч, а (целым) городам, племенам и народам, суше и
морю, Греции и странам варварским, земле обитаемой и пустыне, возвещая
учение, много превышающее наше естество. Оставив земное, они говорят
только о небесном, предлагают нам другую жизнь и новый образ жизни,
иное богатство и иную бедность, иную свободу и иное рабство, иную
жизнь и смерть, иной мир, иной устав жизни, – все иное. (Они преподают
правила жизни) не так, как Платон, составивший пресловутую "Политию",
или Зенон, и другие писавшие об общественном устройстве и составители
законов. Все они самыми произведениями своими доказали, что их душе
внушал злой дух, лютый демон, воюющий против нашего естества, враг
чистоты, противник благонравия и низвратитель всякого порядка. В
самом деле, что еще можно сказать про них, когда они предписывали
всем иметь общими жен, выводить на показ мужчинам обнаженных девиц
во время ристалищ, учинять украдкой браки, когда они ниспровергли
и уничтожили всякий порядок и извратили уставы самой природы? Что
все это – изобретения демонов и противно природе, об этом может
свидетельствовать нам сама природа, которая не терпит ничего такого.
И они писали об этом не среди гонений, не среди опасностей, не среди
браней, а с полной безопасностью и свободой, часто пользуясь кроме
того еще многими прикрасами. А между тем проповедь рыбарей, гонимых,
бичуемых, проводивших жизнь среди опасностей, со всей охотой принимали
и простецы и мудрецы, и рабы и свободные, и варвары и греки.
5. И ты не можешь сказать, что учение этих рыбарей было для всех
удобоприемлемо потому, что оно маловажно и низко. Нет, оно даже
гораздо возвышеннее учения философов. О девстве, например, даже
об имени таком те не могли и во сне подумать, равно как ни о нестяжательности,
ни о посте, ни о какой другой добродетели. Между тем наши учители
не только похоть искореняют, не только действие (преступное) подвергают
наказанию, но осуждают и бесстыдный взгляд, и оскорбительные слова,
и непристойный смех, и одежду, и поступь, и крик, простирают строгость
даже до самого малейшего. По всей вселенной они насадили семена
девства. О Боге и вещах небесных они внушают такие понятия, какие
никому из философов никогда не могли и на ум прийти. Да и как могли
иметь такие понятия люди, боготворившие изображения зверей, пресмыкающихся
животных и других презренных тварей? И однако такое высокое учение
(апостолов) было принято и заслужило веру, процветает доселе и возрастает
с каждым днем, а учение философов отжило, погибло, исчезло легче
паутины. И вполне правильно, так как его проповедовали демоны. Вот
почему, кроме бесстыдства, оно представляет много темного и трудного
для уразумения. Что может быть смешнее, например, того учения, в
котором философ, потратив тысячи слов на то, чтобы показать, что
такое справедливость, все еще старается разъяснить этот вопрос в
длинной и крайне неясной речи? Если бы он указал что-нибудь и полезное,
то для жизни человеческой и это осталось бы совершенно без пользы.
В самом деле, если бы земледелец, или ваятель, или плотник, или
кормчий, или кто-нибудь, питающийся трудами своих рук, вздумал отстать
от своего занятия и честных трудов, чтобы потратить многие годы
на изучение того, что такое справедливость, то прежде, чем узнать
это, он ради этой самой справедливости изнурил бы себя постоянным
голодом и погиб бы, окончил бы свою жизнь насильственной смертию,
так и не научившись ничему полезному. А наше учение не таково. В
кратких и ясных словах Христос научил нас, в чем состоит и справедливое,
и честное, и полезное, и всякая вообще добродетель. Так Он говорил,
например, что на двух заповедях "утверждается весь закон и
пророки" (Мф.22,40), то есть на любви к Богу и ближнему, или
еще: "как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте
и вы с ними, ибо в этом закон и пророки" (Мф.7,12). Все это
удобопонятно и легкопостижимо и для земледельца, и для раба, и для
вдовицы, и даже для отрока и самого малосмыслящего. Такова истина!
Доказательством служит опыт. Все, действительно, узнали, что нужно
делать, и не только узнали, но старались и исполнять (то, что узнали),
и не в городах, не на торжищах только, а и на вершинах гор. И там
ты увидишь великое любомудрие, и там сияют лица ангелов в человеческой
плоти и на земле является жизнь небесная. Образ этой жизни начертали
нам рыбари, повелевая приниматься (за обучение ему) не с детского
возраста, как делали то философы, и не узаконивая для изучения добродетели
определенного числа лет, а наставляя всякий возраст без исключения.
Учение философов – детская забава, а учение апостолов – сама истина.
Местом для этой жизни они назначили небо, а руководителем и законодателем
ее признали Бога, как и надлежало. Наградами за эту жизнь служат
не лавровый венок, не масличная ветвь, не пиршество в Пританее (примечание:
Пританей – здание, где давались обеды в честь заслуженных граждан),
не медные изображения, не такие пустые и бесполезные вещи, а бесконечная
жизнь, усыновление Богу, ликование с ангелами, предстояние царскому
престолу и постоянное пребывание со Христом.
6. Руководителями в этой жизни являются мытари, рыбари и делатели
палаток, которые жили не краткое время, но всегда живут, почему
и по своей смерти могут оказывать величайшую помощь своим последователям.
Борцам в этой жизни предстоит борьба не с людьми, а с демонами и
бесплотными силами. Вот почему и вождем у них не какой-нибудь человек,
не ангел, а сам Бог. И оружие этих воинов соответствуют характеру
борьбы: они изготовлены не из кожи и железа, а из истины, правды,
веры и всякого вида любомудрия. Об этой самой жизни написано и в
Евангелии Матфея, о котором нам предстоит теперь говорить. Итак,
будем со тщанием внимать ясным речам о ней евангелиста. Все, что
он говорит, не его слова, а самого Христа, узаконившего эту жизнь.
Будем же внимательны, чтобы и нам удостоиться быть вписанными в
эту жизнь и сиять вместе с теми, которые прошли уже ее и получили
неувядаемые венцы. Для многих, заметим, эта книга кажется легкопонятной
сравнительно с пророками, которые представляют трудности для понимания.
Но это говорят люди, которые не знают глубины сокрытых здесь мыслей.
Поэтому прошу вас следовать за мной со всей ревностностью, чтобы
войти нам в самую глубь Писания; водителем же в этом пути будет
нам сам Христос. А чтобы слово наше было удобопонятнее, просим и
убеждаем вас (как делали мы это при изъяснении и других Писаний)
наперед перечитывать тот отдел книги, который мы будем изъяснять;
пусть уразумению предшествует чтение, как то было с евнухом (Деян.8,28
дал.); это доставит нам большое облегчение. В самом деле, вопросы
здесь во множестве возникают на каждом шагу. Вот смотри, сколько,
например, недоумений рождается тотчас же в самом начале Евангелия.
Во-первых, для чего излагается родословие Иосифа, который не был
отцом Христа? Во-вторых, откуда нам может быть видно, что Христос
происходит от Давида, когда мы не знаем предков Марии, от которой
Он родился, – ведь родословной Девы не показано? В-третьих, почему
дается родословие Иосифа, который нисколько не причастен был рождению,
а от каких родителей, дедов и прадедов Дева, которая была материю
Христа, не сказано? Кроме того заслуживает исследования и то, почему
евангелист, ведя родословие по мужской линии, упомянул и о некоторых
женах. Затем, если ему так рассудилось, то почему он не перечислил
всех жен, а, умолчав о достославных, как например Сарре, Ревекке
и подобных им, выставил только известных по своим порокам, например,
блудницу, или прелюбодейцу, иноплеменницу, или чужестранку? Так
именно он упомянул о жене Уриевой, о Фамари, о Раави и Руфи, из
которых последняя была иноплеменница, другая блудница, третья имела
связь со свекром, и притом не по закону брака, а похитив ложе под
видом блудницы; что касается жены Урия, то о ней всякий знает по
выходящему из ряда вон ее поступку. И однако евангелист, опустив
всех других, поместил в родословии только одних этих жен. Если уж
нужно было упоминать о женах, то следовало упомянуть о всех; если
же не о всех, а только некоторых, то о прославившихся своими добродетелями,
а не пороками. Видите, сколько нам нужно внимания уже при самом
начале Евангелия, хотя для иных это начало кажется яснее прочего,
а для многих даже излишним, потому что представляет простое только
перечисление имен. Далее, – заслуживает исследования и то, почему
Матфей умолчал о трех царях. Если он умолчал о них, как о слишком
нечестивых, то ему не нужно было бы упоминать и о других подобных.
Вот и еще представляется вопрос: почему евангелист, разделив родословие
на части по четырнадцати родов в каждой, в третьей части не соблюл
этого числа? Затем: почему Лука упомянул о других именах, и не только
не о всех тех, какие есть у Матфея, но и указал их гораздо больше,
а Матфей привел меньше и другие имена, хотя и он кончил на Иосифе,
на котором прекратил родословие и Лука. Смотрите же, сколько нам
нужно бдительности не только для того, чтобы разрешить недоумения,
но и для того, чтобы узнать, что требует решения. Не маловажное
ведь дело и суметь найти недоуменные вопросы. Вот и еще, например,
недоуменный вопрос: каким образом Елисавета, происходя из колена
Левиина, могла быть родственницей Марии?
7. Но, чтобы не обременить вашей памяти множеством вопросов, остановимся
здесь. Для возбуждения вашего внимания достаточно и того, если вы
узнаете только, какие представляются здесь вопросы. Если же вы желаете
узнать и решение, то и это будет зависеть, прежде нашего наставления,
от вас самих. Если я увижу у вас внимание и охоту научиться, то
буду стараться предложить и решение, а если замечу леность и невнимательность,
то не покажу ни самых вопросов, ни решения их, следуя божественной
заповеди, гласящей: "не давайте святыни псам и не бросайте
вашего жемчуга перед свиньями, чтобы они не попрали его своими ногами"
(Мф.7,6). Кто же этот попирающий? Тот, кто не почитает Писания драгоценным
и важным. Но кто же, скажешь, столь несчастен, чтобы не считать
его важным и всего драгоценнее? Тот, кто не уделяет ему и столько
времени, сколько тратит для распутных женщин на сатанинских зрелищах.
Многие проводят там целые дни, совсем запускают ради бесполезного
такого времяпровождения домашние дела, и что услышат там, стараются
с точностью запомнить и сохранить на пагубу души своей, а здесь,
где говорит сам Бог, не хотят побыть и малого времени. Вот почему
у нас нет ничего общего и с небом, и наша (небесная) жизнь только
на словах. Однако же за это Бог угрожает нам и геенной, – не с тем,
чтобы ввергнуть нас в нее, а чтобы дать нам воможность избежать
этого тяжкого наказания. А мы делаем напротив, и каждый день стремимся
на путь, ведущий к геенне: Бог повелевает не только слушать, но
и исполнять то, что нам говорится, а мы не хотим и выслушать. Когда
же, скажи мне, начнем мы исполнять то, что нам повелевается, когда
примемся за дела, если мы не хотим даже слушать о них, если негодуем
и досадуем даже на самое краткое пребывание в храме? Когда мы, разговаривая
о предметах ничего не стоющих, замечаем в собеседниках невнимание,
то считаем это себе за обиду. А о том не думаем, что оскорбляем
Бога, когда Он говорит нам о столь важных предметах, а мы пренебрегаем
Его словами и смотрим в сторону? Какой-нибудь старец, исходивший
много земель, со всей точностью сообщает нам и о расстояниях и о
положении городов, об их видах, пристанях, площадях (и мы с удовольствием
слушаем его), а сами, между тем, не знаем и того, сколь далеко отстоим
от небесного города. В противном случае, если бы мы знали это расстояние,
мы постарались бы сократить путь. Если, ведь, мы нерадим, то расстояние
этого города от нас не только такое, какое находится между небом
и землей, а даже гораздо больше; напротив, если прилагаем старание,
то можем дойти до врат его в одно мгновение, потому что это расстояние
определяется не протяжением пространства, а состоянием нашей нравственности.
8. Ты отлично знаешь дела здешней жизни, – и новые, и старые, и
древние, можешь перечислить начальников, у которых ты служил раньше
в войсках, и распорядителей игр, и победителей в них, и вождей,
от чего тебе нет никакой пользы. А кто начальник в небесном городе,
кто первый, кто второй, кто третий, сколько времени каждый служил
и что сделал славного, об этом тебе никогда и во сне не грезилось.
О законах, которыми управлялся этот город, ты не хочешь внимательно
послушать, когда говорят о них и другие. Как же, скажи мне, ты надеешься
получить обещанные блага, если не хочешь и внимать, когда говорят
о них? Но если мы не заботились об этом раньше, то постараемся по
крайней мере сделать это теперь. Вот мы намереваемся вступить, если
благоволит Бог, в золотой город, и даже драгоценнейший всякого золота.
Рассмотрим же его основания и ворота, сделанные из сапфира и маргаритов.
Лучший руководитель наш – Матфей. Его дверью входим мы ныне; только
нужно большое старание с нашей стороны, потому что в ком он не видит
усердия, того изгоняет из города. Это – город царственный и славный;
в нем нет разделения торжища от царских дворцов, как в наших городах;
в нем – все царский чертог. Итак, отверзем двери ума, отверзем слух
наш, и с великим трепетом приступая к преддверию этого чертога,
поклонимся живущему в нем Царю, потому что и первый шаг может поразить
зрителя страхом. Врата теперь еще заключены для нас; когда же увидим
их отверстыми (т.е. когда решатся недоуменные вопросы), тогда узрим
внутри его великий свет. Просвещаемый духом, этот мытарь обещает
показать тебе все: и где восседает Царь, и какие предстоят ему воины,
где ангелы и где архангелы; какое место назначено в этом городе
для новых граждан, какой туда ведет путь; какой жребий получили
вступившие в него первыми, какой – вторые, какой – вошедшие впоследствии;
сколько чинов среди тамошних граждан, сколько советов и как различны
достоинства. Итак, войдем в этот город не с шумом и смятением, а
с благоговейным молчанием. Если царские грамоты прочитываются в
театре, когда наступает полная тишина, то тем более в этом городе
должны все утихнуть и стоять с напряженной душой и слухом, потому
что здесь будут читаться повеления не земного царя, а Владыки ангелов.
Если мы так себя расположим, то сама благодать Духа вернейшим образом
укажет нам путь, и мы придем к самому Царскому престолу и получим
все блага, по благодати и человеколюбию нашего Господа Иисуса Христа,
Которому слава и держава, со Отцом и Святым Духом, ныне и всегда,
и во веки веков. Аминь.
Беседы: 1, 2,
3, 4, 5,
6, 7, 8,
9, 10, 11,
12, 13, 14,
15, 16, 17,
18, 19, 20,
21, 22, 23,
24, 25, 26,
27, 28.
|
